Полина

Полина Валерьевна Орлова. Воспоминание. Июнь, 1942 год. Официально прошла целая неделя с того самого момента, как мы с Гансом обоюдно, а главное — абсолютно одновременно решили, что очень сильно любим друг друга. Мой немецкий возлюбленный всецело помогал мне по домашним делам: носил огромными вёдрами воду для приготовления неизменной похлёбки, оказывал всяческое содействие также и на огороде. В его глазах я читала чистое желание. Лишь чистейшее желание и ничем не прикрытую животную страсть. И, по правде говоря, меня даже действительно очень пугал данный факт… Однажды мой Ганс приказал Фридриху Шульцу ночевать в их автомобиле, а сам — прытко позвал меня к себе… Я тотчас же юркнула под общее одеяло и изо всех сил прижалась к моему любимому немцу, на что он крайне возбуждённо задышал… — Милая… — тяжело выдохнул Ганс прямо мне в плечо. — Я слушаю тебя, — ласково прошептала я. — Я и сам понимаю, что сейчас — абсолютно не время для всего этого… Не те обстоятельства и совершенно не то место. И да, я чувствую, правда чувствую то, что ты сейчас не хочешь этого и не настроена на это…  Я как порядочный человек не стану настаивать, а уж тем более — принуждать тебя к этому. Запомни крепко-накрепко, милая… я — не скотина. Не все немцы — подонки, которых в состоянии исправить только могила. Поверь мне, далеко не все… — чёткая медленная и членораздельная немецкая речь.  Я помолчала с целую минуту, прежде чем раскрыть рот, поскольку мне действительно было сейчас, да и в целом, довольно сложно «переварить» крайне объёмный поток иностранной речи, даже если он был произнесён очень медленно.  — Дорогой. Я тебе полностью верю. Верю и доверяю. Если бы дела обстояли иначе — я бы совсем не вступила с тобой в отношения… — Я хочу от тебя детей!.. — перебивает меня внезапно мой немецкий офицер и тут же поспешно добавляет, словно поясняя своё предыдущее предложение: — Не думай, что я закрутил с тобой просто интрижку. У меня к тебе — всё очень серьёзно. Я хочу на тебе жениться! И жажду своего продолжения лишь от тебя… — порывисто зашептал Ганс, почему-то ни с того ни с сего начав покрывать мокрыми горячими от того самого желания поцелуями мою обнажённую шею… Я в крайне неимоверном испуге и полнейшей растерянности слегка отодвинулась от своего немца в темноте, однако в ответ услышала лишь его нежнейший шёпот: — Что такое, милая моя?.. Тебе совсем некомфортно со мной?.. — Ганс… — нелепо шепчу в ответ.  — Я детей от тебя хочу. Моих… и твоих. Наших… — Ганс, дорогой мой… — Ну что, что?.. — Милый. Я совсем не испытываю к тебе ничегошеньки даже отдалённо напоминающее отвращение. Я люблю тебя! Очень сильно! — Да?.. — переспрашивает Кляйн по-русски. — Да. Но. У меня к тебе есть один, крайне важный для меня самой вопрос, ответ на который я очень хочу получить вот прямо сейчас.  — Я полностью готов ответить на твой вопрос, — вдруг ответил немец, и в его голосе послышались нотки серьёзности. — Почему ты выбрал именно меня?.. — Видишь ли… милая. Это произошло только из-за того, что я действительно влюбился в тебя!.. Абсолютно без памяти. Как тринадцатилетний мальчишка на школьной скамье.  Я и вправду понял, что никогда ещё не любил раньше так, как я люблю сейчас.  Знаешь, Meine Liebe, когда я увидел тебя в самый первый раз в этой самой жизни, то окончательно и бесповоротно осознал для самого себя лишь одно: ты просто обязана быть моей. Совсем моей. Полностью. И больше — ничьей. Абсолютно. Понимаешь?.. Я бы мог поступить как последний подонок и принудить тебя силой, мужской силой абсолютно ко всему… Ко всему, что мне только заблагорассудится. Принудить тебя любить меня той же самой мужской силой… Да и не любить, наверное, вовсе: просто быть со мной рядом. Против твоей Воли и здравого смысла. Но потом я также понял, что данная тактика — губительна, как для тебя, в первую очередь, так и для моей Совести, понял, что я лучше застрелюсь, чем причиню такому поистине Прекрасному созданию хоть малейший физический вред… И тогда я решил постепенно завоёвывать твоё расположение. Вот, собственно, и вся история, — закончил свой безумно долгий и медленный немецкий монолог Кляйн, после которого я ещё долгие дни приходила в себя, на постоянной основе прокручивая его в голове. — Значит, ты действительно любишь меня?.. — на всякий случай, всё же, решила уточнить я. — О!.. — воскликнул вдруг мой офицер.  — «Любишь» — это уж слишком мягко сказано! Знаешь, Polina, если бы мне предложили умереть за тебя, я бы сделал это совершенно не раздумывая. Моя смерть в обмен на твою долгую счастливую и безоблачную жизнь — только это, я считаю, действительно равноценный обмен. Вот как я тебя люблю… — Ганс в абсолютнейшей темноте отыскал мои губы и прижался своими губами к моим… Некоторое время мы просто сладко целовались полулёжа, затем Кляйн с неимоверной силой прижал меня к себе и яростно прошептал: — Не отдам никому, слышишь?.. Никому! Никому и никогда! Ты — моя. Только моя! До самой своей и моей смерти!  Когда окончится эта проклятая Война, я непременно увезу тебя в Германию… Там мы создадим собственную большую семью. Обязательно!  Моя… Моя… — неустанно твердил Ганс, не переставая страстно целовать мои губы. Я забеременела гораздо-гораздо раньше «назначенного» Кляйном срока. Да и полностью неожиданным образом. Для нас обоих.  Однако я совершенно не жалею, что моя Судьба сложилась именно так. Сейчас для меня существовала лишь одна далёкая Мечта: увидеть моего любимого мужа однажды на пороге этого поместья живым и абсолютно здоровым… И об этом я продолжала настойчиво и горячо молить Господа днями и ночами. И я буду слёзно вымаливать у Христа возвращение моего немецкого офицера на Родину, сюда, в Германию, ровно до тех самых пор, пока самолично не увижу его в этих стенах. Ганс, ты должен, ты просто обязан остаться в живых!.. Ведь нас теперь — четверо, мы — полноценная семья: всё ровно так, как ты и мечтал когда-то.  Своими упрямыми слёзными молитвами я всегда буду морально поддерживать тебя, и я не дам тебе умереть!  Ни за что на Свете.