Леска

      Утопавшая в огнях и цветах, звеневшая музыкой Богучань быстро вынесла парочку к реке. Цинсюань удивился, насколько приятным местом стал поселок в преддверии праздника. И дело было не столько в украшениях и вкусностях, аромат которых кружил голову. Дело было в людях. Они выглядели счастливыми: смеялись, у них горели глаза, многие надели венки. Отовсюду звучала странная песня, очень древняя, судя по ритму... Зовущая, манящая, волнующая душу предвкушением чего-то волшебного, но в то же время пробуждающая в ней еле ощутимую тоску.       "Ветер сквозь сердце... Ветер, как сердце... Княже мой, слышишь? Слышишь, как ветер становится песней?"       Самому Повелителю Ветров улыбались незнакомые прохожие, поздравляли... Юный небожитель поневоле проникался настроением и к моменту прибытия к заводи успел немного подзабыть обиды.       Ещё до того, как приблизиться, Цинсюань почувствовал реку по запаху. Стоило вдохнуть, и сердце забилось в груди пленной пташкой. Холод и горечь, мох и болотные ирисы...       "Пахнет, совсем как Мин-сюн," — мысленно отметил юноша.       "Слушай ветер, княже, слушай ветер! Неизбежный мой, незабвенный, пламень мой ласковый — сдайся!"       На небольшом отдалении от домов, среди кривых сосен, что спускались к самому водному зеркалу, на котором томно качались кувшинки и шелестел рогоз, берег широкой полноводной реки изгибался полукругом, образуя маленький пляж с нежным белым песком. Жители Богучань — казалось, собрался весь поселок — стояли у края, расслабленно беседуя, в ожидании, когда погаснет последний луч солнца и на смену ему придет сияние воды. Они готовили костры — светить в ночь, поджаривать угощение, прыгать через них с разбегу, чтобы привлечь удачу... Они плели венки — почтить любимого господина.       "С глубины несказанной, к ветру льстящейся — слушай ветер, княже! Гореть так больно, свет мой безмерный — сдайся!"       Оглядевшись, Цинсюань не смог найти в толпе Владыку Земли — зато заметил ещё нескольких парней в белом. В отличие от него, те совершенно не стеснялись и ничего поверх церемониального наряда не надели.       "Красивые",— ревниво подумал бог, жалея, что не может присоединиться к песне, что они поют — зовущей, протяжной, томной...       "Люди говорят — у тебя когти... Но врут люди — в рукавах твоих ласковые руки..."       — Тетушка Мо, — тихо произнёс он, склонившись к старушке. — А когда вода засияет, мне что нужно делать?       Она смерила парня странным взглядом, грустным и ласковым — будто не понимала, зачем ему это нужно. И одновременно понимала. "Сталь подчиняется шёлку, сердце подчиняется ветру... Я сильней тебя, княже — сдайся!"       — Надо будет уколоть палец и смыть кровь в реке. Выпьешь — чашку тебе дадут. А дальше снимешь верхнюю одежду, обувь — и ступай в реку, вода сама подскажет, — проинструктировала служанка, и небожитель ощутил себя героем какой-то народной сказки. "Чтобы найти своего суженого, выйди в полдень на перепутье, брось через левое плечо горсть земли..."       — Я просто хочу поговорить с ним, — прошептал Цинсюань. — Он не сделает меня избранником, но я должен привлечь его внимание...       — Он и так тебя видит, дорогой. Поверь мне, — в улыбке тётушки Мо мелькнуло сочувствие, она нежно потрепала парня за рукав.       Наконец, солнце скрылось за горизонтом. Разговоры и песни стихли, жители Богучань затаили дыхание. Несколько мгновений ничего не происходило, вода была темна и безмолвна.       А потом пришёл свет.       Свет родился в глубине вод, постепенно поднимаясь на поверхность, пока каждая капля не засияла золотом.       Толпа взорвалась ликованием, в небо взвились фейерверки, на берегу стало светло. Люди бросились к реке, черпали воду — кто чашей, кто просто горстью — пили и поздравляли друг друга. Запели вновь струны и флейты, загрохотали барабаны, взвились костры... Потекла вновь песня, зовущая речного князя...       "Обними меня, останови моё сердце, стань ветром — моим навеки, небо моё чёрное, пламя моё ласковое — сдайся!"       Чуткая душа Цинсюаня замерла от восторга — так прекрасен ему показался свет волшебной воды, похожий на сияние, что было в его сне. Свет манил, обещал, гипнотизировал, будил желания в теле юноши, песня стучала в висках...       "Неизбежный мой, незабвенный мой, я люблю тебя пуще света белого — мной забытого..."       Зачарованный, он двинулся к реке среди веселящихся людей. Какой-то парень в красном сунул в руки чашу, не признав, видимо, кандидата в избранники... Бог машинально отпил — и стал свет внутри живота. Золотая вода на вкус не отличалась от обычной, но расцветала теплом, успокаивала, веселила, стирала печали и горести. Цинсюань забыл о своих волнениях, всё вокруг виделось в золотистом сиянии, смутно, мягко, как сквозь воду. На душе сделалось легко и радостно. Он отчасти понимал, что опьянён, что должен разрушить чары, вернуть здравомыслие, но так сладок оказался дурман светящихся вод...       Воды сказали ему — иди! Воды сказали — о тебе поёт песня! Воды сказали — он ждёт лишь тебя, лишь тебе одному покорится!       В реку уже спустились другие — пятеро красивых юношей в церемониальных одеждах. Они смеялись, кружились, плескались... Но радость на их лицах померкла, когда к кромке воды приблизился Повелитель Ветров. Халат соскользнул с его плеч, оставшись на песке, и бог шагнул в сияние.       "Я люблю тебя больше солнца красного — на меня не взглянувшего! Больше жизни прошлой, больше жизни вечной... Ветер мой, княже мой ласковый — сдайся, отпусти!"       Стоявшая у края реки статная женщина с тяжёлыми косами — староста Чэнь Шиюн — сделала было шаг остановить его, напомнить про обряд, но её удержала тетушка Мо.       — Как же правила...       — Это игра богов, милая, — тихонько сказала старушка. — Боги сами определяют правила. Негоже нам мешать.       ...Ши Цинсюань зашёл сразу на глубину и упал в теплые объятия реки Богучань, давая одежде и волосам напитаться золотом. Мысленно он был на лугу, в цветущих травах, и не очень понимал, что из этого реально — река или медвяный луг... Сияющий и безмятежный, он вышел из вод вновь на кромку, одежды его уже ничего не скрывали, облепив прекрасное тело, полное сладкой истомы. Одурманенный, очарованный музыкой, юный бог закружился в танце, взмахнув мокрыми волосами, босые ноги невесомо порхали то по воде, то по берегу — и все вокруг замерли в благоговении при виде столь ослепительной красоты.       "Танец — что вихрь из-под рук... Твой нынче танец, твой нынче ветер, сердце срывается... Небо моё чёрное, княже мой ласковый — сдайся!"       — Он ведь чужак, он не может стать избранником, правда? — зачарованно прошептала староста, не в силах отвести взгляд.       — Думаю, господин больше не назовёт избранника. Похоже, он явил нам своего божественного супруга, — отозвалась мудрая тетушка.       Царь смотрел на танцующего бога сквозь воду и золото.       В тот вечер ему по традиции были предложены самые красивые. Он читал их кровь — как и прежде, большая часть явилась искать его благосклонности из тщеславия, но кое-кто действительно нуждался в помощи высших сил. На его счастье, бог не пролил своей крови, иначе не осталось бы ни единого шанса удержаться от безрассудства. И он почти устоял перед ликом танцующего божества, почти убедил себя выбрать одного из смертных, но...       Это всё было слишком: капли золота, бегущие по фарфоровой шее и застывшие на длинных ресницах; чувственные завитки мокрых волос; тонкий стан в бело-золотых штрихах одежд; невероятная грация изящных рук... Страсть и лёгкость. Он всегда воспринимал страсть и вожделение, как нечто тяжеловесное, словно масса воды, но теперь увидел, что это может быть легко, невесомо, как крыло мотылька — и оттого ещё более притягательно. Он смотрел и смотрел, как взмывают эти руки, как изгибается талия, как ноги летят в танце, почти не нуждаясь в опоре... Манящая улыбка, туманный взгляд... Эти берега видели немало прекрасных юношей, но такой — БОЖЕСТВЕННОЙ — красоты им ещё не являлось.       Но не красота переполнила чашу. Всё решил браслет. Тоненькая серебряная цепочка с бубенцом вокруг изящной щиколотки. Как когда-то для самого Цинсюаня последней каплей стал золотой штрих по верхнему веку, для Черновода роковой стала она — едва заметная полоска металла, надетая невзначай, забавы ради, звенящая и переливающаяся при каждом движении божественного танца...       "Сдайся!" — молила песня, сотни лет звучавшая на этих берегах. Он прежде покорялся зову с радостью, но теперь рвал жилы, чтобы устоять перед мороком, понимая внезапно, что песня всё это время была о нём, танцующем боге, воплощённом ветре...       Он смотрел на цепочку, как на маятник гипнотизёра, и не выдержал. Он тысячу раз говорил себе, что нельзя, теперь уже окончательно нельзя и можно не будет, но всё его самообладание разбилось о несчастный браслет. О мысль о том, как он закинет изящную ногу Повелителя Ветров себе на плечо, и колокольчик на украшении будет звенеть в унисон со стонами...       Золотая вода — раскалённая лава — вода реки, забывшей, что она не море, поднялась приливной волной... Хмельной бог ощутил хватку сильных пальцев на своей лодыжке, и мир перед глазами смазался и исчез в круговороте портала...