Rose Garden Dreams

pov: Люмин 

Люмин верилось, она никогда не привыкнет к тому, какие чудеса эти земли преподносили. Голову заполнял вязкий мрак, что радушно принимал в свои объятия, пока собственные шаги эхом раздавались в каменном коридоре, стремительно уходящем вниз. Стены Храма выглядели нетронутыми. Гладкий пол переливался приглушённым блеском, точно покрытый изморозью. Люмин ощутила прохладу, странную и неживую, как если бы их окружала не тень, а сама сущность молчания. — Удивительно. — прошептала Джехт, разглядывая резные барельефы, тянущиеся вдоль стен. Место казалось величественным, оно одновременно далеко и близко к людям, совершенно чудно. — Они все говорят об одном из трёх божеств пустыни, но… имя стёрто. Ни одной надписи. Только образы. — И все они смотрят на нас. — Паймон поёжилась, заметив фигуры, вплетённые в камень. Их глаза, пустые и глубокие, наблюдающие за каждым шагом.  — Учитывая, что на печати была падисара, можно предположить, что Германубис посвятил Храм Молчания Пушпаватике. — призадумалась Люмин. Какое могущество могло быть вложено в чувства той, кому эти самые храмы строились? Ведь порой любовь настолько сильна, что гнев мог бы испепелить целые города и выжечь земли. Люмин чувствовала его, от раза к разу вспоминая о том, как чуть не бросилась прямо в силки Дотторе. Одна мысль о том, что Доктор причинил бы Чайльду вред, обрекала сердце срываться на страшные глубокие неподвластные чувства, а Путешественнице вовсе несвойственно те испытывать. Дура, дура, дура… — Но какой в том смысл? — Странное место для святыни. — сказал Чайльд, идя спереди. Полярная звезда едва заметно отсвечивала в его крепкой хватке ладони. Люмин помнила, насколько жестокими могли быть стрелы, выпущенные из этого оружия… Но сколь бы велики ни были людские терзания, только один путь привёл его в эти залы. И время для них необратимо. Путешественница не способна заставить его молить о прощении, но она вольна терзать Предвестника не хуже любого клинка. — Молчание ведь не молитва. Это… тюрьма. Люмин молча кивнула, чувствуя, как стены давящим ощущением сужались. Путь осветился лишь светом из амулета Джехт, когда они достигли массивных дверей с изображением гранатового древа. Дрожь пробежала по спине, когда Путешественница заметила, что Чайльд более не разглядывал непокорные растительные узоры. Его взгляд прикован только девчонке, что некогда пришла из-за моря звёзд.  — Это ты должна открыть. — сказала Люмин, глядя на амулет в руках Джехт. На её лице нет страха, только воодушевление, глаза смотрели очарованно. Дитя Танит подошла к двери, поднеся амулет. Линии резьбы засветились мягким лиловым светом, и двери с тяжёлым скрипом открылись, открывая зал, наполненный серебристым свечением. Люмин, оглядела гигантские своды пещеры, по которым тянулись зеленые ветви. В воздухе подобно огням маячили светлячки.  — Ты это чувствуешь? — Люмин остановилась на мгновение, оборачиваясь к Джехт. — Что именно? — спросила та, пытаясь унять дрожь в голосе. — Взгляд. — Люмин провела пальцами по стене. На холодной поверхности остались едва заметные отблески света. — Здесь всё живое, даже то, чему не дóлжно. — Там! — указала Паймон. — Под деревом. По плечам пробежал холод, когда Люмин засмотрелась на алтарь, расположенный подобно сердцу — самый большой из тех, что когда-либо доводилось видеть. Некая бутыль на гладком камне лежала безмолвным приглашением. Внутри стеклянных стенок сила играла подобно разнеженному ласковому зверю — не зеленоватым светом, как Дендро, и не холодным, как луна, а нечто среднее, живое и зовущее. — Это… магия? — Джехт склонилась ближе, но замерла. — Не трогай. Она… она дышит. Но Люмин уже не слышала. Словно заворожённая, она протянула руку и подняла бутыль. В тот же миг пещера вздрогнула, воздух наполнился гулом, будто тысячи голосов взывали сразу. Светлячки сорвались с ветвей, их сияние превратилось в вихрь. — Люмин! — закричала Паймон. — Брось, пока не поздно! Но Путешественница не могла разжать пальцев. Энергия вилась вокруг бутыли, яркие всполохи молний пронизывали воздух. — Святой мороз, Люмин! — рыкнул Чайльд, бросившись к ней. — Отпусти! Он схватил бутыль, намереваясь вырвать её из рук Люмин, но в тот миг, когда его пальцы коснулись стеклянной поверхности, мир остановился. Само время застыло, звуки исчезли, и вокруг них разлился гулкий, глубокий покой. Люмин услышала голоса. Свой, и не чужой — а его. Воспоминания.  Где она?

Хоть и стараешься это скрыть за маской и хитрыми речами.  

Скрыть что?

То, что тебе не всё равно.

Люмин храбрая. Ещё очень глупая. И до ненормального гордая. 

И потому ты готов разорвать любого, кто косо в её сторону посмотрит?

Когда дело касалось её… стал жертвой собственных желаний. Сошедшая... Её упорные попытки проникнуть в суть Тейвата, её меткие суждения и наблюдения, едва заметная полуулыбка, грациозные движения и нежный голос... Просто держись, принцесса. Время пришло. Бывает, делаешь что-то просто так. Потому что не можешь иначе. Соображаешь ты немного туго, Паймон, но о Люмин ты сильно заботишься. 

Но ты любишь его.

Почему? Почему такое сильное беспокойное чувство завладело мной?

Бойся своих мыслей больше, глядишь, они тебя сожрут.

Тягучее. Сгущающее кровь... Ты делаешь меня легкомысленной. Тебя.  Я распадаюсь на части, когда нахожусь с тобой. — Прекратите! — крикнула Джехт, но её голос был далёким, словно через толщу воды. Люмин и Чайльд упали на колени одновременно, пальцы разжали бутыль, их взгляды встретились. В её глазах он видел звёзды, вечные, безжалостные, жадные до жизни, пока в его зрачках она разглядела тени, притаившиеся в глубинах океана. — Ты… — начал Чайльд, но его голос дрогнул, слова не находили пути сквозь смятение. — Ты слышал? — прошептала Люмин, её голос был хриплым. Они оба задушены бедой своих чувств. И крепко натянутые нити связи подобно колючей проволоке вспарывали их кожу с одинаковой жгучей силой, пускали кровь, оставляли шрамы. Бутыль на земле дрогнула, свет внутри начал угасать, словно насытившись их тайнами. Пещера наполнилась тишиной, давящей и величественной. Путешественница ненавидела это, не терпела правды о том, что не могла задушить каждую мысль о нём. Верилось, это искоренит только собственное непослушное сердце, раздавленное в чужих руках. Руках, выкованных в кровопролитиях. Битвах, где Путешественница и достойный противник, и безвольная пленница. В звенящих с каждым шагом оковах не из крепчайшего металла, а из вещей, что нерушимы. Из памяти. Мимолётных взглядов. Слов, что подобны яду, разлитого по венам. Люмин надеялась, что после Храма Молчания дышать станет легче, но вновь напоролась на разочарование. Потому что ныне Предвестник знал. Все доподлинно знал. Каждую невыносимую деталь. И она ненавидела это больше всего. Люмин могла делать всё, что пожелает. Рассиживаться на лугу, есть засахаренные орехи до самого вечера, проведать Тигнари и Коллеи в лесу Адивья или отправиться в Аару, она могла проводить со своими друзьями столько времени, сколько захотела бы, но… Но внезапно всё рушилось, когда мысли о Предвестнике врывались туда, где им не место. Эта истина тяжела. И вот Путешественница снова сидела на лугу, но нечто совершенно не так. Диковинные цветы не источали тонкий аромат, орехи казались чересчур жёсткими, а в Аару и вовсе страшно ходить — слишком много пустоты. Это правда. И это провал. Полный крах одного девичьего сердца. — Люмин. — тихо произнёс Чайльд, слишком близко, невыносимо мягко. В этот час походя на человека, и таким его никому не позволено рассмотреть. — Не смей. — перебила она, пока собственное дыхание предавало. Взывала не к Предвестнику Фатуи, княжичу или своему злодею — взывала к мужчине, который вынес её из самого пекла в долине Дахри. Тишина снова поглотила окружающий мир, пока сила Дендро искрилась под кожей. Покорить океан невозможно. И всё же вода способа трепетать под тёмным небом с россыпью мерцающих светил. Теперь ни Люмин, ни Чайльд не могли вернуться назад. Потому что оба пошли ко дну ещё в тот злополучный час, когда его руки крепко сжимали её бока, и ладони поднимались выше, пуская по девичьему телу дрожь. Когда влажные горячие губы целовали ложбинку на её шее и кусали слегка, зубы прихватывали мягкую кожу. Когда на собственных губах пели всхлипы, стоило ему припасть к ней, пробуя языком. Пороча все праведные понятия. И Люмин бы лучше перегрызла себе глотку, чем признала это. Собственный взгляд упал под собственные ноги к сосуду. Злосчастная вещь, открывшая страшнейшему из врагов её слабость. «Поднеси волшебную бутыль к уху.» Люмин замерла. Сердце забилось громко, но тело само повиновалась. Она услышала тихий смешок, а затем — мягкий и приятный шепот. Те речи непостижимы, как дуновение ночного ветра. Голос стих, и Люмин ощутила, как ухо обдало холодом. Словно от поцелуя ядовитой змеи… А затем увидела их. Десятки, сотни и тысячи разноцветных точек, перемещающихся перед глазами. Идущих и бегущих. Маленьких — ведомых за руку, и больших. Множество голов, стремящихся в направлениях, за которыми она не успевала уследить. Путешественница позволила гулу голосов затопить себя, пусть и слово разобрать не могла. Они говорили. Они смеялись.  И кто-то пел. — Явите же себя, смертные.  Рвущийся из горла Джехт вскрик обернулся сипением. Люмин велела себе не двигаться, хоть и грудь вздымалась часто, а дышать получалось с трудом. — Говорящая бутылка?! — вырвалось у Паймон. — Неугомонная мелочь, не имеющая уважения! — раздалось из сосуда. — Зачем тебе вообще язык? — Джинн! — Джехт чуть ли не подпрыгнула. — Она одна из джиннов! — Девчушка из пустыни, а ты мне нравишься. — бутыль завибрировала, смеясь. Из горлышка вдруг вырвался серебристый дым, образовавший фигуру, которая медленно облетела всех, разглядывая. — Хм… А тут у нас потешное летающее существо… — голос притих, задумавшись, затем фигура склонилась к Чайльду. — Человек, пришедший из далеких северных земель и… аромат неведомых благовоний. — дымка замерла перед Люмин. — Что же… Лилупар. Зовите меня Лилупар. Джехт переменилась в лице, а затем упала на колени. — Матерь джиннов! — А ты смешна. — тягучесть слов таила пренебрежительную манеру. Но в том вряд ли была толика вражды. — Такое прозвище мне дали спустя годы? Да, я была матерью, вас не должно это смущать. Но «матерь джиннов?» Эти простаки из пустыни хотят рассмешить меня? Забавно, но всё-таки не смешно. Совершенно не смешно. Сделайте-ка шаг назад, я всё же буду говорить только с вашей госпожой. — Джехт, Паймон и Чайльд невольно переглянулись. — Взяв бутылку, вы пробудили меня теми оковами, которых нет страшнее для джиннов — попавшие в такую ловушку приносят себя в жертву, словно животное, что позволяет паразиту заполнить свои внутренности его грибницей, а затем мы связали друг друга договором.  Дым закрутился вокруг Люмин, бутыль светилась всё ярче. Путешественница ощутила, как мурашки, подобно змеям, холодно и липко скользили вдоль позвоночника. Люмин, как верилось, способна в том, чтобы вызывать интерес древних существ. После возвращения из дворца Дешрета Путешественница редко находила в себе ужас от вездесущего присутствия первобытной силы и прочь не бежала. Вероятно, примирялась со скверным обществом. — Лю-ми-н. — что-то в том, как имя складывали переливы голоса Лилупар, пускало холод по всему телу, и даже на землю в этот час легла тень. — Твоё положение даёт мне всё наслаждение, о котором я могла только желать в этих сырых пещерах, будь этот Германубис проклят. Я увидела, какую боль тебе причинили и какие раны нанесли. И это… занятно. — Лилупар хмыкнула. — Должно быть, ты принцесса в изгнании? — Да, но… — Я так и знал! — хлопнул в ладоши Чайльд. — И раз вы все здесь, то наверняка для того, чтобы сыскать мою милость, и найти путь в Оазис Вечности и разбудить Набу Маликату. Это невозможно. То не являлось правдой. Сад существовал теперь лишь в детских сказках да в древних легендах. Грудь замерла, точно очередной вдох мог спугнуть наваждение. Вот что искала Джехт? Люмин постаралась напомнить себе о том, что пустынница никогда не оглашала гибель своей богини, скорее, отрицала её в молитвах.   Сказка. Чудо. То оно есть. Подлинное чудо.  Повелительница Цветов жива. И спала в своём саду, полным чудесных роз.

***

— Почему ты считаешь, что твоих убеждений достаточно, аль-Ахмар? — Я никогда не утверждал, что моих желаний достаточно. — беззлобно проворчал царь Дешрет. — Каждое живое существо учат бояться тьмы, а потом она может оказаться единственным спасением.  — Мы с тобой заигрались. — чужой голос тянулся по покоям, окружая будто. — И забыли про судей.  — Мне плевать. — отрезал он. — Ты же давно подозреваешь, чего так пламенно желает моя душа. — Знаю, друг сердца. — указала Пушпаватика. Её речь околдовывала, тона полнились дивными звуками, и с влечением ни один смертный не смог бы совладать. — И давно предвидела, потому нет более смысла тебя отговаривать, ведь подобного желаю и сама.​ Однако…  — Однако? — решил испытать удачу аль-Ахмар. — Не видишь ли ты возможность выйти за пределы нелепых порядков, управляющих этим миром? Я отверг дар божественного престола лишь бы проложить свой путь, следуя собственной воле. Даже зная, что путь будет сопряжён с опасностями. Всё ради идеи собрать мудрость всех людей, попытка связать грёзы и силу власти. В ней всё будущее простых смертных, проблеск надежды… Повисла тишина, в которой мог вечер играл с белой шторой, загораживающей фигуру Повелительницы. Белый лунный свет освещал её тонкий силуэт.  ​— Я сохраню твой секрет из глубокой привязанности к тебе и Владычице мудрости. ​— заключение пришло подобно прохладной волне в оазисе.​ — ​Но «вечность» — это в конечном счёте ложь. Хмельной дурман и влюблённость обращают воспоминания в разбитые мечты. Тебя когда-то интересовала причина моих неумолчных вздохов. Сегодня ночью, при яркой луне, позволь мне рассказать о давно минувших событиях… И приоткрыть тебе дверь в мир совершенно иной. Мир, ограниченный для понимания большинства, но достаточный чтобы столь желанные мотивы стали осязаемыми. Я построю для тебя мост, чтобы ты смог воплотить в жизнь безумную мечту. Только не бойся сапфировых столпов... Я укажу тебе путь к глубочайшим знаниям, хотя цена за это будет высока... Сохрани мой урок в своём сердце. Помни о наказании, которое некогда постигло падших посланников небес. Знай: если в этом мире есть надежда, её можно отыскать в простых смертных. Под покровом тьмы Повелительница Цветов направила своего дорогого друга на путь постижения всего, что только можно было узнать о небесах и бездне.  — …да будет эта сила к тебе милостива, сколь бы многие милости её ни противились… Мир погрузился в длительное молчание.  И Люмин открыла глаза, уперевшись в предрассветное небо пустыни. Стук собственного сердца оглушал. Лоб взмок от пота. И противоположно тому дурману уходящая ночь исполнена цветущей тишиной и спокойствием...

Time present and time past

Are both perhaps present in time future

And time future contained in time past

If all time is eternally present

All time is unredeemable

What might have been is an abstraction

Remaining a perpetual possibility

Only in a world of speculation

What might have been and what has been

Point to one end, which is always present

Footfalls echo in the memory

Down the passage which we did not take

Towards the door we never opened

Into the Rose Garden...

„Burnt Norton — Interlude“

Lana Del Rey

Конец второй части