Пособие для непослушных: закрывайте окна на ночь

Давно это было, очень давно. Лет триста тому назад, не меньше. Кто-то, может быть, даже помнит истории стариков о том, как когда-то на безжизненном холме, чья вершина норовила вот-вот достать до небес и была видна почти с любого уголка провинции, была жизнь. Кто-то уже забыл об этом с годами, яркие картинки потускнели в памяти, появились новые легенды. Представить, что когда-то давно вместо сухих деревьев и кустов повсюду была сочная зелень, было сложно, но люди верили. Во что многие точно не верили, так это в существование горного духа, что когда-то защищал Пэктудэган. — Никто его не видел, но каждый, кто хоть раз оказывался на этой горе, чувствовал его присутствие, — проскрежетал старик, окунувшись в воспоминания детства, и взглянул на внука. Мальчишка старика слушал, но деду явно не верил. Завидев его скептичный взгляд, дед повернулся к старушке в поисках поддержки. Та подхватила. — Те, кто приходил с благими намерениями, слышали дивное пение птиц и чувствовали приятный летний ветерок. Им это место открывалось во всей красе. Некоторым даже посчастливилось покормить белок с руки. — Да-да, помню, мне знакомый рассказывал, как белок кормил! — сказал вдруг воодушевленный старик. — Но дух был суров и справедлив. Он честно защищал свою обитель. Те, кто приходили на гору, чтобы срубить пару деревьев на дрова, с криком бежали оттуда, а потом, заикаясь, рассказывали… — Чепуха это все, байки, — отмахнулся мальчишка, не дослушав бабушку, и старики лишь сокрушенно вздохнули. — Нам об этом еще наши деды поведали. Они знали, о чем говорят. — Если горный дух был, то где же он сейчас? Почему гора превратилась в кучку пепла? Старики замялись, переглянувшись. На этот вопрос они ответить не могли. В горного духа верили многие, но немногие ходили в его обитель. Именно поэтому никто не знал, что именно произошло на той горе. Никто не знал, когда дух покинул Пэктудэган и почему не спас свой дом от пожара. Сказано было много легенд об этом, страшных и не очень, но ни одна из них не казалась правдивой. О правде говорить было некому. В тот роковой день на горе было двое. Точнее, трое. Два тела, три души. В тот день солнце не светило и птицы не пели. В тот день пасмурно было, тоскливо. Поднялся сильный ветер; он гнул деревья, с треском рвал крепкие ветви, сбивал птиц с курса, срывал цветки со стеблей. Вмиг холодно стало. За пару секунд после летнего зноя, казалось, тут же наступила осень. Когда с небес полились крупные холодные капли, жители близлежащих деревень разошлись по домам, прикрывая голову руками. Никто не смотрел на гору, над вершиной которой тучи сгустились больше всего. Никто и не подумал о том, что с небес капали горькие слезы потери. Впервые за всю историю. Впервые за долгую жизнь горного духа. Она умирала на его руках. Раньше ходила к нему на гору изо дня в день, из года в год. Росла, более живой становилась, опытной, еще более сильной и смелой. Ходила к нему в зной, ходила в лютый холод, ходила в дождь, а один раз даже в снег. Ловила снежинки ртом, с первой попытки попадала в яблоко из лука, уворачивалась ото всех его ударов во время тренировок. Смотрела на него гордо, хотя и снизу вверх, улыбалась лукаво, победно, нежно, радостно. Ходила, бегала, кралась. А теперь лежала на холодной мокрой земле, неспособная даже пошевелиться, и смотрела на свинцовый небосвод. Взгляд ее наконец прояснился, в глазах вновь появилась чистота и наивная человечность, свойственная только ей. Исчезла та тьма и та чернь, которой в узких кругах был известен лишь Имуги. Исчез злобный взгляд исподлобья. Ён рад был видеть А Ым, ту самую, настоящую. Ён непременно был бы еще больше рад, если бы огонек жизни в ее глазах не гас с катастрофической скоростью. — А Ым… Он хотел сказать что-то еще, но язык не слушался. На грудь навалился груз, который казался тяжелым даже старому горному духу. Горло сковало в невидимые тиски внутренних рыданий. Она крепко держалась за лезвие меча, что проткнуло ее насквозь, и дышала через раз, и каждый вымученный вдох ее был пропитан болью. Она смотрела на небо, а потом вдруг взглянула на духа с таким сожалением, что Ён тут же захотел вытащить меч, чтобы не мучилась больше, чтобы ей стало хоть чуточку легче. Ён не вытаскивал меч. Ён считал секунды. Вслушивался в ее дыхание, в глухой и медленный стук ее сердца, смотрел на вздымающуюся грудь. Смотрел на все это в последний раз. Глазами ее съедал, не отрываясь, не моргая, смотрел. Ён всеми силами пытался запомнить ее живой. Он вздрогнул. Сквозь гул ветра внезапно послышался слабый булькающий кашель. За доли секунды он усадил ее поудобнее, едва заметно коснулся содрогающейся спины. Кашель не прекращался. Превозмогая боль от лезвия меча, А Ым кашляла без остановки, отчего пятно крови на когда-то белом ханбоке увеличивалось, расползалось в разные стороны. Долгий лающий кашель продолжался до тех пор, пока на ладони девушки не оказалась окровавленная синяя чешуйка. А Ым посмотрела на чешуйку с презрением и из последних сил отбросила ее подальше. Дыхание ее в ту же секунду замедлилось. Когда она накрыла руку духа своей, дождь разошелся. Крупные капли стекали по волосам, мочили ткань ханбока, смешивались с кровью, что, казалось, впиталась в горную почву. Когда она одними лишь губами беззвучно произнесла три слова, раздался гром. Когда рука ее соскользнула с руки Ёна, когда она закрыла глаза, в ближайшее дерево ударила молния. Больше А Ым глаза никогда не открывала. Больше Ли Ён никогда не появлялся на горе. Спустя долгие годы после смерти А Ым, спустя долгие годы после пожара, что сжег Пэктудэган дотла, на горе появились отголоски жизни. Через сгоревшую почву каким-то неведомым образом стала прорастать невысокая свежая трава. Так и осталось там иссохшее дерево с трещиной от молнии. Так и осталась там, в земле, синяя чешуйка, а рядом с ней вырос куст с маленькими черными листьями. Так и росла там каждый год хилая трава. Но птицы там больше не пели, и белки в тех местах больше никогда не водились. Но ни траву, ни куст с черной листвой никто никогда не видел. На Пэктудэган больше никто не ходил. Давно это было, очень давно. Лет триста тому назад, не меньше. А что именно было, никто и не знает.

***

Сумка не то чтобы тяжелая, а все равно тяготит, особенно в знойный сентябрьский день. Осень еще не до конца вступила в свои права, а лето старалось брать от этой жизни все, светя солнцем прямо в глаза и заставляя стирать пот со лба то и дело. Сумка нетяжелая, а все равно хочется выбросить ее куда подальше, вплотную к спине прилегающую, заставляющую еще больше мучиться от жары. В такую погоду дома бы сидеть, а не держать долгий путь в очаг лицемеров. В сумке одежда: недавно купленный на рынке ханбок и рубаха на всякий случай. Ран точно знает, что в очередной раз в чужой крови испачкается, вот и взял свое, чтобы от предателя ничего не брать — все, что Согенский в руках подержит, тут же становится грязным, противным. А еще в сумке непонятная тряхомудия: травы какие-то, глубокая кружка и кинжал. Что предатель наказал принести, то кумихо и взял, хотя и не понял, зачем. Убить кого-то и лисьими клыками можно — не больно-то этот кинжал и нужен — кружек, как и трав, и у предателя в поместье полно. Ран злится, понимая, что предатель это специально приказал: напомнить, что тот все еще ему должен и перечить не посмеет. Ран злится, а перечить действительно не смеет. Вот и идет с набитой сумкой к предателю. Шаг старается замедлить насколько это возможно, чтобы хоть как-то отложить встречу с этим жалким нечеловеком. Ран себя глупым не считает и к предчувствиям прислушивается. Ран чувствует, что грядет что-то серьезное, поэтому весь месяц как на иголках сидит. Ночами спит плохо, ест мало, отчего Мантэ ругается на чем свет стоит. Ран часто в себя уходит, и дед еще сильнее злится, когда ему по сто раз одно и то же повторять приходится. Ворчания старика лишь еще хуже делают, нервируют безумно. — Почему именно сегодня? Что же ты задумал, предатель? Небо над головой ясное, солнечное, и ночь выдастся не менее ясной. Будет много звезд и луна, не спрятанная за облаками. Грядет полнолуние. В такие ночи много чего наворотить можно, Ран знает. Вряд ли предатель парочку тысячелетий себе добавить хочет каким-нибудь ритуалом — у него физалис есть — он точно планирует нечто более масштабное. Оттого Ран и замедляет шаг. Оттого и думает, как бы обмануть его. Но лисий долг не обманешь и не нарушишь, остается лишь отвлечься от безрадостных мыслей и подумать о чем-то менее проблемном. Ран хохотнул внезапно, подумав о Тхуан. Каждый раз, когда он был уверен, что сильнее его не удивить, девчонка ему новые потрясения подкидывала. В тонусе держала, показывала, что люди и не такое могут. Тхуан и без магии способна в ступор вогнать. Она и парой слов может ошарашить, с ног сбить посильнее, чем требования предателя. Ему предложения — такие — никто и никогда не делал, да и он не собирался связывать себя оковами брака: долголетнего долга одному жалкому человечишке вполне достаточно. Свобода для Рана превыше всего, и неожиданная идея девчонки хорошей ему не казалась. Но порой, очень редко, Ран все же думал, что он был единственным, кто смог бы вытерпеть эту занозу и, может быть, даже малость ее осчастливить, вопреки хитрому лисьему характеру. Между даром и наказанием это больше походило на второе. — Да что же я, мазохист, что ли? Прежде чем жениться на Тхуан, с ее матери нужно было потребовать приличное приданое, чтобы оно точно того стоило. Однако мать ее точно не была настолько богата, чтобы покрыть весь ущерб, что причинит во время брака Ли-младшая. Ли-младшей ее повадился звать старик, когда сильно злился. Говорил, что она действительно Ли, такая же упрямая и невыносимая, под стать старшему. А Ран в такие моменты защищал ее невольно. — Упрямая? Старик, себя давно видел? Она ангел по сравнению с тобой. — Ангел, как же… — Да и есть повкуснее тебя готовит. — Вот иди и ешь ее стряпню! — И ем. Ты, кстати, тоже. Часто на кухне хлопочешь, когда она приходит? Старик в такие моменты лишь злобно топал ногой и уходил. Он всегда так делал, когда ему ответить нечего было. Тхуан не такой уж и упрямой была, а дед со своими допотопными взглядами этого не понимал. Мантэ давно все проблемы, связанные с непослушными, решал мешком, а эту не засунешь уже: в семнадцать лет поздновато. Вот дед и злился. И на Ли-старшего, что в свое время не позволил ему избавить этот мир от бестолковой северянки, и на его “маленькую копию”. А Ран в принципе был бы рад, если бы в этом мире все на Тхуан были похожи. Тхуан такая, какими и должны быть нормальные люди, если не хотят лишиться печенки и умереть мучительной смертью. С ней не скучно и она не вызывает у него никакого отвращения. Тхуан действительно человек — не лжет и не кривит душой — в отличие от тех, что презирают мифических существ и гордятся своей “человеческой” сущностью. — А я ведь чуть не согласился. Ран не сразу осознал, что сказал это вслух, и в момент, когда по лбу ударить себя захотел, рядом послышался женский плач. Кумихо не заметил, как пришел во владения предателя. Обойдя стороной амбар, откуда доносились рыдания, Ран вошел в дом. Не стучался, не здоровался. Вошел уверенно, стараясь не думать о том, что ему предстояло. Кулаки невольно сжал поплотнее, увидев хозяина дома. Предатель тут же встрепенулся. Окинув лиса обезумевшим взглядом, он нервно кивнул. — Все принес? — Да. — Время еще есть. Садись, угощайся, тебе предстоит серьезная работа. — Я не голоден. — А как ты смотришь на печень? — предатель криво улыбнулся. — У тебя парочка ненужных человечков завалялась? — В общем-то да. — Оставь их себе. Вдруг однажды сам надумаешь попробовать сей деликатес. Предатель скривился, но ничего не ответил. — Почему нервный какой? — Я? — предатель рассмеялся не менее нервно, чем выглядел в тот момент. — Просто сегодня очень важный день, волнительный. Но больше всего нервничать надо тебе, ведь делать все будешь ты. — И что же я буду делать? — Да так, пустяки. Всего-то… Предатель вскоре ушел, а Ран физически почувствовал, как стремительно бледнеет. В ушах до сих пор эхом раздавались последние слова предателя. “У тебя все равно нет выбора”. Впервые в жизни кумихо настолько сильно жалел, что не умер тогда, после встречи с Ёном. Ужасное предчувствие сковывало в тиски. Минуты тянулись чертовски медленно, так же медленно перетекая в часы. Один, второй, третий. На улице темнело, женские рыдания не прекращались, а предатель все не заходил. Ран ждал этого полнолуния с надеждой и страхом. Ран хотел уйти отсюда поскорее, но вместе с тем страшился того, что ему предстояло сделать. Неизвестность злила, мучила. Убивала. Ран не знал, к чему приведет этот ритуал. — Ты должен быть сосредоточен, — кумихо вздрогнул, услышав голос предателя поблизости. — Пойдем. В амбаре было грязно и душно. Судя по запаху, когда-то здесь жили лошади. Теперь же, в углу, съежившись и поджав ноги, сидела незнакомая девчонка лет девятнадцати. Опухшее от слез лицо, красные глаза, постоянные всхлипы — от нее страхом и безнадегой за версту разило. Завидев Рана, она съежилась, но все же прошептала беспомощно: — Помогите… И тут же замолчала, увидев предателя позади. Ран без особых трудностей вывел ее из амбара. Сопротивляться у девчонки уже не было сил, ноги подкашивались, руки тряслись, слезы полились с новой силой. Устав смотреть на ее маленькие неуверенные шаги, кумихо взял ее на руки. На улице уже темно, над головой луна сияет. Под ногами ветки хрустят, впереди предатель идет, оборачиваясь изредка, а на ухо девчонка рыдает. Ее не самая лучшая судьба ждет, но Ран в этот момент не о об этом думает. Ран уходит в себя в тот самый момент, когда видит колодец. Он делает все, что ему наказал предатель. Не задает лишних вопросов, не колеблется, не вдумывается, зачем это все. Он заглушает внутренний голос, что вопит о возможно ужасных последствиях ритуала. У Рана цель — выполнить долг и уйти. Это лучше чем не выполнить долг и умереть, оставив Мантэ и Тхуан одних. Ран думает о доме, когда молча перерезает девчонке горло своим кинжалом. Думает о невкусной лапше Мантэ, когда наклоняет ее голову над чашей. Думает о хмурой, но такой смешной Тхуан, когда рисует символы окровавленными пальцами на холодном камне. У него в ушах стоит смех северянки, а не предсмертный хрип девчонки, летящей на дно колодца. У него в руках тарелка с едой Тхуан, а не смесь крови и трав, что пропадает во тьме, там же, где пропала несчастная жертва. У него пальцы липкие от вонючих удобрений Мантэ, а не от чужой крови. Ран скоро будет дома. Уснет под причитания старика, прочтет Тхуан еще тысячу книг, расшифрует ей свое послание, которое она никогда в этой жизни не сможет прочесть сама. Отведет ее на могилу к отцу и покажет самые красивые места в округе. С дедом и Тхуан все будет хорошо. Они будут в безопасности и рядом, а о большем даже и мечтать нельзя. Ран будет вспоминать этот безобидный ритуал и смеяться над собой. Яркая картинка меркнет перед глазами лишь когда он слышит непонятное шипение там, вглуби колодца. Мысли резко возвращаются в реальность, где его руки и ханбок в крови, а некогда рыдающая девчонка мертва. Предатель смотрит вглубь колодца и говорит благоговейно: — Ну вот вы и на свободе, повелитель. Давно не виделись, Имуги. И в этот момент у Рана земля уходит из-под ног.