Второстепенное и не очень

      Когда она пришла к нему устраиваться на работу, то Малина не поверил в то, что восемнадцать уже есть. Не худая, а тощая, как помойная кошка, хмурая, с перекошенным от горя лицом и чёрным платком — то ли умер у неё кто-то, то ли убила кого-то, он не разбирался. Пялился просто так, постфактум: сиськи были что надо, да и сама ничего такая. Хорошенькая, только страшно уморенная.       — Кисуль, — кличка получилась то ли насмешливой, то ли жалостливой, и сам не разобрал, — тебе лет-то сколько? Восемнадцать есть?       Из-под медно-рыжего облака волос, затянутых в тугой хвост, выглянули глаза. Несчастные, печальные… И по-рыбьи — пустые.       — Есть, конечно. Даже больше восемнадцати.       Документы на стол выложила безропотно. Малина подавил желание залепить ей профилактический подзатыльник, чтобы расшевелить те пару извилин, которые, кажется, не работали.       — Ты че, дура? — осведомился хамовато. — А если я, бля, сутенер? Драться за паспорт свой будешь?       Она перепуганно замигала, как олень в свете фар. Растерянно открыла рот, потом закрыла, потом снова открыла. В итоге — щёлкнула зубами от испуга и съежилась на краешке стула. Малине отчего-то показалось, что она ищет угол потемнее, чтобы забиться в него, как крыса. И как крыса же — нападёт, если надавить посильнее. Оттого милостиво решил не прессовать излишне.       — Расслабься, кисуль. Ничё, ща придумаем, куда тебя пристроить…       В цифру двадцать один он ни на йоту не поверил, ну не было ей столько явно. Или она просто была по-домашнему изнеженная, как капризный цветок в горшке.       — Я не кисуля. У меня имя вообще-то есть, — огрызнулась потерянно, неохотно, и Малина обрадовался: на амёбном лице бледной молнией сверкнула, пронеслась ядовитая, но живая эмоция. Ну хоть не труп. Трупы он еще не трахал.       Малина скинул пиджак на стул и поднялся.       — Было одно, а станет другое.       Она угрюмо насупилась.       Малина задумчиво проследил взглядом, как бессловесно дёрнулось её горло, будто девчонка проглотила ответ. Проследил — и пропал. Постоянной женщины у него не было давно, может быть, даже никогда. Последние годы предпочитал либо шлюх почище, либо баб попокорнее — чтобы без всяких там заморочек. Товарно-денежные отношения длиной в неделю-две максимум. Никого не задерживал, чтобы, не дай Бог, чего не вышло — мог случайно и привыкнуть одну бабу иметь. А его "дамы сердца" обычно особой верностью или умом не отличались.       Ну, эта баба была очень молоденькой, но понятливой — Малина абы кого к себе не нанимал, все тёлки у шестов — высший сорт. Подумал с минуту-другую, пораскинул мозгами и поставил девчонку в известность, мол, понравилась сильно, значит, подо мной лежать будешь.       Платье сняла через голову, швырнула на пол скомканной тряпкой. Под ним — простое дешёвое белье. И кожа — гладкая, светлая, приятная. И на ощупь, и на вкус.       Лежала она регулярно. Раскладывал по настроению и когда время было. Крутить задницей, подумав, всё-таки не пустил: во-первых, присмотрел для себя, нечего лишние соблазны предлагать или давать ей мнимую возможность пойти по рукам, а во-вторых — не для неё. Сидела админшей, перебирала бумажки и брала в рот. Неумело, но старательно.       Малина сразу её определил, чтобы всегда на глазах была и трахнуть можно было без напряга. С ней вообще — никаких напрягов. Он с пару-тройку недель её уже поебывал (для него — уже долго с одной крутить), когда решил подарок дорогой сделать — серьги купил. Киса, правда, сразу в слезы — подумала, что кинуть решил, расстроилась. Он кинул, конечно. Уволил. Но ничего, тут же «утешил» — сначала сообщил, что с ним теперь жить будет, после употребил по назначению на первой же горизонтальной поверхности.       Сейчас тоже употреблял, согнув над рабочим столом. Драл бездумно, фляга свистела конкретно — хорошо с ней было, спокойно, приятно… Иногда прислушивался к тихому скулежу — норовила то навстречу податься, от спину посильнее выгнуть. Как кошка. Видать, мало ей было, не хватало… Привычно сунул руку между ног, помог — завсхлипывала… Малина хлопнул её по заду. Остался отпечаток ладони. Тут же вжался ртом в шею, смял бока… На лопатках змеились нити приспущенного шёлкового белья. Лучшее нашёл.       Спустя пару месяцев далеко не семейного житья-бытья Киса отъелась, расхрабрилась. Приучилась на коленях сидеть, под бок подкатываться, ластиться под руку. Жаловаться — ни на что не жаловалась, про семью не рассказывала, про то, почему к нему работать пошла — тоже. Так что сидела дома и не отсвечивала особенно. Малина её вечно из библиотеки вытаскивал, а из упаднического, опустошённого, апатичного состояния — не мог. Или не хотел. С ней было просто. Ничего не требовала, всё дарил сам. Раздевал и одевал, причёсывал, что давал, то и ела. Спать теплее стало, обнимал её, как плюшевого зверька. Делился по мелочам. Да и вообще… Точно знал, что никуда не денется.       Крупно вздрогнула под ним и обмякла. Неожиданно, но ожидаемо.       — Ро-ом…       Его тоже пробило — утробно, тряхнуло как следует. Каждый раз ждал, когда сама к нему обратится. Выжидал. Каждое ласковое слово в свою сторону пил с жадностью. Её — просто выпивал.       Вспомнил почему-то, что в первый раз прятала глаза — на мокром месте были, неловко хватала за руки и хныкала, когда её имели на неудобном белокожем диване за закрытой дверью его кабинета. Это тоже пошло ей в плюс — всё-таки было что-то в том, чтобы оказаться первым. Малина хрипло выдохнул: последним тоже. Узнает, что ещё с кем кувыркается — пристрелит к чертям.       — Слыш, — хватанул на ворох растрёпанных рыжих волос, дёрнул, — узнаю, что гуляешь от меня — шею сверну, поняла?       Срочно решил уведомить. Она неудобно вывернулась, обернулась на него и мутно заморгала.       — Я больше ни с кем…       Похлопал по покрасневшей заднице, уже нежнее.       — Вот и хорошо… Гулять сегодня поедем. Куда хочешь?       Отошёл, принялся поправлять трусы и брюки — снять-то не удосужился, как ввалился домой после тяжёлого рабочего дня, так и вытащил из постели. Она неловко выпрямилась, спотыкаясь, как новорождённый телёнок. Кое-как добрела до дивана, натянула полупрозрачный халат, расшитый диковинными золотистыми птицами.       — На набережную?       Он плюхнулся на диван, сгрёб её в охапку.       — Ну, поехали на набережную, чё уж тут… Там холодно, надеть есть чего?       Киса устроила взлохмаченную дурную башку у него на плече. Поколебавшись, обхватила руками, крепко обняла. Прилипла, как наклейка.       — Свитер есть…       Малина тут же решил, что завтра же купит ей чего потеплее, а то не хватало, чтобы ещё сопливить начала. Простудится, заболеет, ещё откинется. На неё подышишь не так — сломается.       — Ща поищем чё-нить потеплее, а потом разберёмся.       Со всем разберёмся. От волос пахло вкусным клубничным шампунем, от кожи — какими-то сладкими кремами, а за ухом ещё сохранился слабоватый душок цветочных духов. Ходила куда-то что ли?.. Заволновался, конечно. Сейчас время неспокойное было, плохое, а бабу он отхватил красивую, хоть и вечно как в воду опущенную, только иногда расцветающую от особой нежности. Случится чего — убьёт. Кого — пока непонятно, но точно убьёт. Малина длинно выдохнул, погладил её по спине. Постарел всё-таки. Размяк. Постоянства какого-то захотел. Уюта, домашнего очага… только так домашние очаги вряд ли зажигались.       Он вспоминал об этом, когда смотрел на неё — не как на женщину, которая проведёт с ним очередную ночь, а как на человека, который безутешен и печален, сожран дотла. Сам таким был. Смотрел и видел: у неё были непокорные, злые, мятежные глаза.       Стоило об этом подумать, как Киса вдруг поднялась, извернулась, обхватила его щёки холодными ладонями и крепко поцеловала.       — Ром?       — Чё?       — Я, наверное, без тебя умру...       Он заправил прядь волос за ухо. Коротко приложился губами ко лбу.       — Пургу не гони, кисуль. Всё у тебя хорошо будет.       И у нас, наверное, тоже. Она свернулась клубочком на его коленях, как первая, последняя и единственная кошка, которая у него была. Которую он себе завел.