Пособие для непослушных: закрывайте окна на ночь

— Как там наш с тобой спор поживает? Ты не сорвался еще? — спросил старик, перемешивая куксу. — Не волнуйся, не сорвался. Шесть лет уже без печени. На скудном людском питании из-за тебя сижу. — Ну и замечательно. Авось и вовсе от нее откажешься. — Даже не думай. Я не забыл о твоем обещании. Вот еще девять лет пройдет, и лично мне будешь людские печенки вытаскивать. Старик цокнул недовольно и с тихим кряхтением примостился за стол, напротив Рана. — На вот, куксу лучше поешь, — и пододвинул лису тарелку. Лапша. Обычная, безвкусная, как всегда переваренная. Лапша вперемешку с кусочками перца и огурцов. В бульоне еще и одинокое кунжутное зернышко плавает, напрочь отбивая аппетит. Неужели старик до сих пор надеется, что Ран променяет человеческую печень на эти помои? Конечно, не вся людская еда мерзкая — посиделки с одной невыносимой северянкой это подтвердили — но готовку лапши старику лучше больше не доверять. Пускай лучше рис готовит, он у деда лучше получается. Ран брезгливо ковыряется палочками в тарелке, мысленно себя настраивает на то, чтобы хоть полпорции осилить. Пытается сделать вид, что в тарелке не то, что дед приготовил. Лучше думать о том, что это стряпня Тхуан. Хотя нет, лучше не думать, а то еще разочаруется в ней. Лучше просто немного поесть, не сосредотачиваясь на вкусовых ощущениях и стараясь не сильно разжевывать пищу. Ран смотрит на деда, который за обе щеки блюдо уплетает, смотрит на эту его смешную панамку, что на столе рядом с тарелкой лежит. Ран каждую морщинку у старика на лице видит, каждый волосок на густых седых бровях. К щеке у него небольшой кусочек лапши прилип, а в глазах у деда такая гордость, словно он изобрел новый рецепт. И Ран снова смотрит в свою тарелку. В этот раз блюдо такого отвращения не вызывает. Кумихо все же решает пообедать немного. Ран нескоро в следующий раз невкусную домашнюю еду поест — дня три как минимум. Кумихо предвосхищает все реплики деда на этот счет. “Печень сырую лопать пойдет”, “опять резню в деревне устроит”, “всем людям жизнь подпортит” и далее по списку. Ран понимает, что такие как он доверия не внушают — и не должны — но и они с дедом не неделю вместе прожили, чтобы тот ни капельки своего мнения о нем не поменял. Кумихо на его грядках провел больше часов, чем людей убил, а дед знай напоминал о лисьей сущности. Сам его недоприручил и сам же упрекал то и дело. Противный старик, невыносимый. Но родной. Родной. Не то что предатель. Не то что его чертов особняк за тридевять земель. Не то что образы, которые Ран каждый раз примеряет на себя по дороге домой, чтобы никто не отследил, куда именно он возвращается после грязных дел. Чтобы никто и никогда не узнал о существовании старенького ханока и амбара с лошадью в перелеске. Ран каждый раз смывает с себя всю грязь и кровь, что, кажется, навеки въедаются в кожу. Ран прячет трупы, инсценирует несчастные случаи, подслушивает важные разговоры в образе кисэн или старого чиновника и каждый раз напоминает себе, что это не навсегда. Ран молча сидит, глядя на то, как предатель поедает самгёпсаль, но сам ни к одной тарелке не притрагивается, хотя сундэ действительно выглядит аппетитно. Ран никогда не ест в доме предателя, никогда не пьет ничего, что предлагает ему жалкий человечишка из Согёна. Ран никогда не поддерживает с ним разговор. Ли Ран убить его хочет, но не быстро и безболезненно. Свернуть шею слишком просто. Ран хочет разобрать его по кусочкам. Вырвать из груди его гнилое сердце, вытащить все кишки и печень и ничего из этого ни в коем случае не есть. Скормить его внутренности собакам, очертания старого шрама на лбу кинжалом обвести, а голову на дерево повесить, на память. Ран хочет уничтожить этот чертов физалис, чтобы предатель в ад наконец-то отправился, но мысли о старике и этой бестолковой северянке каждый раз его останавливают. Умрет предатель, умрет и Ран. С того света кумихо едва ли поможет деду с урожаем и походами по деревням. Мертвый, лис не сможет проследить, чтобы Тхуан не влипла в неприятности и не сгинула раньше положенного. Рану три века и парочка хороших людей требуются, чтобы начать думать о последствиях своих импульсивных поступков. Так и продолжает ходить к предателю, все его поручения выполняя. Так и продолжает думать о том, как с оковами долга на этом свете жить. Ран проводит у предателя меньше дня — впервые за все время, что они знакомы. Работы грязной почти что нет, подслушивать ничего не надо. Можно сказать, зря пришел, но что-то все-таки не так. Ран чувствует подвох, чувствует, что вот-вот что-то произойдет, и чутье его не подводит. Во время полуденной трапезы, попросив Лин удалиться, предатель вдруг спросил: — С братом общаешься? — Ты сейчас серьезно? — скептично отозвался кумихо, стараясь не показывать своего раздражения. — Ну да, а что? — Хотел бы пообщаться с теми, кто тебе шрам на лбу оставил? Предатель опешил на секунду и тут же громко рассмеялся, обнажив большие белые зубы. Смех его, низкий, булькающий, мерзкий, раздражал наряду с разговорами о брате. Предатель вдруг посмотрел на Рана, улыбнулся приторно и сказал: — За что ты мне нравишься, Ли Ран, так это за твое замечательное чувство юмора. Ран не стал доказывать предателю, что не шутил: этот скользкий тип и так все прекрасно понимал. Лис за версту от него чувствовал высокомерие, снисходительность и плохо скрываемую злобу. Кумихо знал, что предатель ненавидел его не меньше. Предатель признания хотел, уважения, а Ран ему этого не давал. Тяжело маленькому человеку было слышать в свой адрес колкости от трехсотлетних существ, которые выглядели как двадцатилетние сопляки. — Ты все еще ненавидишь его? Ли Ёна. Вопрос ударяет под дых. Ли Ран не знает, что ответить. Сидит перед предателем, смотрит на него ошарашенным взглядом, даже маска равнодушия с лица на время спадает. Ран, кажется, физически боль в груди ощущает. Перед глазами лицо брата появляется, взгляд бесстрастный, губы, сжатые в тонкую полоску. В ушах его голос, строгий, равнодушный. Чужой абсолютно. На животе огромный шрам, последний подарок. А ведь был родным когда-то. Когда-то Ли Ран любил Ёна больше жизни. А сейчас… — Ненавидишь, значит. Оно и к лучшему. — О чем ты? — Придет время, и узнаешь. А пока что ты свободен. — С места не сдвинусь, пока не объяснишь. — Пока что не могу, прости. Скажу только, что через пару лет грядут перемены. — И причем здесь Ён? — Да так… Не причем, — и мерзко улыбнулся, словно они только что разговаривали о погоде. Допытываться до него было бесполезно, хотя Ран и понимал, что этому жалкому пары ударов достаточно было, чтобы расколоться. Его пока что лучше хотя бы не бить — не портить отношения со своим “бескорыстным спасителем”. Так и ушел Ран ни с чем. Поднялся с пола и вышел из особняка, даже не попрощавшись. Ли думал, что уже ненавидел этого недочеловека всем сердцем, а оказалось, что можно было ненавидеть его еще сильнее. Не было у ненависти грани, которую нельзя было перейти. Он уже смирился со своим унизительным положением, привык к бесконечным поручениям, а разговор о Ёне окончательно вывел из себя. Ран решил: как только долг будет возвращен и это мерзкое невидимое кольцо исчезнет с его пальца, он тут же убьет предателя, ни на секунду не замешкается. Предатель спросил это неспроста. Ён действительно был зачем-то ему нужен, и явно не чтобы вместе чай попить. Возможно, брату грозила опасность, хотя и едва ли бывшему горному духу навредил бы какой-то жалкий лицемерный болван. Однако вопрос предателя не давал покоя. Мучил, заставлял думать о брате. Пару десятков лет назад эта новость Рана никак не взволновала бы. Пару десятков лет назад Ли Ран отчаянно хотел ему отомстить. Сейчас же кумихо не видел в этом никакого смысла. Зачем ему это? Ушел и ушел, скатертью дорога. Подумаешь, как будто Ран прежде с потерями не сталкивался. Уметь терять — нехитрое искусство. Когда-нибудь он и Тхуан потеряет. Рано или поздно это точно произойдет, потому Ран и старается не держаться за нее особо. Потому после визита к предателю и проводит большую часть времени у старика на огороде, борясь с желанием на север сорваться. Любопытно, как у нее дела. Интересно посмотреть, изменилась ли она за то время, что они не виделись. Срок в чуть больше недели не такой уж и большой, но Тхуан меняется со скоростью света, растет. Каждый раз новая какая-то, незнакомая. Ран чувствует себя дряхлым дедом, когда о Тхуан в таком ключе думает. Так и сдерживает себя, чтобы не сказать “помню тебя, когда ты пешком под стол ходила” каждый раз, когда видит во тьме большие глаза и острые черты лица. Когда видит, что из бесформенного колобка девчонка каким-то образом в женщину превращается. Ран впервые наблюдает подобные метаморфозы: никогда такого прежде не видел. Дед поблизости ни на йоту не менялся, окружающие люди — приходящее и уходящее, а чаще всего умирающее, причем не всегда от его рук. Ран слабак и глупец. О последствиях думает, а все равно делает, как ему в голову взбредет. Собирается остаться у старика, а сам уже у нее в комнате сидит. Думает, что пора бы девчонке щелбан зарядить за наглость, а сам лишь нервно сглатывает, когда нежные пальцы его щеки касаются. Понимает, что нужно идти, а сам накрывает ее губы своими. Надо бы прийти к деду с повинной, может, хоть он мозги на место вправит. Тхуан действительно “хорошенькая”, Ли давно это заметил. Милая она, хотя характер тяжелый и язык действительно без костей. Жалко порой, что нельзя ей подзатыльник хороший дать — Мантэ на них обычно не скупился. Но заставить ее замолчать, оказывается, можно, хотя бы на секунду. Зная Тхуан, от нее можно было удар в глаз получить, так что ее реакции он совсем не удивился. Можно сказать, легко отделался. Презрение к себе после произошедшего — вполне ожидаемо, ее речи про чандо тоже не такие уж и внезапные. Рана вообще давно уже ничем не удивишь: слишком много на этом свете повидал. Пережил ужасные слова матери, пережил предательство брата, оказался в невидимом плену Согёнского предателя. Жизнь бьет ключом, иногда под дых, а Ран все равно уже ко всему готов. Однако к тому, что совсем скоро рядом с ханоком старика он лицом к лицу столкнется со своенравной северянкой, Ли готов не был.