Пособие для непослушных: закрывайте окна на ночь

Жизнь со стариком скучна и однообразна. Изо дня в день работа в огороде, походы по деревням, готовка невкусного человеческого ужина, и все это сопровождается постоянным старческим кряхтением. У деда то нога заболит, то шею летней ночью продует, то спину прихватит, а Рану только слушать эти оханья и остается. В долголетии нет ничего хорошего: за триста лет успеет надоесть весь белый свет. Сменяются эпохи, поколения, власть, а Ран остается, вечно молодой и успевший попробовать все, что только можно. Убийства людей уже не так интересны и теперь больше воспринимаются как серая рутина, чисто для пропитания: гнев уже не настолько сжигает изнутри, чтобы методично крушить все на своем пути. Путешествия по миру — было, много раз было. Поначалу интересно, а потом при виде знакомых улиц и зданий любого зарубежного городка начинает тошнить. Одинаковые закаты и рассветы, ненавистные дожди, удушающий зной и раздражающие люди, все друг на друга похожие. А теперь еще и монотонная жизнь со стариком — как началась давным-давно, так до сих пор и продолжается. Ран даже не помнит, сколько уже длится этот день сурка. Старик осточертел Рану, и он хочет уйти. Ему некуда идти. Мантэ ужасно наивен: готовит деликатесы, старается хорошенько занять кумихо делами по дому, даже по деревням с собой берет. Все ради того, чтобы перевоспитать его, “очеловечить”, и Рана это раздражает до скрипа зубов. Дед никак не поймет, что Ли не станет меняться хотя бы из принципа, потому и злится еще чаще, когда кумихо в очередной раз делает что-то вопреки желаниям Мантэ. Старик ворчит постоянно, а перед сном по привычке всегда спокойной ночи желает. Встает вечно ни свет ни заря, а кумихо в такую рань будит нечасто. Мантэ даже один раз, когда они ели рамен, положил свою половинку яйца в его тарелку. У Рана тогда сердце так неприятно защемило, что аппетит и вовсе пропал. Увидев добрый обеспокоенный взгляд старика, лис вышел из-за стола. Иногда кумихо думал, что своими склоками и вот такими посиделками за одним столом они с дедом отдаленно напоминали семью, и это ему даже нравилось немного. Однако Ли не был уверен, действительно ли они походили на семью — кроме непутевой матери и Ёна, каждый из которых не так уж и долго был рядом, у него никого не было. А у Мантэ не было никого, кроме Рана. Мысль эта посетила лиса лишь однажды, и Ли-младший тут же встряхнул головой: не хватало еще в чье-то положение входить и сочувствовать. Думать о других, когда у самого в душе руины, неразумно. Если будет совсем невмоготу и Ран действительно захочет уйти, то уйдет. И не остановит его ни одиночество деда, ни его чертов огород, ни больные кости. А пока можно развеять скуку самостоятельно. На улице прохладно и на удивление тихо. Лишь храп старика, доносящийся из ханока, нарушает безмятежную тишину, но вскоре и он остается далеко позади. Пока Ран один, он может забыть о тех мучительно долгих часах, которые тратит вместе со стариком на дорогу до очередной деревни — можно перестать каждые пять минут искать привал и добраться до места назначения куда раньше. Порой Рану кажется, что любой ребенок своим маленьким семенящим шагом запросто обогнал бы старика и пришел быстрее даже в самое далекое поселение. — Вот поживешь с мое, посмотрю на тебя. Сам небось еле двигаться будешь, — вспомнил Ран слова Мантэ. О старости кумихо никогда не задумывался: понимал, что вряд ли до нее доживет, да и не хотел особо. Но едва ли еще пара-тройка сотен лет за спиной повлияла бы на лисью скорость. Передвигаться быстро и тихо, без хруста в коленях, было главным, по мнению деда, преимуществом кумихо. Это самое преимущество в кратчайшие сроки и привело его на северо-восток. Северо-восточные леса мало чем отличались от других, но все же было здесь что-то чуточку новое, ранее невиданное — хотя бы расположение деревьев и трава, доходящая почти по колено. Здесь было хорошо и спокойно. Никто не галдел над ухом, никто не молил о пощаде, да и вообще ни одной человеческой души рядом не было. Благодать. Где-то поблизости было слышно сов, а вдали — вой волков. Под аккомпанемент пока что нетронутой людьми природы он добрался до деревни. Здесь было тихо. Здесь всегда было тихо: что ясным днем, что глубокой ночью. А все потому, что детей почти не было, сопливых и галдящих, вечно ноющих и что-то требующих. Поэтому и со стариком Ран бывал здесь нечасто: попросту некого было похищать. Была здесь парочка людских отпрысков, конечно, но жили они в разных концах поселения и сами по себе были до тошноты идеальными — уж точно не придет Мантэ по их душу. Но Ран был не Мантэ, и душонка их кумихо мало интересовала. Детскую печень он все-таки попробовал. Она оказалась действительно намного вкуснее, чем печень многих взрослых, и, несмотря на размеры, не менее сытной. Мельком кумихо понадеялся, что печень эта была еще и в разы безопаснее, чем у порядочных с виду мужчин за сорок. Пока что с желудком все было хорошо, да и с настроением тоже: наконец-то он вырвался из хватки цепких скрюченных пальцев старика. Ужас в глазах уже мертвой девчонки не вызывал абсолютно никаких чувств, а ее теплая кровь на руках начала неприятно липнуть. Ран облизал палец — уже совсем невкусно. И вовсе неинтересно: даже приятные воспоминания о том, как она совсем недавно мычала в его ладонь и родителей пыталась позвать, уже не радовали. Перед глазами вдруг встал образ старика и взгляд его недобрый. И небольшая мотыга, которую при виде Рана он, кажется, собирался использовать не по назначению. В ушах его недовольное ворчание послышалось, и кумихо скривился неприязненно: не хватало еще старческий голос совести в себе открыть. Из этой мелочи пузатой в любом случае ничего хорошего не вышло бы: если новых детей не нарожают, деревня вымрет, и будет девчонка без пользы по поселению бродить. А тут она хоть благое дело сделала: лиса прокормила. Голос совести наконец умолк. Есть больше не хотелось, а скука так и не прошла. Рану взять бы образ какого-нибудь придворного и жить припеваючи, любуясь тем, как кисэн развлекают императора и его впридачу. А он вместо светской жизни все еще стоял напротив безжизненного тела девчонки и думал, куда бы сходить еще. Деревня на северо-востоке была очень близко к деревне на севере, да и знакомая у кумихо там уже была. Ран усмехнулся и — тут же хлопнул себя ладонью по лбу. Мог ведь прямиком пойти туда и закончить начатое, а забыл. Покачал обреченно головой: пожил со стариком, называется; теперь память подводить стала. Кумихо решил все же заскочить в гости и к ней. Проверить, слушается ли родителей, спит ли ночами, не хнычет ли при любой возможности. Ну и разыграть ее, само собой — грех упустить такую возможность. У нее в комнате свет горит, а окно закрыто на засов. С его первого визита недели полторы прошло, не меньше, а она все опасается. Рану одновременно это и приятно, и не совсем на руку: просто так войти не получится. И тогда он поднимается на порог и едва слышно стучит по деревянному засову. Ждет. Ран знает, что она откроет. — Кто там? — детский шепелявый голосок слышится не сразу, но звучит уже близко, слишком близко. Как эта девчонка так быстро осмелилась подойти к окну, он не понимает. В любом случае, это даже к лучшему: не придется долго караулить ее окно. — Помоги мне, пожалуйста, — голос слабый, жалобный. Девочка по ту сторону молчит, но все еще стоит рядом — кумихо запах чистой одежды чувствует. Она мнется, неуверенно касается древесины так, что легкий шорох слышится, а потом, кажется, отодвигает створку окна и приоткрывает дверцу засова. Опасливо выглянув, она тут же ахает и делает пару неуверенных шагов назад. Окно остается открытым. Родительское воспитание у девчонки либо ужасное, либо его нет вовсе — иначе лис объяснить не может, почему она так быстро повелась. Глубокой ночью любой шорох должен подозрение вызывать, а эта так легко поверила, услышав жалобный девичий голос, и сама ему открыла. Глупая, точно глупая. Сразу видно — деревенская. Она испугалась до чертиков, это и ежу понятно — не каждый день увидишь свою ровесницу с огромным кровавым пятном на сорочке и неестественно бледными губами. Ей спать давно пора, а она смотрит с ужасом перед собой и рот уже открывает, чтобы завизжать. — Не надо, пожалуйста, не кричи! — прошептал он. — Дай мне просто тряпку какую-нибудь кровотечение остановить, и я уйду. — Я позову родителей… — Нет! — Но тебе нужна помощь! Ран ладошки складывает вместе, кланяется. Просит жалобно, чтобы не звала никого, говорит, что очень боится, а потом успокаивающе твердит, что скоро все пройдет. И в какой-то момент девочка сдается. Переборов себя, она подошла к нему, взяла за холодную бледную руку и повела к своей постели. У нее у самой рука тряслась и сердце колотилось так, что лисий слух сперва принял это за стук дятла в лесу. Даже такая бойкая вдруг испугалась. Он прикусил щеку, чтобы не засмеяться, когда она уложила кумихо в постель и судорожно начала поправлять ему подушку. В какой-то момент лис решил подыграть: тихо застонал от боли и схватился свободной рукой за рану. Когда она попросила его показать, где болит, он без раздумий задрал сорочку. Он резко зажмурился, увидев лицо девочки: с закрытыми глазами его неестественную улыбку на лице куда проще было объяснить болью и желанием расплакаться. А еще он заранее подготовился к пронзительному визгу, но девчонка молчала. Возможно, потеряла дар речи — при тусклом свете лампы дыра в животе выглядела особенно устрашающе. — Я за лекарствами… — выдавила она и тут же отвернулась. Шла медленно, словно шок не давал передвигаться быстрее, вцепилась в ткань своей сорочки так, что костяшки пальцев неестественно побелели. Оставалась пара шагов до того, как она покинет комнату и, скорее всего, вернется уже с родителями. Девочка коснулась двери. Ран погасил лампу, находящуюся у кровати, и вмиг подскочил к своей знакомой, уже в своем обличьи. — Говорил же, что проверю, — прошептал он в ответ на ее мычание и попытки вырваться. — И не смей визжать. Отпускать ее кумихо не торопился, а то опять руки распускать начнет. Но в этот раз девочка была чуть сговорчивее — тут же затихла. Как оказалось, ненадолго. — Это вы? А где та девочка?! — испуганно спросила она и вновь попыталась вырваться. — Я ее съел. Она тут же заерзала в его руках сильнее. Ран думал, что эта бойкая сейчас начнет учить его, прямо как старик, а она вдруг затараторила: — Но я же была хорошей! Я слушалась! Я все ела и не плакала ни разу! — А кто меня в глаз ударил в прошлый раз? — А... кто расцарапал мою ногу? — неуверенно выдала она. — Так что один-один. Наглость этой мелочи пузатой не знала границ. Ей слово — она двести. И ведь дрожала до сих пор как осиновый лист, а замолчать не могла. Ран отпустил ее наконец и, сев перед ней на корточки, повернул к себе. — Ах так… А как насчет помощи матери? — Помогала я... — А готовка? — он сделал голос строже и вдруг сжал ее запястье. — Я сама сделала танмён! Ну, почти сама… Ран сжал зубы поплотнее и взглянул на девчонку ошарашенно. Голос и губы задрожали, глаза заблестели. Девчонка брови жалобно на переносице свела, еще немного — и разрыдается. Кумихо закатил глаза и отпустил ее. Людской плач вызывал у него даже большую неприязнь, чем сами люди. — Как ты знаешь, дед попросил меня забрать тебя в его мешок. А что, если я скажу тебе, что я и сам довольно непослушный? — Значит, дед Мантэ должен забрать и вас! — Значит, я его не послушаюсь и сделаю с тобой то, что хочу я. И поверь мне, он об этом не узнает, — беспечно ответил он. — Мантэ забирает только детей. — Но вы же… обещали… — Что обещал? — Что не будете убивать меня, если… — Я всего лишь сказал, чтобы ты слушалась. Я ничего не обещал. Забавно было наблюдать за тем, как она переминалась с ноги на ногу и, кажется, думала, как бы надавить на жалость. Сейчас она окончательно разноется, и, так и быть, Ран уйдет довольный. Скажет, что съест ее в следующий раз — чтобы спалось веселее, и долго не будет появляться. Ран хорошо предугадывал действия людей. Однако из-за долгой жизни со стариком кумихо, кажется, действительно чутка заржавел. Девчонка не расплакалась. Она не продолжила молить о пощаде. — А я вам сегодня не обещала, что не буду визжать. Громкое “папа” раздалось на весь дом настолько неожиданно, что Ран не успел подумать о том, чтобы убить и ее родителей. Он резко сорвался с места и за какое-то мгновение оказался в перелеске, откуда все еще было видно дом девчонки. В открытом окне лис заметил заспанного мужчину, который опасливо озирался по сторонам, выглядывал в окно и успокаивал девчонку. Ран ушел восвояси. Мантэ все еще храпел на весь ханок и, кажется, за это время ни разу не просыпался. Лис тихо прошмыгнул в свою комнату и лег в постель. Когда старик проснулся, Ран еще не спал. Он пытался вспомнить, когда ему было так весело в последний раз. Никогда за все триста лет он не находил себе достойного соперника в виде маленького человеческого спиногрыза — такому и шанс на спасение жизни было не жалко дать. Но только один, не больше. Ран хитро улыбнулся, вспомнив, как она его провела. Теперь было два-один в ее пользу, и хотя Ли-младший был довольно азартным, отыгрываться пока не хотелось. Пока что хотелось лишь спать, а обдумать следующий ход в игре с этой неугомонной Ран решил позже. Но то, что она все еще была жива, это, конечно, непорядок. К таким, как она, нужен был особый подход, чтобы хотя бы просто втереться в доверие. Печень, заработанная такими усилиями, должна была оказаться вкуснее. Ран знал, что найти этот “особый подход” к такой, как она — своенравной, наглой, хитрой и непредсказуемой — будет не так уж и сложно. Он знает: он справится. Когда-то давно Ран и сам был таким.