Второстепенное и не очень

      У предательства был запах прокисшего молока и вкус гнилых персиков. У Кисы этот душок стоял в носу и никак не проходил, а рот вело от кислоты. Она то блевала, запершись в ванной, то рыдала до икоты, чувствуя, что ничего не проходит. Невероятный, чувственный рай сломался всего одной фразой. Полетел, как карточный домик, рассыпался в прах. Женя, сидя на кухне в два часа ночи, не понимала, когда всё пошло не так. Когда она — они — начали тонуть.       Говорят, крысы бегут с тонущего корабля первыми. Киса рассеянно повозила ложкой по тарелке с недоеденной овсянкой: кусок не лез в горло. Что же, она была одновременно и кисой, и крысой, два в одном. Предпочла сбежать сразу, едва услышала самые страшные слова в своей жизни. Наверное, так себя чувствуют люди, которым выносят пожизненный приговор. Вот и она застряла — пожизненно.       "Я полюбил другую женщину" — лучше бы он сделал так, как Женя когда-то просила, убил во сне и всё. Не заставлял мучиться, блевать этими словами, плакать ими, засыпать и просыпать, ходить, дышать, жить. Верить в них. Они будто клеймом легли на сердце.       У них с Ромой было десять лет брака и двое детей. Брак Киса решила расторгнуть сразу же, это было тем, что первым пришло в голову: и слышать ничего не хотела про "женскую мудрость", "прости и отпусти" и "вам надо поговорить". Считала, что все слова уже сказаны и добавить нечего. Раньше каждая ссора ставила запятую, а теперь Рома поставил жирную точку. Точнее, он дал ей ручку, а Женя, не глядя, поставила. Куда попала. Хотела бы ему в глаз.       Сначала она ушла к Зинке. С чего начала, к тому и вернулась. Кеша, её муж, смиренно помогал заносить чемоданы и даже отвёл детей погулять. Киса поблагодарила Бога трижды. Первый — за огромное, нежное Зинкино сердце, второй — за Кешу, а третий — за то, что через пару недель начинались летние каникулы. Первая и второй дали ей койку-место на время, а третье позволило отвести детей к маме в Воронеж. С остальными проблемами Киса пока разбиралась по мере поступления.       Нашла и сняла квартиру — понимала, конечно, что денег у неё на что-то привычно шикарное не хватит, но всё равно выбрала поприличнее, в центре города, рядом со школой и детским садиком. Теперь она вряд ли могла возить детей — личной машины у неё не было, а та, на которой она обычно каталась, принадлежала Роме. Что гелик, что та, которую он ей подарил. Имущество делить Женя не собиралась. Когда уходила, то ничего не взяла: все украшения, тряпки, шубы и прочее оставила у него. Забрала только то, что ей самой принадлежало и детские вещи.       И что делать дальше — не знала. Друзей и знакомых после переезда на новую квартиру избегала. Трубку не брала, новый адрес даже не сообщила, спряталась, как умела. Целыми днями занималась уборкой: выдраила полы, стены, комнаты, застелила постели и даже попыталась научиться готовить. Ненадолго скаталась к детям: Ванька рыдала и просилась к папе, а Назар куксился и утыкался лицом в юбку. Киса долго сидела с ними на полу в обнимку и объясняла, что папа занят и приедет к ним в другой раз, а она закончит дела и обязательно их заберёт. Котята успокоились, повеселели и потопали играть с Бусиком, который вошёл в конфликт с деревенским котом и отказывался покидать дом.       Вернувшись в город, Киса пару дней пила. Потом курила. Долго думала. Выла ночью, кусая запястье. Телефон трезвонил день и ночь, но она его игнорировала. В итоге пошла к тому, к кому ходила всегда. К цыгану.       Лошало занимал особое место в её сердце. Они познакомились задолго до Ромы. Киса никогда не видела мужчины красивее, что, собственно, и поспешила сообщить проходящему мимо цыгану, разодетому в кожу, шёлк и бусы. Он подмигнул и улыбнулся, а через месяц-другой она уже босой танцевала около костра в таборе, пела песни и обнималась холодными летними ночами. Лало был её другом. С ним можно было и смеяться, и плакать: в этот раз она предпочла последнее и плакала так, что заболела голова.       — Я больше не хочу его видеть!       Лало щерился тонкой, как серп луны, полуулыбкой из темноты. Был жутко похож на Чеширского кота.       — Уверена, Ева?       Она была уверена. Поэтому не оттолкнула, когда он потянулся к ней и крепко поцеловал. У Лало был тёплый, ласковый рот. Он весь был тёплым и ласковым, только ладони — прохладные. Коснулся пальцами под шеей, подался вперёд — плавный, неторопливый — вжался ещё сильнее, пачкаясь влагой. Слюной и слезами. Киса огладила его плечи — смуглые, горячие, шёлковые. И отстранилась.       Она ничего не почувствовала. В груди было пусто. Она давно ушла с мелководья и уже добралась до того место, где вода доходит ей до подбородка. Ещё шаг — и уйдет с головой. А уходить она не хотела.       — Прости. Ты не тот.       Лало улыбнулся — с невыносимой, зубодробительной нежностью. Поцеловал в лоб.       — Я тебе просто друг. А тебе надо — и друг, и любовник, и чтобы Романэ звали.       Киса заплакала снова. Лало прижал её к себе, укачивая, будто ребёнка. Нашёптывал на ухо, что всё проходит — и это тоже пройдёт. Гладил по волосам, потом чесал их деревянным гребнем и плёл косы, вставлял в них свежие цветы. Мурлыкал себе под нос колыбельную и рассказывал сказки. Киса цеплялась за него, просила не бросать её «тоже», а потом уснула, свернувшись клубком.       Ей снились кошмары, в которых Рома снова и снова говорил ей, что теперь любит другую женщину. Она то просыпалась, то снова засыпала, а Лало обнимал её со спины, прижимаясь подбородком к макушке. Говорил, что утро вечера мудренее.       После нескольких дней в таборе она забрала детей в новую квартиру. Между вторником одной недели и понедельником другой Кисе хотелось умереть. Выходило только выпить, да и то недостаточно, через раз. Ваня выла, потому что хотела к папе. Назар дулся, потому что тоже хотел к папе. Киса тоже хотела к их папе, но признаваться в этом не собиралась. Это было тем, в чём бы она больше никогда и никому не призналась. Стало самой страшной, самой сумасшедшей её тайной.       Дни она считать перестала, поэтому не знала, когда наконец соизволила принять звонок и согласиться встретиться с Оганесянами. Даты слиплись в одно бесформенное серое пятно. Киса тоже находила в себе кучу серости: выцвела, почернела от горя, говорила мало, ела тоже. Весь вечер неловко отводила глаза и прятала трясущиеся руки. Внимание уделила только крестникам: послушала, как Майя рассказывает стихотворение, поаплодировала и пообещала почитать вместе книжку, поиграла с Кириллом в шахматы и разрешила нарисовать собачку у себя на ноге.       — Женечка, — Ксюша осторожно обняла её за плечи, будто боялась, что Киса сейчас вскочит и выпрыгнет в окно, — Женечка, ну так же нельзя… Ну что же вы такое делаете?       Киса взглядом упёрлась куда-то в переносицу Алику. Они говорили с ней, как с душевнобольной. Это раздражало. Она была в порядке. Ничего страшного не произошло. Люди сходятся и расходятся. Пары расстаются. Супруги разводятся. Это нормальная практика, ничего смертельного в этом не было. Такова жизнь. Так легла карта. Такова судьба. На всё Божья воля. Она убеждала себя в этом так долго, что уже сама успела поверить.       — Разводимся, — замученно отозвалась Женя, — правда, он опять не подписал заявление… Ну ничего… Подпишет…       Заявление о разводе Рома и правда не подписал. Киса его три раза подавала и все три раза он их просто рвал — об этом ей сообщила работница ЗАГСа, завёрнутая в штору. Старуха с фиолетовыми волосами и красными губищами страшно пучила глаза, махала когтистыми руками и отказывалась брать деньги. Киса только зубами скрипела: видимо, Рома предложил ей больше. У неё больше не было. Она и работала-то из дома, раз в неделю только в офисе объявлялась, всегда в разные дни. Не дай Бог муж подкараулит. Она предпочла бы встретиться с кем угодно, но только не с ним.       — Вы не можете развестись, — веско возразил Алик. Он тоже её обнял. Осторожно накрыл её руку своей.       — Почему это?       Киса уставилась ему в глаза. Они были чёрные и колючие, но не по-злому. Алик дёрнул краем рта, раздумывая над ответом. Боялся наступить на мину.       — Потому что иначе нам всем придётся потерять веру в любовь, — добила Ксюша.       Киса расхохоталась, сбрасывая с себя их руки:       — Уже!       Она хохотала до упаду, сгибаясь пополам. Вытирала слёзы, выступающие на глазах, переводила дыхание и начинала смеяться снова. В какой-то момент заревела. Ванька, страшно перепугавшись, захныкала тоже, принялась теребить подол платья.       — Мама! Мама!       Ксюша носилась по кухне, развив бешеную активность. То залезала в какие-то ящички, то наливала воду в стакан, то что-то в аптечке искала. Алик крепко держал за плечи. Откуда-то высунулась перепуганная Инна, принялась собирать детей, как грибы: уговаривала Ваню перестать пускать сопли и обещала показать Назару "что-то интересное". Оба по-бараньи — по-отцовски — упирались. Майя и Кирилл тоже собирались засопливить цепной реакцией. Если плачет один, то и остальным тоже надо.       Ксюша встряхнула Кису так, что аж зубы щёлкнули.       — А ну прекращай! Ты детей выпугала! Хватит!       Киса икнула и заткнулась. Позволила влить в себя какой-то кислый отвар и отключилась в один момент. Моргнула — и её сожрала тьма. Проснулась с чугунной головой и не узнала место, где находится.       Мягкая кровать со свежим, чисто пахнущим бельем, стояла около стены, обитой ковром. Внутри дома — или где она была — окна были заколочены досками снаружи, везде висели ковры, двери и вовсе отсутствовали как вид. Киса кое-как сползла на пол, прошлась по скрипящим деревянным половицам, разминая ноги. Она была босой, в одном платье. Отыскала в спичечном домике крохотную ванную, умылась холодной водой и беспокойной завертела головой: детей нигде не было. Ксюши с Аликом тоже. На маленькой кухоньке нашёлся стол, пара стульев, набор посуды на двоих, холодильник, забитый всякой всячиной и две бутылки виски. Киса успела только сцапать первую, когда услышала стон в коридоре. Замерла, а потом на цыпочках отправилась обратно. Высунула из-за поворота вихрастую, растрёпанную башку и истерически захихикала:       — А вот и муж! Объелся груш.       Рома сидел со связанными руками, тяжело привалившись к стене. Моргнул раз, другой — один глаз пошёл кровавой сеткой лопнувших капилляров.       — Алик меня вырубил, — ошарашенно сказал он и попытался дотронуться до головы. Не вышло, и Рома поморщился, кривясь, — стулом, прикинь?.. Охереть…       Киса развернулась на пятках и поспешила сбежать. Ещё раз.