Второстепенное и не очень

      В старой замызганной хрущёвке на Гоголевской свет не горел. Ксюша сняла её за бесценок, не глядя, поэтому отсутствию элементарных удобств не удивилась: вместо отключённого электричества она использовала свечи, есть она тут не ела, да и вообще на крайний случай был хозяйский газовый баллон, который она ни разу не тронула… Хрущёвка была нужна для прикрытия. Пережить ночь, переспать трудной день, отлежаться как следует. Ксюша на самом деле тут и не жила, только хранила что-то по мелочи, так, дешёвая лёжка. Пара книг, баул с вещами первой необходимости, запрятанные под половицей деньги на всякий пожарный — в конце концов, они не собирались здесь надолго задерживаться. На бумаге. Овражно-неспокойно сидели уже слишком долго, то ли не решаясь слезть с выгодной кормушки, то ли боясь исчезать слишком резко. Всё — слишком.       Ксюша рассеянно принялась собирать бумаги со стола. Чёрно-белые каракули входов-выходов, имена, цены, курс доллара, карточные комбинации, расположения мест за игорным столом… Все листы были испачканы мелким почерком с неправильным наклоном в левую сторону. Не её. Казино Малиновского пока что держало их за горло в смысле лёгкости — хозяин думал, что сечёт, но на самом деле ничерта не сёк. Было такое неприятно-странное ощущение, будто она играла с травоядными: телились, мялись, слонились, грустно утирали потные лысины батистовыми платками, бурели от гнева, ставили больше, ставили выше… И неизменно оказывалась в дураках. Ксюша — выходила в дамки, съедая по пути большую часть фигур.       За грязным жирным окном виднелся белый бок луны, сегодня похожей на ломоть хлеба. Небо напоминало громадный кровоподтёк, пошедший трещинами и рытвинами внутренних разрывов. По прокисшим от времени и сырости дощатым доскам гангреной разрослась плесень, пахло влажно, невкусно, тухло, словно в соседней комнате сдохла кошка и разлагалась уже пару недель. Ксюшу передёрнуло: неудивительно, что Женю сюда было не загнать и поганой метлой, она заскочила один раз, поводила носом по углам, пришла в ужас и чуть не получила инфаркт: запустение, грязь, обветшалость… Всё обшарпанно, перебито, кое-где подклеено изолентой, кое-где вымыто. Поэтому ходила она в обуви. И спала в полном обмундировании, несмотря на то, что постель чистила постоянно, когда рисковала остаться на ночь.       Жизнь на несколько квартир. Жизнь на несколько жизней. Как кошка. То ли репетиторша по русскому языку в строгой чёрной юбке, то ли актриса в местном театре на полставки, то ли бесшабашно-богатая вдова в кружеве слов, тканей лжи, играющая в местном казино по пятницам. Играющая — и выигрывающая. Например, в последнюю пятницу…       Ксюше отчего-то подумалось, что это был последний её выигрыш, когда в дверь постучали. Она торопливо сгребла оставшиеся бумаги, скомкала, открыла холодильник и не нашла ничего лучше, чем спрятать их в холодной глубине между упаковкой молока, которое уже начало жить отдельной жизнью и помидором, находящимся на последнем издыхании. Ещё подумала, что стоило всё-таки повторно убраться перед тем, как съедет окончательно: помыть всё, выбросить лишнее, не оставить после себя ничего, кроме воспоминаний. Хотя и их хотелось бы увезти собой, спрятать на дне чемодана, запихнуть поглубже в учебник с правилами за шестой класс.       Выбитый глазок не удивил её визитёром. За дверью клубилась тьма, подсвеченная одной несчастной лампочкой, которая мигала, умоляя о помощи. Она не то, что перегорала, уже догорала, агонизировала последние минуты своего существования. У них это было взаимно. Дверь пришлось открыть: он знал, что она смотрит, она знала, что он знает.       — И вам добрый вечер, Ксения Сергеевна.       Как взрыв сверхновой. Альберт Зурабович Оганесян был худым и высоким. Весь в чёрном, словно носил извечный траур, гладко выбритый, едва ли не до синевы, истасканный остротой углов — острые глаза, острый рот, острый нос. Как сабля, натёртая до блеска заботливым хозяином.       — Кому как.       Его лицо вынырнуло из мрака, словно жёсткая рыбья спина с костным гребнем из тёмной воды запустелого дикого озера. Кожа там была тонкая, будто папирусная бумага, силой натянутая на череп. Пальцами, обнятыми в тёплые кожаные перчатки, Альберт поправил чёрно-белый воротник пальто, наметённый снегом и нагло шагнул внутрь. Неотвратимо, как Титаник шёл на верную гибель прямо в лоснящийся белизной айсберг. Не задумываясь, что она в любой момент могла бы вытащить нож из-за спины и всадить ему в глазницу до того, как он моргнёт. Но вместо этого пришлось угрюмо посторониться, закрыть за ним замок. Простодушное гостеприимство кольнуло нос запахом ветра и свежести.       — Я не успел поговорить с вами в прошлый раз, вы так быстро сбежали… Крупье сказала, вам сделалось дурно… Надеюсь, сейчас ваше самочувствие располагает к общению? — он говорил шершавым языком похабщины официоза. Каждое вежливое слово звучало отменной бранью в тонкой учтивости тона. Ксюша не менее вежливо ощерилась в улыбке, которая и улыбкой-то на самом деле не была, скорее уж оскалом. Так, наверное, волки скалятся, загнанные на пастбище красных флажков, пороха и человеческой жестокости.       — Стоило дождаться следующей пятницы.       Альберт моргнул по-змеиному медленно, чуть наклонил голову — вновь блеснула острота мелово-белого подбородка. Ксюша ещё медленнее подняла брови. Она не собиралась его бояться, хотя следовало бы. Пускай и неловко было стоять напротив мужчины, которого ты обула на двадцать кусков.       — Боялся, что больше вас не увижу.       Она ощетинилась брезгливо-непонимающим изгибом рта. Ничего не знаю, моя хата с краю, да и ту стоило бы поджечь перед побегом из этого прокуренного застоявшегося города, будто замерзшего во времени, цепляющегося фасадами, крышами и стенами за рвы и проплешины топкой земли, всё стремящейся засосать поглубже. Этот город — болото. Консервант выдержанного прошлого под эгидой настоящего, ложь на лжи, враньё на вранье, одинаковые лица и печальные глаза…       — С чего бы это?       …коррупционеры-мэры, бандиты, свободно разгуливающие по улицам, смешные учёные в не менее смешных беретах, треск электричества среди кружева ветвей…       — Вы отлично жульничаете.       …и карты следует сдавать на стол. Если не хочешь целовать пистолетное дуло окровавленными губами.       Сердцебиение замедлилось, пропустило пару ударов, растворившихся в темноте, как камень, который бросили в воду. Пошли круги. Жаром пахнуло в лицо, и Ксюша едва ли не щёлкнула зубами, но сдержалась — это была бы бессмысленная и глухая ярость, не стоящая и рубля. Не теперь. Теперь-то и доллары ничего не стоили — чужие, ворованные, бесчестные доллары.       — Это была честная игра, — она солгала, глядя в глаза. Ни на секунду не сомневаюсь в своей правоте: он честно сел за стол, она честно не постеснялась обобрать его до нитки. Каждый, кто приходил в казино, знал, что о честности можно только мечтать. Кто виноват, что бандиты здесь оказались домашними, едва ли не ручными?       Альберт повёл носом. И шагнул снова, странно сутуля плечи, словно старался встать с ней на один уровень. Ксюша задержала взгляд на его шее, потом — на явно выступающем кадыке… Он шепнул:       — В какой-то степени.       Она пропустила его дальше в квартиру, с явной неохотой отступая на шаг. Не могла не пропустить. Он был неожиданно ловок и быстр, как шустроногая черношерстная кошка. Кот. Альберт огляделся по сторонам, со степенным любопытством покрутил приглаженной головой. Плеснул сдержанным отвращением, уставившись в угол. Ксюша проследила за ним с нескрываемой насмешкой: там радостно и счастливо цвела и пахла красочная зелень плесени.       — А где же ваша подруга?       «Эта подруга сюда не зайдёт и под угрозой расстрела» — решила злорадно, но вслух сказала совсем другое. И это всё ещё был щедрый ломоть честности.       — У меня нет подруг, — ответила в тон, стараясь не упускать из вида ничего, ни рук, ни ткани пальто, ни снежинок, тающих на тёмной ткани. Держала взглядом, будто под прицелом снайперской винтовки. И даже чувствовала запах его кожи и волос. Пахло… Сухо, табачно и горячо.       Альберт поднял брови. Хмыкнул.       — Надо же. А что насчёт крупье? Милая девушка. Замечательно раздаёт карты.       «Вам явно попались плохие». Вместо того, чтобы очередным чахоточным плевком насмешки сыграть в словесный пинг-понг, Ксюша натурально нахмурилась. Маска невинности сидела как влитая.       — Простите?       Он проигнорировал. Огляделся ещё раз, после сунул руки в карманы. Выдал со снисходительным удовольствием:       — Точно, совсем запамятовал. Она же живёт не здесь… Кажется, Лебяжья 28, квартира 13…       Ксюша стрельнула взглядом на доисторический телефон, сиротливо пылящийся на покоцанном ободранном комоде с выломанными дверцами. Пытаться позвонить в милицию было бесполезно, кабель перерезали прошлые жильцы во время пьяной потасовки. Ответ бросила неохотно, будто силком выжала обречённо-недовольное:       — Чего вы хотите? К чему весь этот цирк?       Он дёрнул ртом. Линия губ исказилась.       — Я хочу всего ничего. Сыграйте со мной ещё раз.       Облегчение укутало плечи воздушным облаком, укрыло шалью. Правда, подозрения никуда не делись. Недоверие витало солью и перцем, дразнило так, что близок был момент, когда она расчихается.       — Здесь и сейчас?       — Почему же? В ближайшую пятницу.       Он проворно наклонился, близко-близко, горячим дыханием обжёг лицо. Ксюша даже не моргнула.       — Что будем ставить?       Альберт смотрел на неё долго и внимательно, словно мысленно разбирал на атомы. Потом кивнул, будто пришёл к какому-то определённому выводу. И этот вывод ему очень понравился.       — Я — себя. Вы, соответственно, тоже.       В висках гулко застучала кровь. Она рывком протянула ладонь, чтобы не передумать.       — По рукам.       Вместо подразумеваемого рукопожатия Альберт прижался губами к запястью — далеко не официально.

***

      В пятницу все выходы из казино были предусмотрительно перекрыты. Крупье — гладко причёсанная рыжая девушка в пестрячей розовой жилетке — раздавала карты. В свете начищенных люстр блестели длинные белые ногти. Как белый флаг, который они не собирались выбрасывать. Ни сегодня, ни завтра, ни вообще когда-либо.