Полина

Советский Союз.                     Немецкий медпункт № 79. В ту самую ночь, а именно — аккурат перед отъездом на свою Родину, в Германию, Ганс Кляйн совершеннейшим образом не сомкнул своих красивых глаз. Ничуть.  Сейчас немец лежал пластом под тяжёлым и плотным одеялом и вслушивался в пугающую до чёртовых мурашек тишину.  Разумеется, периодически, безмолвие нарушалось весьма болезненными и отрывистыми стонами соседа Ганса по палате, который также получил крайне сильное и жестокое ранение и его хриплым рваным и громким кашлем. Именно в ту злосчастную ночь, Ганс Кляйн переосмыслил абсолютно всё. Всю свою нелёгкую жизнь и Судьбу. С самого непосредственного начала и до сегодняшнего момента.  Судьба благоволила ему, в полной мере сжалилась над ним и предоставила ему драгоценнейший шанс выжить после серьёзнейшего ранения. Однако, назревал вполне логичный вопрос: а надолго ли?.. И зачем это всё?  Почему Советские солдаты в тот день не добили его окончательно, почему таким же образом сжалились над ним? Означало ли это то, что он, Ганс, должен до поры до времени, но жить на этом Свете?.. Немец также очень и очень много думал и о своей законной русской жене.  Как же там сейчас его Polina?.. Как живёт Свет Души его? Свет, абсолютный Свет всей его ничтожной жизни?..  Как же приняли его супругу собственные родители и приняли ли вообще?.. Как сама Polina восприняла чужую, всецело, во всех возможных аспектах чуждую для себя культуру, мировоззрение, да и страну в целом?.. Ведь русская девушка являлась абсолютно чужой в Германии, впрочем, как и сама Германия для неё… Все эти вопросы, несомненно, крайне волновали Ганса Кляйна, в прямом смысле, мучая мужчину ночь напролёт.  Немец всё ворочался и ворочался на донельзя жёсткой и слегка поржавевшей кровати и казалось, будто этому не будет конца и края. Никогда.  Казалось, что сама эта ночь никогда-никогда не закончится… Ганс Кляйн с усилием повернул голову вправо. Да, так и есть, он не ошибся: стремительно начинало светать.  И хоть в декабре Солнце и вправду поднималось довольно-таки поздно на территории Советского Союза, полноправного рассвета прямо в эту самую секунду никто не отменял.  Вот, наконец, окончательно рассвело… Ганс глубоко вздохнул и с трудом натянул плотное одеяло до самого носа. Мужчина твёрдо знал: совсем скоро ему предстоит собираться на поезд, отходящий прямиком в Германию, в город Берлин — на его любимейшую всем сердцем и Душой Родину.  А точнее, ему всецело должны помочь с дорожными сборами: ведь даже самостоятельно передвигаться немец пока что действительно был не в состоянии.  Разумеется, со сборами ему всецело помогут немецкие медсёстры. А вот каким же образом он попадёт на Советский вокзал и как именно его посадят в сам состав — этого Ганс Кляйн совсем уж не знал. Однако мужчина крайне надеялся на то, что донельзя ответственный медицинский персонал ему во всём подсобит. Ни в чём не откажет. Совершенно. В конечном счёте, так и получилось. В поезд немца погрузили на носилках, впрочем, как и всех остальных раненных офицеров. Так что, за это ему беспокоиться было даже нечего.  Состав крайне продолжительное время стоял на платформе, действительно очень долго: наверное, собирали всех раненных. Всех, до единого. Вместе с тяжелоранеными немецкими офицерами, коих было крайне немеренное количество, как успел заметить сам Ганс Кляйн, ехала и почта в Берлин: состав до отвала был нагружен немецкими солдатскими письмами, всяческими трофеями, посылками и прочим добром. Наконец, поезд медленно-медленно тронулся с «насиженного места» и начал уверенно двигаться по донельзя заснеженному железнодорожному полотну.  Ганс Кляйн лёжа выглянул в окно состава: платформа и здание вокзала медленно, но верно отдалялись, растворялись в снежной мгле, становились всё меньше и меньше и вскоре — совсем пропали из виду. «Вот и всё…» — отчего-то, очень сильно разочарованно думалось молодому немцу.  «Вот и всё… Прощай, Советский Союз, прощай навсегда! Никогда я не забуду нашу первую встречу здесь, любимая и беззаботные деньки, которые мы провели, будучи вместе… Нет, это всё не исчезнет из недр моей памяти, даже спустя долгие годы. Никто не в силах отобрать у меня эти воспоминания, также, никто не в силах навсегда «вырезать» тебя из моего сердца. Как же я сейчас скучаю по тебе, моя милая!..  И даже если Судьба распорядиться так, что я покину этот бренный Мир по пути в Берлин, последняя мысль, которая мелькнёт в моём измождённым разуме будет, конечно же, о тебе. Милая, постарайся почаще вспоминать меня, постарайся, пожалуйста, почаще вспоминать нас…» Ганс Кляйн думал и думал о своей русской супруге, впрочем, как и всю эту прошедшую ночь, и отчего-то, на Душе у Кляйна становилось легче. Легче в разы.  На вторые сутки монотонного, очень медленного и оттого — крайне тяжёлого пути, у Ганса открылось обильное кровотечение, а затем, тотчас же — случился жар и приступ тотального бреда.  Ганс Кляйн звал по очереди то Джозефа, то Гертруду, однако больше и чаще всех — он звал, разумеется Полину Орлову — свою самую любимую и единственную женщину, Музу собственного сердца… На тот момент, немецкий поезд уже окончательно покинул просторную и весьма обширную территорию Советского Союза и сейчас размеренно двигался в границах Польши. Немецкие медсёстры, дежурившие в поезде, делали совершеннейшим образом всё от них зависящее, чтобы остановить крайне обильное кровотечение. И в конце концов, каким-то чудом, снизошедшим с Небес Господних, (иначе это было и не назвать), кровотечение Ганса Кляйна остановилось, а сам немец, полностью пропитанный собственным солёным потом, наконец, уснул, аккурат после обильного количества какого-то лекарства, которые его соотечественницы медсёстры ввели ему внутривенно, разумеется, уже непосредственно после того, как остановили кровь, сочившуюся из рваной раны.  Ганс Кляйн проспал очень много часов, а поездной медперсонал выдохнул с неимоверным облегчением: ведь опасность для жизни молодого офицера, действительно важной и значимой фигуры для Восточного фронта, как они сами всецело считали, целиком и полностью миновала. Остальным немецким офицерам повезло гораздо меньше: некоторые из них с глухими криками и стонами умирали в пути.  Состав совершил несколько продолжительных по времени остановок: сгрузили скончавшихся и особо тяжёлых; и поезд вновь, как ни в чём не бывало, продолжил свой путь в Германию. Всю оставшуюся часть очень и очень нелёгкой дороги, Ганс Кляйн провёл во сне и в тотальном забытьи: сознание и подсознание молодого немца действительным образом отдыхали от пережитого стресса и колоссальной эмоциональной нагрузки. Когда поезд непосредственно окончательно прибыл в свой конечный пункт назначения, Кляйн-младший очень сильно удивился тому, что он вполне в состоянии сидеть на спальном месте поезда, а не только ехать лёжа. Тем временем, за окном было темно, хоть глаз выколи: поезд из Советского Союза прибыл в Берлин глубокой ночью. Ганс Кляйн порывался было встать с сиденья, однако крайне заботливая медсестра средних лет, разумеется, не дала ему этого сделать: женщина успокоила теперь уже бывшего офицера Вермахта, коротко бросив тому, что слуга его непосредственной семьи уже прибыл на берлинский вокзал. — Кто же ему об этом сообщил?.. — красивые глаза Ганса Кляйна моментально округлились от тотального удивления. — Конкретно этого, я уж не могу знать, уважаемый Герр Кляйн, — сладко промурлыкала медсестра, помогая Гансу взобраться на носилки. — Но я вполне мог дойти и сам… Хотя бы, сойти с поезда я мог и сам… — возразил Кляйн-младший устало. — Нет, не могли бы. Не могли, Ганс, поймите. Вы ещё слишком слабы. Очень слабы. И это открывшееся прямо в пути кровотечение…  Уж поверьте мне на слово, как медику, хорошему профессионалу своего дела. Вам прямо сейчас необходим тотальный покой. — То есть, мои родители и моя жена уже в курсе моего тяжёлого ранения?.. — уточнил Ганс на всякий случай.  — О. Полагаю, что да. Всецело — да.  — Ну хорошо. Говорите, мой слуга уже ждёт меня?.. — Да. Мне передали именно так. — Хорошо. Огромное Вам спасибо за то, что действительно спасли мою ничтожную жизнь в пути! — Оо, совсем не стоит благодарности. Это же — всего лишь моя работа, — приветливо улыбнулась немецкая медсестра, поправляя свои очки в роговой оправе. Ганс Кляйн благодарно улыбнулся в ответ.                           ***  Проснувшись рано утром (а было это аккурат утро следующего дня), Полина Орлова-Кляйн очень сладко потянулась на собственной широкой кровати. Девушка тотчас же привела себя в порядок: оделась, умылась, провела все остальные гигиенические процедуры, также — расчесала и заплела в объёмную косу свою роскошную светлую шевелюру и моментально спустилась вниз, в общую столовую, к завтраку. С самого утра, как позже заметила сама Советская девушка, в доме немцев всецело происходили какие-то, поистине странные вещи: беременная блондинка, например, никак не могла понять, отчего её свекр и свекровь сидят за столом, будто они в прямом смысле кого-то похоронили вчера и отчего Сара — домработница Кляйнов еврейского происхождения постоянно, чуть ли не каждые минут двадцать, бегает наверх, на самый третий этаж с какими-то длинными белоснежными бинтами и прозрачным стаканом чистейшей, словно кристалл, воды. Всё это показалось Полине Орловой донельзя странным и безумно подозрительным. Герр и Фрау Кляйн продолжали убийственно молчать. Серьёзно, они не говорили своей невестки ни слова. Будто в одночасье в рот воды набрали. Оба.  Все эти действия, а особенно — поведение домработницы, всецело не могли не разжечь в Полине банального любопытства, которым так грешат юные девушки, непосредственно её возраста. Орлова решила проследить за Сарой и тихонько, тихо-тихо, как мышь,  отправилась за ней на третий этаж, однако тут же была замечена своей свекровью… Нещадно отругав Полину, Гертруда Кляйн отправила невестку в собственную комнату и приказала самостоятельно заниматься немецким языком, а сама же, будто последняя на Земле преступница, воровато оглядываясь по сторонам, решительно поднялась на третий этаж, в комнату собственного сына. Однако ей в полной мере повезло: обессиленный Ганс счастливо уснул непосредственно после очередной перевязки. Тихонечко, жестом подозвав Сару, Гертруда кое-что прошептала ей на ухо. Та молча кивнула, и обе женщины практически бесшумно спустились на первый этаж.  Гертруда Кляйн самолично захлопнула довольно-таки тяжёлую дверь в столовую . Повернула ключ в замочной скважине, и только тогда, только при этих обстоятельствах — смогла выдохнуть спокойно.  — Ну вот, что, Сара, — зашептала пожилая немка. — Эта русская девчонка не должна знать о том, что мой сын вернулся домой. Не должна знать совсем… — Ну отчего же, Фрау Кляйн?.. — в крайней степени удивления начала было еврейка. — Ведь они — законные муж и жена, и с Вашей стороны грехом было бы… — Молчи. Если я так решила, значит, у меня есть на то свои личные причины… Скажи, ты будешь исполнять мою просьбу: а именно, чтобы Polina не узнала о прибытии сюда Ганса?… — Буду-буду, фрау Кляйн! Разумеется, буду, я же — Ваша домработница и останусь всецело верна Вашей семье до последнего! Но в любом случае, русская рано или поздно, обо всём узнает… — К тому времени, я уже уговорю своего сына развестись с этой нахальной самозванкой! Понимаешь меня, Сара?.. — Ах, Вы всё об этом… Ну что же… Тогда я вдвойне готова охранять Вашего сына от этой русской. — Вот и умничка. Если всё пройдёт гладко, в конце месяца получишь двойное… нет, даже тройное жалованье! — Всем сердцем благодарю Вас, почтенная Фрау, — домработница учтиво поклонилась. — То есть, мы с тобой договорились?.. — Ну конечно! — Я так и знала, что на тебя всегда можно положиться, Сара!.. Иди и выполняй свои прямые обязанности. — Слушаюсь, — молодая девушка еврейского происхождения поклонилась повторно и тотчас же покинула закрытую на ключ столовую. Даже во время весьма продолжительной ежедневной прогулки по мощённой красивой дорожке, по протяжённому немецкому саду, Полину Орлову совсем не покидало ощущение того, что «что-то явно не то». Сердце юной беременной девушки колотилось как бешеное, словно предвкушая что-то, какие-то долгожданные события, и блондинка всё никак не могла успокоиться… Непосредственно за ужином, Полина вновь обратила очень пристальное внимание на то, что Гертруда Кляйн и Сара выглядят уж очень обеспокоенными и крайне часто обмениваются заговорщическими взглядами… Наспех поужинав, не допив даже крепкий чай и кое-как отделавшись от матери Ганса, Полине Орловой, всё-таки, в полной мере удалось увязаться за еврейской домработницей и даже — некоторое время остаться совершенно незамеченной… Но действительно: лишь на некоторое время: наверху её уже ждала собственная свекровь. Как чувствовала. И будто — целиком и полностью по специальному заказу… Отчего-то, заметив свою юную невестку, Гертруда Кляйн рывком и с грохотом захлопнула дверь одной из комнат и даже — загородила собой данную дверь. — А вот и ты, деточка!.. — растерянно воскликнула пожилая немка, стараясь, чтобы её голос звучал как обычно. Но Полину было не так просто провести: девушка моментально догадалась, что именно в данной комнате, Гертруда и Сара прячут от неё, Полины, что-то действительным образом особенное и в крайней степени важное. То, о чём ей, Советской девушке, видимо, знать совсем уж не обязательно. И беременная блондинка решила во что бы то ни стало проникнуть непосредственно в это самое помещение. Поэтому, смелая и весьма решительная красивая орловчанка решила действовать напролом: данное качество было очень и очень хорошо развито у Полины с самого раннего детства. — Дорогая Фрау, можно я туда пройду?.. — бесстрашно спросила Орлова, указав на желанную, наглухо закрытую дверь. — Нет, туда нельзя, — внезапным образом озлобилась Гертруда Кляйн, сызнова полностью загородив дверь своим грузным тучным телом. — Уважаемая Фрау, а что, собственно говоря, происходит?.. — поинтересовалась Орлова с детской простотой и наивностью в своём голосе, совершенно ничегошеньки не понимая. — Ничего не происходит! Марш в постель!.. Сейчас же!.. Уже очень и очень поздно… Не хватало ещё тебе рисковать здоровьем моих внуков!..  — Но… Сейчас же только восемь часов вечера! — Я сказала, марш к себе в комнату! Бегом!… Юная Орлова-Кляйн, недоуменно пожав плечами, развернулась и тихонько побрела в сторону своих покоев, нарочно медля. А Гертруда же, в свою очередь, вздохнула с тотальным облегчением. Желание скрывать своего сына, по сути, законного мужа от своей же жены целиком и полностью завладело донельзя коварной Фрау, и пожилая женщина в полной мере решила продолжить эту действительно подлую и очень нечестную игру…                              *** — Где Polina?.. — в свою очередь, довольно гневно спросил Ганс Кляйн, обращаясь непосредственно к Саре.  — Где моя жена?!.. Что Вы с ней сделали?!.. Отвечай мне, Сара, я же всё равно, рано или поздно, но узнаю правду!..  — Герр Кляйн… — прошептала домработница в испуге, действительно опасаясь очередной, очень яркой вспышки гнева молодого немца. — Что?!.. Ну что ты хочешь мне сейчас сказать?!.. Я хочу здесь видеть свою жену! Здесь! Прямо сейчас!.. — Герр Кляйн… Дело всё в том, что… — Что «дело всё в том, что…»?!.. — Дело в том, что Вашей супруге сейчас очень сильно плохо… её тошнит и… и она лежит. Ну сами понимаете, беременность, токсикоз… всё одно к одному. — Так. Я понял. Действовать нужно абсолютно другими методами… С вами всеми — только так, а не иначе! Короче, говоря, если ты сейчас же не приведёшь сюда мне мою законную жену, я… Я тебя уволю!.. Самолично! Пойдёшь по помойкам побираться!.. — Не Вы меня, Ганс, принимали на работу, не Вам меня и увольнять!.. — отчего-то сейчас еврейская девушка гордо вздёрнула носик, всеми фибрами своей Души ощущая собственную правоту. Это в полной мере подействовало: Ганс Кляйн слегка, на малую толику, но умерил свой пыл. Однако мужчина повторил свою неизменную просьбу. — Если ты сейчас не приведёшь мне мою любимейшую женщину на Свете, я самолично встану и отправлюсь к ней, — сообщил Ганс уже гораздо тише.  — Герр Кляйн. Это совершенно, совсем уж нелепая идея. Вот просто поверьте мне на слово. Вам нельзя вставать лишний раз, беспокоить Вашу серьёзную рану… В любой момент, абсолютно, может открыться обильное кровотечение… Вот Вам оно надо?.. — Да плевал я на твои кровотечения!.. И на тебя, Сара, всецело тоже!.. В общем, так, я повторяю: если абсолютно никто сейчас не пожелает привести сюда мою любимую жену, я отправлюсь за ней сам!.. У домработницы еврейского происхождения испуганно забегали глаза.  Право слово, Сара действительно не знала, что ещё возможно сделать, как же отвлечь Ганса Кляйна разговорами, каким же способом можно удержать Герр Кляйна в его комнате, ведь Гертруда — её хозяйка, строго-настрого наказывала ей, Саре, удержать Ганса в его комнате и не дать ему увидеться с русской абсолютно любыми способами. А сейчас вся уверенность Сары, все аргументы, приводимые ею, трещали по швам… — Всё, я пошёл искать свою жену, — деловито сообщил, между тем, Кляйн-младший и предпринял донельзя неудачную попытку встать с роскошной собственной кровати.  Правый бок сызнова, в очередной раз принялся пылать неистовым огнём, и немец невольно сморщился от нестерпимого приступа боли.  — Я… Я должна посоветоваться с Вашей матерью, Фрау Кляйн, чтобы она сообщила, можно ли Вам сейчас увидеть жену, которой прямо сейчас ещё хуже, в разы хуже, чем Вам, дорогой Герр… — моментально выкрутилась хитрая еврейка.  Уловка в полной мере сработала: бдительность Ганса была полностью усыплена.  — Ну что ж. Жду тебя через десять минут на этом самом месте, Сара. И ни минутой позже!.. Надеюсь, этого времени тебе будет вполне достаточно, чтобы поговорить с моей матерью?.. — Достаточно, дорогой Герр… Спасибо Вам за оказанное доверие, — почтительно поклонилась еврейская домработница. — Хорошо. Ступай же. Сара в очередной раз отвесила очень почтительный поклон, а затем — стремительно исчезла из покоев Ганса, неслышно захлопнув за собой дверь. Ганс Кляйн, глубоко и протяжно вздохнув и, кое-как придав своему телу вертикальное положение, принялся вновь читать любимую им книгу: маленький томик Гёте. Немец дочитывал уже сто шестьдесят третью страницу, как дверь его роскошных покоев еле слышно приоткрылась. Кляйн-младший, с характерным стуком захлопнув книгу, раздражённо выдохнул и вознамерился уже отругать вновь пришедшую назад к нему еврейку-домработницу, так не вовремя потревожившую его покой. В самом деле, что же это такое!.. Он ведь давал в распоряжение девушки целых десять минут, а прошло только от силы три или того меньше!.. Ганс Кляйн недовольно поднял подбородок, а затем — свои красивые глаза на вошедшего и… буквально чуть было не лишился дара речи. Polina! Его Polina…  Его жена!.. Вот же она, стоит сейчас чуть поодаль от него самого, такая своя и такая… божественно красивая… — Ганс!.. — выкрикнула Полина совершенно по-русски, начисто забыв про предостережение своей свекрови, также, начисто позабыв о том, что ей не следовало бы говорить это повышенным голосом именно в эту самую секунду…  — Ганс, миленький ты мой, это ты!.. — беременная блондинка кинулась к своему мужу и принялась крепко обнимать того. — Чшш… — ласково начал немец, отвечая на страстные поцелуи и трепетные ласки своей русской супруги. — Чшш… — повторил мужчина, приложив указательный палец к губам.  Однако Полина совсем сейчас не слушала его: девушка продолжала целовать своего мужа, не оставив на его молодом и красивом  лице совершенно ни одного «живого» места, которого бы не коснулись её юные губы. — Они могут услышать нас… — прошептал Кляйн-младший по-русски, совершенно без единого намёка на какой-либо акцент. — Я так и знала, что они скрывали тебя от меня… — заплакала Орлова и в сотый раз припала к пылким и горячим губам своего немца.  — Ой… А что такое?.. У тебя жар… — утвердила она, потрогав лоб мужа.  — Миленький, ты же весь горишь!.. Что они там с тобой сделали?.. Ганс… Скажи… Ты был в Советском плену?.. Миленький ты мой, ты был в плену, да?.. И там они над тобой издевались?.. — запричитала Полина и моментально разрыдалась. — Тихо, маленькая моя, тихо… — только и ответил на это Ганс Кляйн, начав со всей страстностью и истинной Любовью целовать руки своей законной жены, абсолютно как тогда, в немецкой части, при их повторной встрече на Восточном фронте. — Я ранен, милая… Очень сильно ранен. Да, меня ранил Советский солдат. Я был в штрафной роте, ах да, ты же читала об этом в моём письме…  Переодически у меня крайне интенсивно поднимается температура, и до сих пор такое происходит, однако это — абсолютно теперь не страшно, ведь рядом со мной — ты. И будешь рядом навсегда, до самой моей смерти… А может… Я умру прямо завтра, кто знает. Тогда бы я действительно желал сохранить данные мгновенья навечно, в своём сердце и своей памяти, любимая!.. — страстно произнёс бывший офицер Вермахта на немецком языке и, прежде чем Полина успела хоть что-то ответить, железно впился ей в губы чувственным поцелуем… Искренне влюблённые немец и русская провели в сладчайшем для обоих поцелуе уйму времени.  Когда они с большой неохотой его завершили, Ганс сызнова, с пылким и искренним чувством произнёс по-немецки: — Ты — моя… И навсегда ею останешься, слышишь?.. Никто, ни одна живая Душа, ни одно обстоятельство в Мире, с этого момента, не в силах будут повторно разлучить нас!.. Полина Орлова коротко и активно закивала и вновь нежно накрыла желанные губы немца своими… — Милый мой, любимый… Как же счастлива вновь видеть тебя!..  — А как я сам счастлив вновь видеть мою желанную девочку!.. — Мы никогда-никогда больше не расстанемся?.. — Никогда-никогда. Клянусь. Клянусь всей своей ничтожной жизнью.  Только смерть тебя или меня будет способна это сделать. Разлучить нас. И то, если ты умрёшь раньше меня, я застрелюсь, потому что не хочу проводить без тебя ни дня… — Не говори так… — пронзительно всхлипнула русская блондинка и тотчас же добавила: — Ганс, ведь так нельзя… — Нельзя, я знаю. Но я это сделаю. Потому что люблю тебя всем Сердцем и всей своей Душой, — серьёзно пояснил Кляйн-младший и с обожанием взглянул на Полину. Свою Полину. — Я лягу с тобой!.. — порывисто утвердила Орлова, на что Ганс замотал головой. — Нет, милая, сейчас со мной нельзя… Рана, для неё это негигиенично… Хотя… Ты можешь попросить прислугу перетащить сюда вторую кровать. Хотя, нет. Сюда не вместится вторая, такая же по ширине кровать…  — Тогда я лягу на полу!.. — бесстрашно заявила блондинка. — На полу, но только лишь быть рядом с тобой… Я на всё согласна, на всё…  В этот самый момент, в комнату Ганса, как ни в чём не бывало, заявилась домработница-еврейка. В руках у неё прямо сейчас был дымящийся стакан с молоком. Увидев Орлову вместе с Гансом, Сара ахнула, стакан с молоком рухнул ей под ноги и разбился, его содержимое полностью расплескалось по полу… — Пошла вон!.. — гневно гаркнул на еврейку Ганс Кляйн и добавил, уже чуть смягчившись: — И беспорядок за собой убери! Сара тотчас же вернулась в комнату с веником, совком и влажной тряпкой.  Убрав осколки и само разлитое молоко, еврейка ещё долго шокировано косилась на немца и русскую, ровно до тех пор, пока Кляйн-младший окончательно не вышел из себя и не накричал на несчастную Сару повторным образом. И только после этого, та бесшумно захлопнула дверь в его роскошную огромнейшую спальню. Ганс Кляйн вновь повернулся к жене: — Милая…  — Говори со мной по-немецки, пожалуйста, — отчаянно взмолилась Полина на немецком языке, боязливо оглядываясь по сторонам. — Что такое, отчего так?.. Тебя кто-то запугал?.. — настойчиво продолжил Ганс по-русски. — Полина, если это так, только скажи мне об этом, и я обязательно со всем этим разберусь. Уж поверь мне… Полина Орлова глубоко и отчаянно вздохнула. — Твоя мать поставила мне определённые условия жизни в вашем доме… — Какие ещё условия?.. — моментально нахмурился Кляйн-младший. — Она… Она запретила мне говорить по-русски в вашем доме. И наказала, чтобы наши с тобой дети общались с нами, с ней, с остальными членами семьи, между собой исключительно на немецком языке… — Это что ещё за фокусы с её стороны?.. — гневно переспросил Ганс. — Не знаю, — заплакала Полина. — Ну вот что. Наши дети будут разговаривать и на русском языке, и на немецком. В них полноправно течёт и немецкая, и русская кровь! Это возмутительно! Моя мать не будет ничего запрещать моим детям!.. Конечно же, я целиком и полностью разберусь с этим абсурдным условием, которое она тебе посмела поставить! Полина Орлова выдохнула с облегчением и в очередной раз крепко обняла своего законного немецкого супруга: — Я тебя так люблю… — прошептала она совершенно по-русски. — А уж как я тебя… — вторил на том же языке ей немец, затем — довольно серьёзным тоном своего голоса добавил уже по-немецки: — Иди спать, сейчас довольно поздно. Тебе нужно высыпаться, тебе очень необходим здоровый полноценный сон… им необходим, — моментально поправился Ганс Кляйн и, совершив над собой абсолютно нечеловеческое усилие, слегка нагнулся и крепко поцеловал любимую в огромный беременный живот, на что Полина игриво рассмеялась от щекотки. — Любимый мой… Ну можно, я лягу на полу, здесь, с тобой, ну пожалуйста!.. — начала девушка свою немецкую беседу. — Нет и ещё раз нет. Ведь на холодном и жёстком полу моим детям будет очень неудобно.  — Хорошо, милый… Я поняла тебя. Я сделаю всё, как ты скажешь. — Спокойной ночи… — нежно прошептал Ганс по-немецки, на что блондинка отрывисто и донельзя нежно чмокнула его в губы. — Я зайду завтра, — вкрадчивым голосом прошептала Полина в ответ. Всё так же, на немецком языке. — Да, разумеется… Я буду тебя очень ждать! — кивнул Кляйн-младший в ответ.  И Полина, и Ганс были буквально переполнены чистейшей и искренней Любовью друг к другу, нежнейшей негой ожидания завтрашнего дня, поэтому молодые люди крайне быстро уснули, хоть и совершенно порознь, однако скрупулезно храня друг друга в сердцах и в мыслях…