Кривое Зеркало

1906 год. Он шел по главной улице поселения, все еще полной людей, несмотря на рыскающих повсюду аместрийцев. Низкие, прямоугольные дома из песчаника постепенно переходили в торговые палатки, крытые коврами и платками, чтобы защитить продавцов от палящего ишварского солнца. Рядом с ним — женщины в платках, мужчины с полосатыми лентами через плечо поверх туник, играющие дети и несчастные бездомные… Он был боевым монахом: его не интересовали ни украшения, ни цветы, ни диковины из Ксинга. Зато его посох уже весь износился, и на свободные, полученные из пожертвований деньги, хоть их и было мало, он вполне мог позволить себе новый. «Найти бы только…» Он нетерпеливо посмотрел по сторонам, идя вперед — кажется, он был настроен быстро совершить покупку и уйти. Продавцы кругом зазывали его на разные лады, надеясь поскорее избавиться от своих товаров, но к сожалению, немногие продавали оружие. Кто-то боялся, что аместрийцы заподозрят неладное и убьют на месте, кто-то просто шел по стопам родителей и выращивал арбузы… — Шалом алейхем! — послышался звучный женский голос. Он обернулся — обычно на рынке все люди, монахи и миряне, общались по-свойски, даже грубовато. Зачем такое официальное приветствие? Он вдруг подумал, что к нему обращается нищая и уже потянулся в карман за монетой, но перед ним предстало такое удивительное зрелище, что его брови поползли наверх. Она была ишвариткой, достаточно взрослой, чтобы быть женой и матерью, но не носила платок, — вместо него ее белые волосы украшали мелкие косы и вплетенные в них колечки из золотой проволоки. На ее руках и ногах были браслеты из того же металла, но вот ее платье, простое, красно-желтое, выглядело чуть обветшалым. — Братец, эй, подожди, — теперь уже ее манера общения совпадала со всеми остальными на рынке. — У меня найдется то, что тебе нужно. «Неужели проститутка?» — Я монах, — тихо, без осуждения ответил он. Девушка, кажется, не поняла. Она лишь пожала плечами и подбежала к нему, попыталась схватить его за руку. И он бы поверил, что она была в настолько отчаянном положении, если бы не золото, в которое она нарядилась с ног за головы. Он оттолкнул ее от себя, покачал головой и выдохнул; он не был в настроении разбираться с назойливой девушкой, и его тон сделался грубее: — Меня не интересует твое тело. Ее лицо побледнело и тут же сделалось красным от злости. Она сжала руку в кулак, тяжело дыша, и с размаху шлепнула его по щеке; он лишь остался на месте, чувствуя себя так, будто все его тело превратилось в камень. А девушка начала на него кричать — ей, кажется, было плевать, что он был монахом и боролся за ее родину, — такое оскорбление она стерпеть не могла: — Тебе голову напекло?! Я, может, тебе посох продать хотела, или клинок какой… Ан нет, только за двойную цену теперь! Его челюсть упала вниз: неужели девушка, да еще и такая странная, действительно продавала на рынке оружие? Он почувствовал, как его щеки загораются стыдливым огнем и опустил голову. «Осел». — Прости, сестренка. — Он неловко почесал затылок и кивнул ей, чтобы проявить хоть какое-то уважение. — Покажи лучше свое оружие: если хватит, куплю. Девушка раздраженно вздохнула и ничего не ответила, но махнула рукой и повела его к своей лавке, что-то злобно бормоча. Он молча поплелся за ней, поджав губы. А что еще говорить? Он уже извинился перед ней, а повода сказать еще что-нибудь просто не было. Девушка, правда, все никак не могла остыть, и он смог разобрать в свою сторону несколько ругательств: — Ух, глупец… чтоб его… Как хорошо, что путь до ее палатки был совсем недолгим! Правда, девушка продавала не только оружие, но и, казалось, вообще все на свете: старинные монеты, украшения, странные веера черт знает откуда… Он оглядел товары, пытаясь найти так нужный ему посох, и с облегчением вздохнул, когда обнаружил один на стене. — Сестренка, дай этот. Сколько с меня? — Много! — Девушка злорадно улыбнулась, наклонившись через прилавок, и протянула руку. — Двадцать монет. Он недовольно вздохнул. Обычно, на рынке можно было торговаться сколько угодно, но теперь ему стало неловко — он ведь только что ее оскорбил, может и напугал… Любая девушка, даже самая странная, как эта, испугалась бы высокого, сильного мужчину, который ходит поблизости и принимает ее за проститутку. — Держи, сестренка, — он невольно скривился, протягивая монеты, и все же решил спросить. — Ты кто? — Не шлюха, как видишь, — девушка было цокнула, но тут же смягчилась. — Хава я. Он пожал плечами, не зная, что и говорить — он явно хотел узнать не это. Ему хотелось бы понять, откуда приехала эта странная женщина, почему не носила платок, почему была одна, не боясь воров и вражеских солдат? Конечно, этого он у нее спросить не мог; он было придумал другой, более приличный вопрос, но Хава перебила его: — Сам ничего не говорит, а спрашивает! Ты кто, а? — Монах, — чуть улыбнулся он. — А имя? — не сдалась Хава. — Эзра. Он подошел чуть ближе к прилавку, снова окинул взглядом необычные вещицы и вопросительно посмотрел на Хаву. Интересно, откуда у нее это все? Наверное, она путешествовала — многие торговцы уезжали и возвращались с тканями и пряностями из Ксинга. Правда вот они обычно сбивались в группы и брали с собой охрану, а Хава была совсем одна. Как ее еще не ограбили? Любой ребенок, казалось, мог утащить что-нибудь прямо с нижней полки и скрыться в толпе. — Не воруют, сестренка? — Было дело, — усмехнулась Хава. — Пока я не разбила одному дурню об голову кувшин. Тяже-елый… Больше ко мне таскать не ходят. Эзра усмехнулся: он уже отвык от мирской жизни с ее проблемами. Он давно начал воспринимать обычных людей через призму своего опыта и тяжелых тренировок духа и тела, через которые не мог пройти тот, кто не был монахом. Миряне были слабее его, иногда глупее… Эзра порой забывал, что они тоже могут ударить кого-то. «Особенно эта». Хава была низкого роста, но у нее было крепкое тело: даже свободное, скромное платье не могло скрыть ее широкой груди и сильных рук. Наверное, ей приходилось многое на себе тащить — во всех смыслах этого слова. Хава явно путешествовала и ходила везде одна, рисковала при этом быть арестованной аместрийскими вояками за продажу оружия… — Эй, а солдат не боишься? — А чего их бояться, братец? Ходят тут всякие, смотрят женам подарки и убегают. Один, правда, так и не заплатил — ну да Ишвара его накажет. Эзра пожал плечами. Что ж, раз Хава была так уверена, смысла расспрашивать дальше не было. Но она, кажется, смягчилась — даже назвала его «братцем» и перестала грозно вздыхать. Что ж, Эзра решил спросить ее, просто так — для интереса: — Чем ты занимаешься? Редкости собираешь? Хава усмехнулась, будто Эзра был неразумным ребенком, юркнула под прилавок и достала себе лепешку — судя по запаху, внутри был фалафель. Хава откусила немного, улыбнулась сама себе и наконец-то ответила на вопрос своего нового знакомого: — Я сказительница. Езжу везде, рассказываю о Боге и его учении. Добрые люди мне за это деньги дают и подарки, а я все жертвую церкви… Ну, кроме маминых украшений. Эзра глупо улыбнулся и почтительно кивнул Хаве. Он никогда не слышал о сказительницах, но девушка ему нравилась — она, кажется, была намного лучше, чем Эзра подумал о ней, лишь увидев ее без платка. Ему вдруг стало чуть стыдно, и он уже потянулся в карман, чтобы дать ей на чай и извиниться еще раз, но Хава, заметив, остановила его жестом и вдруг попросила: — Ты, братец, хорошо воюй. Не нравятся они мне. — Буду, сестренка, — пообещал Эзра. — И прости меня. Солнце уже потихоньку восходило на самую вершину неба: Эзре нужно было возвращаться в храм и читать молитву перед обедом. Он отошел от прилавка, еще раз посмотрел на Хаву, запоминая ее острое румяное лицо, и кивнул ей на прощание. — Эй! — Хава крикнула ему вслед, хитро улыбаясь, и помахала рукой. — Скучно станет — приходи. Эзра не ответил, но позволил себе небольшую улыбку… Что ж, знакомство обещало быть интересным.