Властелин Колец. Сильв: Эльфийская чума.

      

      «Есть события, пережив которые,

нельзя не проникнуться

друг к другу симпатией»

(Дж.Роулинг)

             Небосвод слепил отрезвляющей, стеклянной голубизной. Солнце стояло высоко в зените и палило беспощадно огненным глазом. От северных врат тянулась тропа до пруда, вся усыпанная клубами одуванчикового пуха. Аршал и Сэмм нашли приют у корней древней, кажется, как сам мир, на века укоренившейся ивы.       Извилистый, сдобренный густым буроватым мхом, ствол чернел в тени и уходил в небесные своды. Богатые кроны кротко клонились к земле вопреки ее многовековому величию.       Они не взрастали из ее ветвей, они струились и лились изумрудным шелестящим водопадом. Это была не просто плакучая ива. Это была хозяйка пруда, благородная лесная дева, широко распростершая священный омофор, дабы упокоить и дать прохладу упавшим к ее ногам путникам. Чтобы охватить ее смертными человеческими очами, приходилось высоко вскидывать голову и смотреть…смотреть, нет, созерцать с трепетом и благоговением всю ее первозданную, нетронутую рукой человека, невинную красоту. И, кажется, ту самую молчаливую мудрость, которую умеющие слушать природу люди ощущают в деревьях.       Кажется, еще сам Цильвэ Первый, законный владыка Квалинмара и ныне канувший то ли без вести, то ли в небытие, заключил здесь под ивой нерушимый братский союз между эльфами и народом острова. Об этом помнили глубоко высеченные праэльфийские руны на древнем постаменте, утопшем в зарослях лугового чабреца.       В толстых тугих корнях живыми нитями тянулись колонии муравьев, кое-где жались к ней как дети разбухшие от влаги древесные грибы. Солнце едва пробивалось сквозь эти сочные зеленеющие шатры, добрая половина которых спускалась в пруд. Дышалось в ее сенях легко и свободно. С пруда немного веяло тиной, вспревшей листвой и цитрусовым ароматом кувшинок.       - Молодчина ты, мелкая, можно чести приписать. Как животворно ты мне в челюсть-то зарядила! – похвалил ее Аршал, хлопая по плечу, – Недурно держалась, – и приложил влажный платок к еще свежей, но уже взявшейся коркой ране на руке, - Ва-а-ай, переусердствовал малость. Ну, чай, не обескровишься.       - Тссс! – шикнула Сэмм, руку едко защипало от жидкости, коей учитель ополоснул порез и украдкой свой желудок.       - Чести? Я просто позорно бегала от тебя по залу, – она отпила из предложенной им фляги с какой-то неведомой «живой водой», – Что это? – кашлянула Сэмм, - Великий и ужасный Аршал пьет травяной чай?       – Так что же, – он забрал у нее флягу, – там человеческая кровь должна быть? К твоему сведенью, это особый отвар, раны заживают как на собаке, – и гулко отпил, вздрагивая мощным горбатым кадыком.       - Признайся, ты пытался меня убить? Веселишься, когда я от тебя по углам мыкаюсь? – она ловко перевязала рану припасенной для таких целей чистой тряпицей.       - Что за нытье я слышу, мелкая? Не ты ли приползла ко мне и бросилась в ноженьки, мол Аршик помоги, сил нет, как драться хочется? Хлебом не корми – меч дай?       - Ну было…       - Ну вот и помалкивай. Я тебя тогда в ученицы принял?       - Принял.       - А ты приняла мои условия. В реальном бою тебя захотят убить. Ты неплохо держала удары. Намного лучше, чем в прошлый раз. А страх… он не пройдет. Вернее, пройдет, но не весь. Толика его всегда будет с тобой. Страшиться врага – дело нормальное. Разумный страх поможет тебе понять, когда сражаться, а когда бежать. И поверь, второе не всегда позорно. И хват у тебя еще слабоват. Меч теряешь, держишь чуждо. Есть над чем работать. Ты немощная, уж извини, соплей переломить можно. Смени меч на серп или кинжал. Но есть преимущество – ты верткая, шустрая. И это тоже поможет тебе победить и сохранить свою жизнь.       - Немощная!? Экая немилость, это ты огромный! У тебя явное преимущество в росте и в силе, - на ее бледных щеках крупными яблоками запекся румянец.       - Явнее уж некуда, – учитель напряг руку и надул мышцу, которая тут же встала камнем, - Так ты что же это думаешь в настоящем бою себе соперника под стать выбрать? И не такое тварье, бывает, в битвах-то нападает. Сожрет и не лопнет.       - А ты что, видал таких, ну там…за морем? – оживилась она, предвкушая занятную историю. Аршал потер ладони.       - Напал как-то на меня один огр. Они, знаешь, твари редкие. Рожа косая, нижняя губа висит рваной тряпкой, глаза дремучие и мухи так и кружат вокруг подгнивших зубищ. И сопли еще эти болотные такие, пузырятся из носа и прямо в рот. Голый еще он был и, поверь, зрелище это не из приятных. А вонь…ни в одной помойной яме Квалинмара не сыщешь. Подумал мельком, если уж не в бою полягу, то от отвращения точно.       - Не прекрасный эльф, что сказать, – поморщилась Сэмм, – Н-да, – видимо, ее воображение представило ей огра в самых ярких и животрепещущих красках.       - И что ты думаешь, мне надо было поклониться и учтиво так ему молвить, мол прости, парень, не колорит ты мне, великоват дюже, вонюч и страшен до тошноты. Ну я пойду, бывай. Отрубил я, в общем, его уродливую башку и делу конец. Видала, вот зуб его, - И он выудил из загашника до блеска начищенный сколотый клык на засаленном вервие, - Это я о том, что враг тебя не спросит, подходит он тебе или нет. За морем любой твой враг будет огромней тебя. Да и, лукавить не стану, рановато тебе еще на правдивый бой выходить.       Из пруда бойко выпрыгнула и блеснула чешуей мелкая рыбешка.       Небеса любовались собой в водную гладь как в зеркале. Неторопливо и безвременно плыли по ней белыми кораблями облака. Кое-где у берега жались к воде лимонные кувшинки, лупастые стрекозы юрко порхали между ними, шурша перламутровыми крылышками. Встречались среди них и бирюзовые, и голубые, и даже желтые с полосатыми трубчатыми хвостами.       - Струшу, думаешь? – Сэмм позволила голубой стрекозке приземлиться себе на палец.       - Нет. Больно ты…эм…переменчивая. То стоишь как вкопанная, то кидаешься очертя голову. А в бою одна холодная голова лучше горячих двух. Это я тебе говорю, на своей шкуре испытав. Я-то этим сильно грешен. Такая свирепость меня берет в бою, что самому страшно. Уж тебе бы меня таким никогда не видеть, – он с силой выдохнул, спугнув пригревшуюся стрекозу. Та дрогнула и перелетела ему на колено, - Да и не навыкла еще. Время и опыт, сын ошибок трудных…       - Жестокие все же у тебя тренировки, в прошлый раз выбил мне плечо без какой-либо милости. Или в другой раз, полоснул по ногам мечом.       - Ну дык не отрубил же, чего ноешь? Но твоя правда. Чревато тебе у меня учиться мечом махать, – он взглянул на свои испещренные шрамами ладони и сжал их в кулаки, - Уж как жизнь научила.       Сэмм внимательно изучала его руки. Мозолистые, обветренные, уязвленные сеточками шрамов, ей даже казалось ненароком, что эти шрамы складываются в какой-то причудливый узор, особо глубокий был когда-то неискусно зашит и напоминал жирную мясистую гусеницу.       - Спросить давно хочу, – она нервно облизала губы, доставая порядком изношенную котомку со снедью.       - Ну валяй, чего там такого постыдного у меня дознать пытаешься? – Аршал наклонился к ней, опираясь на руку.       - Колосок у тебя на запястье, занятный такой, черный с проседью. Что за оберег? Возлюбленная? – вкрадчиво произнесла она, усердно изображая незаинтересованность и невозмутимость, и приговорила добрый ломоть ржаной лепешки как можно небрежнее. Второй ломоть предназначался Аршалу. Однако ж, ржаной хлеб вызывал у него неудовольствие и кишечную хворь, потому он решил отказаться от этого прелестного угощения.       - Ну если батяя моего можно так назвать, то да, – он раскатисто рассмеялся.       - Так это отца твоего? А зачем тебе такая...эм…память?       - Заведено так у моих родичей. Первый тобою поверженный жертвует в знак твоего триумфа прядь волос, трофей, если тебе угодно. Отца я первого одолел. 15 мне было. Без потерь не обошлось. Ох, и знатно отработал он мне тогда по коленям. До сих пор ноет ночами, да и днями тоже. Все будто батяй мой за мной приглядывает, старый несносный хрыч, да упокоят его силы небесные.       - Аршал? – опасливо посторонилась Сэмм, – А ты отца… ну… того что ли?       - Да варг тебя разорви, конечно, нет! Придумала, мелкая! От старости он этот свет покинул. Но разошелся я тогда ни на шутку, такая горячка меня взяла, просто первобытная неуправляемая свирепость. Вот старику-то моему и пришлось ноги мне переломать, чтоб не покрошил его и кого-нибудь из зевак в запале. И то, переломанный, полз я и скалился на него как бешеный шакал. Такой вот он мой первый серьезный бой был. Отец-то мне никогда не подыгрывал. Сейчас у меня костер поутих. Помышляю все несметное море отрубленных мною голов, - он посмотрел куда-то вдаль невидящим взглядом, - И тошно мне становится. Навоевался вдоволь.       Мерно кроили воду косяки пернатых уток, нахохлившиеся с сытыми круглыми зобами. Под вопрошающее кряканье Сэмм пульнула кусочек мякиша в пруд. Водяная гладь сразу же заволнилась как тонкий шелк, играя на солнце. Размокший кусочек плотно облепили черные головастики и жадно щипали от него крохи, то рассыпаясь, то кучкуясь, юркая и перемежаясь повсюду.       - Знаешь, мелкая, а я ведь тогда уверен был наверняка, что ты в портки напрудишь, как только меня у той пещеры увидишь, ну там в колдовском лесу. Изо всех сил старался тебя испугать. Неужели и правда не страшно было? – его лицо вытянулось, тяжелый лоб сполз на глаза, он стал неподвижен, и только острый как игла взгляд весь стал испытующим вниманием и слухом.       Сэмм вдруг отчетливо вспомнилась их первая встреча, точно это было вчера, а не долгие пять лет назад.       Несясь сквозь сырой Шепчущий Лес как оголтелая, Сэмм прихватила ногой корень, вырвала его из земляной утробы и плюхнулась лицом в грязную канаву. Тут же ринулась встать, но резкая волна боли опустила ее на землю. Вывих. И весьма неблагополучный. И весьма не вовремя.       - Проклятье… - стиснув зубы, прошипела она.       - Стой, порченная, стой!! – катились по лесу яростные вопли вперемежку с хрустом веток, плесками грязи, руганью и шелестом листвы, - Луи, она здесь, вот она!       Нагнав, ее окружили трое всклокоченных мальчишек лет 15-16, ершистых, ослепленных своей правотой и борьбой за справедливость: безнадежно рыжий и безнадежно кудлатый Херб, вечно сопливый Луи и тихий, как в воду опущенный Андрэ, который, кажется, за всю свою жизнь не проронил и ни слова.       Сэмм затравленно насупилась, следила исподлобья за каждым из них, как загнанный в угол волчонок. Хотя нет… это они, эти трое мучителей сновали вокруг нее глумливыми оскалившимися гиенами. Убежать и скрыться в чащобах она уже не могла, вывих налился синюшным пятном и отдавал болью по самое колено. И почему это всегда случается так глупо в самый неподходящий момент? Глупо и странно… Словно кто-то сволок ее за ногу влажной мшистой клешней.       Шепчущий Лес слыл местечком диким, дремучим и мрачным, потому местные предпочитали сюда не соваться без острой нужды. Слухи (а может и не слухи) соделали этот лес скопищем блуждающих призраков, мрачных теней, истошных предсмертных охов и клокочущего эха. Листва словно шептала у самого уха заблудшим в него до умопомрачения, до визга и помешательства. Оттого и звали его шепчущим, а то и проклятым лесом. Поговаривали, что в последнее время окопался здесь злобный дух, шныряет меж стволов древесных и рыкает, ища, кого поглотить, возникает за спинами и дышит тяжко, гонит из леса в три погибели. И именно в этом местечке решила прятаться Сэмм, надеясь, что уж сюда эти трое не сунутся, однако ошиблась…       - Что, черноокая, мало тебе в прошлый раз досталось? – Луи навис над ней, скрестив руки на груди, - Я тебе что сказал, свитки моего отца в скриптории не лапать, чтоб больше на глаза мне не попадалась, ведьма!       - Я хожу, где хочу, Луи, - спокойно ответила Сэмм, утирая грязь с лица, - Можешь просто не смотреть в мою сторону. Свитки твоего отца, как и скрипторий – всеобщее достояние, я могу зачитать их до дыр и мне не нужно твое разрешение. К тому же, тебе и этим двоим лучше убраться отсюда поскорее.       - А то что? – он наклонился к ней так близко, что обвеял приторно-кислотным запахом изо рта, - Проклянешь меня своими черными глазками? Поганый сильв!       Они осипло загоготали как три брехливых пса.       - Отчего ты преследуешь меня, Луи? – продолжая сохранять шаткое спокойствие, искренне спросила Сэмм и впилась в него всей чернотой своих бездонных глаз, - Разве я или иные сильвы нанесли вред или оскорбление твоей семье, чести или здравию?       - Нанесли! – брызнул слюной Луи так, словно молчал сотни лет, даже сопли из его носа, кажется перестали течь от возмущения.       - И чем же?       - Своим существованием, недоэльфийка! Вы – безродные, не эльфы, не гномы, не люди и даже не орки, вы…вы… из тех безымянных тварей, что служат козням тьмы! Не жрете, не спите, не устаете. Выживаете отсюда честной и добрый люд своим бессмертием, но запомни, тварюга, это остров людей и вам, сильвам, здесь не рады.       Сэмм и сама хотела бы знать, кто она такая. В последнее время ее мироощущение давало крупные сбои. Безымянная тварь? Это что же, ровно такая же, о которой она читала в скриптории, пока переписывала рукописи? Вот эти брюхоногие, криворылые, волосатые и не очень тварюги, спящие в глубинах Мории? Твари… типа Балрога, варгов, червеоборотней и присного им сонмища перекрученных в своем уродстве черным колдовством омерзительнейших и несчастных созданий? Достойных помимо смерти еще и жалости.       - Сильвы – эльфоподобный народ, - она продолжала пристально смотреть на него, - Что тебе сделали эльфы, Луи?       - Эльфоподобный? – он брезгливо фыркнул, - Вы мерзкие эльфопоклонники, обожатели остроухих!       - Сильвы не эльфопоклонники! Родство с эльфами лишь напоминает о том, что за морем у нас есть друзья и собратья!       - Так и валите к своим эльфам за море! – подключился Херб и сдунул с носа огненный завиток.       Если бы я только могла, сокрушилась Сэмм, если только не это кипящее море…       - Я говорю не с тобой, Херб. Я повторю, - сжала Сэмм кулаки на коленях, ведь она все еще сидела в глубокой холодной луже с прогнившими листьями, - Почему ты ненавидишь меня, Луи Бенестон? Ты… - она скосила голову на бок, как это присуще изучающей человека птице, - Боишься меня?       Ее щеку ошпарило потной широкой ладонью.       - Хаа! – каркнул Луи как ворон, - Сейчас ты у меня забоишься! – небрежно накрутил ее растрепанные волосы на кулак и вздернул за голову, - Вперед, Херб, Андрэ, проучим эту языкастую! Ты у меня поваляешься в луже собственной крови. Или нет, - его глаза сверкнули нездоровой одержимостью, - Так любишь своих эльфов? Ну-ка, парни, - он кивнул в сторону.       Неподалеку навсегда замолчала и застыла страдающе-благородным ликом безымянная статуя воина-эльфа. Он стоял бесстрашно, с покатой грудью, опираясь двумя руками на длинный зазубренный меч. Живые эльфы, красота и молодость которых цветут тысячелетиями, подивились бы тому, как истончило, испещрило сколами и змеевидными трещинами его серое каменное тело время. В треснутые раны пробрались и бережно обвили их те же плющевые, но уже кроваво-рубиновые лозы.       - Разбейте эту штуку, - с наслаждением приказал он.       - Руки прочь, паршивцы! – Сэмм высвободилась из захвата, оставив недругу локон волос. Некое неуправляемое жгучее чувство восстало в ней, напрочь погасив бесцветное, напускное спокойствие. Она выхватила из-за пояса отцовский кинжал и попутно рассекла себе палец. Ибо с оружием она умела управляться ровно же столько, сколько крестьянин с придворным этикетом – нелепо и никак.       Где-то совсем близко натужно хрупнула замшелая коряга. Стало как-то враз темно, будто и без того осеннее солнце скрылось за тучу. По земле разлились длинные корявые тени деревьев. Сэмм вдруг поняла, что ее тихий голос отражается по лесу стократным пульсирующим эхом.       Кто-то или что-то…или нечто зловеще внимало им. Слушало затаившись, безмолвно, алчно всасывая каждое праздное шевеление уст, каждый выдох. Словно лес стал сплошным чутким кроличьим ухом, а из каждого дупла свербило зрачком зловещее красное око. Кажется, даже вон та крохотная пичуга пристально смотрит на них, не моргая, и белка с рубиновым глазом и застывший на ветке жук-дровосек. На мгновение кто-то коснулся липким языком ее уха, влез в него как скользкий червь студеной струей шепота. И сердце девчонки пропустило удар. Сэмм лихорадочно съежилась, заткнув уши руками так сильно, будто хотела проломить себе череп. От мерзкого шепота ухо как будто натянулось, взбухло барабанной перепонкой и грозилось лопнуть, навеки одарив ее глухотой.        Взглянув на Луи и Херба, поняла, что они испытывают тоже самое. Перекошенные от липкого ужаса лица вытягивались как обвисший шмат свежего теста.       Или нет…Чье это за личина там за спиной Херба? Смеющееся лицо младенца прямо в обросшей лишайником и поганками древесной коре, с зоркими глазками из застывшей янтарной смолы?       - Шептуны…- снизошло на нее леденящее душу озарение, - Те самые мрачные тени, одержимо дышащие за спиной? А ведь старик Алатар велел не ходить сюда без него, глупая девчонка!       Сэмм усиленно замотала головой и видение исчезло, оставив после себя на сердце мерзопакостное послевкусие.       Стоп. А где Андрэ? Где третий мальчишка? Давно его нет?       - Андрэ? – дрожащим голосом позвал Херб, - Луи, где Андрэ? Он только что стоял здесь рядом со мной!       Мальчишки заозирались по сторонам.       - Почем мне знать, - гневно рявкнул Луи, - Усвистал от страха, как всегда!       - Надо уходить, - попятился назад Херб, еле переставляя одеревеневшие ноги, - Мне кажется я скоро превращусь в корягу! Этот лес богат дурной славой! Говорил же тебе, колдовской он!       Луи с тихой злобой посмотрел на Сэмм.       - Говори, черноокая, твоих рук дело? Ты сюда демонов призвала, ведьма? Куда ты дела Андрэ? Отвечай!       Сэмм продолжала молча следить за деревьями, все отчетливее угадывая в них человекоподобные очертания. Крики Луи доносились до нее как сквозь толщу колодезной воды.       - Ты совсем спятил? – наконец, очнулась она, - У меня нет такой власти! Как я, по-твоему, это сделала? Прошептала «злой дух, вызываю тебя»?       За ее спиной, соткавшись из лесного полумрака, роняя на плечи тягучие клейковатые бусины слюны, восстало точно из мертвых, внушительное человекоподобное существо. Глаза его горели как две полные луны.       - Звали…моя… госпожа? - хриплым нечеловечьи гласом прорычало оно.       На секунды воцарилось мертвое, застывшее в немом крике затишье.       - Бежим, Херб! Что встал! – сорвался Луи, - Бросай порченную здесь, пусть людоед ее сожрет!       Оба ломанулись со всех ног в чащу леса, сверкая портками. Луи скоропостижно упал, точно от ловкой подсечки, и пробороздил своим сопливым носом колючий валежник.       - Хе-е-ерб! – взмолился он, лихорадочно дергая ногу, - Херб, я застрял! Этот проклятый корень держит меня! Не бросай меня здесь! Херб!       Херб удирал завидной опытно отточенной скоростной рысцой, забыв, видимо, даже о самом существовании своего закадычного дружка Луи.       Сэмм стояла как вкопанная, ни жива, ни мертва, неприкаянна. Страшно было повернуться и узреть эту надрывно пыхтящую лесную тварь. Пересилив страх ужаса страхом неминуемой смерти, она перехватила кинжал и метнулась к Луи, шатаясь и прихрамывая синюшной ногой. Может и сама она сейчас была похожа на вылезшую из гробницы нежить: простоволосая, костлявая, перепачканная грязью и своей кровью, волоокая с кособокой пьяной поступью.       Сэмм яростно занесла кинжал над головой Луи и застыла.       - Ты сошла с ума!!? – трепыхаясь как кроль в капкане, заорал он, - Убьешь меня прямо вот так!!?       Секунды она мешкала. Боролась с собой. Правда, что если просто оставить этого мерзкого ублюдка здесь на растерзание этому… людоеду? Троллю? Оборотню? Ее рука напряженно задрожала. Перед глазами пронеслись все те оплеухи, плевки, шлепки, бесчестные оскорбления, коими густо обросла ее жизнь после знакомства с Луи и его прихвостнями. Закусив губу до крови и скрепя сердце, неимоверным усилием воли, словно подымая плечами чугунную кузнечную наковальню, Сэмм взмахнула кинжалом и в несколько засечек перерубила злосчастный корень, освободив ногу мальчишки.       Луи резко поднял на нее глаза. В них зияло недоумение, страх и облегчение вперемежку с проблеском надежды.       - Чего расселся, недоумок! – пихнула она его в грудь, - Беги отсюда, живо!!       И Луи понесся сквозь хлыстающие по щекам сучья точно также, как неслась без оглядки сюда она. И то ли это кровь из царапин горячо струилась по его лицу, то ли нечто отдаленно напоминающее жгучий стыд и раскаяние.       Сэмм хорошо понимала: ей с такой ногой не убежать. И лесное чудище тоже, видимо, хорошо это понимало. Завозившись, оно медленно вышло на тусклые проблески света между деревьями. Перед глазами Сэмм бешено пролетела вся ее трехсотлетняя жизнь… лицо тети, улыбка отца…портрет матери…старик Алатар в голубом сияющем одеянии…его добрые радушные глаза…весенние лучи солнца в тронном зале…       Сэмм стиснула кинжал двумя руками, готовая биться за свою утекающую от страха в самые пятки жизнь.       Из полумрака вышел смуглый, черновласый недюжинного роста и крепкого строения… человек?       Отшельник? Дикарь? Лесник? Мысли зароились у нее в голове.       Глаза смотрели беззлобно, но изучающе, теплились мягким лунным светом.       - Эко ты отважная, коротышка, - радушно пробасил незнакомец и приблизился к ней. Он был одет в ветхое рубище. Саженые волосы свободно лились на землю точно потоки жидких чернил.       - Так это ты тот самый окопавшийся в лесу злой дух? – беззвучно обронила Сэмм, опуская кинжал, - Великан…Людоед…Кто ты?       - Вот как меня люди добрые величают. Злой дух? Людоед, эвон как? – загоготал он громогласно и рьяно, раскинув эхо до самых глубин колдовского леса, который, кстати, уже не казался таким уж таинственным и страшным, он словно отступил и уснул привычным ему зачарованным сном.       - Ну коли я людоед, как насчет стать моим обедом? – наклонился он к ней, лукаво прищуривая глаза.       - Зачем ты мне помог? Ведь помог, так же?       - Ты сама себе помогла, кроха, я лишь вовремя пустил тебе слюни на шею, - снова залился он смехом, который пришелся Сэмм очень даже по душе.        - Неужели не хотелось добить этого мерзавца, а? Удобный был момент, что не скажи. Отпустила, знамо, его грешки-то?       Сэмм не глядя вернула кинжал за пояс и смерила незнакомца оценивающим взором от пят до самой макушки.       - Не отпустила, - прошипела она, - Мне сложно его простить. Но простить себя, бросив я его здесь, было бы совсем невозможно. Моя ненависть к нему не должна быть причиной его смерти. Я сделала это не для его спасения…а для самой себя. Впрочем, - ненадолго помолчала она, изучая его темные босые ноги с вросшими неухоженными ногтями, - Благодарствую за помощь… друг, - и склонилась в почтенном поклоне.       - Друг? – он не смог скрыть своего искреннего недоумения и даже смутился, никто никогда не кланялся ему. По крайней мере по доброй воле.       - Почему нет? Как насчет стать моим другом? – она взглянула ему прямо в глаза, выжидая ответ.       - И что предлагаешь взамен? – насмешливо ухмыльнулся он.       - Свою неизменную дружбу и верное сердце.       Какое-то время он молчал, пристально изучая собеседницу, словно пытаясь проникнуть внутрь ее помыслов, в глубинные мотивы поступков и разноцветные оттенки живой, не попранной совести.       - Твоя взяла, малявка! – он присел на корточки, чтобы она могла рассмотреть его не задирая головы, - По рукам! – и протянул ей массивную сухую ладонь, - Аршал Дикий имя мне.       - Пичуга Сэмм… - протараторила она на одном дыхании и с трепетом взялась за мощную распахнутую пятерню, не переставая изумляться ее габаритам.       Они покинули странный лес вместе. С того дня Луи Бенестон перестал издеваться над ней, как, собственно и водить дружбу с Хербом. Андрэ так никто и не видел, из шепчущего леса он не вышел. Херб же более никогда в него не входил ни под каким заманчивым предлогом.              ***       – Почему ты мне помог тогда?       – Забавы ради, знаешь ли, любопытство одолело, кто из вас четверых первый кирпичей накидает, – Аршал небрежно откинул назад пару непослушных кос.       – И это все? – испытующе впилась она всей чернотой своих глаз в своего «бескорыстного» спасителя.       – А-а-ай, девчонка, что ты меня пытаешь!? – отвернулся он, – Захотел и помог! Сказал же, интерес у меня был, – и ругнулся на непонятном языке (но Сэмм просто шкурой почуяла, что это явно не глубокомысленная изящная словесность), немного помолчал, – Мимо такой дохлячки не пройдет даже безнадежный калека без обоих ног. Да ну не смотри ты так, аж сердце щемит.       На лист кувшинки лениво вывалилась камышовая жаба и довольно заблестела на солнце пупырчатой бурой спинкой. Надув горло пузырем, она раскатилась скрипучим насмешливым кваком. С высоты своего величия брезгливо приоткрыла один глаз на Сэмм, всем своим видом показывая, кто здесь, собственно, аристократ, а кто лягушка безродная. Сэмм громко «кышнула» на нее. Глянув еще более презрительно, жаба звонко бултыхнулась назад.       – Аршал? – завалилась в траву Сэмм и подложила под голову руки, – Кого бы ты мог назвать своим истинным другом?       Этот вопрос застал его врасплох. Аршал осунулся и посмотрел в водяную гладь, цепляя глазами то уток, то кувшинки.       – Бывали времена, –неохотно начал он, – Когда другом я считал уже хотя бы того, кто не хотел меня убить. Там, за морем проклятущем. Житье было такое, зло дремучее на каждом шагу. Да и добро, знаешь, с кулаками бывает. И если в битве у тебя нет надежного меча, то рано или поздно ты падешь. Истинный друг для меня в этой жизни он как хороший меч в страшной битве. И желательно, чтобы этот меч не оказался у меня в спине.       – Ну… а я…Аршал, стану ли я надежным мечом когда-нибудь? – она нервно заковыряла заусеницу на мизинце.       – Ты-то, кроха? – задумался он, слагая мысли в подходящие слова, – Живой, добротный и чистый металл, сталь наивысшей пробы, из которой выйдет наилучший меч.       – Тогда давай пообещаемся?       – Клятву дружескую с меня пытаешься выцыганить? Клятва нужна, если нет свободы и доверия. Чего именно у тебя нет? А двойная, так совсем обоюдоострый меч. Громогласна для такого глупца как я дружеская клятва. Не по душе мне такие путы. Но держа ответ за ныне, могу тебя уверить, что сердце мое, если оно у меня еще имеется, стократ обольется горькой кровью, если Аршал Дикий причинит тебе вред или предательство, а память о потерянном друге будет терзать меня навеки.       Он закончил свой красноречивый монолог под ее заразительный звонкий смех.       – Ну ты и загнул! Память о потерянном друге… терзать навеки!       Прозвучало из его уст это довольно двусмысленно, как ей показалось. То ли друг потеряется в объятиях смерти, к которой, понадеялась она, Аршал не имеет ввиду свою причастность, то ли речь шла о потерянном навсегда доверии.       – Для этого существует прощение, - за истину она решила принять второе.       – Однако, отважная ты, коротышка. С нашей первой встречи и доселе у Аршала Дикого появился кое-кто дороже, чем его собственный меч.       Он сразу весь заалел (ну насколько это было возможно для смуглокожего), полыхнул жаром, словно стыдясь того, что за грудой непробиваемых мышц бьется у него живое ранимое сердце, а не кусок гранитного камня.       Не желая больше откровенничать о своей судьбине, он закинул руки за голову и рухнул в прохладный травяной ковер. Щеку ласково защекотал розовеющий клевер, заигрывая сладким ароматом так сильно, что Аршалу захотелось его съесть. Что он и сделал, закинув цветочек на стебле себе в рот и деловито покусывая его как зубочистку. Аршал уже задремал беззаботным младенческим сном. Запамятовал, бедолага, какими причудливыми завитушками Сэмм обескуражила его в прошлый раз. И жучиные усища там имелись, и боевой раскрас орков, и белые трагичные круги под глазами, и парочка нелестных словечек в отместку за «мелкие» прозвища, что Аршал отстегивал ей с особенным насмешливым покровительством.       Сэмм задумчиво молчала, уйдя в себя и перебирая мысли в голове. Пяток прекрасных лет знавала она этого громилу и все новое что-то открывается. Правду говорят, душа человеческая – потемки. Да и кто знает, человеческая ли она у него с такими-то глазами и спиленными клыками. Но где-то в укромных потаенных недрах ее души все же зародилась отважная, дерзкая и безумная мысль заполучить-таки себе на запястье одну из его смолистых тугих кос. Исключительная удача или, быть может, исключительная судьба угораздила этих двоих сдружиться. Завидно иметь в друзьях такого поборника. Спиной прикроет – солнца не видно. И Сэмм даже не поняла, страшно ей стало сейчас или горько, если вдруг полюс их крепкой дружбы изменится.