История одного города

      — Эй, Кайл, с какой скоростью козодой летает?       — Откуда мне знать. Километров пятьдеся-я-ят… — Кайл пожимает плечами, растерянно смотрит куда-то влево, отдувается, как после тяжелого умственного труда, — два?       Майк отвечает не сразу — сперва ловко хватает что-то со стола, пока мама не смотрит, и уже жуя качает головой.       — Не, сорок. От гризли не уйдёт.       — Это какая у гризли скорость?       — Да кто его знает. Точно больше сорока.       Кайл откладывает кухонный нож в сторону. Смотрит на брата серьезно, даже лоб напрягается — он вконец устал думать о козодоях и недоволен статусом медведя гризли.       — Так ты, значит, про гризли не знаешь, а про какого-то сраного козодоя знаешь?       — Кайл, следи за языком!       — Ну ма!       Майк смеется в кулак, чтобы мать у плиты не услышала, и строго говорит:       — Да, Кайл, следи за языком и режь свой салат. Мне дорожный инспектор рассказал.       Кайл салат не режет — смотрит уже скептически и упирает руки в бока.       Если глядеть со стороны, они очень похожи на совершенно обычную семью: Кайл прилежно помогает стряпать, Майк мается дурью за столом.       Мама, как и подобает хозяйке дома, взяла на себя основное блюдо.       — А он откуда знает? — спрашивает Кайл, намеренный во что бы то ни стало докопаться до истины.       — Спидометром измерил, — с чувством собственного достоинства отвечает Майк. Воплощение надежного, непоколебимого, неисчерпаемого источника знаний.       Кайл хмурится.       — Да ты прикалываешься.       — Я серьезно!       — Ма, это же неправда?       — Ну, Кайл, — мама улыбается, — я немного знаю о козодоях.       — И никто не знает, чем занимаются дорожные инспекторы во время скучного дежурства, — вставляет зашедший на кухню Митч.       — Да, кто знает, на что они способны, — соглашается Майк. На полном серьезе.       Мама начинает тихо посмеиваться.       Мама уже собрала у всех троих костюмы на стирку. Она знает: чтобы ткань не блестела, нужно смочить ее слабым водным раствором нашатырного спирта и прогладить через влажную марлю.       Чтобы стрелки на брюках держались дольше, надо вывернуть их наизнанку и провести куском мыла по внутренней стороне, потом вывернуть на лицо и прогладить, как обычно.       Конечно, ее дети уже большие. Но мама лучше знает.       Кайл с сомнением качает головой. Качает ровно до тех пор, пока сам не начинает смеяться — не выдерживает, и смех пробивается через маску напускной серьезности. Вдруг вспомнив о чем-то, он говорит, с еще не сошедшей с лица улыбкой:       — Митч, помнишь миссис Рэнд? Жена Кетчама, он еще недавно на пятнадцать лет влетел.       — Ага, заходила неделю назад. Хочет, чтоб у Кетчама за решеткой доход не просел.       — Я тоже ее видел на днях. В участке. Их дочь пропала, представляешь?       Митч на секунду вскидывает брови.       — Да ну, — равнодушно отвечает он.       Кайл снова принимается резать салат.       — Ну да. Детектив говорит, что сама сбежала.       — И он может быть прав, — многозначительно вставляет Майк.       Мама оборачивается.       — Нет, она бы не сбежала. Я знала их семью.       — Это ты так думаешь, мам, — хмыкает Майк.       Разговор прерывает телефонный звонок: звук, давно набивший оскомину всем без исключения. Семейный нервный тик.       Майк реагирует первым — морщится, как будто у него внезапно разболелась голова:       — Не бери!       — Да, не бери, — рассеянно вторит ему Кайл.       Митч лезет в карман.       — Я просто посмотрю, кто это, — говорит он, опуская взгляд на экран.              На экране высвечивается подпись: «Майло».       Митч выходит из кухни, не говоря ни слова. Не сводя взгляда с экрана, вслепую.       — Ну началось, — вздыхает мама где-то позади.       — Так кто это? — прикрикивает Майк ему вслед.       Митч проходит через по обыкновению вымытый к воскресенью дом — идет по с детства знакомому маршруту, — и выходит на крыльцо. Стоит принять вызов, как Майло спрашивает:       — Где ты?       Ни здрасьте, ни до свидания.       Митч вздыхает.       — Чего тебе?       Майло не отвечает — молчит ровно столько, сколько занял бы ответ.       — Так где ты? — переспрашивает он.       Теперь очередь Митча молчать, пока Майло невозмутимо ждёт. Митч нехотя отвечает:       — Дома.       — Я заеду за тобой.       — Чего? — Митч повышает голос.       — Заеду через пятнадцать минут.       Митч беспокойно мнется на крыльце, пространно говорит:       — Дай мне полчаса.       — Десять минут.       — Да чтоб тебя.       — Маме привет.       Митч усмехается.       — Иди-ка ты.       Майло кладет трубку.        Вечер стоит пышный и в закате. Яркое солнце почти превратило Мичиган во Флориду. Митч смотрит на дом напротив — тот самый дом, в котором Майк когда-то давно разбил окно, слишком сильно замахнувшись бейсбольным мячом. Зелень вокруг при каждом дуновении ветра вздрагивает и опадает. Все дома на улице кажутся очень величественными: дом за домом стоят в обрамлении деревьев, почти благополучные. Прекрасен и добр Кингстаун в этой части и в это время.        Митч стоит на крыльце еще пару минут, а затем возвращается в лоно отчего дома.       — Я отъеду, — нехотя говорит он, уже зная, что сейчас начнётся.       Все молчат. Мама поворачивается не сразу — выдерживает тактическую паузу, — но когда все-таки оборачивается, то смотрит с таким осуждением, что любой устыдится. Только с собственными детьми это у неё не работает: привыкли.       — А ужин?       — Я не голоден.       — Помощь нужна? — нашелся Майк.       — Сам справлюсь, это не по делу, — с готовой благодарностью отвечает Митч, облегченный тем, что самый драматический момент пройден. — Скорее всего.       — Возвращайся не позже одиннадцати, — вздыхает мама.       — Ну ма! — Митч возмущенно вскидывается.       Майк вписывается за брата горой:       — Ма, Митч уже большой, отстань от него.       — Да, чего ему возвращаться, он вообще не здесь живет, — подхватывает Кайл.       — Поэтому я хочу видеть его хоть раз в неделю, — железно стоит на своем мама.       — Ты меня уже увидела, — Митч подходит к ней. — Ну же, не обижайся.       Мама молчит — держится до конца, — но все-таки неминуемо сдается:       — Ладно, езжай, куда хочешь. Ты уже взрослый.       — Он знает, что делает, — убедительно заверяет Майк.       — Да, знаю, — Митч активно кивает.       Мама вздыхает:       — Надеюсь.       Майк вдруг встает и тоже подходит к плите.       — Мам, это не то, как ты готовишь говяжьи стейки.       — Уймись, Гордон Рамзи, — фыркает Кайл, смотрит на Митча и подмигивает, кивая на выход.       — Я готовлю так всю твою жизнь — не помню, чтоб в детстве ты жаловался, — мама с тихим возмущением отходит от плиты, глядя на Майка.       — Да, а еще в детстве я верил, что детей аист приносит, — кивает тот и критически смотрит в сковороду. — Нет, этому уже ничего не поможет.       — Бо-о-оже мой, — вздыхает мама. Довольная тем, что Майк наконец-то втянулся в процесс.       — Передай оливковое масло и разогрей духовку.       Митч задерживается — наблюдает, как Майк учит маму готовить, чему та парадоксально рада. Кайл снова бросает свой несчастный салат и подтягивается к месту действия. Майк его вовремя замечает:       — А ты пока подави мне чеснок.       — Так у меня салат, — открещивается Кайл.       — Так чего ж ты не с ним?       Митч улыбается и уходит из кухни.       — И козодой от гризли уйдет, гризли не летают, — сообщает он истину вселенского масштаба себе под нос, не ожидая, что его кто-то услышит.       Спустя десять минут он готов — и мама уже ждет на крыльце.       — Никогда не дадут тебя в обиду, — говорит она.       — Не сердись на них.       Мама снисходительно улыбается.       — Я не сержусь. Для матери такие дружные дети — счастье. Скажи честно, у тебя проблемы?       Мама знает: для того, чтобы вывести с одежды кровь, надо насыпать на ткань немного соли и хорошенько потереть пятно щеткой. Потом его нужно застирать в холодной воде.       А чтобы вычистить из-под ногтей запекшуюся кровь, надо взять половину лимона, запустить в нее пальцы и поскрести мякоть. Потом сполоснуть руки теплой водой.       Этому она научилась, еще когда отец ее детей был жив.       — Нет-нет-нет, все нормально, это вообще не по делу, — успокаивает ее Митч. Но честно прибавляет: — Скорее всего.       Мама сурово поджимает губы.       — Ты сам не знаешь, куда уходишь.       — Я знаю достаточно.       Она отворачивается.       — Хорошо. Только будь осторожен.       Такие вещи всегда работают: Митч пристыжается и чувствует, что хоть какую-то долю реального положения дел надо открыть.       — Это… личное, — говорит он, неприкаянно пошатываясь на месте.       — Вот как?       Мама довольна. Она даже улыбается, когда обнимает сына на прощанье.       — Пока, мам, — говорит Митч.       — Возвращайся.       Она всегда говорит это — «возвращайся». Как будто без этого слова ее дети не найдут дорогу домой.       Мама смотрит на машину с тонированными стеклами, когда Митч в нее забирается, и то, что она видит, не дает ей покоя.       Мама еще не знает об этом, но там, в машине за темными стеклами, ее сын уже пропал.