Пособие для непослушных: закрывайте окна на ночь

Тхуан прожила в самой что ни на есть настоящей сказке. В сказке, где царила любовь, крепкая дружба и непоколебимая вера в хорошее. В сказке, где все вокруг было либо насыщенно-зеленым, либо ярко-желтым или даже розовым — повсюду листва, повсюду природа и безграничные просторы. В сказке, что пахла свежей травой и яблоками. С огромными мечтами, свежим взглядом на мир и верой в собственную силу Тхуан доплыла на своем крепком корабле аж до тринадцати лет, а там в огромную скалу врезалась, которая за доли секунды из ниоткуда выросла, и чуть не утонула. Тхуан до сих пор тонет. Барахтается, слышит голоса извне, но не понимает, что именно они говорят и могут ли они ей помочь. Тхуан каждый день ложится в воде на спину, чтобы подольше продержаться на плаву, а ближе к вечеру вновь тонуть начинает: волны откуда-то появляются, обрушиваются на нее со всей силой, топят ее вовсю. А рядом обломки ее корабля плавают, те, что еще не унесло волнами как можно дальше. Рядом плавает обломок в виде удочки, на счету которой не один десяток пойманной рыбы. При виде нее Тхуан чувствует, что еще быстрее ко дну идет. Она отворачивается, и взгляд натыкается на глиняную коробочку с той самой фиолетовой пылью — тени для век, как объяснила мама. Девочка жмурится, и тени наконец пропадают из ее поля зрения. Из виду пропадает все, кроме помощника капитана этого корабля. Перед глазами до сих пор стоит счастливое лицо отца, а в ушах эхом отдается: “скоро увидимся!” Не увиделись. Тхуан больно. Ей кажется, что ее хорошенько ударили между ребер, а затем еще и топтать начали — слишком жестоко и непонятно за что. Тхуан не выходит на улицу и почти не ест. Мать почти не спит, судя по мешкам под глазами, и еще умудряется в ханоке прибираться и на улице в такую слякотную осень вещи стирать. Матери ничуть не лучше, и Тхуан старается молчать, но не выходит: девочка закатывает перед матерью истерики каждый день. Ее семью хорошенько обдало дыханием смерти около недели назад, когда отец не вернулся домой, как обещал. Такое происходило не впервой, поэтому даже Тхуан не забила тревогу, хотя и расстроилась, как обычно. Так прошел день. Второй. На третий день к ним прискакал на коне солдат. Грязная форма, ссадины на лице и хриплый, сорванный голос. — Вы семья Ли Мин Джуна? — эти неизбежные слова врезались в память. Мать отправила Тхуан к себе в комнату, но девочка, разумеется, нашла способ подслушать. Она подслушивала сидя, оперевшись спиной о стену, но даже сидя в какой-то момент девочке показалось, что у нее земля ушла из-под ног. “Взяли в плен… не допытались, раз наше хранилище так и не нашли… мечами его разрубили… мелкие кусочки… мы собрали все… с почестями похоронили при дворце...” У Тхуан в ушах была какофония звуков: хриплый голос солдата смешивался с истеричным воплем матери и треском древесины — именно в тот момент корабль, который так старательно строила Тхуан вместе с отцом, потерпел крушение. Тхуан вспомнилось его обещание купить новую удочку и себе, чтобы рыбы ловить больше, вспомнился его смех, когда Тхуан умудрилась голыми руками поймать зайца, а потом отпустить его, потому что “слишком тощий”. Она вспомнила, как отец пообещал найти ей самого лучшего мужа, когда она вырастет. Тхуан вспомнился его голос. Голос, который звучал в ее жизни реже всего, но оставался самым любимым несмотря ни на что. Она хотела пойти во дворец, увидеть могилу отца и лично спросить императора, как он мог допустить такую потерю. Она хотела посмотреть в глаза тому, кому так верно служил ее отец и за кого отдал свою жизнь. Тхуан снарядилась в первый же день, стоило знакомому отца уехать: лук с собой взяла, пару стрел и надела свой самый приличный ханбок. Тхуан решила идти ночью, чтобы не столкнуться с матерью и не заплакать при виде ее потухших глаз. Она уже открыла дверь, когда почувствовала теплую руку матери на плече. Она увидела, как тень матери устало покачала головой. Она расплакалась. Тхуан рыдала и кричала, Тхуан не понимала, за что это все случилось именно с ними, почему не стало именно его. Тхуан сказала в сердцах, что тоже в армию пойдет и обязательно отомстит тем, кто убил ее отца. Это была ее первая, но далеко не последняя истерика перед матерью по этому поводу. Пресловутое время не лечило: материно “прошло всего несколько дней” не утешало ничуть, лишь наоборот вгоняло в тоску, ведь даже эти несколько дней тянулись невероятно долго, словно время замедлилось в несколько раз. Солнца за густыми тучами видно не было и, казалось, оно не двигалось совсем; каждый день почти без перерыва лил дождь, каждый день проходил в постели. В редких случаях Тхуан выходила на улицу помочь матери. Каждый раз Тхуан по привычке смотрела в сторону леса, надеясь увидеть до боли знакомый силуэт на горизонте. Каждый раз там было пусто. Тхуан не сильная, Тхуан слабая. Признавать это стыдно до жути — самолюбие страдает, а горькая правда глаза режет — но врать самой себе Тхуан не хочет. Ей тринадцать уже, взрослая совсем, но так и не окрепла, оказывается. Приручить одну лису, успешно убежать от другого и дважды спастись от третьего — показатель не силы, а везения. Наловить много рыбы и поймать пару птиц — так каждый может, да и вообще не женское это дело. Сила — это терпеть из последних сил. Сила — это сдерживать слезы. Сила — это жить. Тхуан жить не хочет: слишком больно и долго. Тхуан не хочет терпеть, не хочет сдерживать слезы и не хочет ждать, пока станет легче. Тхуан не хочет и не может. Тхуан чувствует, что больше не выдержит: волна вновь накрывает с головой. Тхуан живет так почти неделю: плохие мысли сменяются мыслями похуже, слезы сменяются безразличием, воспоминания об отце вытесняют воспоминания о кровожадном помощнике горбатого старика. А потом наоборот. И так по новой. Каждый день. Холодный осенний воздух врывается в комнату, развевая подол ее сорочки, ливень косой не прекращает, начинает заливать пол комнаты. Тхуан стоит у открытого окна, смотрит вдаль. Ночь уже, не видно почти ничего, лишь капли дождевые изредка поблескивают отчего-то. Тхуан шмыгает, трет одну ногу о другую и, окончательно замерзнув, уходит от окна. Наощупь находит постель, ложится, вслушивается в звуки дождя. Слез в глазах уже нет: на сегодня все выплакала. Тхуан все ждет чего-то, хотя давно уже ни на что надеется — несколько дней уже ждет, и все зря. То и дело напоминает себе, что ждать нечего, а каждый вечер все равно окно открывает вопреки промозглому дождю и холодному ветру. Каждый вечер выключает свет. Под одеялом тепло, а мерный стук капель по дереву убаюкивает. У Тхуан мысли туманятся, мозг отключается. Тхуан наконец закрывает глаза. Ее уже темнота вовсю окружает, когда откуда-то издалека насмешливый голос слышится. — В гости ждешь? Она подскакивает на кровати как ужаленная. Наскоро трет глаза, пытается убедиться, что зрение ее не подводит. Тхуан до сих пор не уверена, сон это или явь: правда ли в прошлом ее навестил хитрый лис? Правда ли перед ней сейчас стоит тот же самый? Зрение ее точно не подводит: за окном стоит знакомый силуэт, который за годы ничуть не изменился. Лица гостя все еще не видно, как и годы назад, а в руках у него какой-то мешок. Тхуан невольно натягивает одеяло повыше и сглатывает. — Даже не мечтай, это не тебе. Помощник Мантэ проходит в комнату, оглядывается по сторонам и, ничего интересного не найдя, поворачивается к ней. Ближе подходит, глазом своим ярко-желтым светит, и в комнате вскоре слышится тихий смешок: видимо, испуганная физиономия Тхуан забавляет кумихо. Тхуан собирается с мыслями; понимает, что второго такого шанса у нее не будет, и храбрится мысленно. Она сглатывает еще раз и наконец подает голос. Говорит долгожданному гостю то, что уже несколько дней мечтала ему сказать. — А я маму не слушаюсь, — с вызовом начинает она. — Ругаюсь с ней и совсем ей не помогаю. — Правда? Достойно. На самом деле я от тебя другого и не ждал. И что же мне делать с тобой? Старику пожаловаться? Тхуан лишь неопределенно пожала плечами. — Можете печень мою забрать. Это ведь тоже наказание? Сейчас он точно согласится. Выпустит когти, вспорет ей живот, достанет, что хотел, и уйдет. Тхуан нужно немного потерпеть боль, чтобы никогда ее больше не чувствовать — не зря же Тхуан стала худшей версией себя. Не зря же она стала открывать окно не с содроганием, а с надеждой. А кумихо вдруг прыснул, задрав голову вверх. Смех у него приятный был, не страшный совсем — не хотелось заткнуть уши и спрятаться куда подальше — и довольно тихий. Мать наверняка не слышала ни звука из комнаты дочери. Ошарашенно девочка наблюдала за резкой сменой настроения гостя, а потом у нее дыхание сперло, стоило кумихо за доли секунды оказаться слишком близко. Он только что поодаль стоял! — Так ты на ужин меня позвала? Мило. Жаль, что я после полуночи не ем. За фигурой слежу. — А еще я разбила мамину любимую тарелку! Специально. — Ну и бунтарка, — кумихо ей поаплодировал. — Так и лезешь на рожон. Признавайся, у тебя умер кто-то? — Нет! — машинально ответила девочка, а гость тут же шикнул на нее и приложил палец к губам. — Не ври. Дай угадаю, отца не стало? Тхуан резко отшатнулась, словно от пощечины. Тхуан отвернулась от него. Тхуан пришла к выводу, что слезы еще не закончились. — У тебя отец умер, а ты уже готова и со своей жизнью распрощаться? Хилый нынче люд пошел. — Вы можете его воскресить? — не оборачиваясь, спросила она дрожащим голосом. — Неа, такое не умею. — А время вспять повернуть? — Кумихо не боги, если ты не знала. — До чего же бесполезные вы, кумихо! — с негодованием прошептала девочка. — Куда же нам до вас, “полезные” люди. Тхуан так и хотела дать этому наглецу промеж глаз, чтобы перестал спорить c ней в такой ситуации. Тхуан понять пыталась, что ей дальше делать. Рядом с ней могущественное существо сидело, но оно не могло ничего, кроме как убить ее, и то, кажется, не особо-то этого и хотело. Рядом с Тхуан кумихо сидел. Саркастичный, хитрый и абсолютно чужой. Тхуан все была готова отдать за то, чтобы вместо него рядом отец оказался. — А как жить без него? — Как и все остальные, кто остался без близких. — Злой вы. — А ты слабачка и эгоистка. Только и можешь, что перед матерью ногами топать. Думаешь, тебе одной тяжело? Тхуан молчит. Не любит, когда ее отчитывают, особенно незнакомцы. Боится слово сказать — не дай бог разрыдается прямо при лисе. — Чтобы я больше маму не расстраивала… — Ну почему вы все думаете, что смерть — решение всех проблем? Жить не хотите, а смерти уже вдруг не боитесь. И о последствиях не думаете. А как же ад, неизвестность? Как же перерождение? Сейчас умрешь, а потом возможно и не переродишься вовсе. Хочешь так? Тхуан не знала, что ответить. — И отец твой переродится, если действительно был хорошим человеком. Я достаточно таких случаев повидал. — Правда? — он кивнул. — И мы с ним увидимся? — Это будет зависеть лишь от тебя. Они помолчали. Дождь стих, лишь редкие капли все еще падали на крышу ханока. В сердце надежда поселилась, что когда-нибудь, спустя века, Тхуан все же увидится с отцом, и будут они жить долго и счастливо. Однако на душе тут же вновь стало паршиво: для нее дни-то бесконечными казались, а столетия и подавно. Отец все еще был мертв. Его по кусочкам разрезали — не соберешь никогда. И на охоту с ним больше никогда не сходишь. Пытаясь заглушить отвратительные думы, Тхуан сказала: — Вас давно не было. — Успела соскучиться? — она не видела в темноте, но чувствовала, что он усмехнулся. — Старик решил устроить многолетний рейд по городам и деревням Чосон. Провел тщательную уборку каждой провинции, так сказать. И как только у него еще мешок не лопнул от этих карапузов… Девочка вдруг едва заметно улыбнулась, представив себе эту картину: как дед волочит по земле тяжелый мешок, а рядом ворчит кумихо, жалуется на детский плач, доносящийся оттуда. — Мама сегодня впервые напилась соджу и теперь спит беспробудным сном. — И ты спи. Тхуан волна отчаяния захлестнула, когда гость поднялся и направился к окну. Тхуан чувствовала, что вот-вот одна останется. Одиночество и тоска уже дышали в спину, и она спросила его: — Значит, не убьете все-таки? Кумихо остановился у окна и повернулся к ней. — Предложение твое я учту, но, знаешь, не люблю, когда от меня что-то требуют. Специально назло все наоборот делаю. — И я, — девочка улыбнулась, а лис, усмехнувшись, помахал рукой ей на прощание и ушел. На свое счастье, Тхуан уснула очень быстро, до того, как дыра в груди болеть начала и плакать снова захотелось. А время все еще не лечило. Забылись долгие прогулки с друзьями, забылось их убежище в лесу и лисица, что наверняка до сих пор приходила туда и ждала хоть чего-то съестного. Забылся тот азарт, с которым она бежала наперегонки с Мэн Хо в сторону леса. Тхуан напрочь позабыла о своей любви к дождю, под которым в свое время была готова стоять вечность, завороженно глядя в небо. Месяцы тянулись долго и одновременно проходили незаметно — оставалось лишь осознание, что они прошли, а воспоминания о том, что тогда происходило, представляли собой пустоту. Тхуан чувствовала себя одинокой, изолированной, и лишь мать и Со Ён это одиночество как-то скрашивали. Мать учила ее готовить то, что они прежде готовили нечасто, а еще рассказывала захватывающие истории на ночь и обещала ей подарок сделать в скором времени. Ругаться с матерью Тхуан перестала. Девочка не хотела обижать ее и смысла в своих капризах уже не видела: ее даже лис отказался слопать, когда девочка так в этом нуждалась. Тхуан порой просто хотела замкнуться в себе, закрыться в комнате и не думать больше ни о чем. А Со Ён, кажется, было плевать на все ее хотелки. Подруга почти всегда была рядом. Она частенько приходила к ней в гости, звала на прогулки, рассказывала глупые шутки и камни свои порой показывала, коих стало в разы меньше — Со Ён выросла, и они интересовать ее стали меньше. Вместо этого она с Мэн Хо начала ходить в лес наблюдать за птицами. Пару раз она звала Тхуан вместе с собой, но та вечно отказывалась. Радоваться жизни — предать память об умершем отце. Но куда Тхуан точно пришлось выходить, так это на улицу. В один зимний день ее таки закидали снежками, и девочке пришлось отстаивать свою честь. Снежками кидалась она метко, красное лицо Дун Хёна — тому подтверждение. В тот морозный день она действительно подумала о том, что не одна, а после этого неделю не выходила из дома. Вокруг нее все еще друзья были и любящая мать. А отца больше не было. Нет отца — стало быть, одна. Так Тхуан дожила до конца весны. Резкими скачками, то разгораясь надеждой, то вновь впадая в уныние, она дошла до апреля. Именно тогда в ее голове что-то перемкнуло. — Жив он, мама! Просто прийти не может. — Тхуан, прекрати немедленно! — Ты видела его? Видела его мертвым? Или могилу его? Что, если могилы и нет вовсе? Нет ее, я уверена! — Живо иди к себе в комнату! — Он придет, я точно знаю это. Вот увидишь! Мать разозлилась на нее безумно, и после этого еще некоторое время плакала. А Тхуан жить стало легче, намного легче. Одним весенним вечером она решилась все же сходить в убежище. Первое, что бросилось в глаза — место. Его было катастрофически мало. Сидя там, внизу, Тхуан поняла, что сюда влезет еще максимум один человек. Тхуан выросла. Совсем скоро в этом убежище мало места будет и для нее одной. Знакомую лису она так и не увидела, и никого из друзей тоже. Тхуан шла домой, всматриваясь в сумерки, и думала, стоит ли предложить ребятам выкопать в пещере побольше места. В перелеске, откуда было видно деревню, Тхуан резко остановилась. И расплакалась тут же, намного раньше, чем осознала, отчего. До боли знакомый силуэт, лицо, которое довольно хорошо было видно в сумерках. Добрый взгляд, морщины под глазами и теплая улыбка. Волосы, собранные в высокий хвост и едва заметный шрам на щеке. Тхуан смотрела на отца, рыдала без остановки и представляла лицо матери, которая совсем скоро его увидит.