Полина

Для Николая Воропаева — раненного Советского солдата, бойца, по обыкновению беспрекословно выполняющего абсолютно каждый приказ своего начальства — именно сегодня выдалась крайне трудная ночь в маленьком местном госпитале. Трудная конкретно в эмоциональном плане. Раненый Коля не сомкнул глаз до самой поры, когда уже совсем рассвело. Да и в принципе, он так и не заснул в этот злосчастный день. Ранение у него было и вправду тяжёлое. Всё кончено, больше не видать ему фронта как своих ушей. «Спишут» ведь теперь. А если быть совсем точными — уже «списали». Всё, не боец он более. И не Защитник Родины. Так, какой-то «посредственный» человек, как Коля сам был яро убеждён относительно себя самого. От отчаяния Николай начал мало-мальски, но плакать по ночам в подушку казённой кровати: у бойца Советской Армии начала  медленно, но верно не выдерживать психика, впрочем, как это всегда и бывает при серьёзных вооружённых конфликтах и затяжных Войнах. Да не просто плакать, а биться порой в настоящих истериках, отчего молодая и симпатичная русоволосая медсестра весьма небольшого роста: Лиза Винник, уроженка Киевской области, чудом попавшая в Богом забытый Орёл за крайнюю преданность своему Медицинскому делу и по праву «золотые руки», колола ему в весьма больших количествах успокоительные препараты. Лизе сразу же понравился этот, сперва молчаливый, очень сдержанный боец Советской Армии, получивший тяжёлое ранение. С того самого дня, как только он поступил к ним в Орловский госпиталь. Молодая медсестра усиленно ухаживала за раненым Николаем, поддерживала его морально и очень ласково, крайне чутко к нему относилась, улавливая малейшие перемены в его настроении. Николай, уткнувшись недвижимым взором в желтоватый старый потолок палаты, порой часами рассуждал и размышлял о своём будущем, прошлом и настоящем. Иногда доходило до того, что мысли Коли блуждали настолько беспорядочно, что мужчина шептал их сам себе. Тихо, одними губами. В его палате ютились сразу десять тяжелораненых бойцов Советской Армии. Дышать было и правда нечем: стоял тяжёлый гнилостный запах открытых ран, а также — смертельная духота: палату проветривали очень редко и, как правило, по расписанию, в определенные часы.  Да, Коля много думал и о Полине. Как девушке живётся там, в деревушке Белый Колодец?… Что изменилось у неё в жизни? Удалось ли ей вырваться из цепкой и когтистой лапы немецкой оккупации? Или же самой девушки и её младшей сестры давно уж нет на этом Свете? Однако мысли об Орловой-старшей причиняли ему больше душевной боли, нежели какой-то хоть малой радости и подъёма душевных и жизненных сил. Разумеется, Николай до сих пор не мог забыть тот, болезненный лично для него отказ, который Полина «подарила» ему аккурат после Выпускного вечера. Это же болезненным образом сказалось на его Самооценке и Самоуважении, цельного восприятия себя как Мужчины. Нет, Николай не мог, да и не имел права простить Орлову-старшую после такого шага. Простить её и вновь думать о ней — значит перестать совсем уважать самого себя. В конце концов и в конечном счёте, Воропаев решил раз и навсегда забыть ту, что когда-то таким бессовестным образом отвергла его, наплевав на искренние любовные чувства с его стороны. Больше Полина не приходила в его мысли, и Коля перестал видеть нечастые сны с участием девушки. Как там говорят: «насильно мил не будешь?» Да, это как раз случай Николая. Ведь не взаимные чувства — настоящая ментальная ловушка именно для того, кто их испытывает. Не объект твоей Страсти страдает, а ты сам. Ты причиняешь себе дикую душевную боль, вновь и вновь тешишь себя напрасными надеждами, что всё ещё, быть может, изменится, что объект твоей Страсти вдруг каким-то образом обратит на тебя внимание через месяц/год/два…  Да не будет этого никогда! Это всё — ловушки, придуманные лишь твоим разумом, чтобы хоть на какое-то время, быть может, даже продолжительное, но отвлечь тебя от душевных терзаний. Своеобразная защита психики, чтобы душевные истязания не разрушили её саму окончательно. Вот так Коля Воропаев и окончательно забыл Полину Орлову — свою самую любимую одноклассницу из родной деревушки Белый колодец. Через некоторое время, Николай всерьёз увлёкся молодой медицинской сестрой Лизой Винник, впрочем, так же, как и она им; в день своей окончательной выписки из госпиталя сделал ей искреннее предложение руки и сердца, а ещё позже — они навсегда поселились в Белом колодце — деревушке, которая на тот момент стояла пустая и заброшенная, однако уже отнюдь без немецких оккупантов. Но и без единого жителя, что являлось довольно-таки странным фактом. Николай и Елизавета вступили в законный брак, а ещё через недели две — Лиза успешно забеременела первенцем. Затем, окончательно ещё не оправившись после первых родов, сразу же вторым. Молодые люди испытывали настоящее счастье, находясь рядом друг с другом. И хотя Советский Союз поработила донельзя страшная Война, Лиза и Николай и вправду души не чаяли друг в друге и в своей крепкой, новой семье.                            ***         4 июля, 1942, леса Орловщины. В тот самый момент, когда Григорий Смирнов увидел перед собой двух родных сестёр, крепко державшихся за руки, юноша чуть ли не потерял дар речи. — Полинка!… Татка! Дорогие мои! Родные! Как же вы здесь оказались?.. — Мы к тебе, Гриша, — радостно произнесла Орлова-старшая и кинулась прямо на шею парню. Они обнялись. Гриша предпринял весьма смелую и, между тем, отчаянную попытку поцеловать Полину прямо в манящие его пухлые вишневые губы, однако девушка с ловкостью акробата в цирке, увернулась. — Ты чего? Я разве делаю что-то не то?… — искренне удивился Советский юноша. — Да… Всё хорошо, — выкрутилась девушка, отчего-то стыдливо пряча от Смирнова шоколадные глаза. — Ой, я наверное пойду, ягоды посмотрю, — «вставила» как бы между прочим Татьяна и проворно убежала, даже не дождавшись ответа двоих молодых людей, хотя никаких ягод в ближайшей округе не было и в помине. — Полина. Пройдём в мою землянку, поговорим? — строго и серьёзно уточнил Смирнов. — Ну да… Пожалуй, — пожала плечами беременная блондинка. Усевшись на полу землянки, на тёплом одеяле, которое Гриша любезно предложил ей, Полина Орлова весьма вопросительным взором уставилась на русского парня. — Полин. С тобой всё хорошо? — с волнением и чутким порывом спросил Гриша. — Да. А что со мной может быть плохо? — Просто ты какая-то… странная немного. Такое ощущение, что совсем немножко, но поправилась. Глаза прячешь. Ты уж прости, однако это чисто моё мужское наблюдение. Всё в порядке?… Полина Орлова бесшумно сглотнула, вновь прервав глазной контакт с Гришей. Ни то, ни другое, абсолютно не ускользнуло от пристального и оттого — беспокойного внимания парня. — Беременная я… — вдруг громко и бесстрашно произнесла красивая блондинка. — Я просто совсем уж не имею желания врать тебе, Гриша, потому что ты — до безумия хороший человек… И друг, на которого всегда можно положиться… и… — Орлова внезапно прервала свой недолгий монолог и, судорожно вдохнув воздух, окончательно замолчала. Внутри Гриши Смирнова в эту самую секунду, казалось, оборвалось абсолютно всё, что можно, относительно Полины Орловой. Парень просто начал судорожно глотать ртом воздух, словно вытащенная на берег рыба. Его глаза расширились от удивления. — Как… Как ты могла?… — только и смог выдавить он. — Гриша. Так бывает, пойми. Всё в нашей жизни бывает, и никто из нас, ровным счётом никто ни от чего не застрахован… — Кто является отцом твоего ребёнка? — гневно поинтересовался Гриша, и на глазах у него показались искренние слёзы. — Ну зачем тебе это знать… — Я должен знать это, Полина. Ведь я очень сильно любил тебя… — Ну не называй простое подростковое увлечение серьёзной влюбленностью, я тебя очень прошу… Что было — то прошло, Гриша. Ведь я никогда не давала тебе согласие ни на что… А ты… Сразу же нафантазировал себе невесть что. Сам же оказался в ловушке своего разума. Ятебя не любила… — Отец ребёнка кто? — повторил свой вопрос Гриша, абсолютно выцветшим бесцветным голосом, будто пребывая в данный момент в состоянии какого-то транса. — Я никогда не открою тебе личность отца ребёнка. Пусть это останется лишь моей тайной. Той тайной, которую я навсегда унесу с собой в могилу. — Как знаешь, — вдруг почему-то грубо бросил Смирнов. — А сейчас тебе пора. Катись давай! И сестру с собой свою забери! — Ты выгоняешь нас из партизанского отряда?.. Но мы ведь только что сюда заявились… Я рисковала своей жизнью и жизнью своего будущего ребёнка, чтобы добраться сюда… — выпалила Орлова-старшая дрожащим голосом, чуть не плача. — Нет, я не выгоняю вас из отряда, поскольку совсем не имею таких полномочий. Защищать Родину — личный выбор каждого, и им нужно только гордиться. Но отныне, Орлова, запомни: я не хочу больше иметь с тобой никаких дел… Да и общение наше мне совсем не нужно. — Как ты решил, так оно и будет, — обречённо вздохнула Полина и покинула землянку. Обида Гриши Смирнова была настолько сильна, что иногда он специально съедал большое количество приготовляемой на костре пищи, ровным счётом для того, чтобы Полине Орловой ничегошеньки не досталось. Однако сама Полина абсолютно не обращала внимания на подобного рода «выкрутасы»: сейчас она думала лишь о своём будущем ребёнке, и как это ни казалось вполне логичным, об его отце… Ганс часто снился Полине, во сне она громко, но нежно выкрикивала его желанное имя, и хорошо, что об этом факте была осведомлена лишь её младшая сестра. Кстати, Тата частенько отдавала всю свою еду старшей сестре. «Лишь бы ребёночек здоровеньким родился», — украдкой шептала она Полине.                               *** Стремительно наступил багряный сентябрь. Точнее, его середина. Тата и Полина уже совсем свыклись с жизнью вместе с партизанами. Свыклись они и с тем, что их партизански отряд уж очень часто менял места своих стоянок, дабы не быть обнаруженным немецкими захватчиками. В холодное, даже промозглое сентябрьское утро, прибежал один из партизан. Нёсся он так, будто на нём штаны горели. — Атас, ребята! Немцы!… Немцы нас обнаружили! Нам крышка! Крышка! — пронзительно прокричал он на весь лес, отчего маленькая стайка птиц разлетелась в разные стороны. И действительно: ни прошло и пяти минут, как послышался рёв множества немецких автомобилей. Ни у кого из партизан не оказалось сейчас заряженного оружия: автоматов существовало всего три, и использовались они и вправду только в критических случаях. Казалось бы, сейчас как раз-таки и наступил такой, однако оружие не было заряжено. Будто кто-то там, сверху, насмехался над несчастными Советскими людьми, которые стояли грудью за свою Родину… Гришу и остальных парней страху же жестоким образом избили и насильно запихнули в автомобили.  Когда немец подошёл практически вплотную к Полине Орловой, Тата, ловко перегородив ему дорогу, мужественно закрыла сестру собой: — НЕ ТРОГАЙ ЕЁ, ИРОД БЕСЧЕЛОВЕЧНЫЙ! ОНА БЕРЕМЕННА! УБЕЙ ЛУЧШЕ МЕНЯ ВМЕСТО НЕЁ! Полина поспешно сообщила незнакомцу о том, что она ждёт ребёнка. Тот почему-то лениво кивнул и отошёл. — Что ты ему сказала? — изумилась Татьяна. — Сказала, что беременна, — буркнула блондинка в сердцах. Через минуты три с половиной появился всё тот же немец. Да не один — а со своим коллегой. Бросив Полине по-немецки, что ей необходимо сесть в автомобиль вместе с сестрой добровольно, иначе «будет применена сила», он велел Полине следовать за ним. Той ничего больше не оставалось, как с обречённым видом кивнуть и, схватив Татьяну за рукав, потянуть её прямо за собой…                                ***  Ганс Кляйн сидел сейчас за своим письменным столом в части Вермахта и читал превосходную художественную книгу на своём родном языке, как вдруг в дверь его кабинета нетерпеливо забарабанили. — Да-да. Входите! — звучно крикнул Кляйн по-немецки. В кабинет к нему просто не вошли, — влетели рядовой сержант и Тоня Новикова. — Товарищ офицер… Ганс раздражённо выдохнул. Ну не минуты покоя! Даже книгу — и то не дают спокойно дочитать. И что же подчинённому нужно на ночь глядя. За окном ведь — темнота, хоть глаз выколи. — Что случилось, Том? — Да там партизанов куча, чёрт бы их побрал… Привезли только что. Среди них — аж две бабы… С партизанами наши ребята уже поговорили… В лесу. Знатно так поговорили, — злобно усмехнулся подчинённый Ганса.  — А вот девушек Советских куда девать? Они вроде сообщили, что тоже партизанки,  однако лично я в этом совсем не уверен.  Может быть, стоит всё-таки поговорить и с ними? Только, одна из них беременная, как я успел стремительно заметить. — Ну так веди их сюда, что же ты сейчас стоишь и попусту теряешь время? А мы поговорим с ними, Антонина нам поможет, — твёрдым тоном произнёс немецкий офицер.  Антонина Новикова кивнула, полностью соглашаясь со своим начальником. Спустя долгих минут семь привели несчастных пленниц, и Ганс, по обыкновению, в крайне ленивой манере, поднял свои красивые глаза. Они расширились у него непроизвольно. Сами. На пороге, в  немецкой части Вермахта, сейчас стояли Тата и… Полина. Да, те самые. Обе — немного всклоченные: волосы растрёпанны и донельзя перепуганные. Взгляд немца оторвался от бездонных карих глаз Полины, переметнулся чуть ниже и попал прямиком на уже достаточно большой животик его любимой женщины, и Ганс всё понял. Мгновенно понял всё…  Абсолютно. Понял, что это — только его ребёнок. Его кровь, его продолжение… Самого его и горячо любимой им женщины. Немец и русская сейчас так и стояли: совершенно не отрывая взоров друг от друга и смотря  шокированно друг другу в глаза. Они никого не замечали вокруг. Совсем. Да и время для них в эти самые мгновенья словно остановилось… Ганс Кляйн в полной мере пришёл в себя первым: он широкими шагами подошел к своей любимой русской прямо вплотную, взял её крошечные ладошки в свои — крепкие мужские и прямо на глазах у всех своих подчинённых, не стесняясь ни одного из них; на глазах даже Тоньки Новиковой, которая сейчас стояла, широко раскрыв рот от удивления и чистейшего шока; на глазах сильно избитого Гриши Смирнова, который от эмоционального потрясения, вмиг сделался даже смертельно бледным; не смущаясь и не страшась абсолютно никого, немецкий офицер принялся судорожно, трепетно и горячо покрывать руки Советской девушки нежными поцелуями… Солдаты Вермахта также испытывали огромный шок. Гриша Смирнов в прямом смысле выпучил глаза. Да что там говорить. Всё, до единого, пребывали в шоке. Абсолютно. Все, быть может, кроме Татьяны Орловой, для которой все это — было вполне ожидаемой и привычной картиной. Полина Орлова в течение всего этого времени, когда Ганс трепетно целовал ей руки, лишь обливалась искренними слезами. Они оба не верили в то, что происходило прямо сейчас. Они просто-напросто не осмеливались в это всецело поверить. Ганс Кляйн заключил Полину Орлову в свои любящие объятья и крепко поцеловал в лоб. Обнял свою миниатюрную девочку настолько сильно, насколько ему вообще хватило сил… В свою очередь, Полина крепко прижалась к любимому…  — Родная моя… Свет Души моей… Отныне, я больше не позволю себе потерять тебя… Не позволю себе больше никогда. Тебя и… и его, — с чувством произнёс Ганс по-немецки, кивком головы указал на животик Полины и судорожно выдохнул. Когда у всех мало-помалу, но прошёл первичный шок, Ганс выгнал всех из своего кабинета. Под «раздачу» немецкого офицера попала даже ни в чём не виновная Татьяна Орлова. Однако спустя несколько мгновений проклятая дверь сызнова отворилась. — Товарищ офицер… — настойчиво произнёс всё тот же голос рядового сержанта. — Пошёл вон, — отрывисто и неприязненно бросил молодой немецкий офицер. — Есть, — буркнул подчиненный в ответ и стремительно ушёл. Ганс и Полина остались совершенно наедине. Совсем одни. — Вы голодные с сестрой?.. — поинтересовался Ганс нежным шёпотом. — Ну… Мы бы и вправду не отказались чего-нибудь поесть. Если можно… — Ещё спрашиваешь! Зови сюда сестру. Полина с радостью повиновалась просьбе, и вскоре испуганная Тата показалась в недрах кабинета немецкого офицера. — Я сейчас вернусь, — сообщил Ганс на немецком и подмигнул любимой женщине. — Куда это он?… — спросила Тата с испугом. — Сейчас будем ужинать, — пояснила Полина и заметила, как Тата сразу же успокоилась. Появился Ганс. Накинул на свой письменный стол действительно красивую, алого цвета широкую салфетку и уставил её такими яствами, о которых Тата и Полина вообще не имели ни малейшего представления. Даже тогда, когда было мирное время. Тут было всё: и сыр в вощёной бумаге из невиданной девушками раннее круглой коробочки, и сосиски, и ветчина, и огромная бутылка молока. И ещё много-много всего. Иностранного и абсолютно незнакомого. — Таня, ты вино будешь? — с серьёзным лицом поинтересовался Ганс на немецком языке.  Тата, услышав своё имя, с паникой в очах воззрела на немецкого офицера. — Она не понимает, — поспешно объяснила Полина любимому по-немецки. — Тата, Ганс интересуется, будешь ли ты пить вино? — громко произнесла блондинка по-русски. — А буду! С превеликим удовольствием выпью за вашу встречу и ваше счастье! — глаза Татьяны тотчас же загорелись от переполняющего её восторга.  — Только немножко, Ганс.  Немец, озарив своё красивое лицо широкой улыбкой, радостно кивнул, что означало лишь одно: он всё понял. — Ешьте, — произнёс Ганс Кляйн гостеприимным тоном. — Ешьте и пейте всё, что хотите и в любом количестве. Я — за вином и скоро вновь вернусь сюда,  — сообщил он и, чмокнув любимую русскую в губы, поспешно покинул свой кабинет. Когда сёстры остались совсем вдвоём, глаза Татки в чистейшем удивлении  бегали от одного иностранного продукта к другому. — Я никогда… никогда не видела такой еды… Вообще в своей жизни… — наконец, проговорила она в нескрываемом восхищении. — Да я же тоже, Тата, — с улыбкой ответила Полина. — А это что? — совершенно недоуменно спросила Тата, кивнув в сторону сосисок. — Не знаю, — пожала плечами Полина и вновь улыбнулась. — Наверное, что-то вроде мяса, если судить по внешнему виду. В постель немец нёс Орлову на своих сильных мужских руках… Выпитое им вино в довольно большом количестве, в буквальном смысле, в данный момент кружило парню голову. Однако, не только вино являлось истинной причиной того, что голова немецкого офицера сейчас неистово кружилась: Ганс был поистине «опьянён» истинной Любовью к русской девушке. — Какая ты у меня стала тяжёлая… — ласково, искренне рассмеялся он. — Я просто очень много съела, — блаженно ответила девушка. — Отнюдь не только это, — лукаво подмигнул ей Ганс и трепетно, отрывисто поцеловал Полину в губы. На руках своего возлюбленного блондинка полностью расслабилась и осознала: вот сейчас она — в полнейшей безопасности. Русская всем телом прижалась к своему любимому человеку и обняла его за шею двумя руками, пока они держали путь по длинному тёмному коридору немецкой части. Они всё обнимались, да миловались, до тех самых пор, пока окончательно не расцвело. Ганс то и дело нежно целовал свою горячо любимую Полину в круглый живот, трепетно шептал ей на ухо всякого рода ласковые немецкие слова… Немецкий офицер просто зацеловал девушку. Всю, без остатка. — У тебя будет всё. Абсолютно всё. Даже то, о чём ты даже не имела представления в своей родной деревне и в Советском Союзе. У нашего будущего малыша тоже будет всё. Я непременно увезу тебя в Германию, когда всё закончится, и мы там поженимся. Желанная моя… — Ганс всё целовал и целовал русскую девушку. Трепетно. Страстно… Полина лишь активным образом кивала своему любимому, уютно устроившись в постели у немецкого офицера. — Ты же хочешь нашей свадьбы?.. — на всякий случай уточнил парень. — Я мечтаю об этом, милый мой… — Я и не встретил бы тебя совсем, если не Война эта, будь она неладна. — Я бы тоже тебя никогда не встретила… Чуть погодя, Ганс, совсем вдруг посерьёзнев, грустно произнёс: — Meine Liebe, в ближайшее время, тебе придётся срочным образом уехать отсюда и родить моего ребёнка в безопасном месте. Я должен быть уверен всецело, до конца в том, что МОЯ семья — в полной безопасности. И я не хочу, чтобы мой ребёнок родился под звуки тревоги и разрывающихся снарядов… Пойми, Полина… Я люблю вас, да теперь ВАС, и вы мне — дороже всего на Свете. И так будет до тех пор, пока я не совершу последний вдох… Пока меня не пристрелят как врага и фашиста на вашей земле. Впрочем, всё это я уже когда-то говорил тебе… — Не нужно таких страшных слов, Ганс… Пожалуйста, — взмолилась Орлова, и на глазах у неё заблестели слёзы. — Но нам всё-таки придётся вновь разлучиться. На весьма короткое время. Пока ты не родишь, милая моя… Я отправлю тебя прямиком в дом к своим родителям. На поезде. За документы не волнуйся. Я об этом похлопочу. Полина на самом деле, сейчас вполуха слушала Ганса. По-настоящему вкусная и сытная немецкая еда настолько разморила блондинку, что она неумышленно уснула прямо на груди у своего любимого и поистине желанного мужчины, прямо на середине их счастливого диалога.