Вчера было хуже

1. — Никуда не годится. Адриан вздрогнул, как бы разбуженный. Он успел удивиться пролетевшему времени: за окнами расплывалась клякса опрокинутых чернил, сжирая медь и румяна. Художник снимал лист с дощечки. На его загорелый лоб падали вытравленные в печальный цвет пряди. Адриан лениво разглядывал его, болтая ногой в воздухе. Незнакомец говорил, может быть, и не с ним. Поднимая лицо, он небрежно зачесал волосы назад. — Я могу взглянуть? — голос Адриана некрасиво осип от долгого молчания. Тот замер, несколько прядей снова соскользнули вниз. — А как тебя зовут? Спросил, как будто от этого, только от этого зависело, можно ли ему доверить тайну — плод карандашных стараний, сплетение теней и света, слепок штрихов и линий… Адриан, отвечая, соскочил на пол. Засиженные ноги загудели. Он протянул ладонь. Художник прислонил лист обратно к планшету, ещё не покинувшему мольбертное гнездо, и сделал последний штрих. — Держи. Он всучил рисунок в протянутую ладонь. Не улыбнулся, не представился. Адриан опустил взгляд, какой-то заледенелый пустой звук выскочил из груди. Когда его изображали другие, он использовал такие слова: «Чудесно!», «Хорошо вышло, особенно взгляд», «Очень красиво» и т.д… Здесь(Адриан с боязнью держал лист за его края) казалось, что нарисованный Агрест сейчас поднимется, вздохнёт и отправится за пределы условно обозначенной комнаты. В левом углу повисла корявая подпись «Адриан». Это был не рисунок, это было что-то среднее между объятием и убийством. Ведь Адриан верил, сейчас его карандашный двойник повернёт голову, и нарисованные губы придут в движение: «Зачем ты это сделал?» 2. О таких как Лука Куффен принято говорить либо сквозь зубы, либо с придыханием, однако не говорить не получается. Мадам Бюстье представляла его звонким полушёпотом, и так сильно стискивала свои руки, что закрадывалось подозрение: она едва сдерживает желание сгрести это юное дарование в объятия. Был предоставлен выбор: сесть рядом с Зои(слащавая тупица тут же начала собирать рассыпанные по парте маркеры в пенал) или с Адрианом(голос Бюстье увлажнился). Лука пожал плечом. — Мне без разницы, — он выставил на публику свой темноватый голос и пульсирующий акцент. Нино обернулся. Наклонился к другу. На его лбу светился прыщ, была произнесена шутка, которую Адриан не понял. — Ну, ты чё… Эх, — крякнув, Нино отвернулся. Лука определился. Адриану пришлось выпрямиться, чтобы его рука не посягала на соседнюю часть парты. — Да будет тебе известно, — начал Адриан скучающим тоном. Да, он приготовился размотать бинты и вывалить свою истекающую гноем боль наружу. Этот марсельский акцент не подозревал о скромном призраке, что умостился на краешке глянцевого стула, скрестив тонкие лодыжки. Но слова заглохли. Лука подвигал стулом, наводя ужасный шум, и всё-таки сел. Он вытеснил жемчужную тень, заполнил пространство винным теплом, и — ох, неужели снова! — разворошил и перевернул люльку, в которой было так уютно баюкать свои милое «ничего» и «никак». Вопрос хрустально застыл во взгляде Куффена. Тонкий луч осеннего солнца сделал его глаза безобразно голубыми. Адриан покачал головой и уткнулся, быть может впервые за бесконечную петлю месяцев, в учебник. Лука не решился его тормошить. Адриан вскоре отвлёкся от анализа текста и травянистого голоса Бюстье на своё непримиримое раздражение. Причиной того была Зои. Она раскачивалась на стуле, и эти колебания Адриан ощущал лопатками. Как и её воспалённый взгляд, направленный чуть правее, на новенького. Агрест собрал все песчинки терпения и обернулся. — Перестань, пожалуйста. Он даже вытащил и нацепил улыбку, ту самую, уже проеденную молью. Так улыбался Адриан Агрест, впервые входя в этот класс. Так улыбался сконфуженный кавалер, пожимая руку отцу залитой румянцем девушки. Так улыбался какой-то безликий болван, улыбался с рекламных щитов, раскиданных по всему городу. Зои поправила свой траурный берет. — А тебе-то что? — округлив обиженным образом глаза, брякнула она, но продолжить своё развлечение не решилась. 3. Лу-ка. Будто две ноты зависли в ожидании третьей, разрешающей. Было что-то загадочное в том, что он не удосужился оставить хотя бы намёк на своё имя на том зловещем портрете. Не так зловеще, впрочем, он смотрелся в равнодушной руке отца. Сейчас Адриан видел, что кем бы тот себя ни мнил, но был и оставался всего лишь человеком. Очки сползли на кончик длинного носа, который словно принимал участие в оценке чужого творчества. — Кто это сделал? Адриан извлёк две ноты. — Твой новый друг? — Нет. Он не друг. — Хм. В этом скупом отцовском ответе просквозила интонация разочарования. Адриана охватила внезапная беспомощность. Её тень, массивная и беспокойная расползлась по всему залу, выпачкала два отстранённых друг от друга кресла, ударилась о каминную решётку, расшиблась о гранитный пол. — Можешь вернуть? Всё-таки… Мне нравится этот рисунок. — Не без огрехов, — по губам Габриэля прошлась неожиданная в своей нежности улыбка. Он отдал его целым и невредимым. Класс искусств перестал быть безопасным местом. Из него вытеснили покой, который выглядел раньше таким несокрушимым. Украли тишину, извратили. Испоганили память. Адриан топтался на пороге: неизменным осталось одно — никто не обращал на него внимание. Разноцветное кольцо бесконечно дрожало, хихикало, охало, но никак не размыкалось. В томной позе на столе сидела Лила, хищные глаза блестели, и вся она была объята неожиданной неподвижностью. Адриан разглядел посаженную в кольцо жертву, и всё стало на свои места. Приобретённая очевидность окончательно очернила этот кабинет. Предплечье окатило лёгкой болью. Белокурая девочка из параллельного класса подняла глаза. Скопище приторных липких звёзд за ними! Извинилась. Адриан выхватил тонкий тетрадный листок, который она прижимала к себе. С какой-то жадностью он изучал чужие черты с листа, поднимал взгляд, подмечая ужасающее сходство и даже больше. «Не без огрехов», — голос папы сутулой тенью мелькнул над ухом. Но огрехов Адриан не нашёл. И, он испытал неясное наслаждение: имени нарисованной тоже не было, только размашистая подпись в углу нарисовавшего. — Это моё! — пропищала девочка. Опомнившись, Адриан вернул лист. Какой всё-таки фарс… Лила по-прежнему не двигалась, слегка обнажённое смугловатое плечо всё ещё было выставлено под чужой взгляд. Над художником продолжали копошиться обожатели и обожательницы. — Come volgare… — Говори нормально, осточертело твоё бухтение. Что именно? Феликс прислонился к раме дверного проёма. На слова Адриана он лишь дёрнул подбородком. Это был ответ. Его взгляд застыл на… Пришлось снова окунуться в этот дивный фарс. И Адриан торопливо отвернулся, пока ему не стало дурно от вполне обыкновенного смущения. К оголённому плечу Лилы прибавилась сползшая лямка бюстгальтера. — То что ты творишь не менее вульгарно, — прошептал Адриан, хватая кузена за локоть и уволакивая прочь. — Что ты здесь… Прекрати смеяться, у тебя пакостный смех. Что ты здесь делаешь? — Месье Венсан пообещал оценить мою новую главу. Но, видимо, его отдали в жертву новому божеству этой школы. — Он заболел. — Досадно! Я принёс его любимые папиросы. Феликс особенным образом произнёс слово «папиросы», рассыпал нагие — как плечо Лилы Росси — согласные по запылённому воздуху. Они в молчании преодолели пропахший цитрусом лестничный пролёт. Адриану было странно говорить так много, да к тому же пустяков. Но он хотел отвлечься от мерзкого образа — хихикающие идолопоклонницы ликуют и теснят друг дружку — поэтому усиленно искал новую тему для болтовни. — Как тебе их продали? — А кто он всё-таки такой? Они задали вопрос одновременно, и разговора не вышло. Адриан кисло улыбнулся. — Не знаю. — non lo sai, certo che non lo sai, — сказал Феликс. — Я жду Нино, — соврал Адриан, желая отделаться поскорее от общества кузена. Феликс поскучнел. Кажется, не поверил. Чёрт с ним! — Va bene. 4. Сюрреализм, своего рода, развернулся во внутреннем дворе школы. Наслаждение тишиной, счёт опавших листов, поиск удачных строчек. Адриан окликнул дворника и спросил его мнения. Удачно ли сравнить луну с неспелым абрикосом? — Да ты только глянь, — покачал головой дворник. — Сколько навалило. Адриан сложил руки за спиной и дежурно улыбнулся. — Осень. — В этом году ранняя, — дворник шмыгнул носом. Ловко избежав участи быть судьёй чужой поэзии, или попросту не поняв какие абрикосы и какие луны свалились на него, он загремел совком. Адриан вспомнил, что давно не посещал уроки фехтования, но от одного только напоминания о прежних заботах и делах, начинало подташнивать. Он едва справлялся со школой. Делил парту с призраком, бредил. Иногда он слышал этот извилистый, модулирующий смех. Или воображал, что дверь душного кабинета распахнётся. Маринетт выдохнет: «Успела!». Играючи поймает в воздухе пущенный кем-то бумажный самолётик, объявит какую-нибудь новость(больше половины класса пропустят мимо ушей) и только потом, изображая случайность, отыщет взгляд Адриана. — Ты её убил. Адриан поднял голову. Он ничего не услышал, не заметил, кроме последнего. Узнал голос, тот ещё голос, попробуй не узнай. Увидел воочию: он оглянулся, но почти сразу повернул голову, и вечерний свет с деловитой последовательностью обозначил его черты. В совокупности с услышанным, Адриан почти уверовал: перед ним дух, пришедший за расплатой. — Не хочешь отвечать, я не обижусь, — Куффен буднично развеял этот мистический флёр. — Нет, я… А что ты сказал? — Спросил, что ты здесь забыл. — Это грубость. — Да? — Лука вскинул бровь, потом опустил глаза. — Не знал. — Мой отец заценил твой рисунок. Адриан тоже смутился. Кажется, это не звучало правильно. — Да? Очень мило, что… эм, ты показал его отцу. — Пф. Если б я показывал! — Адриан уставился в сгущающееся полотно теней за спиной Луки. — Он большой любитель, мой папа, устраивать проверки в моей комнате. — Это бывает, когда, — Лука сделал жест, как бы подыскивая слова, но только сверкнули кольца. Его голос вдруг стал ещё ниже. — Не знаю. У меня никогда не было отца. Адриан хотел сказать, что ему очень жаль, но со стороны школы — неужели там кто-то ещё был? — послышались голоса, смехи, топот ног, и всё это приближалось, стремительно, как цунами. С Луки смыло неосторожную печаль. Видно, дёрнулось нижнее веко. — Упс-с... Кажется, они прочухали, что я не в туалет отошёл. Чёрт! Извини, Адриан, я должен бежать. Адриан меньше всего на свете желал сталкиваться с этим пёстрым линчующим безумием. Но остался на месте. Они высыпались во двор, человек пять, не больше. Хватали друг друга за рукава, и кричали самым недостойным образом имя, состоящее из двух нот. Адриана скрутило от тошноты и ненависти. Нет, он понимал, что здесь другие. И Лука другой. Но как же презирал он их весёлые и чуточку обиженные физиономии, как болезненно отдавались в нём звуки их голосов! И он должен был, должен оставаться там. Считывать параллели, принимать заслуженные напоминания. О, сколько за ними! Ведь это его тюрьма — восторженный крик поклонниц, готовый перейти в тихое шипение ненависти. В конце-концов, они начали двигаться на него. И лживые, грязные слова сыпались отовсюду. «Что вы хотите? Её больше нет со мной! Отстаньте. Её больше нет!» — оказалось, он ни слова не вымолвил. Измученный этим бесконечным напором, он только и мог, что пятиться. И когда оказался сидящим на земле(ныл копчик, и сердце било по ушам) — увидел, что двор совершенно пуст.