Пособие для непослушных: закрывайте окна на ночь

Ран трет пальцами виски, думает. Храп старика в соседней комнате размышлениям не способствует, но выбора особо нет, да и спокойнее так: тарахтит во сне, значит, живой еще. Ран до сих пор пахнет женским парфюмом. Аромат въелся в кожу так, что, кажется, улетучится еще нескоро. Дед, учуяв запах еще вчера вечером, рассвирепел. Для старика Ли Ран уже успел стать демоном, что порочит дамскую честь. В триста с хвостиком уж и не знает, как поразвлечься. Хорошо хоть, про Тхуан не напомнил для красного словца, иначе кумихо точно бы не сдержался. Ран с прошлой ночи как на иголках сидит. Думает, как быть. Вспоминает, что произошло. Он засветло отправился к предателю. Шел долго и медленно: в обличьи безобидной старушки передвигаться было нелегко. Седые волосы в глаза лезли, аромат парфюма, с которым он переборщил, в нос въелся. Невольно подумал, что несладко старику приходится с такой физической формой. Ран не стал подходить близко к хоромам предателя, в кустах остановился: благо, лисий слух позволял. И принялся подслушивать. Первое время приходилось довольствоваться анекдотами от Согёнского, потом — его мерзким кашлем. Удача улыбнулась ему лишь на третий час засады. — Имуги не здесь, — внезапно сказал предатель, и Ран с облегчением вздохнул. Никакие духи не скрыли бы его присутствия от змея. — Когда его ждать? — голос второго был незнаком; вероятно, кто-то из приближенных. — Думаю, совсем скоро. Он отправился на поиски Ли Ёна. Бьюсь об заклад, что он его не найдет. О горном духе давно уже ничего не слышно. — И что потом? — А потом, — предатель хохотнул, — мы обратимся к младшему Ли, чтобы тот вывел нас на своего братца. Хорошо иметь в прислуге лисиц. Ли Ран сжимает кулаки и ежится от мощного всхрапа старика. Успокаивается. Ран понимает, что в безопасности ровно до тех пор, пока предатель не перейдет к запасному плану. А он перейдет. Никто не знает, где Ли Ён. Даже сам Ран. Ран на брата уже почти не злится, все еще любит где-то там, в глубине души. И любит, кажется, все еще сильно. Говорить о нем не хочет, но и смерти ему не желает. Пусть живет себе. Брат, как-никак. Смерти ему не желает, но между братом и стариком после сложных размышлений все же выбирает второго. За два долгих дня приходит к единственно разумному выводу: если потребуется, достанет Ёна из-под земли и приведет к Имуги. И никто не узнает, как тяжело ему дался этот выбор. И будет все хорошо. Довольный Имуги, рядом живой старик, а где-то там, далеко, живая Тхуан. Все живы. Плана лучше не придумать. Ран смотрит на лист бумаги на постели. На листе аккуратным почерком выведено двадцать семь крестиков. Ровно столько дней он не видел северянку. Ран медленно выписывает двадцать восьмой. Старается не думать о том, какими долгими эти двадцать восемь дней оказались. Лис считает, что список закончится примерно крестике на шестьсот девяностом. Думает, что после четырехсотого в голову перестанут закрадываться мысли о ней, а там, глядишь, и сердце екать перестанет от до боли знакомых запахов. Ран наконец-то ложится спать. Проваливается в спасительную темноту уже через пару минут. Лист с крестиками рядом лежит как единственное напоминание о славных временах. На следующий вечер он будет гореть в печке.

***

Когда ноги не слушаются, бежать быстро не получается и нечто страшное отчетливо дышит в спину, важно успеть понять, что это всего лишь страшный сон. Когда впереди нет ничего, кроме беспролазного леса, мысли путаются, а страх укутывает с головой, пора проснуться. Когда паника достигает своего пика, нужно резко открыть глаза или громко закричать. Собственный пронзительный крик режет слух, разносится эхом по воздуху. Крик не прекращается, раздирает горло, заставляет жмуриться. Жгучая боль с неминуемой скоростью по телу распространяется. Ей кажется, что у нее сломаны кости. Тхуан кричит что есть мочи, слезы из глаз без остановки льются. Чужая мертвая хватка тут же ослабевает, и Тхуан грубо толкают, отчего она, обессилев, тут же падает наземь. У Тхуан трясутся руки и ноги. Дрожь пробивает все дело, рыдания изнутри разрывают. У нее голова кружится — кажется, вот-вот сознание потеряет — и к горлу тошнота подступает. У Тхуан руки связаны намертво, веревки в кожу вцепляются. Тхуан вся в крови. Пальцы рук прилипают друг ко другу, на светлом ханбоке пугающие алые пятна, на голых ступнях множество кровоточащих царапин. Тхуан не может соображать. Тхуан не понимает, где она находится. Тхуан понимает лишь, что произошло нечто ужасное. Голос неподалеку доносится словно сквозь толщу воды. Голос знаком, а все остальное непонятно, несвязно. Услышанные слова не имеют никакого смысла, отказываются складываться в предложения. Голос повторяет свой вопрос. — Первое блюдо, которым ты меня накормила. — Я… Что? — Отвечай немедленно! Тхуан ежится от звона в ушах и напрягает свою память. За считанные секунды она выкрикивает ответ так, словно от этого зависит вся ее жизнь: — Гуси! Это были гуси! Печень, сердце и что-то еще… Тхуан смотрит на Рана, и у нее внутри все окончательно ломается. Ран смотрит на нее ошарашенно, с недоверием, деда за спину прячет. Ран бледный весь, на взводе. У Рана на лице кровь, тонкая струйка из нижней губы течет. Взгляд, полный испуга и отвращения, поднимает в груди новую волну рыданий. Мысли о том, что это сделала она, убивают. — Как это произошло? — Ч-что произошло? — Я спрашиваю, как это произошло?! — рычит Ран и кивает куда-то позади нее. Тхуан прослеживает за его взглядом. В горле застревает крик. Ее тошнит. — Знаешь его? Тхуан заторможено качает головой. Смотрит на чужую мужскую голову, всю в гематомах. Туловища поблизости не видно. Смотрит на свои окровавленные руки. Пальцы начинают трястись с новой силой. Пробелы в памяти восстанавливаются с катастрофической скоростью. Пэктудэган. Попытки подбодрить себя. Бесконечные метания от “не больно-то он мне и нужен” и “я сильная” к “что я ему не так сделала?” Слезы, застилающие глаза. Отчаяние. Мысли о том, как жить дальше. Ненависть к себе. Грязная пыльная чешуйка, что лежала под единственным живым кустом. Трясущиеся руки, чужой окровавленный труп и бесконечный лес. Судорожный поиск дома старика. — Как? Тхуан молчит. Качает головой. Понимает, как бредово и несвязно будет звучать ее рассказ, и, самое главное, не к месту. Тхуан не понимает, что с ней творится. Не понимает, как ее поход на гору повлиял на нее. — Я… не знаю, честно. — Все, что было. В подробностях, — требует кумихо. Тхуан молчит пару секунд, собирается с силами и начинает свой рассказ. Скачет с одного на другое, обрывками вспоминает произошедшее. О том, что именно привело ее на гору, она решает умолчать. О том, о чем она там думала, тоже. Тхуан называет сухие факты, спутанный порядок действий, в надежде, что Ран что-то поймет. И Ран понимает. Понимает, кажется, куда больше, чем она. Видит, как выражение лица Рана с каждым ее словом меняется, и замолкает на полуслове. У лиса по лицу видно, что можно не продолжать. — Тебя в детстве не роняли? — спрашивает он неожиданно, и девушка лишь неуверенно качает головой. — А мать твою по животу никто не бил, когда ты в утробе сидела? — Н-нет… — Тогда почему ты такая глупая?! Когда тебе напрочь чувство самосохранения отбило?! Съела чешую? Проверить, действительно ли это чешуя? Страшно представить, сколько ты камней в детстве слопала. Безнадежная дура, — выплюнул Ран и ушел, даже не поворачиваясь на ее всхлипы. Он зашел в дом и хлопнул дверью так, что с верхушек деревьев птицы улетели. На поляне осталась лишь она да дед. Он неуверенно к ней подошел. Достал из-за пазухи платочек, вытер слезы с щек и коснулся лба. Тхуан тут же зашипела от боли и отпрянула, увидев, что белый платок пропитался кровью. — Тебя не бил никто, — торопливо заверил дед. — Это ты сама о дерево бахнулась, ну или бес, который в тебя вселился. Пойдем же в дом, отмоем тебя. Тхуан, не до конца понимая происходящее, лишь кивнула. Аккуратно придерживая северянку под локоть, старик вел ее в ханок. Девчонка едва волочила израненные босые ноги, но развязывать ей руки он не осмелился.

***

— И долго она в амбаре сидеть будет? — Пока не решим, что с ней делать, — бескомпромиссно отрезал Ран. Старик лишь недовольно цокнул. — Сдается мне, по твоей вине все произошло, а ты сейчас на девчонку злишься. — Не я ей в рот чешую совал. — Но нелюдь в ее теле именно к тебе обращался. Старик зол был до ужаса, но еще больше напуган. Рука не поднималась влепить кумихо оплеуху. Судя по взгляду Рана, тот был напуган не меньше. Так и сидели на скамье возле дома, глядя в темный амбар. На звезды смотрели. — Все еще плачет? — спросил старик, даже радуясь, что с возрастом слух совсем подводить стал. — Да. Ран прямо сидел, как на охоте, готовый в любую минуту сорваться. До сих пор напряженно кинжал в руках сжимал. Если бы не лис, то эта нечисть в теле Тхуан убила бы и старика: это Ран в последний момент перед ними встал. Это он весь удар на себя взял. Дед окинул взглядом ссадину на лице кумихо. Положил морщинистую ладонь на плечо девятихвостого. Ран коротко кивнул. Этого было достаточно: за годы вместе стар и млад понимали друг друга без лишних слов. Непривычно низкий и холодный тон Тхуан до сих пор в памяти играл, отчего в дрожь бросало. Быстро же она к тебе пришла. Прибежала, как только труп завидела. Сама меня к тебе привела. У хрупкой девчонки сила появилась немереная, даже лис не сразу смог ее одолеть. У Тхуан в глазах тьма появилась, которую Мантэ еще не доводилось видеть на своем веку. Кто это был? Почему он пришел именно к Рану? Почему он так испугался? За годы вместе стар и млад понимали друг друга без лишних слов. Ран подал голос, не дожидаясь, когда Мантэ озвучит свои вопросы. — Имуги это. Ён ему нужен, не мы. На что угодно пойдет, чтобы до братца моего добраться. Дед ахнул. Из всех чудовищ на этом свете Имуги был один из немногих, в чье существование старик не хотел верить. Уж больно много легенд о нем слагалось, уж слишком много кровавых подробностей было в каждой из них. Мантэ выжидательно посмотрел на лиса. Вопрос “почему именно Ли Ён” витал в воздухе. И впервые за все время их знакомства Ран рассказал, что произошло на горе. Впервые лис говорил о брате без злобы в голосе и безо всяких криков. Порой Ран и вовсе почти что шептал, отчего деду приходилось напрягаться. Мантэ обреченно поцокал после длинного рассказал Рана. Оба посмотрели на небо так, словно луна была единственным, что занимало их мысли. — Что делать будешь? — спросил дед после долгого молчания. — Ёна искать. Предложу перемирие. Как говорится, враг моего врага мой друг, — и усмехнулся устало. — А с этой горемыкой? — и кивнул в сторону амбара. — Мы не знаем, когда змей вновь займет ее разум, но будем к этому готовы. Пока она здесь, и она, и все вокруг в безопасности. Вторая половинка Имуги не чувствует его местонахождение. Пока оба не воссоединятся, оба вполне себе смертны. — Уж не задумал ли ты убить ее по примеру братца? — Нет, конечно! — вспыхнул кумихо. — Я что-нибудь придумаю. — Стой, а откуда ты знаешь про второго Имуги? Ты же сказал, что Ён его убил. Кто его воскресил? В ответ Ран лишь неопределенно пожал плечами. Они помолчали. Дед сочувствующе взглянул на Рана. Не каждому девятихвостому приходится брать на себя бремя в виде древнего монстра. Старик невольно вспомнил этого юнца, когда они впервые встретились после того, как горный дух покинул свои владения. Молодой, незрелый и до ужаса обозлившийся на весь мир. Сейчас рядом с ним, казалось, сидел абсолютно другой Ран. Ран, способный думать — старик и предположить не мог, что этот остолоп такое умеет. Ран, готовый на все, чтобы спасти близких. Дед даже похвалить его решил, но лис его вдруг взволнованно перебил: — Ее же мать дома наверняка ждет! Что делать? Старик впервые слышал такое отчаяние в голосе лиса. Мантэ помолчал. Почесал затылок. И сказал то, о чем думал с тех пор, как увидел Тхуан с нечеловеческим взглядом. То, что до последнего не хотел предлагать. — Свататься. Взгляд лисий, настолько ошарашенный, дед тоже видел впервые.