Леска

      Цинсюань лег за полночь в комнате, которая, по всей видимости, прежде принадлежала девушке — его привлекли старинные обои с цветами лотоса, порядком выцветшие, но красивые. Спальня была слишком мала для супружеской, а сыну четы Хуан вряд ли понадобился бы кокетливый туалетный столик (хотя чёрт его знает, Цинсюаню же понадобился).       Повелитель Ветров провалился в сон, едва его голова коснулась подушки. Той ночью его посещали странные видения.       ...Он заходит в дом семьи Хэ без стука, как в родной. Из комнаты с лотосами выбегает совсем юная девушка в старомодном платье. Недавний ребёнок, едва расцветший взрослой красотой, она чем-то неуловимо напоминает Мин-сюна.       — Привет! — радостно машет рукой красавица и тут же кричит в сторону кухни: — Мам, Цин-эр пришёл!       — Заходи, милый! Я налью тебе суп! — доносится голос, очень похожий на тётушку Мо.       — Братик вернётся с минуты на минуту, он будет так счастлив, что ты пришёл пораньше! — щебечет девушка, и на душе Цинсюаня становится тепло. Он чувствует, как ему здесь рады, хотя и не вполне понимает, кем приходится семье Хэ.       — Только не говори ему, что я проболталась, но гэ вчера сказал, что почти собрал деньги на вашу свадьбу! — продолжает вещать хозяйка комнаты с лотосами — кажется, ей не терпится поделиться хорошей новостью. Что-то подсказывает Повелителю Ветров, что эта новость для него тоже важная и радостная, хоть он пока и не знает своего "жениха".       За спиной слышатся шаги и звук открывающейся двери, Цинсюань оборачивается, видит вошедшего в дом человека и совсем ему не удивляется, ведь в глубине души с самого начала знает, кого ждёт.       Парень на пороге одет небогато и скромно, он выглядит немного уставшим, черты у него ещё по-юношески мягкие, кожа чуть загорелая, а глаза не золотые, а светло-карие, но у бога ветра нет ни малейших сомнений — это его Мин-сюн. В груди небожителя распускаются цветы, лицо расцветает улыбкой — и она, словно в зеркале, отражается на лице вошедшего, отчего то становится настолько красивым и добрым, что у бога сердце разрывается от нежности. Мин И распахивает объятия, Цинсюань со всех ног бросается к нему.       Но вместо тёплых рук попадает в тёмную, вязкую, бархатную воду, тоже тёплую, как молоко, как река в предрассветный час... Зажмуривается, задерживает дыхание и, повинуясь причудливым законам сна, вдруг оказывается в странной комнате, где стены, кажется, состоят из воды. Она течёт вверх и держит форму — Цинсюаню страшно представить, сколько духовной энергии требуется для поддержания этой красоты. Вода в стенах сияет золотым, наполняя помещение загадочным светом, но Повелитель Ветров вскоре перестает обращать внимание на интерьер, занятый гораздо более важными вещами.       ...Ведь в комнате бог не один — Мин-сюн с ним и здесь. Цинсюань обнаруживает себя посреди роскошного ложа, сидящим у друга на коленях, как на той иллюстрации из неприличной книжки. Они оба почти нагие — лишь остатки распахнутых нижних одежд висят на локтях. Они оба возбуждены, их члены соприкасаются, и Цинсюань с замиранием понимает, как туго ему придётся, когда настанет время принять возлюбленного в себя. Но только распаляется, заводится сильнее. Ему хочется поскорее это почувствовать.       Они целуются, как безумные, не могут насытиться друг другом. Повелитель Ветров не верит, что его никто не ограничивает, что позволено целовать, сколько душе угодно — не оттолкнут, не прервут, не прогонят... И он наслаждается этим, всей душой и всем телом, вновь и вновь впивается в вожделенные губы, ласкает языком серёжку, задыхается от желания, согласный прерваться лишь для того, чтобы подставить этим горячим губам ещё и шею.       В этом сне у Мин-сюна на пальцах когти, хищные и страшные, способные до костей пропороть плоть — но они лишь слегка касаются нежной спины Цинсюаня, гладят, не оставляя следов.       В этом сне у Мин-сюна острые зубы — такими можно одним укусом разорвать горло, но они лишь едва ощутимо — сладко — царапают кожу, когда золотоглазый бог жадно целует шею партнёра.       Это сводит Цинсюаня с ума. Его будоражит мысль, что ему не причиняют вреда не потому, что не могут, а потому что НЕ ХОТЯТ. Мин И может растерзать его в клочья, но ВЫБИРАЕТ быть нежным и деликатным. Эти чувства напоминают Повелителю Ветров то, что он испытывает, управляя стихией — когда ураганы, способные сравнять с землёй горы и сокрушать города, танцуют под его рукой, и страшная, смертоносная сила покоряется ему, замирая от нежности на кончиках пальцев...       Когти проводят вдоль позвоночника, оставляя белые полосы, и истаивают, словно Владыка Земли убирает их, как делают хищники. Бедер Цинсюаня касаются лишь чуткие длинные пальцы — цепляются, притягивают ближе, навстречу поцелуям, навстречу влюблённому взгляду золотых глаз, навстречу напряжённому естеству... Бог ветра жмётся к Мин-сюну, совершенно забыв про стыд, дрожит, когда ощущает прикосновения на своём члене, хватается за плечи и спину любимого, словно опасаясь, что тот растает в воздухе. Сердце пылает, обливается раскаленной лавой...       Распахнув глаза в момент особенного удовольствия, Цинсюань замечает отражение в водной стене, размытое и неявное.       "Какие длинные у Мин-сюна волосы..."       Встретившись глазами со своим отражением, Повелитель Ветров вместо собственного обнаруживает лицо брата и почему-то снова совершенно не удивляется, словно ничего иного не ожидал. Таким он прежде не видел своего безупречного гэ — растрёпанным, раскрасневшимся, живым, изнывающим от возбуждения... Синие глаза горят, волосы липнут к белой коже... Цинсюаню неприятно представлять Уду в подобных ситуациях, но сейчас это кажется правильным. Именно он должен быть на этом месте, а не бестолковый младший братец.       Однако движения в неверном свете меняют картину — стоит богу ветра чуть повернуть голову, как он видит в зеркале воды уже собственное лицо. Тоже цветущее от возбуждения, тоже красивое, похожее в этот момент на брата до слияния...       — Хочу быть в тебе, — требует низкий бархатный голос, щекоча шею дыханием, и от этих слов вожделение во всем теле взрывается фейерверком.       — Хорошо, — еле слышно отзывается бог, весь трепещет в ожидании...       ...И вдруг просыпается.       "Неет, ну, пожалуйста", — мысленно простонал Цинсюань, очнувшись в своей постели, и изо всех сил зажмурился, уговаривая себя заснуть снова и вернуться в сладкие объятия сновидения.       Но сон так и не пришел обратно. Спустя какое-то время бог сдался и открыл глаза, созерцая еле различимый в полумраке потолок. Судя по реакции тела, где-то на потолке у Цинсюаня притаился друг.       "Наверное, это то, о чём говорил генерал Пэй," — с тоской подумал юный небожитель, вспомнив одну странную пьяную беседу, которая произошла между ним и Мингуаном во время празднования первого столетнего юбилея Ши Уду.       Брат тогда немного перебрал и уснул прямо за столом, а Цинсюань и бог войны продолжали соревноваться в толерантности к алкоголю. И как-то незаметно разговор перешёл на тему личной жизни. Повелитель Ветров сказал, что испытывает желание в принципе, но как-то беспредметно, ощущая лишь неловкость и стыд от мысли раздеться в присутствии другого человека, не говоря уже о большем. И вообще не может представить, как Пэй справляется с этими эмоциями. В ответ распутный генерал засмеялся и предположил, что однажды Цинсюань встретит человека, который разожжёт в нём пламя. Который вызовет такую жажду, что про неловкость он и не вспомнит. Будет готов наплевать и на приличия, и на принципы — лишь бы оказаться как можно ближе.       Тогда Повелитель Ветров счёл это развратными бреднями, но теперь осознавал свою неправоту. Потому что вот это самое с ним и случилось. Какие приличия, какой стыд — всё полетело к чертям. Цинсюань не представлял, при каких обстоятельствах мог бы отказаться, если бы Мин-сюн захотел его. Только...       Он, кажется, не хотел. Не отталкивал, конечно, что несколько обнадёживало, но... Младший Ши полагал, что Владыка Земли просто вежливый, относится к нему по-дружески и не знает, какие грязные фантазии о нём допускает бог ветра... В свете недавних событий особенно страшно было проявить инициативу — Цинсюань опасался повести себя, как Сюй Бао, что принял за похоть обыкновенное дружелюбие.       "Пойду и скажу ему всё, как есть! — решил небожитель, забыв, что на дворе глухая ночь. — Не буду давить — просто скажу. Даже если откажет... Пусть знает. Это будет хотя бы честно!"       Бог решительно поднялся с постели, сделал пару шагов в сторону двери, но посмотрел вниз, подумал, что всё-таки не следует прямо с порога демонстрировать свои намерения НАСТОЛЬКО открыто, и всё же накинул плотный халат поверх лёгких нижних одежд.       Ступая невесомо, по своему обыкновению, Цинсюань прокрался к комнате, которую занимал друг. Помещение наполнял запах реки — точь-в-точь, как бог чувствовал во снах. Темнота царила кромешная, и Повелителю Ветров пришлось использовать ци, чтобы видеть, что происходит.       Мин И спал, разметавшись на постели. Судя по скомканным простыням, сон его был тревожен. Юный небожитель робко приблизился, прикидывая дальнейшие действия. Он надеялся застать друга бодрствующим, но удача оказалась не на его стороне. Вернуться к себе? Но тогда он в жизни не решится вновь на этот разговор. Разбудить? Не слишком ли эгоистично? На месте Мин-сюна он бы послал подальше любого, кто поднимет его среди ночи ради признания в тайной страсти, независимо от взаимности... Посидеть рядом, пока не проснется?       Вообще, больше всего Цинсюаню хотелось забраться в постель к другу под бок. Прижаться к нему, тёплому ото сна, уткнуться в шею... Погладить густые черные волосы — осторожно, конечно, чтоб не разбудить... Может, даже прикоснуться губами... К плечу, к шее, к подбородку... Положить руку на грудь...       Притяжение становилось почти нестерпимым... Повелитель Ветров почти уже поддался...       Вдруг золотоглазый бог негромко застонал во сне, и у Цинсюаня чуть сердце не остановилось. Развратные мысли мигом вылетели из головы, уступив место тревоге. Он склонился к спящему, пытаясь понять, что тому грезится, и не стоит ли разбудить.       — Мама, — еле слышно выдохнул Мин И, по щеке его скатилась слеза, оставив на коже золотой след. Повелитель Ветров задохнулся от избытка чувств — до того красиво и печально выглядело.       "Он ведь вознёсся совсем недавно, — с сочувствием подумал небожитель. — Наверное, его родные ещё живы, он скучает по ним... А ведь я ни разу не спросил про его семью..."       Собственные порывы показались юноше ужасно неуместными, поэтому, устыдившись, он просто подоткнул другу одеяло, аккуратно стёр кончиком пальца каплю с бледной щеки — он никогда прежде не видел золотых слёз — после чего неслышно покинул комнату и затворил за собой дверь.