Второстепенное и не очень

      К сорока годам бесконечного потребления женщины начали терять лица. Выцветали медленно, но верно; оставались в памяти не дольше, чем на десять минут после секса, а потом забывались, если не несли в себе чего-то… Необычного. Экзотического. Чего-то, что ещё не было ни разу. Малина со свойственной ему циничностью делил их на две категории. Первая была: «Не совсем крокодил и ладно», а вторая гордо именовалась экзотикой и встречалась не в пример реже.       Она была обычной. Звали её Света. Или Настя? Или Маша? Имена, конечно же, он не запоминал тоже — иногда в памяти всплывали их духи, цвет помады или крой особо замысловатого белья, корсета, например, который он расшнуровывал минут десять, прежде чем психануть и просто-напросто разрезать атласные ленты. У неё корсета не было. Имени — тоже, чего-то необычного — соответственно, но на одноразовое свидание в конце рабочего дня она годилась превосходно, на ночь — тоже.       Малина посидел и выкинул, с ней даже изгаляться особенно не приходилось. Помнил, что в «Бирюзе» тогда было темнее обычного, сумерки уже лизали мыски кожаных туфель и залезали на брючину, а глаза — мутно-зелёные, кажется — блестели напротив уже хмельным блеском, от которого знакомо поднималась горячая волна с низа живота. А ещё она смеялась. Хорошим таким, приятным смехом, хохотала до упаду — он даже грешным делом подумал что обдолбалась чем-то, но нет, просто перебрала вина, третий бокал явно стал лишним для мозгов. Или их отсутствия.       — Чё, ещё по одному и ко мне, кисуль?       Она засмеялась опять, встряхнула головой. На плечах смешно подпрыгнули кольца крупных кудрей. Волосы у неё были тёмные. Или светлые?.. Он не особенно помнил. И смотрел далеко не на волосы — у неё была красивая грудь, туго обтянутая мерцающим серебристым шёлком. На ткани чётко выделялись соски, это Малина точно помнил, потому что дурацкая тряпка на ней демонстрировала всё или почти всё.       — К тебе и без одного.       И снова захохотала, откидывая голову назад. Он на секунду сузил глаза, коротко раздумывая — может, правда обдолбанная? Но потом она скинула с матового белого плеча шёлковую лямку, и всё это вылетело из головы.       Женщина без имени, цвета глаз и волос, зато с классными сиськами и приятным смехом. Лучше, чем то, на что он рассчитывал последние дней пять. Последние дней пять он пил коньяк, бил стаканы об стену, курил, как не в себя и ссорился со всеми, кто попадался под руку. Плохие дела на работе — плохое настроение — хороший вечер, который ненадолго излечит нервы.       Женщина без имени смеялась. Смеялась, пока он откровенно тискал её в ресторане, все норовя забраться руками под юбку. Смеялась, когда пила свой четвёртый бокал вина — уже залпом. Смеялась, когда он раскладывал её на заднем сиденье гелика — опьяневшую окончательно и на всю согласную; пока задирал подол и без того короткого переливающегося платья, пока стаскивал кружевные чёрные стринги, пока расстегивал ремень, пока вставлял, в конце концов, придерживая за гладкое молочно-белое бедро. Правда, когда трахал, то времени смеяться у неё не осталось.       Даже привёз её к себе на ночь, потому что было действительно неплохо. Долго целовались кислыми от вина губами, долго лежали, сплетённые руками и ногами. Он оставил ей десяток-другой засосов на шее и груди — не удержался, она исцарапала спину в кровь.       Только утром Малина её уже не видел. Как и своего кошелька. Видимо, не так уж она была и пьяна. Он сел на постели, потянулся, разминая затёкшую шею, пошарил рукой по пиджаку… Уволокла даже цепь, стащила со спящего. Сунул в рот единственную оставшуюся сигару, принялся искать зажигалку. Не нашёл. Бросил сигару на пол и расхохотался.