Кривое Зеркало

1906 год. Эзра, уйдя в монастырь этой ночью, не пришел к ней на рынок. Интересно, почему? Хава вздохнула, окинула взглядом оставшиеся товары — жалкое количество пузырьков и ножей с каждым днем было все стыднее выставлять на прилавок, но возможности снова уехать в путешествие у нее не было. «Солдаты все дороги перекрыли… Наши держатся, конечно, но одной мне в дороге не выжить». После тренировок с Эзрой Хава чувствовала, что стала сильнее, но дело было не только в нем. Сама она, просыпаясь раньше всех в городе, проводила по нескольку часов, отрабатывая удары со стеной. Руки болели — а что еще было делать? Хава не хотела умирать и не умела проигрывать. На рынке становилось все меньше людей: большая часть мужчин ушла на войну, некоторых убили, кто-то, как Мириам, в страхе попрятался по домам. Аместрийцы тоже, будто потеряв интерес, обходили ее лавку стороной — только злобно зыркали иногда, пробегая мимо Хавы. Ей было плевать — она торговала с людьми, а не со свиньями. Хава лениво юркнула за прилавок, села на ковер рядом со своей спящей кошкой и жадно вцепилась зубами в кусок лафы с фалафелем — денег на мясо не было. На Святой Земле исчезала еда, даже несмотря на сезон дождя: аместрийцы забивали скот, топтали и взрывали грядки, убивали пахарей и садоводов… Хава хмыкнула, устало отложила лафу в сторону, встала, чтобы размяться — ее глаза вдруг расширились от страха и удивления. Перед ней стоял аместриец в военной форме. Хава не видела его раньше: чаще всего к ней бегали юнцы, которых командование еще не успело запугать сказками про необразованных дикарей-ишваритов, готовых убить любого, кто просто пройдет мимо. Этот был старый — лет сорока пяти, если не больше. У него были жуткие голубые глаза, которыми он смотрел так, будто бы пытался прожечь ее душу насквозь. — Говорят, у тебя лекарства есть. Дай все — и подешевле, у меня солдаты мрут как мухи. «Чего? Неужели яд сработал? Или это кто-то из монахов?» Хава не знала, что и думать, но нет, это точно был не Эзра. Он, как и все его «братья», действовали по-другому, более прямолинейно — обычно били врагов до смерти и скидывали трупы за город. Значит, это, скорее всего, была она сама: с месяц назад к Хаве пришла группа смеющихся лейтенантов. Они постояли, похихикали, затем попросили средство «для мужской силы», потому что «ишваритки страшные, а бабу-то хочется» — Хава так оскорбилась, что продала им одно из средств Яфы. Яфа была травницей — в мирное время она лечила людей, но теперь, когда аместрийцы ходили по улицам ее родной страны, она начала убивать. Они с Хавой работали вместе: Яфа варила какую-то травянистую жидкость, переливала ее в баночки от лекарств и дарила Хаве — та шла на рынок и продавала ничего не подозревающим врагам. Деньги делили напополам. Иногда Хава задумывалась — почему аместрийское командование не может понять такую простую взаимосвязь между иноземным лекарством и появлением в лагере трупов? Дело было в умениях Яфы: ее яд действовал медленно, постепенно, убивая так поздно, что поход на рынок уже забывался всеми, кто знал погибшего. — Ну чего стоишь столбом, дура? Лекарство дай! — крикнул солдат. Хава сжала зубы, изо всех сил пытаясь не наорать на него: у мужчины было ружье, и ее мозг мог с легкостью разлететься по всему шатру. Она кивнула, фальшиво улыбнулась и протянула своему врагу все бутылки с ядом, которые у нее были, даже не заметив, как ее кошка запрыгнула на прилавок. — Вот, — цокнула Хава. — Много людей померло? Вы приходите завтра, я еще лекарств сварю. Солдат закатил глаза, грубо отнял у нее все «лекарства» и, лениво покопавшись в кармане брюк свободной рукой, достал пару монет — вообще-то, это стоило намного дороже. Хава покачала головой, грозно положила руки на талию и прошипела: — С тебя еще двадцать. Мужчина, будто оскорбленный самой необходимостью платить, достал столько, сколько попросила Хава, но вместо того, чтобы дать ей их в руки, просунул руку за прилавок и бросил монеты на пол, будто ожидая, что она нагнется перед ним. Хава яростно сжала обе руки в кулаки; ее глаза налились кровью, и она уже была готова напасть, но все же остановила себя. «Если он принесет лекарство в лагерь, умрут все. Если я убью его сейчас, жертвой станет только он. Непорядок». На секунду Хаве показалось, что Эзра стоял вдали и наблюдал за ней, но знакомая фигура вдруг исчезла в толпе. Неужели ей показалось? Хава все равно не могла подать виду, только не при враге — монахи были самыми опасными врагами аместрийцев, и если бы Хава сказала хоть слово, Эзре бы пришлось плохо. — Спасибо, приходите еще. Хава все же не согнулась, оставляя монеты лежать на полу. Солдат, недовольный этим, злобно рыкнул и осмотрел ее прилавок, будто пытаясь найти, за что бы зацепиться и что бы оскорбить. Его взгляд вдруг упал на кошку Хавы, и он замахнулся на бедное животное: — Зачем ты держишь таких уродов? Кошка должна быть пушистая, а это что еще за лысая нечисть? Кошка отпрыгнула, громко замяукав от боли, и Хава взяла ее на руки, прижимая ее к своей груди, как младенца. Ей очень захотелось связать солдата, сказать ему, что было в пузырьках, и заставить его это выпить, но нет, она не могла… Хава все же закричала, не сумев сдержаться: — А ну иди отсюда! Ходят мне тут, командуют — у тебя люди умирают, а ты тратишь время на мою кошку! Солдат хотел было вскинуть ружье, но не стал — времени действительно не было. Он ушел, пробормотав что-то вроде «я еще вернусь», а Хава, задрожав от злости, поцеловала свою кошку в бок, где все еще виднелся отпечаток его руки: — Моя маленькая… Он тебя не обидит. Кошка заурчала, успокоилась и закрыла свои желтые глаза. Хава, слабо улыбнувшись, решила закрыть прилавок — дома ее ждала все еще напуганная Мириам, да и продано было практически все. Делать было нечего, и Хава пошла по уже знакомой аллее, то и дело оборачиваясь, чтобы убедиться, что ее никто не преследовал. Как только Хава открыла дверь, Мириам бросилась к ней навстречу и крепко ее обняла, дрожа, как пальмовый лист на ветру. Хава, удивленно вздохнув, поставила сумку на пол, закрыла дверь на все замки и взволнованно спросила: — Что случилось? — Не сегодня — вчера. Я сидела у тебя в шкафу и увидела, как в комнату зашел какой-то мужчина… Он меня не нашел, но что он делал в твоей спальне? «Вот же…» Хава вздохнула — Мириам последние дни все время пряталась по ее шкафам, будто боясь, что враги увидят ее даже через плотные ковры на окнах. Но как Хава могла знать, что Мириам сидела именно в ее спальне, да еще в тот самый момент, когда Эзре пришлось убежать из гостиной? Хава цокнула, чуть приобняла подругу и ответила: — Это был один монах. Он наш, не переживай. Он никого не обидит. — Я не думала, что ты приглашаешь мужчин домой… Мириам удивленно посмотрела на Хаву, и та мысленно хлопнула себя по лбу. Конечно, если бы на месте ее подруги был бы любой другой человек, репутация Хавы упала бы ниже плинтуса — ни одна девушка не могла себе такого позволить. Но что же делать? Хава не собиралась оправдываться, поэтому она собралась с силами и честно ответила: — Эзра учит меня драться. Знаешь ведь, монахи многое умеют… — А что, если он подумает что-то не то и влюбится в тебя? Хава все же шлепнула себя ладонью по лбу и строго покачала головой, смотря на Мириам: — Дура? Он служит Богу. У него не может быть женщины. Мириам покраснела, нервно вздохнула, чувствуя себя глупо, и отошла в сторону — Хава тут же поняла, что она никому не расскажет. Хава не делала ничего дурного, не собиралась нарушать свою клятву, так что и осуждать ее было не за что… наверное. Хава ушла на кухню, разогрела им с Мириам маленькую кастрюлю кнейдлаха и устало вздохнула. Ее кошка, до этого сидевшая в коридоре, прошла вслед за ней, потерлась о нее ногу и требовательно мяукнула — ей хотелось есть. Хава, пожав плечами, достала из холодильника сырое яйцо, разбила его и налила кошке в миску: — Извини, мяса нет, а мацу ты не будешь. Кошка, понюхав, недовольно вильнула хвостом, но все же начала лакать желток. Хава улыбнулась, поставила тарелки с супом на стол и позвала Мириам — та тут же появилась, села рядом с Хавой и взяла ложку. Мысль о том, что целый лагерь аместрийцев (кто знает, насколько большой?) прямо сейчас принимал яд, думая, что спасается от неведомой болезни, придала Хаве аппетита. Она не любила, когда кто-то страдал, но те, кто пришел в Ишвар без приглашения, застрелил ее сестру, развязал войну… Все они заслуживали смерти. Болезненной и долгой. Мириам помыла посуду и снова ушла куда-то вглубь дома Хавы — та решила снова сходить к Яфе, все равно «лекарство» для аместрийцев кончилось. Она жила далеко, за несколько кварталов от Хавы, поэтому та решила поторопиться. Ей открыл низенький мальчик лет восьми; его звали Ахарон. Он удивленно хмыкнул, посмотрел на Хаву, и на его лице тут же появилась довольная улыбка. Ахарон посмотрел обратно за порог, усмехнулся и громко закричал: — Мама! Хава пришла! С подарками, наверное… — Ан нет, — Хава цокнула и прошла внутрь, ища глазами Яфу. — Чего это я тебе подарки должна? Рон недовольно посмотрел на гостью, показал ей язык и убежал в свою комнату играть. Хава, пожав плечами, подошла к своей подруге: Яфа наконец вышла к ней, но на ее лице виднелись следы от слез. Вместо своего любимого оранжевого платка Яфа надела черный — неужели что-то случилось? — Яфа? — Сегодня уже год, как Мейера не стало… Хава вздохнула, покачала головой и обняла Яфу, гладя ее по голове, закутанной в платок. Что уж тут говорить? Яфа так радовалась, когда выходила замуж, но спустя всего девять лет какой-то аместриец взял и прибил ее любимого прикладом. Из-за войны ишвариты теряли все, не обретая ничего взамен — равноценного обмена, принципа так любимой врагами алхимии, не случилось. — Мне жаль, — вздрогнула Хава. — Я всем им отомщу. И тому, кто убил Мейера, и ублюдку, который застрелил мою сестру… И ты мне поможешь, да? Яфа всхлипнула и нагнулась, чтобы уткнуться носом Хаве в макушку. Она дрожала, вспоминая тот кровавый день, когда она лишилась всего — тогда же она начала сотрудничать с Хавой. Но теперь, когда прошел уже год, а результата их мести все не было, Яфа чувствовала лишь безразличие и гнев. Идей не было. Не было и решений, и толку… Вообще ничего. — Пять лет уже мстишь, и чего? Даже за одного моего мужа не смогла… Я того ублюдка на рынке сегодня видела — и ружье то же самое. Хава стиснула зубы — она ненавидела, когда ее недооценивали. Да, она не могла пойти на фюрера и убить всю его семью, как бы ей ни хотелось: в монахи ее не брали, в армию тоже… Мужчины вообще не слушали женщин, особенно тех, кто действительно пытался что-то сказать. У Хавы почти не было возможностей реализоваться, достичь чего-то на своем одиноком пути, хотя Бог приказал ей плодиться… Но она шла напролом, всегда. «Стоп, на рынке?» Хава тряхнула головой и тут же забыла про свою злость. Она уставилась Яфе в глаза, вдруг схватила ее за плечи и горячо спросила, дрожа от предвкушения, смешанного с ужасом: — Как он выглядит? Яфа всхлипнула, вспоминая, как из-за одного удара ее муж упал на землю и не очнулся — когда она нашла его, над ним стоял, смеясь, аместрийский офицер. Яфа помнила убийцу даже слишком хорошо, почти до каждой родинки на его морщинистом лице. Она не хотела думать об этом, но теперь, когда Хава так настойчиво хотела это узнать… — Среднего возраста. Глаза голубые. И бородавка на носу. Хава было сжала ладони в кулаки, но затем, поняв, что это значило, рассмеялась. Яфа зло на нее посмотрела — как она вообще могла смеяться в годовщину смерти мужа своей подруги? Но Хава, покачав головой и подняв руки, улыбнулась и подмигнула Яфе: — Тогда у меня для тебя хорошие новости. Я продала ему все свои бутылки яда: у него солдаты от нашей прошлой партии умирают. Лицо Яфы тут же расцвело красками от удовольствия; до этого она напоминала серую стену. Она рассмеялась вместе с Хавой, широко открыла рот, то ли улыбаясь, то ли пытаясь не заплакать, и кинулась на Хаву, обнимая ее так крепко, как только могла: — Ты лучшая! Я… Я не знаю, как тебе это удалось, но если он умрет… Яфа тут же сняла со своей руки золотой браслет и попыталась нацепить его на Хаву — та покачала головой, вернула браслет хозяйке и пожала плечами. Зачем ей? Травить аместрийцев уже давно стало их общим делом, и Хава, по сути, не сделала ничего такого. — Не надо ничего. Мы подруги, я должна тебя защищать — и мстить за тебя, если придется. Яфа расцеловала Хаву в щеки, всхлипнула и вытерла глаза — она плакала слезами радости. Хава, усмехнувшись, протянула Яфе платок, поцеловала ее в лоб и вдруг деловито посмотрела на нее. Просить новую партию яда после такого разговора было странно, но что уж поделать; Яфе тоже было бы полезно отвлечься. — У тебя партия есть? Мне продавать уже нечего — свиньям, по крайней мере. — Есть, как же. Две недели тебя дожидается. Хава удивленно нахмурилась, уставившись на Яфу, и наклонила голову. Две недели? Почему же Яфа не сказала ей, не пошла к ней в дом? Хава подошла чуть ближе к ней, вздохнула и прямо спросила: — А чего не передашь? — А чего не зайдешь? — парировала Яфа. — Я тебя на чай звала, а ты все занята. Хава пожала плечами: у нее просто не было сил. Она каждый день тренировалась, иногда проводила время, общаясь с Эзрой, а еще собирала у себя женщин… Яфа тоже ходила, конечно, но разве она могла принести Хаве коробку пузырьков с ядом прямо на глазах у других, невинных людей? Хава отвела взгляд в сторону, вздохнула и перевела тему: — Как сын? — Как-как. День рождения у него скоро, вот ходит и подарки у всех выпрашивает. Говорю ему, нельзя раньше времени, а он… Хава усмехнулась — ее младшая сестра была точно такой же. Когда-то давно, еще до войны и той клятвы, что она дала, Лея также, как и Рон теперь, бегала за всеми и просила оставить ей чего-нибудь вкусненького на ужин. А дни рождения! Хава до сих помнила, как на ее празднике Лея попыталась съесть весь ее пирог. Ох, как папа потом сильно ее ругал… А Яфа не могла — Ахарону и так было тяжело без отца, да и день рождения у него был правда скоро. Хава вздохнула, похлопала ее по плечу, пытаясь хоть немного поддержать… У Хавы не было детей, не считая кошки — она не знала, как с ними обращаться, но очень сочувствовала их матерям. — Дети есть дети. Все они подарки любят — как и мы. — И то верно. Надо бы его научить, чтобы так открыто не просил, а то бабушки в обморок упадут. Яфа, вспомнив о яде, спустилась в погреб и достала среднего размера деревянный ящик, заполненный одинаковыми бутылочками из синего стекла. Хава, взяв его в руки, закряхтела от тяжести, но все же смогла его удержать. С таким большим ящиком в руках болтать, правда, уже не хотелось… И Хава, быстро попрощавшись, пошла домой. Она, тяжело дыша, медленно поплелась по знакомым улицам, чувствуя, как воздух начал становиться холоднее — вечер потихоньку вступал в свои права, и край солнца неумолимо приближался к горизонту. Хава улыбнулась — дождь в тот день уже прошел, и ветерок дул такой свежий, что даже нести ящик стало легче. Хава довольно представила, как они с Мириам попьют кофе, вместе гладя кошку — а потом к ним придут подруги, и она снова будет читать, на этот раз уже про то, как Господь завещал вести себя с неишваритами… Вдалеке послышался крик — мужской. «Черт, наших убивают!» Хава тут же поставила ящик на землю, спрятав его за булыжником, взяла лишь одну бутылку, чтобы заставить обидчика выпить все ее содержимое, и побежала на звук. У нее не было при себе ничего другого: ни палки, ни камня, ни пистолета… Зато у Хавы были сильные руки и благородная ярость, которая могла уничтожить любого, кто угрожает Святой Земле. Хава перешла на шаг, а затем тихо подкралась к нападавшему. Он держал какого-то мужчину в захвате, выворачивая обе его руки. Хава видела их только со спины, но тут же поняла, что зря вообще встряла в эту разборку. Нападавшим был Эзра — жертвой же аместрийская свинья. Хава выждала паузу, чтобы дать Эзре схватить солдата поудобнее, а затем, аккуратно, не делая резких движений, подошла к нему. Он тут же увидел ее краем глаза и повернул голову, не выпуская врага из виду, не ослабляя рук… Эзра чуть поднял брови, вздохнул и спросил ее: — Этот тебя на рынке обижал. Почему позволила? Так значит, Хаве не показалось! Она видела Эзру тогда, когда ей приходилось улыбаться, лишь бы продать ту партию яда — и он наблюдал за ней! Хава усмехнулась, смотря на солдата, согнутого и напуганного до смерти, и, подойдя с другой стороны, мощно пнула его по лицу ногой. — Ах! Мужчина негромко охнул и потерял сознание — послышался хруст плечевых суставов, которые сломались сами, когда он упал. Эзра наклонил голову, смотря на Хаву, и, грубо отбросив солдата, схватил ее за плечи и начал трясти; его голос стал строже: — Зачем ты это сделала? Не осмелилась, пока была одна, а когда я его поймал, так сразу в бой? — А ты зачем за ним охотишься? — парировала Хава. — Мог бы еще на рынке подойти и треснуть ему по башке. Оба одновременно цокнули и с боем посмотрели друг другу в глаза. Хава знала больше, чем Эзра, и она, конечно, собиралась ему рассказать. Но всякий раз, когда он обращался к ней, как к неразумному ребенку, брал ее за плечи, пытался воспитывать, у нее начинала закипать кровь… Она тяжело вздохнула, отбросила его руки со своих плеч и ответила: — Я ему яд продала. Пришел и давай грубить — мол, солдаты умирают, а я стою и не даю лекарства. Теперь весь его лагерь отравится — а если б я его сразу убила, то… Сам понимаешь, яд нести некому. На лице Эзры появилась легкая улыбка. Он кивнул Хаве, и вместо того, чтобы трясти ее, легонько и быстро обнял, будто боялся задержать руки на ее теле. Она приняла это молчаливое извинение — оба перевели взгляд на аместрийца, лежавшего без сознания, и Хава вдруг вытянула руку по направлению к Эзре: — Нож дай. Его оставлять в живых нельзя — он знает, кто я. — Думаешь, он уже принес яд в лагерь? — Там много бутылок было — с собой он таскать бы не стал. Эзра, взволнованно вздохнув, протянул Хаве нож: он привык к смерти, но все эти годы он убивал честно, на поле боя, а не вот так, в грязной подворотне и с женщиной рядом. Хаве было уже плевать — она, хищно улыбнувшись, занесла нож высоко над своей головой и изо всей силы вонзила его аместрийцу в шею — кровь полилась во все стороны. Хорошо, что ее новое платье было достаточно красным, чтобы никто не заметил этих бурых капель. Хотя бы издалека, пока они с Эзрой не добежали до ее дома. Он уставился на свою белоснежную тунику, покрытую кровяной росой, и вздохнул — ему было не привыкать, но теперь, в городе, нужно было прятаться. Эзра недовольно хмыкнул, поджал губы и перевел взгляд на Хаву. Она тут же поняла, в чем было дело, кивнула и прошептала: — Погоди, возьму кое-что и пойдем. Хава отрезала у мертвого окровавленный клок волос, сунула его себе в карман, а затем побежала к тому самому булыжнику и взяла коробку с ядом. Эзра, посмотрев на нее, тут же отнял коробку — слишком тяжелая. Хава улыбнулась, подмигнула ему и повела его по самому тихому и незаметному пути, который знала: — Спасибо. Эзра кивнул, и его щеки чуть покраснели — он тут же прикусил щеку, чтобы успокоиться, и быстрым шагом последовал за Хавой. Как только они оказались у двери ее дома, он забежал туда первым, чтобы никто не прошел мимо и не увидел крови. Как же хорошо, что Мириам снова пряталась где-то! Хава повела Эзру в ванную, чтобы он мог помыться и снять грязную одежду, а сама помчалась в свою спальню. У нее не было мужских вещей, тем более таких, чтобы подошли Эзре — он был слишком высок и силен, чтобы на него налезло хоть что-нибудь из ее гардероба. Но не сидеть же ему голым! Хава, хлопнув себя по лбу, достала белую хлопковую простыню и стыдливо повесила ее на дверную ручку. Слава богу, Эзра вышел в штанах — кое-где мокрых и пенистых, будто он еле как попытался застирать пятна крови. Увидев простыню на двери, он вздохнул, тихо усмехнулся и накрылся ей, скрывая свое тело от глаз Хавы. Эзра вернулся к ней в комнату, сел рядом, чуть красный от смущения, и вздохнул: — У тебя действительно нет ничего лучше, чем это? — Иди ты. Мне и так теперь твою одежду стирать, — закатила глаза Хава. — Сам виноват, что выше всех в городе вымахал. Эзра пожал плечами и отвернулся: вроде бы ничего такого не произошло, но теперь, сидя в простыне и мокрых штанах, через которые проступал рельеф его мышц, он чувствовал себя неловко. Хава смотрела на него, сидела близко… Эзра снова прикусил щеку — не глупо ли? Она помогла ему спрятаться, а он боялся ее взгляда. Может, Хаве вообще было на него плевать. Она усмехнулась, но тоже посмотрела чуть влево, чтобы его не смущать. Хава встала, закрыла дверь на ключ, чтобы Мириам ненароком не зашла, и села обратно на кровать — Эзра не сдвинулся с места и ничего ей не сказал. В воздухе повисло неловкое молчание: она задумчиво повернула голову к стене, а он сжал в пальцах мокрую ткань своих штанов… — Ты знала того солдата? — спросил Эзра. — Мне показалось, ты была в ярости. Даже волосы ему отрезала. — Он год назад убил мужа моей подруги, — рыкнула Хава. — Заслужил. Я бы еще сильнее ударила, но энергии нет, бегаю сегодня туда-сюда. Эзра злобно посмотрел на ковер, застилавший окно, будто бы снова хотел увидеть труп того, кого Хава только что хладнокровно зарезала. Ему не нравилось убивать, но теперь, когда война шла все ожесточеннее, когда сотни невинных ишваритов умирали под артобстрелами и атаками, Эзра отбросил свои желания. Какая разница, чего ему не хотелось? Если бы он не лишил жизни всех, кто уже был на его счету, его собственную семью могли повесить на столбах или похоронить под осколками дома… То же самое могли сделать и с Хавой. Она вздохнула, все еще ощущая кровь на своем платье и клок волос у себя за пазухой. Хава встала, оглянула простыни, чтобы убедиться, что не оставила никаких следов, и, взяв другой наряд, пошла в ванную — не при Эзре же ей переодеваться! Он бы, конечно, ничего ей не сделал, но все же, он был монахом… Хаве вспомнились слова Мириам — «что, если поймет не так и влюбится?» Она уважала Эзру и знала, что он никогда бы не дал волю греху, не преступил бы клятву — в этом они были слишком уж похожи. Но все же, он был не только монахом. Как бы Хаве не хотелось этого замечать, Эзра был мужчиной. Он тоже чувствовал, где-то там, глубоко внутри. Хава не хотела, чтобы он был вынужден терзать себя в тишине, поэтому отбросила все странные мысли в сторону и закрыла дверь в ванную. Эзра, вздохнув, уставился на открытую дверь и пожал плечами. Он облокотился на стену — сама идея лечь на кровать Хавы его то ли пугала, то ли просто отталкивала… Это ведь был ее дом, ее личное пространство. Эзра не хотел быть грубым гостем, да и выглядело бы это странно. Мужчина на кровати незамужней девушки? Если бы в комнату зашла та самая Мириам, репутации Хавы пришел бы конец, а она столько всего сделала для него… Эзра закрыл дверь, но как только он отошел обратно к кровати, раздался странный звук: что-то маленькое очень настойчиво царапало дверь, пытаясь войти внутрь. Эзра открыл — перед ним сидела лысая кошка с кожей цвета персиковой кожуры. Она недовольно замяукала, увидев его, повела ухом и, развернувшись, ушла. Эзра, удивившись, быстро взял кошку на руки и затащил в комнату: — Требуешь — заходи. Нечего орать попусту. Кошка, возмущенная таким отношением, попыталась укусить Эзру за руку, но он быстро посадил ее на кровать, строго покачал головой и просто сел рядом, не трогая ее. Она как-то хищно посмотрела на его руку, завиляла тощей задницей… Эзра, поняв, что могло произойти, снова взял кошку на руки и высоко поднял ее в воздух, чтобы она не могла ему навредить: — Нет. — Мяу! Кошка начала извиваться, изо всех сил пытаясь сбежать, и укусила Эзру за палец. Он громко шикнул, но продолжил держать ее, будто пытаясь ее воспитать… Когда Хава вышла из ванной, кошка сидела у Эзры на коленях, довольно мурча, а он, сидя с окровавленным пальцем, спокойно чесал ее за ушком. Хава вопросительно наклонила голову, села рядом и взяла Эзру за запястье, сосредоточенно осматривая укус: — Ты не злись на нее — тот ублюдок ее сегодня ударил, вот она и нервная. Хава достала из кармана лечебную мазь (на этот раз без яда) и аккуратно нанесла ее на рану. Эзра равнодушно хмыкнул — зачем? Все равно такие укусы быстро заживают, да и боли он почти не чувствовал. Но Хава все равно сидела над ним, как над кем-то очень дорогим, прикладывая к пальцу ватку, чтобы Эзра не размазал все по руке… Он посмотрел на ее лицо, полное скрытой, осторожной нежности, и его сердце забилось чуть-чуть сильнее. — Спасибо. Как кошку зовут? — Пока никак — неделя прошла, а я не придумала еще. Кошка лениво открыла глаза и повернула голову к Хаве. Она улыбнулась, наклонилась, чтобы поцеловать ее в носик, и та, недовольно мявкнув, спрыгнула с кровати, больно оттолкнувшись от ляжки Эзры. Он скривился, и Хава, усмехнувшись, наконец отпустила его руку и подсела ближе, смотря прямо ему в глаза: — Может, ты знаешь хорошее имя? — Вряд ли, — хмыкнул Эзра. — Мои родители животных не держали — разве что коров и куриц, но у них имен не было. Хава пожала плечами, посмотрела на розовую спинку уходящей из комнаты кошки и вздохнула. Имя, конечно, нужно было придумать, но Хава никогда не умела этого делать: даже в детстве, когда новорожденную Лею только принесли домой, она предложила родителям назвать ее «еще одной Хавой» — а что, имя-то хорошее! Мысли Эзры уплыли в совсем другом направлении. Он смотрел на Хаву, сидящую рядом, слышал ее тихое медленное дыхание и звук ее высокого голоса… Иногда он не понимал, чего она хотела от него, зачем то и дело смеялась над его румянцем и пыталась сесть поближе. Неужели? Нет, Хава была слишком умной женщиной, она бы никогда не позволила себе влюбиться в монаха. Эзра снова почувствовал себя дураком — возможно, она вообще ничего такого не имела в виду, а он сам раз за разом, поддавшись эмоциям, придумывал того, чего и не могло быть? Эзра поджал мокрое, пахнущее мылом правое колено к груди и на секунду закрыл глаза, чтобы избавиться от этих глупых мыслей. — Голова болит? Хава удивленно и чуть встревоженно посмотрела на Эзру — до этого он, наклонившись, опустил лоб на согнутое колено и хмыкнул. Он покачал головой, снова распрямился, чувствуя себя несколько получше, и ответил: — Нет. Все хорошо… сестренка. Последнее слово прозвучало несколько фальшиво — ну нет, Хава не могла, просто не могла быть ему кем-то вроде сестры. Эзра вздохнул и облокотился на стену позади него, расслабляя шею. Хава наклонила голову, чуть прищурилась, изучая его лицо, и прошептала: — Тебе бы поесть. Бледный ты какой-то. — Мне ничего не надо. Спасибо. Но Хаву было уже не остановить. Она, закатив глаза и буркнув что-то вроде «Ой, не ври» вышла из комнаты, оставив Эзру одного, и разогрела ему тот же суп, что они с Мириам ели на обед. Эзра остался на месте — ему было очень неловко. У Хавы наверняка были проблемы с деньгами, как и у всех, и все же она пыталась делиться с ним последним, что у нее было. Когда она вернулась с тарелкой кнейдлаха, Эзра, вздохнув, начал есть. И это было потрясающе. Знакомый островатый вкус бульона растекся по его рту, и Эзра, довольно улыбнувшись, быстро проглотил еще несколько ложек. Хава сидела рядом с ним — в ту самую секунду она напомнила ему ангелов из бабушкиных сказках, не совсем понятных, но добрых… Он сел чуть ближе к ней, набрал ложку кнейдлаха и вдруг прислонил к ее рту: — Сама-то не ужинала небось. Хава высоко подняла брови, и ее алые глаза широко распахнулись от удивления. Неужели Эзра действительно собирался кормить ее с ложки, как маленькую девочку? Она покраснела, покачала головой и, неловко усмехнувшись, аккуратно оттолкнула его руку от своего рта: — Я не голодна, спасибо. Хава действительно не хотела есть — с того момента, как они с Мириам пообедали, прошло всего около полутора часов. Но Эзра, кажется, не поверил ей. Он скептически нахмурился, чуть наклонил голову и снова подставил ложку к ее губам, ворча: — Ешь, говорю. Без еды мускулов не появится, а слабым на войне тяжело. — Ладно, ладно… Хава, закатив глаза, все же открыла рот и проглотила суп. Ее смуглые щеки покраснели от смущения прямо в тон ее новому платью, и она отвернулась от Эзры. Тот, кашлянув, неохотно поднялся с кровати и поставил тарелку на тумбочку — Эзре все еще хотелось убедиться, что у Хавы было достаточно еды, но ее лицо выглядело так… Он не мог найти слов, чтобы описать, как Хава старательно избегала его взгляда и вместе с этим пыталась подавить улыбку. Эзра вдруг нагнулся ближе к ее лицу, нежно посмотрел в ее глаза — и тут же отпрянул, потряс головой и успокоился. Ее губы тут же расплылись в ухмылке, и она, посмеиваясь, кивнула: — Все хорошо? — Да, — Эзра смущенно посмотрел вниз и схватил тарелку, чтобы у него был повод побольше молчать. — Вкусно. — Вот и ешь, — покраснела Хава. — Я постирала нашу одежду, пока была в ванной — надеюсь, быстро высохнет. Не хватало еще, чтобы тебя пришлось оставить на ночь. Эзра выдохнул. Ему захотелось побыть с ней еще немного, поболтать, пока не станет слишком поздно, хотя он все еще сидел в мокрых штанах и закрытый сверху одной лишь простыней, нарушая вообще все возможные заповеди о скромности. Хава тоже не могла приглашать его в гости слишком часто — соседи могли заметить, что к ней ходит один и тот же монах, и подумать про нее всякое. Да и про него тоже. Но Эзре было плевать на себя — по крайней мере, когда речь шла о безопасности Хавы. Забавно, что у нее было такое же мнение, но наоборот. Хава чувствовала радость, когда Эзра был рядом, но он ведь был монахом. Она до сих пор видела в кошмарах тот их разговор, когда она в отчаянии из-за собственных страхов попросила его ее взять. Ну не дура ли? Между ними никогда ничего не могло быть — наверное, это было даже хорошо, ведь так сама Хава могла выполнить свою клятву. — Может, тебе помочь чем? — вдруг спросил Эзра. — Дров натаскать, не знаю… Хава усмехнулась и покачала головой. Ну что могло быть ей нужно? Она посмотрела за открытую дверь, пытаясь разглядеть их одежду, сушившуюся на веревках, и ответила: — Сохни сиди. Помощник нашелся. Эзра хмыкнул, пожал плечами, и Хава тут же вспомнила про Яфу. Она должна была знать, что Хава с Эзрой прикончили ту свинью, что убила ее мужа, но та просто не знала, как об этом сказать. Хава вздохнула, посмотрела на то самое красное платье и вспомнила, что она положила в его потайной карман… Хава быстрым шагом подошла к бельевой веревке, сдернула свое платье и достала тот самый окровавленный клок золотых волос. Она аккуратно завернула его в тканевую салфетку, закрепила грубой, но тонкой веревочкой, чтобы ничего не выпало, и, вернувшись к Эзре, дала ему этот сверток: — Когда будешь уходить, передай Яфе. Я нарисую, где она живет. И Эзра сдержал обещание. Яфа начала готовиться к торжеству.