Alibi

Напряжение росло в этой комнате с каждой секундой. Казалось, что даже один неправильный вздох приведет к неминуемой смерти. Пристальный взор следил за всяким взмахом кисти, за любой эмоцией, показавшейся на серьезных лицах, — за всем происходящим в данном небольшом помещении, окруженном только серыми стенами. Нервы на пределе. Лишь тихое тиканье настольных часов могло отвлечь от нарастающих негативных ощущений. Слезам свойственно появиться на глазах при таких обстоятельствах, но тогда кара будет наиболее жестокой. Все знали про риски, но про дисциплину — ни слова, оттого попасть в подобную этой ситуацию было раз плюнуть. А под блестящее дуло нового пистолета, что чуть выглядывал из кармана темных брюк, — тем более. Из трех человек только один получал искреннее наслаждение от сцены, разворачивавшейся перед ним. Для него сие действо – простое развлечение, приносящее удовольствие. Он — дьявол, обернувшийся в людскую кожу, отобранную у какого-то доходяги. Он — тот, кто даже Сатану в своих деяниях переплюнет. Не одна душа канула в лету после того, как случайно познакомилась с ним. А имя этому человеку, которого смело можно было звать монстром, — Ян Чонин. С первого взгляда парень приятный, красивый, а что самое главное: с отличными манерами, галантный. А вот если присмотреться получше, то можно заметить опасный блеск в хитрых карих, почти черных, полупустых, очах. Он постукивает пальцами по столу, на котором хаотично разбросаны шахматные фигуры: где-то виднеется конь, а ещё где-то — обычная пешка. Только вот, кто из двух парней, находящихся в этом помещении, окажется конем, который ещё очень понадобиться Чонину, а кто — обычной пешкой, что стоит убрать с доски как можно быстрее? Дано им всего ничего: какой-то жалкий час на то, чтобы полностью закончить игру. Игру не на жизнь — на смерть. —Гаын, не пытайся пропустить свои ходы и подставить нас обоих. — робко произносит юноша, сидящий напротив того, кто даже фигуру на поле правильно поставить не мог. А у того паника на лице заметна, будто на лбу написана. Скорее всего, парнишку, что проявил смелость, сказав о проблеме, это просто начало злить. Все-таки находиться в выигрышной позиции достаточно приятно, а тут не дают даже ход сделать. Беспредел, не иначе. Хорошо осознавать то, что игра может быть выиграна. Плохо то, что отсутствуют какие-либо ходы. Гаын, видимо, решил, что уж лучше умрут оба, нежели только один из них. Либо действует по методу "если виноваты все, то не накажут никого". Только здесь обстоятельства другие совершенно. Конечно же, это не остаётся незамеченным со стороны рыжего лиса, все ещё не пойманного за пушистый хвост. —Ходи. — быстро в руках оказывается пистолет сорок пятого калибра, что сразу же направляется прямо-таки в голову мужчине, чьи мольбы явно не были услышаны. —Н-нет. — заикаясь, произносит Гаын, пока слезы медленно стекают по покрасневшим щекам. —Я не могу! — восклицает он, отчего получает уж очень суровый взор. Чонин глубоко вздыхает. Легкая улыбка, появившаяся на лице от наслаждения его любимой игрой, спадает быстро. "Раздражает", — думается Чонину, но он умело держит лицо. В вытянутых, острых, как упоминалось, почти что лисьих, очах не видно ни капли снисхождения или человеческого понимания. Но он-то японец, а стоит помнить, что большинство из них очень вежливы. Так что начинает он молвить сладким-сладким тоном своего звонкого голоса: —Если я сказал ходить, значит, вы это делаете. — уверено произносит Чонин. — Если бы я дал команду прямо сейчас упасть, то вы бы упали. — его взгляд перебегает то на Гаына, мужчину в возрасте, с неплохой такой залысиной, чьи глаза от растерянности, недоумения и всех нахлынувших эмоций намокли, то на чуть взбудораженного данной речью молодого парня. — А если бы я сказал умереть, то ты бы сейчас лежал трупом, Гаын.— губы ниточкой натягиваются в совершенно неестественную улыбку, и он добавляет: — Прошу, продолжайте. Не хочу пачкать стены. Но Гаын удивляет следующими словами, сказанными тогда, когда дуло прикасалось к его потному от стресса лбу. —Нет! Я не продолжу это! — выкрикивает он и, будто будучи в бреду, молвит то, отчего у нормального человека пробудится хоть какое-никакое сочувствие: — У меня дома жена, с нетерпением ждущая моего возвращения, дети, желающие просто нормально поесть, потому что они устали от постоянных овсянок. Но на большее денег нет! — он подскакивает со стула, переворачивая при этом шахматную доску и заставляя парня напротив дернуться. Но на лице Чонина читалось одно отвращение. Он-то не нормальный вовсе. —Сел на место. — выделяя каждое слово, произносит Чонин, переключая все внимание на взбушевавшегося мужчину. —Н-нет! — заикается тот. — Вы тут все… Тут все твари! Я пахал как ломовая лошадь, а получил, одним словом, дулю с маком. Я работал, а ты меня меняешь на него! — он указывает на парня, что глупо таращиться то на Чонина, который обессилено потирает переносицу, опуская пистолет, то на Гаына, постоянно повторяющего одни и те же фразы: — Чем Джисон лучше?! У него даже детей нет! Нет мечты, нет опыта, нет ничего! Почему… Хватило одного громкого звука, чтобы заткнуть мужчину, недовольного своим положением, — выстрела. Чонин специально не целился. Он массировал и без того уставшие глаза. Попал в стену, этим действием предупредив о том, что может произойти. —Если ты не сядешь и не замолчишь, как самый хороший работник в данной организации… — иронизирует. — То следующий патрон окажется у тебя в тупорылой башке. — Чонин не любил подбирать слова в таких неприятных ситуациях, хоть и был почти всегда весьма учтив. Может, изначально он и не планировал убирать с доски пешку, но сейчас мысли перевернулись на все сто восемьдесят градусов. Впрочем, как и реальная доска для шахмат, что примерно минуты две покоилась на ледяной плитке. Гаын испуганно разглядывает небольшую дыру, проделанную в стене, Джисон повторяет за мужчиной. Невозможно было не оробеть от такого резкого и совсем безжалостного действия. Ян Чонин так легко поднял пистолет и выстрелил… Сразу видно, что делает это не в первый раз. Да и понято становится, что не жалко ему совсем никого. Джисон поглядывает на свою дрожащую руку, что была целиком покрыта мурашками. И вовсе не от холода. —Н-нет… — шепчет Гаын, отчего Чонин удивленно вскидывает бровями. —Мне показалось, Джисон? — Чонин подходит ближе к пареньку, сидящему напротив Гаына и оцепеневшего от того, что на плечах оказались чужие, ледяные (это чувствовалось через тонкую ткань рубашки) ладони, сжимающие до ужасной боли. — Или Гаын сказал мне "нет"? — а дыхание у Чонина до жути горячее, чудится, будто пламя обжигает щеку. Он может быть одновременно отстраненным, леденящим своим хитрым взором, и опасным, пылающим какой-то утопичной идеей, что словно лилась по его венам. —Да, — очень старается ком в горле проглотить быстро, дабы проблем не нажить, — он сказал вам "нет". — Джисон опускает взгляд, пока Гаын сжимает кулаки, по всей видимости, собираясь с силами. —Гаын, ты кажется забыл, что это у меня в руках пистолет, и в любой момент он может, —Чонин направляет холодное оружие на мужчину, чьи три оставшиеся волосинки, кажется, вмиг поседели. — выстрелить. Ладонь на джисоновом плече сжимается с новой силой, а сам он зажмуривает глаза. Но выстрела не последовало. Чонин любил игры на чужих нервах, ведь именно они — его обожаемый инструмент. Он — хондо кицунэ , не успевшая опробовать прошлую жизнь на вкус. Вот сейчас и показывает себя во всей своей пугающей красе. Он — лисица, что с легкостью ловит своих жертв. —Какая жалость…— вздыхает Чонин, поглядывая на шокированного Гаына, и надменно, с привычной ухмылкой на лице добавляет: — У меня слишком хорошее настроение. —Вот же надменная сучара…— будто уже ничего и не боясь, выдает мужчина. — Тебя поймают и засадят в тюрягу, тварь! А лучше сразу на электрический стул! — ор разносится по обычно тихой комнатушке эхом, а Джисон голову поднимает, смотрит на реакцию хладнокровного Чонина и видит очи, полные зверского безумства. — И потом мы посмотрим, кто будет, блять, так распоряжаться чужими жизнями. Я лично приду понаблюдать за твоими муками…— наигранно начинает смеяться, пытаясь скрыть этим нервозность. — О да, я буду ржать вместе со своей семьей как в последний раз в своей жизни. Чонин скучающе закатывает глаза, наконец-таки переставая жать бедные плечи Джисона, отчего тот сумел на секунду расслабиться. Сколько раз подобное про него вылетало из чужих уст? Чонин и не считал: неинтересно ему было. Но отдохнуть у Джисона от этого напора не получилось. —Я уже говорил, что ввиду своего хорошего настроения, я не хочу пачкать руки. — он аккуратно кладет пистолет в ладони Джисона и вместе с ним же направляет дуло на Гаына. — Стрелять будешь ты, Джисон, считай, что принят. От семьи отрекся сразу же, все как положено…— он переходит на шепот, обжигая ухо Джисона не только горячим дыханием, но и тяжелым присутствием. — Но сначала выстрели. Джисон оцепенел в который раз за эти пару секунд. Он точно не мог ожидать подобного хода от Чонина, своего нового босса, хотя теперь его можно было звать "отец". Таковые традиции зародились еще в семнадцатом веке, а молодое поколение не забывает. Вступая в этот преступный мир, человек сразу ныряет с головой в новую, совсем отличную от прошлой, жизнь. И дело даже не в ее образе, ведь нужно принять появление новой семьи в виде оябуна и сятэй с кё даями . Вот теперь и Гаыну придется поведать кару их "отца". Все-таки непослушных детей наказывают почти всегда. Самодовольная улыбка исчезает с лица Гаына. Походу, он совсем забыл, кто находился перед ним. Чонин, опять же, хладнокровен. Он не тот, с кем хотелось бы иметь дело, но люди тянулись. При том очень хорошо. И все только из-за огромных денег и возможности творить беспредел, при этом оставаясь безнаказанными. Почему? А офицеры редко суют носы в дела якудзы. Да и в оживленных ночных кварталах Токио, по типу Кабуки-тэ и Роппонги, и без того много различных происшествий. В стране Восходящего Солнца этот город является самым большим, и из-за этого он, скорее всего, стал эпицентром беззакония. Ну а еще это происходило по вине заинтересованных туристов, которые пробуют все, что только могут. Да и преступность здесь поражала, хотя японцы чересчур воспитанные. Но это только на руку Чонину. Он в силах сотворить что-то вне закона, просто если этого хочет. И не всегда своими ладонями. Впрочем, как и сейчас. —Держи руки ровнее. — шепчет он на ухо дрожащему как осиновый лист Джисону, пока Гаын пытается удрать, но некуда. — Не позволь пташке улететь в небесную высь, если хочешь оставаться на мягких облаках. — горячее дыхание обжигало ухо Джисона все сильнее. А руки-то дрожат. Морально трудно нажать на курок. Джисона то в пот кидает, то в леденящий все косточки ужас. Сосредоточиться было почти нереально, особенно тогда, когда Гаын всеми силами пытается убежать, спрятаться. Но у него это не получится. Двери-то металлические, закрытые, а окон совсем не было. Не зря Чонин всегда выбирал такие подвальные помещения. —Н-нет! Джисон, ты этого не сделаешь же… — Гаын пытается быть непредсказуемым, дабы в него не попали: то налево подскочит, то чуть вправо шаг сделает, пытается использовать технику зигзага. Очень опрометчиво. Нападать на Чонина — заведомо глупая идея. Гаын это прекрасно знал, но все равно поступил как самый настоящий идиот. Даже запамятовал про вежливость, которая, на минуточку, и послужила его проходным билетом в мир преступности и полнейшего безумия. Просто Чонин предпочитал покладистых "сыновей". Ну вот за свою оплошность он и поплатится самым драгоценным — жизнью. Выстрел гулким и до мурашек на коже Джисона громким эхом разносится по маленькому подвальному помещению, оповещая всех, кто находился за дверью, что позитивного исхода явно не произошло. Джисон боится зажмуренные глаза открыть. Вздрагивает, будучи в ужасном страхе. Тяжелые веки дрожат: Джисон вовсе не хочет видеть то, что он натворил. Пусть все и осуществил за него Чонин, но осадок-то останется и при том очень сильный. Естественно, он знал, куда шел, прекрасно понимал последствия от заработка денег подобным образом, не забывал про всевозможные риски, но он никак не был в силах предугадать, что уже на приеме ему придется совершить ужасное деяние — убийство. Он теперь грешен, а, значит, в рай дорога однозначно закрыта. Но Джисон морально готовил себя к этому, оттого частично да отказался от религии, пусть и было сложно. Даже если раньше вся его личность, жизнь строилась на одной только вере. А точнее зависимости от нее. —Вот же неприятность, — на вздохе проговаривает Чонин, отпуская чуть ли не ватные руки Джисона, из которых пистолет с мощным грохотом валится на деревянный стол, — стены нового помещения теперь грязные. Послышались чуть отдаляющиеся шаги, но Джисон глаза открыть не осмеливался. Слишком страшно было увидеть нелицеприятную картину. Не хотелось осознавать и погружаться в суровую реальность, в которой он более не чист. —Фу, — слышится досадно со стороны, пока, по всей видимости, безжизненное тело заваливается на бок: характерный шорох одежды не дает ошибиться. А дальше неприятный скрип двери звучит: походу, подошли телохранители, что за ней стояли. Ожидали команды. Но Джисон просто предполагал, так как смелости открыть глаза от слова совсем не было. Он только крестился, совсем позабыв о присутствии кого-либо еще в этой комнате. Ему это было и неважно. Все-таки сложно совладать с собой, когда случаются непредвиденные ситуации. А руки-то подрагивают. Джисон, будучи словно в бреду, только бубнит про себя молитву. Повторяет, как заевшую мелодию, только вот из-за страха и голос становился тише, а в моментах так и вовсе пропадал. Невозможно контролировать звериный страх, способный даже самого сильного бойца с ума свести. —Заберите его, пожалуйста. — произносит Чонин, а Джисон и не слышит. Он сейчас в другом мире. Он там, где сам Сатана предстал перед его тушей, да так злостно улыбаясь, что чувствовалось, как ломались кости. Но и не только ощущениям подвластны подобные мысли: звук так же бил по перепонкам. Только это было звучание биения собственного же сердца. А Джисон все продолжал креститься, молиться. Ему плохо до жути, состояние сравнимо с болезненным, когда тело ломается от любого движения. А холод пробегает по коже мурашками. Дышать тяжело. Кажется, Джисон прямо сейчас задохнется. Либо умрет от переизбытка различных негативных эмоций: начиная от рвотного рефлекса и заканчивая ужасом, не сравнимым ни с чем более. Только вот в реальность возвращают ладони на плечах, что трясут его тушу, полную страха и бредней, человеку нормальному не понятных. —Очнись! Парнишка, давай, что с тобой? — выкрикивает некто прямо на ухо Джисону, а тот глаза мгновенно открывает. Взгляд бегает по этой подвальной комнатушке два на два, в которой еще недавно он мирно играл в шахматы, не думая совсем ни о чем, кроме следующего хода. Он просто отвлекся от реальности, совсем позабыв где и зачем находится. Джисон глазами хлопает, пытаясь очнуться, а туша перед ним вынуждает поднять взор на лицо: неприлично разглядывать нечто ниже глаз. —Ох, повезло! Откачивать не надо. — проговаривает телохранитель, что ранее проводил его до этой злополучной комнаты, поглядывая на второго человека, который оперся о стену да с недоверием и некой опаской глядел на Джисона. —Ты все прошлого вспоминаешь? —вздыхает тот, закрывая вид перед Джисоном. — Давай, малой, проведем тебя. А то еще в обморок от вида крови упадешь. — надменно ухмыляется мужчина лет тридцати, может, даже старше. —Ну как забыть-то! — всё восклицает первый телохранитель, подтягивая Джисона за локоть. — Парнишка-то молоденький совсем, а от скончался только из-за нажатия на курок. И то в стену попал. —оба хохочут, а Джисон, поворачивая голову то к одному, то к другому, не понимает, как можно считать подобное смешным. Но только Джисону стоит отвлечься, глянув в сторону, как капли свежей крови становятся до жути заметными. Именно в этот момент и запах почувствовался в полной мере, а железный привкус — на языке, отчего у Джисона к горлу тошнота снова подступила, а молитва в голове бегущей строчкой всплыла. Он уже хотел на колени падать, но нужно было держать себя в руках. Джисон же покинул свою религию, только вот религия не могла покинуть его тело. —У вас такое часто происходит? — тихо говорит Джисон, смотря в пол, будто нечто страшное написано там было. Руки-то до сих пор подрагивают, ладонь к левому плечу тянется, чтобы опять нарушить новые установки. А под ногами мир рушился, но Джисон все по оставшимся плитам прыгал, будучи в страхе упасть низко. Но куда еще ниже? Ведь грех, совершенный руками Джисона, отвращает от Бога — единственного, что осталось у него. Очи темные пустеют с каждой пробежавшей милисекундой. Джисон потерял все, хотя думал, что часть его сможет все-таки выжить. Но разве надежда не умирает последней? Но нет. Джисон — ваза, ранее наполненная красивыми цветами, что цвели вместе с восходящим солнцем и каждым новым днем, а сейчас он просто пустеющий сосуд, из которого намеренно убрали все прекрасное. На его же глазах растоптали те цветы алые, что были ужасно сильно дороги ему. Разрушили, убили. —Что ты имеешь в виду, говоря "такое"? — после небольшой паузы молвит звонко один из телохранителей, который пару минут назад взглянул на Джисона недобро. — Часты ли принудительные убийства?— он очень серьезно говорит эту фразу, а оба телохранителя смеются вновь. — Я же ничего смешного не сказал! — негодует Джисон, еле-еле поднимая ошарашенный взор. А те все смех из себя выдавливают, проходя уже по первому этажу здания. Мало кто обращал на них внимание: все были заняты своей работой. Только Джисона интересовало одно: кто кровь-то уберет? Скорее всего, это сделают санитары. Но их не было видно, когда они с телохранителями выходили. —Принудительные? Мальчик, ты не понял, куда попал? — усмехается тот же телохранитель, с которым отношения, видимо, не заладятся. Но кто знает. —Вот именно! — поддакивает второй, более эмоциональный, и на вздохе продолжает, проходя по длинному и пустому коридору: — Здесь нет слова "принудительно". Ты сам пришел, сам попросил стать частью всего этого, а теперь жаловаться смеешь? — он складывает руки у груди, пока другой телохранитель, открывая дверь перед Джисоном, продолжает сие негодование: —Соглашусь, ты-то по своей воле оказался в преступном мире.— закатывает глаза, пока Джисон снова и снова жалеет о заданном вопросе. Они жестоки. При посещении костела подобного не было. Люди боялись нагрешить пред ликом божьим, а они в открытую насмехаются. —Я… — вздыхает Джисон. — Да, вы правы, но я не хотел оружи… —Тихо, тихо, парень. — прикрывают ему рот ладонью, замечая большой поток людей впереди.— Мы можем, конечно, как якудзы, не скрываться, но оябун предпочитает быть в тени. Про оружие не заикнись. — заметив, что Джисон кивнул, он опускает потную ладонь. Противно. Но что поделаешь? Работа у Джисона теперь такая. Солнце в глаза светит, вынуждает ладонь ко лбу приложить, дабы скрыться от палящих лучей. Неприятно, однако. Джисон щурится, пытаясь разглядеть, что на разноцветных вывесках написано. Это отличный способ, чтобы отвлечься от  произошедшего. Переключить все свои мысли на нечто злободневное.  Но ноги-то до сих пор дрожат. Джисон понятия не имеет, как до дома дойдет. Но пошевеливаться надо было: телохранители, что глазами сверлили затылок Джисона, отошли лишь тогда, когда тот начал скрываться за переулком.  Япония — уж очень красивая страна. И как долго бы Джисон тут ни находился, он все равно подмечал для себя новые улочки, что под покровом ночи становились центрами тусовок молодежи, маленькие магазинчики, в которых за полцены могли продать весьма дорогостоящие вещички, яркие вывески, где сияли лица различных звезд… Много всего, а в особенности рекламы.  Так Джисон ранее и наткнулся на церковь, обратившуюся в секту, что заманила в свои сети не одного, и даже не двух молодых людей.  Но Джисон не хотел вспоминать того наивного себя, попавшего в руки неправильных людей.  Да, он молился до сих пор.  Да, приносил деньги "для Бога".  Да, знал, что зависим и несчастен, но такова была его судьба, предначертанная всевышним.  Или же все изменимо?