Второстепенное и не очень

Малине нравились студентки. Цепкие, но местами наивные, дёшево берущие, но жадные. Его всегда забавляли эти несоответствия: юбки ниже колена и секс на первом свидании, пятёрка по русскому языку в школьном дневнике, а мозгов меньше, чем ткани на кружевных стрингах. В их юности что-то было: ещё неиспорченные алчностью, натурально симпатичные мордашки, начальная стадия гниения. Обычно он выбирал блондинку. Его откровенно веселило, как быстро они наглели, приживаясь в его постели больше, чем единожды. Получив золотой кулончик один раз — во второй они хотели уже серьги и колье. Едва примерив шубку — уже подбирали под неё платье. Едва заполучив три сотни — уже подумывали о трёх тысячах. Малина был не против. Он привык спонсировать красоту. Привык к наглости, к мнимой скромности, ко лжи, ко всему привык. Когда надоедали студенточки, то переключался на эскортниц. Когда надоедали эскортницы, то подбирал кого попроще — стриптизёрш, проституток почище… Да и платил всем по-разному: кто-то останавливался на браслете с бриллиантом, а кто-то хотел машину. Кто-то соглашался сразу же, кого-то приходилось предварительно оплачивать. С Кисой было проще простого. Малина подцепил её в своём клубе в пятницу вечером и шутливо потребовал паспорт: пускай она и была очень хорошенькая, как конфетка, в простеньком розовом платье, в сетчатых колготках, с ярко накрашенным ртом и пушистой гривой рыжих волос, но выглядела мелкой рыбёшкой для его заведения. Но нет, ей оказалось даже чуть больше восемнадцати. И начёс вышел знаменательный, конечно. Как хорошему рыбаку мелочь следовало отпустить, но он не сумел. — Звать-то тебя как? — А меня не зовут, я сама прихожу. Малина усмехнулся. Он уже определил её в категорию «дёшево и сердито», а потому не разочаровался, когда девчонка, прижатая к стене, принялась стягивать с него пиджак. Это было быстро, странно и туго. Малина отчего-то всё никак не мог отстать от её шеи — слишком уж была целовательная — и даже оставил парочку засосов на память, хотя обычно даже не распылялся на прелюдию. А потом она выскользнула из его рук, поправила задранный до ушей подол, чмокнула в гладко выбритую щёку горячим ртом, и была такова. Голова и яйца были приятно пустые. Через пару недель Малина встретил её около студенческого городка: в коричневом платье на половину ладони выше колена, с гладко расчесанными волосами. Идеальная отличница. Он тормознул. — Поехали? У неё были серьёзные глаза. И улыбка — странная, непонятная. — Ну поехали, коль не шутишь. Она скинула платье в машине через пятнадцать минут, а ещё через пятнадцать — влезла снова, но теперь мало походила на себя прежнюю. Растрепанная, раскрасневшаяся, похожая на домовёнка, отнюдь не ласковая — она кусалась и царапалась во время секса. Отдышавшись, вытащила из сумки тетрадку, вырвала лист и написала адрес. Подала ему. — Хочешь — приходи. Но сюда больше не приезжай. Он хотел. Приходил. Не приезжал. Не понимал, правда, почему: обычно студенточки и не-студенточки хвастались им, как трофеем, показывали со всех сторон, демонстрировали, вот, мол, с каким мужиком я сеновалы инспектирую, это вам не два пальца об асфальт! Киса — нет. — Хочешь, я тебя отвезу? Она потягивалась в постели. Бледная немочь, но он почему-то не мог отлипнуть, не мог натрогаться и надышаться: рыжая, белокожая, хорошенькая, молодая и… Жестокая. — Нет, не хочу. Она с ним была, но быть не хотела. Смотрела иногда едва ли не с ненавистью, но Малина тщательно проверял между ног — хотела. Влажная, разгорячённая. — Чё, стесняешься меня? Она переворачивалась на живот. Малина губами прижимался к её плечу. — Нет, не стесняюсь. Но я не хочу, чтобы кто-то знал о том, что я сплю с бандитом, который старше меня на двадцать пять лет. Знаешь, это немного ненормально. Малина обижался. Уходил, хлопая дверьми и клятвенно обещал, что больше не придёт, раз ей стрёмно трахаться со старым. Киса провожала его, накинув халат на голое тело. Хмыкала: — До пятницы. В пятницу он возвращался. Потому что он к ней привык. Потому что теперь ему не хотелось с блондинками. Ему ни с кем не хотелось, не стояло и всё, хоть ты тресни. А ещё это было удобно, потому что Киса не задавала вопросов. Когда Малина заваливался к ней пьяный в дым и приносил с собой запах пороха и чужих духов (очередную бесплодную попытку уйти к другой), то она ничего не говорила. И ничего не спрашивала, когда застирывала его окровавленную водолазку. Молча вызывала знакомого медика и сидела в кресле, как птичка, подобрав под себя длинные бесконечные ноги. Делила с ним постель во всех смыслах — либо ложилась под него, либо рядом с ним. Знала только то, что он сам ей рассказал, никаких лишних вопросов. Роман, сорок три года, не женат. Вот и весь круг её интересов. Никакого давления. Малина приходил, когда хотел и уходил, когда хотел. Иногда жил с ней неделями — обычно, в такие долгие встречи приносил с собой подарки, чем дороже, тем лучше. (Ему самому.) Одаривал её брюликами, шмотками. Выбирал сам, просто посмотрел размеры однажды и запомнил. Отнёс в категорию «важное, не забыть». Одевал её, обувал. Заполнял обычно пустой холодильник. Провожал на работу, если она уходила раньше, чем он сбегал к себе. Иногда сам готовил ей ужин, прежде чем уйти. Иногда просто валялся в постели и бесцельно пялил в телек. Иногда встречал её с работы, поджидал в коридоре, как преданный пёс. (Псом он себя и чувствовал.) Они не афишировали отношения не только потому, что она была вредной сукой, пекущейся о своей репутации. Малина регулярно мог получить маслину в любую часть тела, считая голову, потому что не до конца задавил пару гадин и валандался с этим дерьмом уже около года. А Киса да, действительно носила красный галстук (в недавнем прошлом), значок комсомола, юбку на половину ладони выше колена и ей не нужны были проблемы ни на работе, ни на учёбе. Так она говорила. Малина понимал и сам. Без её жестоких, язвящих слов знал, что он был старше её на двадцать пять лет, на целую ж и з н ь, и он херил её репутацию одним своим присутствием в её квартире. Это была игра в кошки-мышки. И Малину все устраивало. Претерпев поражение, он больше не заводил себе баб, но и о нынешней распространялся только по пьяне, по секрету. Мол, есть, но не публично, не надо ей это… И мне не надо. (Или надо?) Он был готов играть в эту игру столько, сколько ей заблагорассудится. Как она пожелает. Он привык к ней и к серости её дома, похожего на тёплое одеяло, он любил и то, и другое. (Только знали это все, кроме него самого.) Поэтому для Малины все было прекрасно. У него была молодая, красивая и немного (много) капризная баба, ласковая до одури. А он ей был — что рыбке зонтик. Малина понял всю дерьмовость ситуации только тогда, когда она, вытряхнувшись из синих брюк очередным долгим, осенним вечером, сказала: «Меня замуж позвали. Сын партийного чиновника. Хороший мальчик.» Распиховавшись, он разнёс к чертям собачьи половину кухни. Орал, даже пару раз хватанул за руку. Киса, раздевшись, пила вино и смотрела на него — серьёзными, жестокими глазами. — Ром. Прекращай. Мы оба знаем — ты не из тех, кто женится. Ты старше меня. У тебя другая жизнь. Это всё… Ну, было и было. Подумаешь. У тебя ещё штук триста таких как я будет. Малина сжал челюсть так, будто хотел раскрошить зубы. — Ты не моя собственность. Ты можешь делать всё, что хочешь. Но я думал, что мы… — он запнулся, глядя в её лицо — заинтересованное, красивое, — думал, что мы вместе. Киса улыбнулась. Соскользнула со стула, прилипла к нему: славная, мягкая. — Мы вместе. Для нас ничего не поменяется. (Он знал, что это первый раз, когда она нагло врет.)