Пособие для непослушных: закрывайте окна на ночь

У Тхуан на ногах идеально чистая обувь, за пазухой всегда немного еды, что мать передает старику, а в глазах задорный огонек. Тхуан знает, как срезать путь, чтобы прийти быстрее, и что наплести матери, когда в очередной раз задержится. Тхуан теперь еще более бойкая и уверенная, а вместе с тем непривычно тихая и задумчивая. Тхуан теперь семнадцать. За этот год она потеряла парочку килограммов, бегая к старику и обратно, и несколько сантиметров волос — еле упросила мать укоротить шевелюру, что теперь была по лопатки. Теперь Тхуан чаще распускает волосы и использует отцовские тени. Теперь Тхуан несколько раз по дороге к деду заглядывает в свое отражение в ближайших водоемах и лужах, проверяя, все ли в порядке. У нее появился кинжал. Тот самый что она когда-то стащила. Тот самый, о котором лисом была придумана целая легенда. Тхуан уже и не просила, позабыла об этом кинжале давно, а Ран сам дал. Подарил, выходит. — Хоть защититься сможешь нормально. А то пока ты свои стрелы достанешь, тебя сто раз убить успеют. Кинжал теперь не в конце комнаты лежит, напоминая о новой жизни. Кинжал теперь всегда рядом, кожей ощущается, под ханбоком находится, завернутый в тряпку. Кинжал уверенность придает и каждый раз улыбку на лице вызывает, стоит о нем вспомнить. А еще теперь Тхуан без посторонней помощи может написать свое имя. — Нормально вышло? — Кривовато, но со временем научишься. И прекрати трогать лицо грязными руками! — Ран берет со стола уже порядком запачканную тряпочку и стирает чернила с ее щеки. Такими темпами она научилась писать еще несколько слов: теперь ее трудами на бумаге появлялось имя Рана, Мантэ и матери, а еще некоторые местоимения. Все еще криво и неаккуратно, но главное, что самостоятельно. Тхуан многого не надо: что еще нужно знать, кроме имен самых важных? Такой лист и деду показать можно, и матери, чтобы похвастаться. Тхуан уже обрадовалась своим безграничным познаниям, когда Ран склонился над столом и аккуратным почерком вывел на отдельном листе предложение. Из всего набора слов понятным было лишь “ты”. — “Ты?” Что “ты”-то? Оскорбляешь меня? — Вот научишься читать и сама поймешь. — Я ведь обижусь, когда прочту. — Не думаю. Так и не сказал, что накалякал. Так и убрала Тхуан лист с непонятным посланием к себе. Про себя уже решила, что когда сможет прочесть, обязательно даст ему хороший подзатыльник: он точно заслужил, наверняка ничего хорошего о ней не написал. Но листок все равно в самое надежное место положила — под подушку. Каждую ночь теперь проверяла, на месте ли. На улице стояли последние дни уходящего лета. Близился сбор урожая. Тхуан вместе с матерью много времени проводила в полях и работала. Спины не разгибала, руками вовсю работала, думала. Мысли сами разлетались в разные стороны, а в одну кучу их собрать не выходило. Тхуан стирает, готовит, приносит еду противной бабушке Чхве из ханока напротив, и снова все по кругу. Делает домашние дела по привычке, не вдумывается, не замечает, что лапша давно переварилась, из котелка выкипела вся вода, а с одежды отмылись не все пятна. Тхуан делает, делает, делает. Делает ради того, чтобы делать. Разговаривает о мелочах с матерью, передает сухие приветы от старика, моет посуду и ложится спать. А на следующий день все повторяется: пробуждение, готовка, поле, пустые разговоры и попытки нащупать под подушкой лист с загадочной надписью перед сном. Прошло не так много времени с рассвета, а на безграничном поле уже шум и гам стоит. Народ перед тяжелым днем разговаривает об урожае да погоде, обреченно качает головой, глядя на серые тучи. Работать в полях в дождь хочется не особо, но и выбора нет. Тхуан же туч не замечает, сразу приступив к работе. Тхуан ничего не замечает — снова много думает, снова в себя уходит — даже не сразу понимает, что оклик позади предназначается ей. — Совсем меня не слышишь! Голос звонкий, нежный. В голосе нотки обиды вперемешку с какой-то детской радостью. Голос отдаленно знакомый, когда-то часто звучавший в ее жизни. Со Ён теперь доверия особо не внушает. Дружба детства остается в детстве, а Со Ён теперь взрослая; взрослая и наверняка скучная. Со Ён сияет от радости, как речка на солнце блестит: то ли оттого, что Тхуан рада видеть, то ли от счастливого брака с Дун Хёном, Ли не знает наверняка — слишком давно не общались. Виделись иногда в деревне, пересекались в дверях бабушки Чхве, но лишь кивали с улыбкой друг другу в знак приветствия. Со Ён теперь была занятая жена, ей давно было не до старых друзей. С браком, должно быть, прибавилось забот. — Как ты? — спросила вдруг Со Ён, неловко улыбнувшись. — В порядке. А ты как, счастливая невеста? — спросила Тхуан из вежливости в надежде, что все ограничится парой слов. — Ой, столько всего накопилось, так сразу и не расскажешь! Приходи вечером, обо всем поболтаем! Дун Хён лишь через пару дней из города вернется с заработков, и мы можем… — Извини, не могу сегодня. — Отказы не принимаются, — и Со Ён в шутку сердито нахмурилась. Когда работа в поле и дела по дому оказываются позади, привычный поворот в лес в сердце ничего, кроме печали, не вызывает. Тхуан смотрит с сожалением на густые кроны деревьев, вглядывается в сумеречный перелесок и, тяжело вздохнув, поворачивает в сторону дома Со Ён, что на другом конце деревни находится. Тхуан жалеет о неожиданной встрече в поле и уже стучит в дверь, когда в голову приходит мысль притвориться больной. Крепкие объятия подруги детства подсказывают, что притворяться больной слишком поздно. — Тише ты, задушишь! Или с Дун Хёном на пару деретесь вечерами, тренируетесь? — Да ну тебя! Со Ён поит Тхуан чаем. Выкладывает из своих закромов все самое вкусное, несколько раз указывает на какое-то новое блюдо и требует, чтобы Ли обязательно его попробовала. Со Ён улыбается лучезарно, когда Тхуан хвалит ужин, и подпирает подбородок обеими руками, пристально глядя на подругу. — Ты изменилась. — Я? Ни капельки. — Нет-нет, изменилась, и не спорь! Со Ён тоже изменилась, но говорить это Тхуан не решилась — ком в горле встал. Сказать это значило признать, что детство осталось позади. Тхуан давно это признала, но все еще грустила время от времени под причитания Рана о том, как же любят людишки в прошлом жить. Но Со Ён действительно изменилась. К привычному звонкому смеху прибавились новые нотки, наверное, взрослости, а излишняя аккуратность распространилась по всему ханоку, не оставляя на полочках ничего лишнего. Такая же нежная и юморная, но все равно уже другая. Более ответственная и счастливая. Замужем. — И каково это, собственную семью создать? — вопрос сорвался с языка прежде чем Тхуан успела хорошенько его обдумать. Тхуан знала, что ответит подруга, и ответ слышать не особо-то и хотела. А Со Ён, кажется, только этого вопроса и ждала. — Это невероятно, — радостно улыбнулась она. — Дун Хён замечательный! Он мне цветы летом дарит, а из города всякие милые подарки привозит. Мы гулять вместе вечерами ходим, блюда разные готовим, хотя что там говорить, готовлю по большей мере я, Хёна лучше к кухне не подпускать… У Со Ён глаза от счастья горели и от любви. Со Ён Дун Хёна до безумия любила, и он ее, разумеется, тоже. Эти двое для Тхуан были эталоном счастливых отношений, крепким союзом, о котором можно было только мечтать. Бельмом на глазу. Тхуан улыбалась подруге, в глубине души желала их молодой семье всего самого хорошего, а еще глубже чуточку, самую малость, завидовала. Ли засмеялась, дослушав забавную историю с прошлого дня рождения Дун Хёна, и в окно посмотрела. Темнело на улице. Домой хотелось. Так и ушла, чай не допив. Передала перед уходом привет Дун Хёну, обняла Со Ён, что позвала ее в гости на следующей неделе, когда Хён тоже будет, и домой побежала, горькую обиду глотая. Передала матери привет от Со Ён, сказала, как здорово провела вечер, и к себе в комнату ушла. Нащупала под подушкой лист бумаги, всмотрелась в слова, которые все еще были непонятными, да спать легла, свернувшись калачиком. Зажмурилась хорошенько, головой встряхнула, всхлипнула случайно. Перед сном подумала, что на утро лучше станет. Однако лучше почему-то не стало. Тхуан в свои семнадцать многое умела — от готовки с уборкой до охоты и даже немного правописания — а все равно не замужем была. Тхуан ничем не хуже Со Ён была, а все равно одна оставалась. Тхуан вспоминала все свои неудачные знакомства с потенциальными женихами, колкие слова матери сгоряча, и глаза закатывала, когда в поле зрения пелена появлялась. С такими безрадостными мыслями и пришла на опушку. Таким угрюмым взглядом и окатила деда с лисом, что спорили о чем-то так яростно, что не сразу ее заметили. — А чего вчера не приходила? Я нэнмен вкусный сварил, хотел угостить, пока горяченький, — сказал ворчливо старик, отвлекшись от спора с девятихвостым. Судя по взгляду Рана, нэнмен был не такой уж и вкусный, но в тот момент Тхуан было далеко не до лапши. Дед еще по поводу чего-то ворчал, но Тхуан уже не слушала, съедаемая собственными мыслями, что не один день уже мучили. В какой-то момент стало совсем невыносимо, и она сказала вдруг: — А давай поженимся? И старческое ворчание тут же прекратилось. Все вдруг затихло: ветер, шелест листвы, пение птиц. Весь лес. Все в этом мире. От этой звенящей тишины у Тхуан в ушах эхом раздавались собственные слова. А прямо перед ней — пара темных хитрых глаз, что смотрели на нее ошарашенно. Не дождавшись ответа, Тхуан прояснила: — Ну, не по-настоящему. Чтобы мама перестала меня считать ущербной и несостоявшейся и… — А мне жениться зачем? Меня никто ущербным не считает. — Кто сказал… — пробубнил Мантэ. — Ну смотри, у нас даже фамилии одинаковые, так что никто ничего не заподозрит. Делов-то… — Сама же говорила, что замуж надо выходить за того, кого любишь. — Я готова сделать исключение. С тобой мы хотя бы хорошо знакомы. Ран взглянул на нее пристально, поджал губы и посмотрел вдруг куда-то вдаль. — С удовольствием бы послушал, как ты к этому пришла, но мне идти надо. Через пару дней вернусь и договоришь. Только сейчас Тхуан заметила сумку позади кумихо. Ран в путь собирался, и Тхуан явно не вовремя пришла с такими разговорами. Она понимающе кивнула. Ран ободряюще улыбнулся Тхуан, деду на прощание кивнул, на что тот лишь угрюмо отвернулся, и пошел куда-то. Куда именно, девушка уточнять не стала. Так и стояла на опушке, смотря вслед Рану, пока тот не исчез в чаще. Дед, как всегда жесткий и суровый, позади стоит. Тхуан чувствует на себе его прожигающий взгляд, чувствует полное осуждения молчание. Сейчас она повернется к нему, а у него опять злые глазки и улыбка в обратную сторону. Сейчас повернется, а он как даст ей палкой за такие глупые идеи! Поворачиваться к старику она боится. Тхуан не ожидает в вечно злых глазках увидеть сожаление. — Эх ты, горемыка, — он покачал головой и после недолгой паузы продолжил. — Нашла в кого влюбиться. — Что? Кто? Я? В него? Нет! — Вот же бестолковая… У вас столько видных юношей ходят по деревне — загляденье, любо-дорого смотреть. И чего ты только нашла в нем? — Я ни в ком ничего… — Тхуан вдруг затихла и палец ко рту прижала, чтобы дед тоже замолчал. — Да ушел он уже, ушел. — У него слух хороший! Вот вы со своими вопросами. Он точно что-то заметил и понял неправильно и теперь считает меня… — на продолжение дыхания не хватило. Тхуан лицо ладонями закрыла от позора и зажмурилась хорошенько. Славно было бы, если бы все это оказалось постыдным сном. Но дед реальный был, и ответы его тоже. И ветер, поднявшийся внезапно. — Этот деревянный? Заметил? Я тебя умоляю, — старик махнул рукой. — Он дальше своего носа ничего не видит. Тхуан правде в глаза смотрела, стараясь не опускать взгляд. Тхуан слова матери вспоминала, которые до сих пор ранили. Тхуан понимала, что именно с ней не так. Понимала, что не вела себя так кротко, как должны себя вести хорошие девушки, а потому и путем шла тернистым. Сама себе его прорубала. Тхуан тоже хотела быть женой, женой любимой, как Со Ён любима Дун Хёном. И в списке табу для будущего жениха далеко не только усы были. Для Тхуан неподходящими претендентами на женитьбу были все, кроме одного. Тхуан сама не своя уже несколько месяцев. Ее то в дрожь, то в холод бросает, мысли странные одолевают и ладони потеют то и дело, когда она в гости к старику идет. Сердце порой отдельной жизнью жить начинает, колотится бешено, норовит из груди вырваться. Быть целованной и нелюбимой — обидно. Ночами не спать, вспоминая тот поступок Рана, которому он даже значения не придал — больно. Каждый раз одним и тем же путем на опушку идти — волнительно. Тхуан этот лис до одури нравится, и от внезапного осознания неожиданно хочется заплакать. — Не связывайся с ним, Тхуан. Послушай старика. Он за свою жизнь столько всего наворотил… — Расскажете? — тут же подхватила девушка. — Еще чего. Но тебе он не пара. Тхуан насупилась и руки на груди скрестила. Посмотрела на деда выжидательно, словно надеясь, что он все же расскажет о похождениях девятихвостого, но тот остался непреклонным. — Я надеюсь, ты ясно меня поняла. После небольшой паузы девушка нехотя кивнула и в дом с Мантэ пошла. На улице ветер еще сильнее поднялся, а дед успокоился, гордый тем, что отговорил бестолковую северянку от роковой ошибки. Старик на то и старик, чтобы пытаться ей мозги на место вправить. А Тхуан на то и Тхуан, чтобы пропускать все мимо ушей и делать по-своему.