Второстепенное и не очень

      К проблемам — большим и маленьким — Малина давным-давно привык, и потому не волновался, когда узнал, что на него шьют дело.       Желающих засунуть его в тюрьму и ободрать как липку всегда было много, поэтому, когда объявились очередные чрезмерно храбрые менты и очередные притянутые за уши дела с истёкшим сроком годности, то он только набрал своему адвокату, и Ира сразу приехала разбираться. Постановления читала долго, потом потребовала того, кто эти обвинения писал. Ей тут же организовали встречу с прокурором, самого Малину не допустили. Он только с иркиных слов узнал, мол, дело ведёт баба, очень молодая и совсем зелёная, только университет закончила. Как должность получила — непонятно.       Да, непонятно. Малина первый раз увидел её на первом заседании и чуть не заржал: ну что это такое? Кто таких в органы вообще берёт? Ему было сложно на неё смотреть, на смех пробивало. Он не дал бы ей больше шестнадцати, а тёмно-синий китель с погонами и широкие синие брюки делали её похожей на ребёнка, влезшего в мамину одежду. Или в папину. Неудачная затянувшаяся шутка.       Евгения Владимировна — такое большое имя и такой маленький человек, жила в одном из самых бедных районов города, была маленькой, забавной и неподкупной. Чем-то походила на цветочек. Тепличный. Такой, которому голову оторвать — раз плюнуть, даже напрягаться не надо, развалится от одного неосторожного движения. Малина, когда его выпустили под подписку, смеха ради — ситуация сюр, ну куда она лезла? — предложил денег. Много. Не обидел бы.       Она даже не рассердилась, только поджала губы — натурально-розовые. Она вся была такая… Натурально-розовая, глупая и честная. Как открытая рана, надавишь и закровоточит. Только надавить правильно Малина не сумел, она вспыхнула, зарумянилась и занервничала… Рукой потянулась в карман, к телефону, и он обрадовался — давай-давай, дурында, звони тому, кто тебе отвалил за разгон этого дела!..       Не позвонила. Выдохнула:       — Вон пошёл.       Малина затушил сигарету о стену рядом с её головой. Окурок бросил на пол, и тот попал в квартиру.       — Два раза не предлагаю, малая. Ты подумай. Может, хоть шмотки получше купишь…       На ней были старые потёртые джинсы и тёплый вязаный свитер. На дворе — начало декабря. В загаженном доме на Гоголевской — отсутствие отопления. Малая скривила розовый рот. Поправила розовый рукав.       — Я. Сказала. Пошёл. Вон. Непонятно?       Понятно. Малина ушёл, конечно. Распсиховался, рассказал Иришке, даже поорал, бесился знатно: будет какая-то козявка рыжая ему зубы показывать! Да с ним в городе не поздороваться боялись, а тут — вон пошёл! Выдул в одну харю бутылку коньяка, покурил и принялся думать, кто его так подставляет. То, что идиотку собирались пустить в расход — ясное дело… Ждали, небось, что он разозлится и открутит эту хорошенькую головку… Малина, слава Богу, имел чувство прекрасного и откручивать не хотел.       Иришка только хмурилась после заседаний. Малина сердито щурился. Девочка-цветочек смотрела на него бесстрашными русалочьими глазами не особенно-то разгонялась с обвинениями, будто испугалась наезда или её крыша велела отступить. Бесстрастно наблюдала за тем, как срок сбили с пятнадцати до десяти, потом с десяти до пяти, потом поползли ниже… И тогда её амёбность и молчаливость кончились, и Малина встрял на три года.       Она его посадила на три года. Она. Его. Посадила. На. Три. Года. И улыбнуться соизволила только после оглашения приговора.       Ира попробовала договориться ещё раз. Когда не вышло, подключился Алик. Но она была маленькой, но очень злой. Не соглашалась на сигарету мира, не курила — астмически кашляла, стоило лишь унюхать табак. Встречаться с Ирой отказалась, Алику просто отказала. Если уж она и была русалкой, то только болотной. Построила себе подводный дворец из трясины и костей.       Малина сжал зубы и перетерпел. Ничего, выйдет — разберётся. Кто, кого, куда и в какую дырку. По-хорошему не вышло, значит будет по-плохому. Думал об этой рыжей занозе. Иногда реально хотел башку снести. Иногда в другом ключе — более неприличном, где нет одежды и есть плотское. Второе обычно побеждало.       Он вышел через год по УДО, Ира всё-таки что-то где-то подмахнула, не добилась от прокурорши, так добралась до судьи. Побрился, попарился, выпил, отдохнул, посмотрел, как дела шли без него — неплохо. К русалочке припёрся на третью неделю после освобождения. Зашёл в подъезд с другим жильцом, трезвонил и колотился до тех пор, пока не открыла дверь.       Всё тот же свитер. Всё те же джинсы, которые протёрлись на коленке и теперь там красовалась смешная розовая заплатка. Видимо, совсем мало ей за него заплатили.       — Ну привет, малая.       Она попыталась закрыть дверь, но он успел выставить ногу. Просунул руку, придержал.       — Зачем вы пришли?.. Я сейчас милицию вызо…       Малина цыкнул зубом. Свободной рукой почесал выбритую до синевы щёку — успел отвыкнуть от бритья, пошло раздражение. Окинул её оценивающим взглядом с ног до головы: хорошенькая, только дура. Ну, ничего. И не с такими было.       — Решил пообщаться. Соскучился в тюрьме по женской ласке. А тут вспомнил про тебя, малая. Чё, тоже небось скучала? Ну-ка, — ловко выдернул из дрожащей руки трубку, сунул в карман, — никого ты не вызовешь. Не успеют.       Глаза — влажные, тёмные — испуганно расширились. Заблестели чем-то предслёзным, жалобным. Она открыла рот, потом закрыла, потом снова открыла. Малина не стал ждать, пока она придумает ответ и просто зашёл, отодвинув её в сторону. Захлопнул за собой дверь. Провернул ключ в замке. Она сглотнула. Шепнула, дрожа:       — Я буду кричать!       — Само собой, малая, само собой. А теперь давай-ка мы с тобой пообщаемся…       И вытащил пистолет. Общаться он хотел долго, подробно, с именами, паролями и явками. Ну и лаской, конечно же. Куда ж без этого?