Полина

      Ганс Кляйн.                     Воспоминание.                  Советский Союз.                   Октябрь 1942-го. Это был очередной тёмный осенний вечер, когда Ганс Кляйн — офицер немецкого Вермахта и его подчиненный, который всецело обладал полномочиями его «правой руки» — Фридрих Шульц, объезжали окрестности той части Вермахта, в которой немцы на данный момент непосредственно надолго расположились. Такой неизменный ритуал немцы проводили практически каждый вечер. В целях полной безопасности. А иногда — честно говоря и от нечего делать, от рутинной вечерней скуки.  Но, отнюдь не этим вечером. Фридрих Шульц уже вовсю дремал на переднем сиденьи, в наглую, даже не скрывая этого факта. Его начальник, Ганс Кляйн, крутил «баранку», гневно поджав губы.  «Чёрт бы побрал тебя, Шульц! У нас — вечерний объезд территории, а ты спишь! Спит он, видите ли!» — подумал офицер Вермахта, буквально кипя от невысказанной, не выплеснутой злости на своего непосредственного подчиненного и Друга  в одном лице. Вдруг, взору молодого немца предстала какая-то, крайне маленькая тёмная фигурка, которая сейчас ничком сжалась на обочине. В пронзительном свете фар она казалась совсем крохотной… Фигурка была человеческой… «Проклятье!» — смачно выругался Ганс Кляйн громко и вслух и тотчас же дал по тормозам. Шины засвистели на мёрзлой земле, и наконец, автомобиль совсем остановился. Молодой и красивый немец поспешно даже не вышел — выбежал из салона немецкого автомобиля. Маленькая грязная и съежившаяся фигурка на обочине оказалась маленьким мальчиком. Советскому мальчугану от силы было лет семь. Однако, не больше. — Эй! — окликнул мальчика Ганс Кляйн.  Тот повернул к нему своё лицо и испуганно уставился на немецкого офицера. Ганс присел на корточки возле крохотного пацанёнка. — Ты чей?… — очень тихо, вкрадчиво, однако, всецело озабоченно спросил офицер Вермахта, на что мальчишка просто-напросто задрожал всем телом в испуге. — Не бей меня, не убивай меня, дядя… — еле слышно промолвил он, всё ещё дрожа. — Я и не собирался тебя убивать… Скажи, как ты попал сюда?… — Я голодный… Очень голодный. Моих родителей больше нет… Их убили. Ваши… А я… Я сбежал от ваших… сюда… И дальше мне бежать некуда… — всхлипнул несчастный мальчуган, весь перемазавшейся в грязи. Ганс Кляйн тяжело выдохнул. Целых два раза. Затем — изрёк решительно и твёрдо, на чистейшем русском языке: — Пойдём. Пойдём со мной. Я тебя не обижу. Обещаю. — Ведь ты убьёшь меня, дядя, и я это знаю. Ваша нация — звери… — Далеко не все мы такие, поверь мне, — с жаром перебил незнакомого ребёнка Ганс. — Я тебе не верю!.. — всхлипнул мальчик, сызнова принимаясь дрожать мелкой дрожью, то ли — от холода, то ли — от того же испуга. — Пойдём. Я накормлю тебя. И ты согреешься. Пойдём, ну же! Сейчас на улице адский холод… Мальчуган молча встал с земли, и подал Гансу перепачканную в грязи ручку. Затем — добровольно сел в немецкий автомобиль… В части Вермахта, Ганс провёл ребёнка прямиком в свой кабинет. Затем — безмолвно протянул ему тарелку с дымящимся супом, наполненную доверху. Советский ребёнок недоверчиво смотрел на немца в упор с минуту. Не мигая. Затем — взял суповую ложку, которую незнакомый дядя также положил перед ним на стол и принялся жадно, очень поспешно, обжигаясь в процессе, хлебать живительный мясной бульон, суп. Пока мальчик с неистовой скоростью поглощал суп, будто всецело опасаясь, что немецкий офицер отберёт у него тарелку назад, Ганс Кляйн еле сдерживался от того, чтобы не пустить скупую мужскую слезу… Ведь это же ребенок… Просто-напросто ребёнок, который ни в чём, абсолютно ни в чём не виноват. Выдержал бы он, Ганс Кляйн того, что его собственные будущие дети оказались бы непосредственно в этой ситуации?… В голоде, холоде, разрухе и Войне?… Нет, вряд ли. Такое зрелище его сентиментальное сердце вряд ли бы перенесло… Ганс Кляйн резко «вынырнул» из собственного воспоминания, и взор его настигли вновь стены неприветливой палаты. Где же теперь находится этот несчастный голодный мальчуган, инкогнито, который отказался называть немецкому офицеру даже своё имя, который просто поел супа, а затем — умалил немца отпустить его на волю?… Что же с ним стало сейчас?… Впрочем, именно об этом, Ганс прямо сейчас действительно мало желал задумываться.                              ***                    Берлин, Германия. Все эти мучительные четыре дня Полина Орлова спала из рук вон плохо. В добавление к моральному, Душевному дискомфорту, беременную девушку вновь начало обильно тошнить. Днём и по ночам. Полина практически ничего не ела, абсолютно намеренно отказываясь от всяческого рода съестных продуктов. Гертруда и Джозеф Кляйны сызнова начали выказывать вслух своё беспокойство относительно эмоционального состояния собственной невестки. Однако на это, сама Полина много шутила и отмахивалась, оправдывая ухудшение своего состояния тем, что у неё — токсикоз, целиком и полностью вызванный беременностью.  Девушка даже и не подозревала сама о том, что её частые приступы тошноты могли носить и полностью психологический характер: ведь русская блондинка действительно крайне сильно переживала по поводу своего мужа, и, разумеется, данный факт просто не мог не оказать своего деструктивного влияния на Полину. Однажды, в один прекрасный день, дошло даже до такого, что Орлова самолично, исключительно по собственному желанию, выплеснула, выговорила все свои чувства, все свои эмоциональные переживания перед Гертрудой Кляйн — матерью своего законного немецкого супруга. Выслушав Полину, которая отчего-то очень сильно расплакалась в самом конце своего до боли сентиментального монолога, пожилая фрау Кляйн ни на шутку встревожилась: ведь опасения невестки вполне могут оказаться правдивыми; кроме того, самой Гертруде было доподлинно известно, что у по-настоящему влюблённых людей существует крайне особое свойство: между ними в разы обостряется ментальная связь, влюблённые буквально «чувствуют» друг друга на расстоянии…. И совершенно не важно, насколько оно велико: ведь настоящая Любовь, которая на веки вечные тонкой невидимой Нитью связывает два любящих сердца, преодолеет абсолютно всё. Любого рода преграды. Даже такую страшную, по сути, совершенно нечеловеческую вещь, как жестокая Война… Гертруда Кляйн, в свою непосредственную очередь, осмелилась доложить все опасения юной русской собственному супругу, однако женщина получила отнюдь не такую реакцию, которую действительно ожидала. От мужа она не дождалась никакого рода поддержки. Ни грамма: Джозеф Кляйн лишь, со всей возможной злостью, отмахнулся от собственной жены, заявив в чистейшем гневе, что у него и без того, мол, дел по горло. Однако, в самой глубине своей Души, где-то там, в самых её недрах, отец Ганса Кляйна крайне жестоким образом страдал. Мужчина, на самом деле, страдал гораздо больше всех их, вместе взятых. Но почтенный Герр принял крайне нелёгкое для самого себя решение: вообще, никаким образом не показывать своих истинных чувств, скрывать и всяческими способами подавлять их. Не обнажать слабости своей уязвлённой от боли Души в этот, такой непростой для них всех период: ведь по стереотипному убеждению самого почтенного Герра, Настоящему мужчине очень стыдно быть слабым, ведь Настоящий мужчина в обязательном порядке должен быть морально стоек. (Согласно ярому убеждению Джозефа Кляйна). И именно поэтому, по этой самой неизменной причине, отец немецкого офицера решил выглядеть достаточно холодным и отстраненным, хотя в Душе мужчина яро переживал и изводил самого себя не меньше собственной супруги и невестки, а возможно, даже — гораздо больше. Полина же Орлова извелась так, что однажды, целиком и полностью от пережитого стресса, у беременной жены Ганса Кляйна полностью пропал сон. Обеспокоенная и попросту ни на шутку встревоженная Гертруда очень оперативно вызвала на дом немецкого врача, у которого сейчас и наблюдалась Полина по своей беременности. Тот, прибыв в богатое поместье, очень сильно отругал русскую девушку за беспечность, по поводу того, что та «совершенно не думает о своих будущих детях, а переживает о том, о чём ей крайне противопоказано переживать». Пожилая свекровь всецело разделила мнение доктора Орловой и полностью встала на его сторону. Врач, назначив русской девушке мягкие успокаивающие капли для беременных и строго-настрого наказав ей принимать данное лекарство три раза в день после еды, прописал Полине ещё долгие ежедневные прогулки на свежем воздухе и полнейший покой. И именно тогда, у матери Ганса Кляйна в самом деле отлегло от сердца: за свою русскую невестку у пожилой фрау стала меньше болеть Душа.