Второстепенное и не очень

      Альберт себя ненавидел. Со страшной силой, бездумно, на грани фола: самому себе мечтал проломить голову чем-нибудь тяжёлым, размозжить так, чтобы мозгами заляпать стену. Хотя мозгов в голове не осталось.       Ни красавица-жена, ни маленькая дочь, ни возраст не сумели спасти его от пагубной, преступной страсти к актрисе из богом забытого катамарановского театра, дышащего на ладан последние лет двадцать. Несчастные работяги батрачили так на последнем издыхании, хотя стены всё ещё радовали глаз цветными вырезками афиш. Прямо как семья Алика — снаружи всё было хорошо, а внутри творилось чёрт-те что. Илона, безусловно, была эталоном конвенциальной красоты в современных реалиях: светловолосая, голубоглазая, длинноногая, с томной, обольстительной улыбкой и надменно изогнутым ртом. Надменность у неё хлестала из всех щелей, страх давным-давно атрофировался: Алик рассеянно думал, что слишком распустил жену, уж слишком часто она «задерживалась на работе», хотя и работы у неё никакой не было. Одна Инна беспрестанно радовала: забавный, белогривый и розовощёкий дитёныш его собственного производства, нежности да ласки в ней хватало на троих. Но ему один чёрт было мало. Про возраст и говорить было нечего — давно уже не мальчик, чтобы так откровенно и смешно даже не сохнуть, а иссыхать по женщине, что ни разу не удостоила его симпатию ответной. Такого он не позволял себе даже в юности, но сейчас…       В голове перемкнуло. Весь мир, всё восприятие сократилось, сузилось и в итоге сконцентрировалась на одной и той же картинке без возможности перемотать: на этой маленькой, совершенно неулыбчивой женщине с влажными, шальными глазами. Если бы похоть носила человеческое обличие, то с наибольшей вероятностью имела бы её глаза.       Удача ей не улыбалась, а Ксения не улыбалась ей в ответ, иначе за какие грехи ей досталось то, что досталось?       Изначально всё носило вполне невинный характер. Подумаешь, заинтересовался какой-то там актрисой: в его среде обитания увлечения женщинами с обложек и экранов не было редкостью, однако проходило также быстро, как и вспыхивало. Как было раньше, даже до Илоны: Алик перепробовал всё блондинистое, длинноногое, голубоглазое и мозговитое и выбрал лучшее, что имелось. Лучшее, правда, всего через год показало зубы и раскололась в его руках. Из-за того, что сердцевина была гнилая, а он и не заметил.       Пара букетов. Пара незначительных подарков. Альберт театр посещал на постоянной основе и до неё, но теперь специально выжидал спектакли, чтобы подловить неуловимую беглянку либо в тёмном коридоре, либо… Через полгода он был уже согласен как угодно. Как угодно, где угодно и в чём угодно, лишь бы с ней. Желание вытряхнуть из одежды (любой) и разложить (как угодно) зудело в висках долгими мигренями. Илона волновалась: видела, что он остыл и потерял всяческий интерес, перестал реагировать на ранее гостеприимно раздвинутые ноги. Просто именно эти ноги его больше не интересовали.       Когда Алик решился перейти в наступление, то понял, что страшно просчитался. Первого поцелуя с Ксенией у них не случилось — залепила по лицу. Первого свидания — тоже, она просто не явилась. Присылал подарки — возвращала. Звонил — сбрасывала звонки. Это сводило с ума. Выводило из себя. Под конец этой годовалой мелодрамы он уже изнемогал и иногда боялся самого себя — в голове были десятки сценариев и не каждый из них был радужным, скорее наоборот. Сволочью Альберт был, но не настолько сволочью.       Поэтому объект своего вожделения он всё-таки умудрился зажать в тёмном углу между гримёркой и туалетом. Постарался не очень давить, даже руки держал при себе. Глаза, правда, постоянно сползали: то на голые гладкие плечи, то на тонкую шею, обвитую золотой лентой костюма, то на грудь… Перескакивал на лицо: пялился так жадно, будто обглодать собирался. Она его не боялась совершенно: стояла непоколебимая, как гора Арарат, холодная, как айсберг и каменная, как стена.       — Чего вы хотите?       Ксения окатила его странным, насмешливым взглядом: так смотрят, когда не верят и не доверяют. Он ухаживал за ней так долго, что и сам забыл, чего именно хочет: то или просто поиметь, то ли завести пятерых детей, то ли умереть — с ней или на ней, тут уж как угодно.       — Разведитесь, а после поговорим. Я не встречаюсь с женатыми.       Альберт себя ненавидел. Альберт себя презирал. Но остановиться уже не мог, поэтому на следующий же день подал на развод.