Пособие для непослушных: закрывайте окна на ночь

Тхуан тут была, она это чувствует: есть в этих местах что-то смутно знакомое. Голые деревья, высокие сосны и безжизненные кустарники — таких мест в Корее пруд пруди, но Тхуан не проведешь. Хотя она и не помнит точно, когда здесь оказалась впервые, в душе все равно тепло становится. Если она тут действительно была, значит, точно не заблудится. Она ежится от холода, прижимает поближе мешок и озирается по сторонам. Прислушивается, принюхивается, но никакого результата это не дает. Тхуан уже начинает сомневаться, сможет ли она прийти к своей цели, и думает, не зря ли все это затеяла. Оказывается, мало запомнить высокую сосну у проселочной дороги как главный ориентир, но и сдаваться пока рано. Тхуан вздрегивает нос и шагает вперед. Если ей что-то взбредет в голову, она точно этого добьется. Тхуан на месте не сидится, ей некуда энергию выплеснуть. Серая деревенская рутина давит со всех сторон, нового ничего уже не происходит почти месяц. Ран, как и обещал, с последней их встречи в ее доме так и не появляется, но Тхуан все равно на всякий случай открывает окно — вдруг придет. “Вдруг” становится лишь холодно. Холодно и скучно. — Дела у него великие, посмотрите на него… — бывает, начинает она бурчать себе под нос, принимаясь за готовку. Мать в такие моменты косо на нее поглядывает и начинает заговаривать о женихах. — В деревне на востоке столько их! Я тебе одного заприметила. Тхуан на материнские слова лишь молчит. Наверняка ответила бы что-то колкое, если бы знала вообще, что хочет от этой жизни: выйти замуж по любви или ради спокойствия матери. Так и живут. Тихо и слишком размеренно. Встряска в виде похода к деду, о котором она внезапно вспомнила лишь спустя год после их встречи, наверняка хоть как-то скрасит скуку. Тхуан даже стыдно сперва стало, что она умудрилась позабыть о чахлом старике на целый год: как бы не помер он за это время. Тхуан помнила ту самую сосну и милую Хо, которая слопала все яблоки, что только у нее были. Помнила, как они вместе ехали на телеге. Помнила свое обещание прийти в гости. Обещания надо держать — так отец всегда учил. Тхуан бродит по этим лесам, кажется, вечность. Заглядывает иногда в мешок, проверяя, все ли в порядке с продуктами, и дальше в путь отправляется. Время близится к обеду, а ханока на горизонте все еще нет. Не валит дымок, который наверняка был бы заметен на ясном небе, несвойственном концу ноября. Нет вокруг никаких следов от копыт или подошв обуви. Ничего. Тхуан сдаваться не собирается. Решает походить здесь на следующий день, а заодно и одеться потеплее, чтобы не околеть по дороге. Завтра точно найдет, она чувствует. Девочка уже в обратную сторону поворачивается, когда какое-то шевеление видит боковым зрением. Вдали, между стволами деревьев, виднеется маленькая скрюченная фигурка старика с парочкой поленьев в руках. Тхуан победно хмыкает. Смогла таки. Она уже представляет блеск в глазах деда и его довольную улыбку. Как он скажет ей “пришла все-таки” радостным голосом, как предложит ей чаю, как поведет показывать лошадь, с которой точно все в порядке. Разумеется, старик рад будет ее видеть, как иначе? С этими мыслями Тхуан выходит на поляну и стремительно шагает в сторону деда, но вместо радостного возгласа слышится недружелюбное ворчание. — Кто такая? Старик смотрит на нее со злым прищуром: Тхуан стоит слишком далеко, чтобы он смог ее узнать. И она подходит ближе, напротив встает, смотрит на него с ожиданием. Улыбается лучезарно и говорит, гордо вздернув подбородок: — Это я! — Кто “я”-то? — Мы виделись с вами в городе. Вы меня еще на телеге подбросили до развилки. Старик смотрит на нее подозрительно, словно высматривает в ней что-то враждебное. У него уголки губ вновь вниз опускаются, а брови на переносице сведены. При свете каждая морщинка видна, каждый длинный волос, торчащий из бровей. Тхуан не по себе становится от пугающей физиономии деда, а у него вдруг черты лица резко смягчаются. — А, ты та девчонка, что у королевских ворот валялась! Да, помню такую. Тхуан стушевалась, но сдержанно кивнула. В словах деда приятного мало было — мог бы запомнить ее за добродушный поступок в виде помощи с мешками — но он хотя бы ее вспомнил, уже неплохо. — А чего ты ко мне-то пришла? И как ты меня нашла? — Я обещала поблагодарить вас за то, что подбросили, — на второй вопрос она решила не отвечать. — Это вам. Тхуан раскрыла перед стариком мешочек, где лежали овощи и несколько фруктов. Негусто, но довольно щедро для жителя северной деревни, которая не славится хорошими урожаями. Старик это оценил: довольно хмыкнул. — Ну ладно, заходи. Старик остался таким же противным. Топать в доме запретил, шуметь тоже, несколько раз по дороге к ханоку напомнил снять обувь — как будто во всей стране никто, кроме него, перед входом в дом не разувался — и категорично заявил, что она у него надолго не задержится. — Если затемно домой пойдешь, тебя хищники съедят. А я тебя подвозить не собираюсь. Старик оставался таким же противным, чахлым и… одиноким. Ворчал все, ни на секунду не замолкал, словно чтобы хоть какими-то звуками пустой дом наполнить, ходил суетливо от стола к столу, пытаясь найти что-нибудь съестное. Еда была, но по отдельности: готовых блюд у деда не было. В доме запах старости витал и какой-то незримой печали, которая сердце сдавливала. Тхуан страшно было представить, как грустно старику было до ее прихода. Тхуан мельком заглянула в две комнаты, пока дед на кухне грязной посудой гремел. В одной комнате витал резкий аромат мазей — наверняка комната старика — а в другой и вовсе ничем не пахло. Чисто идеально, постель заправлена, ничего лишнего. И старость в этой комнате совсем не ощущается. — А внук ваш где? — спросила она вдруг, обратив взгляд на деда. — Где-где, откуда ж я знаю. Опять ушел не пойми куда, не пойми зачем. Не дай бог людей… Забудь. Нет его, в общем. — И часто он так пропадает? — В последнее время да. Вот буквально пару месяцев назад этот оболтус… И старик начал рассказывать Тхуан про своего “оболтуса”, словно ждал этого всю жизнь. Рассказывал о том, как тот обещал построить ему беседку, но так и не выполнил обещание, и о том, как он помогал деду с огородом, однако ни разу не похвалил роскошные гибискусы, что так красиво цвели летом у ханока. Старика было не остановить, а Тхуан и не собиралась: кивала ему, охала порой и снова кивала. Но и времени даром не теряла. Старику есть было нечего — не сухим же рисом питаться — и девочка решила приготовить ему что-нибудь на скорую руку. Но даже пока она хозяйничала на кухне, внимательно слушала исповедь старика. Она перемешивала салат с кимчхи — на этот раз соуса было точно в пору — когда дед заговорил о его несносном характере. — А может вам женить его? Перестанет баклуши бить, за голову возьмется. Остепенится, — вспомнила Тхуан слово, что впервые услышала от Рана. — Его? Женить? Да ты шутишь! Кто ж его терпеть-то будет? — Неужели он настолько плох? — Я не говорю, что плох, но ни одна женщина с ним не уживется. Сожрет он ее, изверг… — пробубнил он себе под нос, на что Тхуан лишь усмехнулась. Дед-то шутник оказался. — Я уверена, что он все равно вам хоть немного, но помогает, — молчание старика Тхуан приняла за согласие. — Да и в любом случае он много времени с вами проводит, так? Дед промолчал и в этот раз. Внимательно изучил содержимое тарелки, любезно подотвинутой к нему девочкой, поковырялся там, словно высматривая что-то несъедобное, и взял палочками рис. И положил обратно в тарелку. Старик сказал вдруг сдавленно, едва слышно: — Порой мне и этого мало. Растроганная, Тхуан слегка коснулась его мягкой морщинистой руки, и старик тут же встрепенулся. — Ну ладно, довольно этих разговоров, — проворчал он и потер левый глаз. — Будем пробовать твою еду. Себе тоже наложи. Не ела небось со вчерашнего вечера. Тхуан улыбнулась и послушала совета деда. Старик был прав. По поводу блюда он ничего не сказал, а девочка решила и не спрашивать: не дай бог он, как и Ран, растопчет ее кулинарную самооценку. Вместо этого она решила прибрать на кухне, а потом вдруг доску странную увидела. — А что это такое? — Падук. — Па-дук, — проговорила она по слогам, пытаясь понять, слышала ли прежде это слово. — Чего застыла? Не играла, что ли, никогда? Девочка лишь покачала головой. — Ужас какой. Садись, учить тебя буду. Дед научил ее правилам. Запоминать их было сложно. Тхуан путалась то и дело, ошибалась, но к игре ее старик не пустил до тех пор, пока она не запомнила базовые правила. Тогда Тхуан убедилась, что “тяжело в учении, легко в бою”. Тхуан побеждала. Она и интуитивно чувствовала это, и по положению камешков на доске понимала, и по недовольному взгляду старика. Это вселило еще большую уверенность. В какой-то момент играть молча стало неинтересно, и тогда Тхуан начала рассказывать деду о себе. Не в тему, хаотично и безо всяких остановок. Как упала с телеги, когда ей было три, как пару раз ее укусила змея, как она впервые удачно прыгнула с тарзанки — прошлась по годам с самого детства до наших дней. Старик молчал. В отличие от нее, даже не кивал, показывая, что слушает. Старик, казалось, еще суровее стал, а в какой-то момент и вовсе сказал: — Хватит разглагольствовать! Отвлекаешь. И Тхуан затихла ненадолго. А потом опять продолжила, да так, что после второй партии старик за голову схватился. Тхуан чувствовала, что еще немного — и выставит ее за дверь. Поэтому Тхуан решила выйти из ханока сама, с гордо поднятой головой. — А у вас Хо в амбаре стоит, да? — Да… А зачем она тебе? — Как зачем? Она там заскучала и оголодала. — Поверь, нет. Она получше тебя питается, можешь быть спокойна. — А я все равно проверю. И ринулась к амбару, боясь, что дед за ней побежит и подзатыльник даст. А тот лишь прокричал что-то ей вслед и за ней поплелся. Тем лучше — значит, угрозы сейчас дед не представляет. Хо еще сильнее постарела. Сидела на сене, хилая, опечаленная, смотрела куда-то вдаль. Хо, видимо, слух стал подводить, и она не сразу заметила Тхуан, которая появилась в амбаре с одним единственным яблоком, что удалось сберечь для старой лошади. — Плохеет ей, — послышался тихий голос позади. — Зима близится, вот и ослабла, — озвученная причина казалась глупой даже самой Тхуан, но дед ей ничего не ответил. Он лишь смотрел с грустью, как Тхуан кормит Хо единственным яблоком и гладит ее по мягкой шерсти. Хо добрая, ласковая. Таких среди людей найти сложно. У Хо глаза такие большие, что два глубоких озера напоминают, а еще Хо фырчит неожиданно, кидаясь слюной на Тхуан. — Ну поаккуратнее, чего ты! — а Хо вдруг зубы показала, словно улыбнулась, и девочка быстро растаяла. Дед, кажется, посерел еще больше, когда Тхуан поклонилась ему на прощание. Сказать то, что так хотелось сказать, девочка боялась, но все же осмелилась. — Я приду еще, хорошо? Уголки губ вниз опущены, брови нахмурены, глазенки цепкие, суровые. Короткий кивок с выражением лица старика никак не вяжется, но радует безумно. Шагая по собственным следам в обратную сторону и оглядываясь по сторонам, Тхуан никак не могла побороть странное ощущение. Мысль, что она тут была, не покидала вплоть до родной деревни. Как ни пыталась она вспомнить хоть что-то, ничего не выходило, и Тхуан решила разобраться с этим позже. Дома ее ждала мать. Злая и расстроенная.