Второстепенное и не очень

      Алькину бабу Малина поцеловал один раз. Заполнил навсегда. У неё был жёсткий, холодный, неласковый рот и мрачные глаза. Он взглянул на неё и неожиданно понял, что она была женщиной. Не только женщиной Алика, но и вообще… И тут же возненавидел себя за эту мысль, устыдился, как пацан, пойманный мамкой за дрочкой. Постарался выбросить из головы, но засело так крепко, что не вымывалось ни алкоголем, ни сексом. Засело и всё.       Хотя, казалось бы, о чём там можно думать? О неловком, но жарком засосе по пьяни? Ну поиграли в бутылочку себе не по возрасту, ну похихикали, но пососались друг с другом — подумаешь. Будто он ни с кем не сосался! Последние лет десть — с женой. Раньше на других женщин, кроме неё, смотреть не мог, теперь повело куда-то в сторону.       Зашкварно хотеть бабу лучшего друга. Зашкварно вообще другую бабу есть, если своя есть. Но деваться от этой грязи было некуда, она вспухала, наливалась, будто опухоль. Мозолью едва ли не набивалась. Из всех щелей лилась перегноем.       Малина ненавидел себя и Ксюху заодно. Не будь она женой Альки — просто позвал в койку и постарался бы забыть. Не будь у него самого Кисы — может, забывать бы не стал. Как сложилось бы, как бы вышло. Они были давно и счастливо женаты. Оба. Теперь казалось, что привычный уклад жизни был ложью. Это страшное, отвратительное желание пришло и сломало всё, что Малина построил.       И его самого заодно ломало. Как наркомана без дозы.       Он был хуже любого наркомана. И для такой болезни ещё не придумали излечения, кроме того самого древнего способа — утолить жажду и пойти дальше. Этот вариант, естественно, был невозможен по понятным причинам.       Малина много пил. Ещё больше работал. Гулял с детьми. Занимался любовью с женой — нежной, как цветок, молодой, жаркой и беззастенчиво-жадной. Она с каждым днем становилась требовательной, злее и подозрительные. Чуяла, что что-то не так. Бабы вообще такое чуяли, а уж Киса его как облупленного знала. Малина юлил, она нервничала. А успокоить не мог — было стыдно и страшно.       Когда наваждение прошло, он вздохнул спокойно. И захотел пустить себе пулю в лоб, когда оно вернулось со следующей же дружеской встречи — Ксюха, помнится, улыбнулась ему. Едва заметно, краем рта, хмыкнула просто. Малина пропал снова. Будто повредился.        Это что-то — что-то неправильное, дурное, тяжёлое, ненастоящее, оно сквозь него прорастало. Раскидывалось чёрной плесенью, портило всё, к чему прикасалось.       Он сам себе всё портил. Чувствами, о которых он забыл и чувствами, которые не должен был чувствовать. Через полгода Малина понял, что так продолжаться больше не может. Происходящее душило и жрало, не давало спать ночами. Он сказал, когда стало совсем невмоготу. Они лежали в постели после ежедневного вечернего секса, голые, разморённые, в привычной за много лет позе. Малина раскинулся по всей простыни, Киса устроила голову у него на груди. Позвал, чувствуя, как деревенеет язык:       — Женя.       Жена вздрогнула, будто он её ударил. По имени звал так редко, что иногда даже забывал, как зовут. Теперь было хуже — не помнил, как любил. Она задрала повыше вихрастую рыжую голову и подняла на него глаза. Дурные, малахольные… Когда-то он ради этих глаз был готов перевернуть весь мир.       — Да?..       Малина не мог её обманывать. Киса была лучшим в его жизни. Самым главным сокровищем. Но самое страшное, что была.       — Я полюбил другую женщину.       Она смотрела на него долго, будто ждала, что Малина сейчас скажет, что пошутил. Он не сказал. Поэтому ответила:       — Я знаю.       Киса отлипла от него. Села на постели, быстро оделась. Влезла в бельё, накинула халат и, шлёпая босыми ногами, выскочила за дверь спальни. Малина сел, озадаченно глядя ей вслед — мигнула и растворилась в темноте коридора, будто и не было. Даже дверью не хлопнула, тихонечко притворила. Думал, что выучил её давным-давно: ждал слёз, истерики, пощёчины, ругани. Она обычно вспыхивала, как свечка. Искрилась, как шампанское. А сейчас — промолчала.       Просто ушла.       Во всех смыслах.       На следующий же день подала на развод. Ещё через два — собрала детей и съехала. Они их не делили, конечно, по умолчанию достались ей. Переставать с ними общаться и любить он не собирался, но знал прекрасно, что оба безоговорочно выберут маму — мама была с ними всегда, а он только по выходным, между ей и работой.       И когда дом опустел, Малина обречённо подумал, что лучше бы потолок рухнул ему на голову. Вспомнил, что давно, когда ей было всего девятнадцать, а ему уже сорок четыре, она просила его убить её во сне, если его чувства к ней изменятся. Говорила, что это её уничтожит. Малина злился и ворчал, уверял, что никогда её не разлюбит. Она улыбалась: «Никогда не говори никогда».       И была, чёрт возьми, права. Как и всегда.       (Он не сумел сдержать ни одно из двух обещаний.)