Леска

      Цинсюаню хватает нескольких мгновений, чтобы осознать: Речной Царь — определенно не Ши Уду. Брат точно не стал бы целовать его... Да ещё ТАК целовать. Повелитель Ветров не успевает понять, где очутился, не успевает разглядеть того, кто забрал его, не успевает сказать ни слова, когда случается этот поцелуй. Жаркий, жадный, голодный... Знакомый. Непрошенный, без согласия, но прерывать не хочется — слишком ярко, слишком сладко. Цинсюань отвечает, инстинктивно, почти невольно... В голове всё сливается: и подвал в городе Ли, и Белая Галерея, и цветущий луг... Юного бога не покидает ощущение, что с ним не чужой, не посторонний, а тот самый, тот, в ком он больше всех нуждается. Мин-сюн.       Затуманенное сознание не может определить, кто партнёр, не может понять даже, есть ли серёжка в его нижней губе...       Ощущения смешиваются, путаются, реальность невозможно отличить от воспоминаний. Цинсюань знает, что это почти наверняка не Владыка Земли, но не может оторваться от его губ из-за иллюзии — такой убедительной и яркой — что целует своего Мин-сюна. Бог не находит в себе сил развеять заблуждение — влечение к другу совсем измучило его. Хоть немного, хоть ненадолго, хоть не по-настоящему...       "Он даст тебе то, чего ты хочешь, самое тайное и вожделенное" — звучат в голове речи Лун Цзина.       Поцелуи становятся всё жарче, глубже, яростнее, Цинсюаню не хватает воздуха от возбуждения. Он тянется к партнеру, чтобы коснуться его лица, но руку ловят и тоже начинают горячо целовать, оставив ради этого губы.       — Мин-сюююн, — выдыхает юный бог, изнемогая.       — Называй, как хочешь, — отвечает низкий страстный шёпот, Цинсюань решается открыть глаза... И очарование не рассеивается.       Он похож и на статую из сюаньтана, и на Мин И — только из сна... Статный, светлокожий, с тяжёлыми черными волосами... Черты расплываются в золотом мареве, в глазах его пляшут водовороты, а в самой глубине разгорается янтарное пламя. Как велик соблазн, как хочется обмануться — и как удивительно нетрудно оказывается это сделать...       "Бог будто в маске... Не разобрать лица... Когда делали статую... Его хотели показать таким... Неявным, словно сквозь воду... Но не знали, как..." — бессвязно думает юноша.       Комната напоминает одновременно спальню в доме семьи Хэ, храм на горе и тот странный зал с сияющими стенами, который бог видел во сне. Речной Царь увлекает свою жертву к ложу, губы жгут ладонь, целуя крохотную родинку на линии судьбы Цинсюаня — общую для них с братом примету.       — Я не... — пытается всё же объясниться Повелитель Ветров, тающий от этой незатейливой ласки. — Не избранник, но...       Губы покидают руку — "нет, вернись, пожалуйста" — но лишь ради того, чтобы жарко прошептать на ухо:       — Я знаю, кто ты, маленький бог, — и нежно прихватить чуть выше мочки.       Цинсюаня прошивает возбуждением, его никогда там не целовали, он не думал, что это окажется настолько приятно... Сам не ожидая от себя такого, юноша судорожно хватается за темные одежды, притягивает партнёра к себе, умоляет: "Ещё... Ещё..."       Тихая усмешка, горячее дыхание и снова поцелуй, на сей раз с лёгким укусом в чувствительное место — и бог ветра чуть не умирает от удовольствия.       Он покоряется рукам, что укладывают его в шелка постели, полной грудью вдыхает запах — тот самый, речной и холодный — и не может надышаться. Запах говорит ему: это Мин-сюн. Пальцы бога ветра, что неловко касаются тяжёлых волос и прохладной кожи Речного Царя, говорят: это Мин-сюн. И даже губы, тающие от поцелуев, узнают: это Мин-сюн. В сердце теплится слабый огонёк надежды: что, если Царь всё же не выбрал чужака? Что, если всё это лишь иллюзии золотой воды, а на самом деле Цинсюань уже в своей комнате, и ласкает его сейчас...       — Мин-сюн... Мин-сюн... Мин-сюн, — повторяет он губам, припадающим к его шее, пальцам, что раскрывают непонятно когда успевшие высохнуть одежды... Никто не разубеждает, и Цинсюань разрешает себе забыться в объятиях, быть с ним хотя бы понарошку.       В душе младшего Ши живёт иррациональное, но очень четкое понимание: если он откажется, всё прекратится. Никто не принудит его выполнять обещание, которое он дал, когда пришёл к заводи в церемониальном облачении... Но хозяин реки Богучань, по всей видимости, в самом деле знает заветное желание избранника, если явился ему именно в этом облике.       Даже сквозь золотой дурман пробивается стыд, когда Речной Царь, целуя ключицы, обнажает грудь бога, касается сосков, спускается к ним губами. Цинсюань, конечно, знал, что это должно быть приятно, но знать и чувствовать — совсем разные вещи. Все оказывается внове для юного небожителя, возбуждение становится почти нестерпимым, а ведь руки продолжают избавлять от одежд, и к бедру прижимается что-то твёрдое... Повелителю Ветров странно и приятно это ощущение — его хотят, он нравится... И в то же время в душе трепещет волнение и страх — что он будет делать с таким вожделением, видевший единение тел лишь на картинке?       Через миг это становится не самой важной задачей, потому что члена юного бога впервые в жизни касаются чьи-то пальцы, кроме собственных. Вспыхнув, Цинсюань прячет лицо, утыкается в шею партнёра, и от горького речного запаха кружится голова. Ласки столь умелы, что Повелителю Ветров кажется, будто Речной Царь лучше него самого знает, что делать с его телом. Богу стыдно, что он в этом участвует, и ещё больше стыдно оттого, как сильно ему нравится.       Хочется выразить горящее внутри вожделение, сделать приятно... Набравшись смелости, он неловко целует шею любовника — и от того, как тот вздрагивает и подаётся навстречу губам, сердце юноши ликует.       Он не помнит, как остался совсем нагим, не помнит, откуда взялось масло... Цинсюань малодушно пытается отстраниться, когда ощущает прикосновение в самом тайном месте, но хозяин реки удерживает, утягивает в поцелуй, как в омут — и вот уже бог ветра, умирая от стыда, чувствует в себе его пальцы. В отличие от неуклюжих экспериментов самого небожителя, его любовник сразу находит нужную точку, заставляя Повелителя Ветров захлебнуться удовольствием. Этим пальцам хочется подчиняться, подаваться навстречу, чтобы входили глубже... Ещё... Ещё и ещё... Он невольно тянется за ними, когда они выходят, и оттого лишь сильнее насаживается, когда возвращаются...       Бог тяжело дышит, хватается за партнёра, едва выдерживая происходящее... Возбуждение сжигает заживо, поэтому, когда нежный шёпот касается уха с вопросом: " Хочешь, чтобы я взял тебя?", Цинсюань умоляюще стонет:       — Даааа...       — Нравится, когда тебя трахают? — звучит горячо, непристойно — но так возбуждающе, а голос в этот момент даже сквозь золотую воду неотличим от Мин-сюна.       Раскалённый Повелитель Ветров чувствует, что нужно бы солгать, что он с большей вероятностью получит желаемое, если просто скажет "да, нравится", но не может.       — Меня ещё никогда... — он спотыкается, подавившись неловкой правдой, краснеет и прячет взгляд. — Со мной такого никогда не делали. Поэтому не знаю...       "Ну, какого хрена, — с досадой думает Хэ Сюань. Слова бога в один миг превращают затею из просто сомнительной в откровенно паскудную. Конечно, Черновод предполагал, что ходившие о его товарище слухи далеки от истины, но не думал, что они возникли на НАСТОЛЬКО пустом месте. — Нельзя, чтобы его первый раз случился в таком состоянии, ты не имеешь права так поступить... Надо остановиться, Хэ Сюань, ты должен остановиться, должен оставить его в покое, должен... Но эта кожа, эти руки, этот запах... Хоть немножко, чтобы стало полегче... Какой же он красивый... Беда моя, погибель моя... Не могу!"       Пальцы оставляют Цинсюаня, тот не успевает прочувствовать потерю, ведь юного бога решительным жестом переворачивают на живот, вынуждают приподнять бёдра...       "Неужели сейчас... Неужели он войдёт в меня", — нервничает Повелитель Ветров, пряча раскрасневшееся лицо в подушку, дрожит всем телом, замирает в ожидании... Он чувствует себя беспомощным, нагой, раскрытый, в развязной позе, но почему-то это не пугает, не унижает, а лишь ещё сильнее будоражит... Бог едва не теряет сознание от волнения, когда чувствует прикосновение, когда в него действительно проникают... Но не членом — языком. От неожиданности Цинсюань чуть было не отстраняется, но властная рука придерживает его бедро, не давая сместиться.       Язык толкается в него, мечется внутри, и неопытному юноше становится горячо. Экзотичная, стыдная ласка сводит с ума, он не может думать, пытается проглотить стоны, что рвутся из груди, но всё равно выдыхает их вместе с воздухом. Бог клянётся себе, что выдержит, что сможет, умоляет своё тело потерпеть, не заводиться так сильно, продлить это подольше... Но ощущения оказываются слишком яркими — его накрывает оглушительной волной удовольствия. Он дрожит, выгибается, даже не замечая, как сорвался на крик. Ему кажется, что он сейчас умрёт, что так хорошо не бывает, он ведь даже себя не касался...       Обессиленный оргазмом, Цинсюань тихо всхлипывает в ткань постели, но его вновь толкают, заставляя лечь на спину, будто он добыча крупного хищника, который одной лапой переворачивает тело жертвы, как ему заблагорассудится. Бог зажмуривается изо всех сил — слишком стыдно смотреть в глаза человеку, с которым они только что делали такое. И это играет с ним злую шутку. Он оказывается совершенно не готов, когда чувствует, как с его кожи собирают языком излившееся семя.       "Боги милостивые, неужели я настолько всё запачкал?" — думает Цинсюань, мечтая провалиться сквозь землю, когда ощущает прикосновение языка к ключице. А тот спускается вниз и снимает капельку с соска — "и здесь тоже? Кошмар какой..." — вынуждая несчастного бога уже просто тихо и беспомощно скулить от стыда и внезапного возбуждения, что начинает вновь понемногу прибывать, как вода в тонущей лодке.       Языком по рёбрам, по животу... Цинсюань задерживает дыхание, ожидая почувствовать его ниже, но этого не происходит, и бог робко приподнимает ресницы, решившись взглянуть на партнёра. Каким восхищением горит золотой взгляд, сколько в нем желания... Душа юноши трепещет, пытаясь сбросить оковы стыда — разве на плохое и стыдное смотрят так? Только на красивое, вожделенное... Любимое.       Тихо звенит браслет, когда прекрасный владыка реки поднимает изящную лодыжку своей жертвы и целует горячо, страстно, прихватывая зубами тонкую цепочку. Повелитель Ветров млеет, удивляясь, что у него чувствительное место есть даже там — и ещё сильнее удивляясь, что партнёр об этом знает. Поцелуи раскаленной лавой текут выше, к бедру, собирая с нежной кожи каждую капельку — знак пережитого восторга.       Цинсюань всхлипывает, когда язык проходит вдоль ствола вновь напрягшегося члена, и откровенно стонет, когда касается головки. Безумно, ярко, сладко... Таять у него во рту... Он может поклясться, что чувствует проклятую серёжку, которая так приятно слегка задевает плоть при каждом движении губ.       — Только не останавливайся, только не останавливайся... — забывшись в возбуждении, юный небожитель сам не замечает, что повторяет свою молитву вслух. "Боги, как глубоко..."       Он мимолётно волнуется, не трудно ли Мин-сюну удовлетворять его, но быстро забывает тревоги, когда видит, что всё это происходит не только чтоб доставить удовольствие — его телом откровенно наслаждаются, его желают, ему рады... Он чувствует себя особенным, единственным на свете, драгоценностью, это ощущение окрыляет душу и распаляет плоть, бог мечется, выгибается навстречу ласкам, комкает простыни, кусает губы... Браслет еле слышно звенит всякий раз, когда совершенно забывший приличия юноша толкается меж приоткрытых губ. Звон этот звучит все чаще, теряя ритм, подчиняясь удовольствию, сбиваясь, как сердце прекрасного божества...       И снова всё заканчивается слишком быстро. Наслаждение достигает пика, мир тонет в золотой дымке, всё тело Цинсюаня поёт, заходится от счастья, и этот оргазм оказывается ещё сильнее предыдущего. Юноше кажется, что он летит всё выше, куда-то в звёздную летнюю ночь, или тонет в сияющих водах влюбленной в него реки, задыхается, идёт ко дну, чтобы на дне сладко спать...       Потом его, тяжело дышащего, забирают в теплые объятия, и Цинсюань вдруг осознаёт, что партнёр даже толком не разделся. Становится ужасно неловко, что тот, кто подарил Повелителю Ветров такое блаженство, остался неудовлетворённым. Тем более, бог по-прежнему ощущает каменную твердость его желаний...       — Мин-сюн, можно мне... — захлебываясь стыдом, шепчет Цинсюань, осторожно касаясь сквозь одежду напряжённого члена. — Я хочу, чтобы ты тоже... Скажи, как лучше сделать...       Вместо ответа хозяин реки с тихим стоном вновь приникает к губам юного божества, целуя глубоко и жарко, давая понять, как сильно Цинсюань разжёг аппетит любовника. Потом, чуть отстранившись, страстно шепчет, касаясь кожи дыханием:       — Давай руками. Этого будет достаточно.       — Я не знаю, как, — вспыхивает Повелитель Ветров.       — Как делаешь себе, — отвечают ему, нетерпеливо сбрасывая тяжёлые темные одеяния.       ...Ши Цинсюань окончательно признаёт себя отрезанным рукавом, когда, преодолев смущение, всё же касается обнаженного тела Речного Царя, что лег на спину, чтоб юноше было удобно. Бог понимает, что член другого мужчины ему нравится. Ему вовсе не противно ни смотреть, ни трогать. Но больше всего нравится реакция — как прекрасный хозяин реки изгибается, стонет, царапает собственную кожу, совершенно не сдерживаясь и не стыдясь своего удовольствия. Цинсюань не может осудить его, заворожённый красотой, и лишь немного завидует, что не смеет сам так открыто наслаждаться. А ещё бога воодушевляет понимание, что вся эта яркость, все эти стоны — дело его рук, немного неумело гладящих возбуждённый орган. Небожитель с упоением любуется страстью, которую сумел разжечь, и в эти мгновения в полной мере проникается тем, с каким удовольствием партнёр ласкал его самого. Будоражит мысль, что эта красота принадлежит ему — по крайней мере, этой ночью.       Повинуясь внезапному вдохновению, Повелитель Ветров касается головки губами. Речной Царь забывает дышать, Цинсюань понимает, что сделал правильно, и продолжает двигаться в этом направлении, лаская напряжённую плоть не только губами, но и языком. Взять глубоко не решается — боится попасть в неловкое положение из-за размера и отсутствия опыта, но действует старательно и нежно. Сознание плывёт то ли из-за золотой воды, то ли от пьянящей близости, от головокружительного восторга, который охватывает юношу при виде тающего от его ласк Мин-сюна. Цинсюань забывает, как они оказались в этом странном зале с сияющими стенами воды, забывает про ритуал, забывает свои сомнения в реальности происходящего... Ему просто хорошо, жарко, красиво, волнующе...       В голове проносится разочарованное "почему?..", когда крупная ладонь отстраняет его, вынуждая отпустить желанную игрушку. Но царь продолжает ласкать себя сам и всего через пару движений заходится в оргазме.       У Повелителя Ветров сжимается сердце от невероятной красоты момента. Разметавшиеся по постели чёрные волосы, прикрытые от удовольствия глаза под длинными чёрными ресницами, острые зубы, что впиваются в нежную плоть губ, пленительный изгиб шеи, сладкая дрожь по стройному телу, изящные пальцы, что сжимают пульсирующее естество... Золотое сияние делает зрелище до нестерпимого прекрасным, и в душе бога поднимается гнев на скудоумного ханжу, который когда-то выдумал, что это стыдно.       "Кого может оскорбить такая красота, какой от нее вред? Прав Мин-сюн — в этом не может быть ничего плохого!" — зачарованно думает Цинсюань, и в глубине души исподволь всплывает мысль о том, красив ли он сам, когда занимается подобными вещами.       Когда возлюбленный затихает и расслабляется, небожитель робко льнёт к нему, прячется в благодарных объятиях и почти мгновенно засыпает, одурманенный и усталый от избытка ощущений. Прежде чем провалиться в глубокий сон, бог ветра успевает ещё раз с наслаждением вдохнуть запах и подумать, что приносить себя в жертву оказалось неожиданно приятно...