История одного города

      — Ты уж извини, но я тебя не понимаю: твой человек давно был неугоден крипсам. Не трогали его только потому, что он в твоей банде. При этом в случае чего никто за него не впрягся, и все просто ждали, чтоб ситуация разрядилась сама собой, пока твой Джонни плыл по течению и один-единственный, похоже, не подозревал, что он уже покойник. Теперь все разрешилось самым ожидаемым путём — ты забил тревогу и перевернул все вверх дном. Одного не понимаю: какие у тебя претензии?       — Какие претензии? Я думал это, бля, очевидно.       В воздухе тут всегда стоит пыль, гул дороги и дух неподъемного расклада.       Дьюк сплевывает на асфальт.       Митч хлопает глазами.       — Ладно, не будем о ценности того, кого с нами уже нет, — невозмутимо продолжает он, — ты ведешь войну — я это знаю, — и противник сделал свой ход. Теперь дело за тобой. Это очевидно, тут ты прав. Но я слышал, что в тюрьме кто-то из твоих ребят точит зуб на охрану. Разве это не так?       — Твои люди больше не держат нейтралитет, — сквозь зубы говорит Дьюк.       Митч смотрит на него с окаменелым лицом. С недоумением. Как на идиота.       — У меня вообще людей нет, — терпеливо объясняет он, и Дьюка это не радует. — Вы все мои люди, а я для всех свой человек. Они меня слушают, потому что я не выбираю ничью сторону, и тебе бы тоже следовало прислушаться.       Дьюк смотрит устало.       — Ты всегда будешь на их стороне. Для всех нас.       Это была правда: Митчу гораздо больше нравилось работать с представителями законной власти.       — Я на девяносто девять процентов уверен, что это не так. И, если честно, ты — тот самый один процент моей статистики.       — Ты ничего не понимаешь, Митч.       — Я понимаю, как это работает, и ты тоже понимаешь.       — Я знаю, что персонал заведения не выполняет свои прямые обязанности.       — Охране за всем не уследить. Это человеческий фактор. Вам всегда было непросто, потому что вас меньше. Прости за честность, Дьюк, но любые обстоятельства вам не на руку, а им просто повезло.       Дьюк щурится. Смотрит хитро, как лис.       — Не верю я в совпадения, — с неприятной улыбкой говорит он.       — Совпадений тут нет, — неожиданно жестко отрезает Митч. — Это неудача. Ваша неудача.       Дьюк со знающим видом кивает головой. Как будто подыгрывает.       — Так ты пришел уговорить меня не предпринимать никаких мер?       — Я пришел заверить тебя в том, что в вашем конфликте есть две стороны, как и было всегда. С остальным делай, что хочешь.       — Ты за это отвечаешь?       — Отвечаю. И прошу решить все как можно тише.       — Карать невинных никто не хочет.       — Это я и хотел услышать.       — Видишь, я прислушался к тебе.       — Спасибо, — признательно кивает Митч.       — Может, это мне нужно тебя благодарить — я еще новичок, пока не выучил твои правила.       — У меня их нет, Дьюк. И я тебя благодарю.       — Бывай, Митч.       — До скорого.              У старины Дьюка, конечно, на все имеется свое мнение. Стоило Митчу уйти, он недобро усмехается:       — Советник.       Но этого никто не слышит.              Скука, скука сводит людей с ума. В этом городе даже развлечься легально невозможно.       Митч идет к машине мимо старого автобусного ангара, подъезд к которому уже порос сорной травой. С выцветшего плаката на заборе перед лобовым стеклом на него смотрит настоящий мэр с голливудской улыбкой, пока он не глядя опускает руку на коробку передач.       Выезжая на дорогу Митч видит, как кто-то играет с собакой на пустыре. Собака счастлива.       По эту сторону Кингстауна раскинул крылья каталог недвижимости категории «бери, сноси и строй заново». Огромный пригород мелких, хрупких домишек. И в каждой гостиной застрелился сам Кеннеди. Лично.       А где-то в странах третьего мира прямо сейчас непременно напали на американское посольство.       Дикие, непредсказуемые и опасные места.       — Почему он такой упертый и тупой? — спрашивает Митч, стоит только брату принять вызов.       Майк смеется.       — Ну, знаешь, он радикал.       — Упертый и тупой радикал.       — Так и есть.       Митч вздыхает, молчит пару секунд и не без удовольствия сообщает:       — Но к чему-то мы пришли.       — Как ты смог? — Майк звучит искренне удивленно. На грани восхищения.       — Поручился. А почему ты этого не сделал?       — Потому что я не могу.       Митч корчит болезненную мину — жаль, Майк на телефоне этого не видит.       — Я тоже, — признается он. — По крайней мере, мы ничего не знаем. Технически я говорил только правду.       — Я надеюсь, ты смог его убедить, — озабоченно вздыхает Майк.       — Узнаем.       — И у нас проблема.       — А я думал, всего-то четверг.       — Кайл говорит, кого-то приволокли к ним сегодня. Ну, знаешь.       Митч поджимает губы, обрабатывая полученную информацию.       — Ладно, я проверю. Остальное завтра в офисе.       — Время терпит?       — Мое — да.       — Тогда до завтра.       — Ага.       Холодное мичиганское небо нависает над автострадой. Она почти пуста, не считая своей теневой стороны. Двойное дно вовсе не тайное, как в шляпе фокусника — оно ощущается на каждом шагу: двойственность происходящего вокруг легко складывается в однозначные и удручающие факты.       Митч видит, как на стоянке обмениваются спортивной сумкой два парня. На одном бандана и майка — из-под нее видно, что вся его кожа в татуировках, — а на шее блестит тяжелая золотая цепь. Второй донельзя накачан, в бейсболке козырьком назад. У обоих на ногах какие-то ультрамодные кроссовки.       Сумка тяжелая: одному нелегко было ее приподнять, а другой чуть покачнулся, когда взял ее.       Тот, который отдал сумку, сел в машину, и проходящий мимо пацан лет десяти ловко кинул в открытое окно свернутый кулек. Размером как раз с огромную пачку долларовых банкнот.       Они не озираются по сторонам и ведут себя спокойно, но они боятся.       Все боятся. Все одержимы страхом.       Никому и в голову не придет спросить: почему?       Митч не знает, есть ли в этом городе вообще полиция — может, Кайл врет, что на работу ходит. Кому здесь захочется делать хоть что-то хорошее.       Митч звонит Йену.       — У вас сегодня пополнение?       — Пара чуваков с севера, — жуя жвачку отвечает Йен.       — Они пока у вас?       — Да, где еще.       — Хорошо. Держи меня в курсе их передвижений.       — Без проблем.       — Брали с шумом?       — А ты как думаешь?       — Что это, психологический тест?       — Брали Гектор и Алабам. Они любят пошуметь. Выпустить пар. А эти двое сами не прочь размять кости. Здоровенные, как йети.       — Ладно, я понял. Спасибо.       — Обращайся.       Митч положил трубку.       — Черт.       Из сонного царства окраины он въезжает на лицевую сторону города.       Здание под особняк в колониальном стиле — незабвенная и убогая попытка придать официальному управлению монументальность, которая в любом другом месте несомненно смогла бы вызвать подобие уважения. На деле это выглядит неуместно, как единственно уцелевшая хрустальная люстра среди развалин снесенного дома.       Дверь с надписью «Саймон Солхайм» на прилепленной скотчем обшарпанной бумажке заперта.       Из открытого кабинета напротив девушка, услужливо прочитав мысли гостя, подсказывает:       — Он появится с минуты на минуту.       — Прекрасно, — убито вздыхает Митч.       Он не хочет ждать. Вдруг, снова как незамедлительный ответ на немой вопрос, из другого кабинета доносится знакомый гогот.       Митч заглядывает и видит, как два удода играют в обмен мнениями. То есть ржут, обмениваясь сугубо профессиональными терминами. В политике — обычное дело. По-видимому, расположились они в зале для совещаний: на том конце длинного стола, где происходили их упражнения в остроумии, еще лежали какие-то безумно важные документы.       Один из ржущих — маленький, сухопарый и начинающий лысеть человечек. Саймон Солхайм. То, что нужно.       Митч заходит и стучит по столешнице, бесцеремонно привлекая внимание. Кивком намекает на срочную аудиенцию. Солхайм машет руками и пучит глаза — его собеседник молча наблюдает за происходящим.       С тех пор, как Солхайм засел в совете, он стал таким непробиваемым мудозвоном, что для того, чтобы держаться с ним наравне, Митчу тоже приходилось борзеть.       Хотя, кто знает, что стало бы с Матерью Терезой, если бы она выдвинула свою кандидатуру на пост президента от партии республиканцев.       Может, она бы даже стала хорошим человеком.       В общем, Солхайма можно понять.       — Ты хоть знаешь, с кем я сейчас разговаривал? — злобно шипит тот, вылетая из зала со своими бумажками.       Митч невозмутимо пожимает плечами.       — Просвети.       На пару секунд Солхайм замирает с остекленевшим взглядом.       — Ладно, забей, — отмахивается он, так и не придумав своему дружку — образцовому клерку — убедительного и устрашающего титула.       — Слышал, у вас будет шабаш, — говорит Митч, заходя вслед за ним в кабинет.       В маленький уютный кабинетик, ни разу не размером с коробку из-под холодильника.       Солхайм тем временем целиком забирается в стенной шкаф и отвечает уже оттуда — Митч его не видит, только слышит голос вперемешку с шорохом бумаги:       — Да, уходим в отрыв. Ну, ты знаешь: расслабленная атмосфера, коктейли, полицейские в штатском… — мечтательно протянул он.       — Что на повестке?       Из недр шкафа проступает физиономия Солхайма.       — Поверь, было бы там что-то, о чем тебе следовало знать — я бы сразу сказал, — проникновенно сообщает он таким тоном, как будто клянется на библии.       Когда Солхайм окончательно выбирается из своей миниатюрной свалки, то быстро захлопывает дверь шкафа, чтоб его оттуда ничем не придавило. Митч ждет, пока он справится и сядет за стол. Только потом говорит — медленно и упрямо:       — Не сомневаюсь, Солхайм. Но раз уж я здесь — расскажи что-нибудь, чего бы мне знать не следовало.       — Ну и запросы у тебя, — Солхайм вздыхает. Делает скучающее лицо. Начинает загибать пальцы. — Нет, серьезно, ничего интересного: пара слов о кокаине, право граждан на ношение оружия, в этом году по-прежнему больше половины погибших насильственной смертью от огнестрельных ранений — темнокожие мужчины (кстати, пулю себе в лоб чаще пускают белые. Чисто статистически), мы все ненавидим иммигрантов, сионисты в этом году точно подорвут здание мэрии… Аллах Акбар. Долой США. Хоть бы что про летающие тарелки спизданули, а то тоска зеленая.       — У вас так каждый съезд проходит?       — Ага. И в Белом Доме такая же хуйня, можешь не сомневаться.       Митч смотрит на него с подозрением.       — И это все?       — Никаких новых лиц в совете, всех старичков полностью устраивает наша варварская судебная система. Тебя интересует что-то еще? Видишь, я пуст.       Невинных американцев убивает терроризм, невинных американцев убивает контроль за оборотом оружия. Невинные американцы убивают невинных американцев.        Солхайм забрасывает ноги на стол и откидывается в кресле с видом победителя. Митч молча смотрит на него — не понимает, что это за существо, но точно знает, что оно всегда недоговаривает. А потом решает на это с осознанием полной ответственности забить.       Он спрашивает:       — Как дома?       — Тяжело. Жена беременна. То одно, то другое.       — Да, передавай привет Кэрри.       — Как твой Джонни? — незамедлительно нагло, с выпученными в ожидании реакции глазами вдруг спрашивает Солхайм.       Митч ожидаемо возмущается, а Солхайм расплывается в довольной улыбке.       — Ты как вообще узнал? — с укоризной и раздражением спрашивает Митч.       — Залетело на планерку.       — Опять твои птички.       — Что там случилось?       — То, что я и предполагал.       — Да ты ж не синоптик.       — Да, не синоптик. Скорее букмекер.       Солхайм аж пищит от восторга. Митч думает, почему он пошел в политику, а не в журналисты: всю жизнь копается в подноготной города и получает от этого такое удовольствие, которое другим только снится.       — Твою ж мать, — восхищенно выдыхает тот, — и никто не знает, что ты тут не просто разгребаешь последствия.       — И ты тоже не знаешь, — сообщает Митч.       — Я глух и туп, можешь на меня положиться, — с блеском в глазах кивает Солхайм.       Он берет со стола пачку сигарет, не спрашивая достает две, сует в рот, прикуривает и передает одну Митчу.       — Последнее, чего я хочу — это на тебя полагаться, — отвечает Митч, с усмешкой принимая сигарету.       — Что насчет черных?       — Им-то что.       — Этим Майк занимается?       — Угадал.       — Так ты доверяешь ему всю низовую политику, пока сам ошиваешься тут, наверху, — понимающе закивал Солхайм.       — У нас демократия.       — Скажи лучше, коммунизм.       — Делаем, что можем.       — Да, у меня с женой такое же распределение обязанностей по дому. Только, сам понимаешь — я нихуя не делаю.       — Значит, херовый ты муж.       Солхайм улыбается, поглядывая на Митча. Выдерживает драматическую паузу, дает им обоим пару раз затянуться в тишине. Невзначай, как при светской беседе, говорит:       — Я слышал, у тебя что-то с Майло Сантером.       Митч оторопело пропершил горло и отвернулся.       — Что-то с Майло? — переспрашивает он, не глядя в его сторону. — Что ты имеешь в виду?       — Птичка напела, что он у тебя был.       Митч бесцеремонно бросает недокуренную сигарету в чашку на столе Солхайма и скрещивает руки на груди, принимая оборонительную позицию.       — А ты чего такой любопытный?       — Да брось. Вдруг это и меня касается, — Солхайм поднимает чашку и с опаской заглядывает внутрь. Досконально изучив содержимое и решив, что чашку уже не спасти, докидывает в нее свой окурок и ставит на место.       — Он проспорил пятьдесят баксов — занес то, что мне причитается.       — Да ну?       — Да, спорили на твою жопу. Почему дела Майло тебя касаются?       — Я этого не говорил.       — Разве?       — Я сказал — вдруг.       — Чертовы политики.       — Хороши у тебя друзья: бандиты, уголовники. Сутенеры. Чертовы политики.       Митч вздыхает.       — Я поговорю с Ребеккой, так и знай.       — Да ладно, я ж безобиден. И не забудь про гольф в субботу!       — Тогда не говори до субботы со своими птичками.       — Ну, они просто поют, Митч, — Солхайм полез за еще одной сигаретой. — Что я могу поделать.       — Заткни уши.       Митч вернулся из темного пристанища по-настоящему мутных дел. Сел в машину, не заводя мотор и не закрывая дверь. Дышал нежными лиловыми сумерками, насквозь пробитыми гулом воздуха.       Он выехал с парковки — осталось только прогнать вечер за рулём и придавить прошедший день под колёсами.       — Что у нас за дела, Майло? — спрашивает он, глядя на светофор. И улыбается.