...смято, сожжено

Одинокий яркий лучик заскользил по лицу, ловко обходя преграду из толстых штор и заставляя приоткрыть глаза. На фоне всё ещё расстилающейся полутьмы комнаты виднелось скопище пылинок, танцующих в тонкой полоске света. Пуховое одеяло приятной тяжестью держало на кровати, не давая встать и прикрыть шторку, чтобы сохранить дремотную атмосферу. Повернув голову, я наткнулась глазами на макушку с тёмными, чуть кудрявыми волосами. На секунду сердце подскочило к самому горлу, когда в голове всплыл его образ и уже смутные воспоминания трёхлетней давности. Не он. Никогда больше. Вдохнуть удавалось через раз, а рука сама потянулась ущипнуть другую. Больно. Но не как тогда. Я улыбнулась и невесомо провела рукой по одной, особо непослушной, прядке. Аккуратно, стараясь не разбудить лежащего рядом мужчину, отодвинула одеяло и опустила ноги. Вздрогнула от холода пола, полоснувшего пальцы и поспешила пододвинуть тапочки ближе. Надо бы постелить здесь какой-нибудь ковёр. Шёлковый халат невесомой тряпочкой лёг на плечи, развеваясь от каждого шага, пока я шла к двери, где привычно тихо управилась с ручкой двери. Воровато обернувшись на шорох сос тороны кровати, порадовалась, что всё-таки не разбудила мужчину. Пусть поспит, пока я приготовлю завтрак, раз так рано проснулась. Коридор встретил юрким и теплым ветерком из приоткрытой форточки, который мягко лизнул не скрытые халатом участки кожи. Почти любовно оглаживая рукой перила лестницы, я спускалась удивительно прыгучим для такого раннего времени шагом. Оказавшись лицом к лицу с входной дверью, почти на автомате подобрала стопку писем, извещений и счетов с пола, на ходу перебирая. Словно я жила тут сотни лет, по памяти обошла комод, даже не задумываясь, куда ступить, чтобы не удариться нежными пальцами ног. Среди типичного наполнения утренней почты нашёлся один непримечательный, абсолютно белоснежный конверт. Ни адресанта, ни пункта назначения. Интерес и подозрения захлёстывают и остальные бумаги из рук полетели прямо на отполированный кухонный стол, соскальзывая на пол и стулья вокруг с глухим стуком. Распечатывала конверт я так быстро, как только могла, путаясь в пальцах, а сердце внутри разрывалось, будто от скорости каждого движения зависела моя жизнь. Конверт за ненадобностью оказался отброшен в сторону. Лист с нарисованным на ней символом и краткой подписью выпал из трясущихся рук. Чёрт. Только не это. Чёрная рука. Предупреждение от Луки Чангретты. Но почему мне? Что произошло? Стремительно двинувшись к телефону в прихожей, я совершенно позабыла о завтраке, беспорядке в гостиной и шуме, что поднимала, уже колотя по телефонным кнопкам со всей силы. Шуршащие гудки давили на нервы, пока я царапала ногтями трубку, сжимая её, по ощущениям, до хруста собственных костей, а не аппарата. Голос телефонистки на другом конце бесил как никогда раньше, и чтобы назвать имя и адрес я буквально удерживала себя от крика. И снова послышались ненавистные уже гудки соединения. Но когда телефонная трубка выпленула резкое «да», я вздрогнула, словно совсем не ожидала, что трубку возьмут. — Эйда… Произнесла я на последнем издыхании, умоляя, чтобы она поняла меня без слов. — Тебе тоже?.. Её голос был встревожен не меньше моего, что испугало ещё больше. Если конверт прислали и ей, то в голове закономерно возникает покрытый дымкой воспоминаний образ главаря Острых Козырьков. Но почему меня связали с Шелби, если я ношу иную фамилию и не связана с ними кровным родством? Я поспешила задать этот вопрос Эйде, но она прервала меня: — Собирайся, мы возвращаемся в родной Бирмингем…

***

— Нет, ты не поедешь со мной! Лео, сколько можно повторять? Это опасно… Проснувшийся мужчина обнаружил меня, хлопающую дверцами шкафов и кидающую вещи в сумку, и за этим, ожидаемо, последовали вопросы. Он и до этого знал, что я была причастна к делам Шелби. Если говорить на чистоту, в разговорах с ним я называла их всех своей второй семьёй. Странные, однако, отношения были между членами этой семьи, но я старалась не затрагивать то, что было между мной и Томасом. Пыталась вообще не называть его по имени и обходить стороной любые, даже косвенные, упоминания. Слухи о банде Острых Козырьков, однако, и без меня дошли до Америки, а в частности и до Лео, намного раньше. Хоть здесь и был филиал законного бизнеса «Шелби Компани Лимитед», но про темные и грязные дела шептались тоже. Проходя мимо дверей офиса компании, люди кивали головой в сторону входа и многозначительно приподнимали брови, намекая на то, что знают, какими способами Шелби выгрызали себе путь наверх. — Я понимаю, что значит этот символ, Фиби! Именно поэтому я и поеду с тобой! Я до сих пор носилась по комнате, перебегая от комода к шкафу, от стула к трюмо. Нервными движениями отбирала то, что обязательно нужно закинуть в дорожную сумку, а что можно оставить. Лео еле успевал водить за мной глазами, ловя каждый шаг. Внезапно я почувствовала руки на своей талии, потянувшие меня вниз. Оказавшись на тёплых коленях, я наконец перевела взгляд на его взволнованные карие глаза. Правая рука обвилась вокруг талии, а левая успокаивающе провела по запястью и ладони, вызывая мурашки. Он оставил целомудренный поцелуй в уголке губ, запечатлев всё, что хотел бы произнести вслух: то что любит, заботится, понимает и всё равно поедет со мной. От этого разительного отличия от того, кого называть я себе запретила, на душе стало намного теплее. И тут же ощущаться стала опасливая дрожь за человека, что стал так дорог. Но то, что я снова сравниваю, сравниваю и сравниваю каждый его жест, взгляд и вздох с другим, делает меня его не достойной. Всей его бескорыстной преданности и честности, любви и заботы. Он выжег образ Томаса, но оставил тонкий контур, словно шаблон, которому он идеально не соответствует. Я должна была благодарить судьбу за шанс жить здесь, в Америке, так далеко от того из Шелби, кого я предпочла бы никогда не видеть, но…всегда есть какое-нибудь «но». В моём случае это «но» появилось потому что я до сих пор работаю на Шелби, хотя должна была либо со скандалом, либо молча навсегда переехать из Бирмингема, разрезая все ниточки, что когда-либо связывали меня с этой семьёй. Но я, словно безропотная девчушка, просто продолжила плыть по течению, которое несло мой хлипкий плотик прямо на острые камни. Я устало положила голову на плечо, щекоча нос Лео, от чего он смешно сморщился и начал, как малое дитя, сдувать прядку подальше. Кончиками холодных пальцев он провёл по шраму на лбу, затем зацеловал каждый его сантиметр. За единое мгновение он разрядил обстановку и на моем лице поселилась лёгкая улыбка. Я знала, что сейчас, возможно, совершаю вторую самую большую ошибку в жизни, соглашаясь с тем, чтобы он ехал в Бирмингем. Но если бы не радость в его карих глазах, я бы сумела подумать о том, какие последствия может повлечь за собой это решение. А сейчас могла лишь наслаждаться поцелуем с привкусом вечернего кофе, в котором не было ни капли виски.

***

В прихожей дома Полли неожиданно прохладно, хотя поленья в камине послушно трещали. Будто кто-то пооткрывал все окна и наслаждался этой, сравнимой с уличной, прохладой. Открывший дверь Майкл нетерпеливо мялся где-то на периферии, дав мне, однако, несколько минут на осмотр пристанища Грей. Здесь что-то неуловимо изменилось, хотя глаза упорно не желали замечать, что именно. Может, этому чувству виной плотные задернутые шторы, или десятки окурков, разметавшиеся по всему столу, или хаотично расставленные стулья. На каминной полке лежали пачки нетронутых писем, которые хозяйка убрала с глаз долой. С неудовольствием заметила на одном из них своё имя и поняла, что все эти месяцы отправляла конверты с нервными вопросами к хранящей молчание Полли только ради того, чтобы она пускала их на растопку. Обернувшись к Грею, который всё это время задумчиво глядел исподлобья то на меня, то на Лео, я не удержала себя от вопросов. — Что тут происходит? Почему такой беспорядок? И где сама виновница торжества? Либо мне показалось, либо Майкл насмешливо фыркнул в ответ на мои причитания. Но пройдя чуть вперёд и указав рукой на второй этаж, он соизволил ответить: — Она там. И предупреждаю: совершенно не в себе. Поэтому предлагаю ему, — он кивнул на Лео. — остаться здесь. Совершенно забыв представить Грею своего спутника, мысленно чертыхнулась, решив, для начала, разобраться хоть с этим, а уже потом идти на встречу с Полли, слова Майкла о которой заставили меня не на шутку встревожиться. Чуть нервно и сбивчато, я начала знакомить их друг с другом, как детей малых. Будто без меня они разобраться не могли. — Майкл, это Леонард Бейтс, — я глянула на сына Грей с намёком на то, чтобы он моментально забыл историю о моих отношениях с Томасом, наверняка рассказанную ему кем-то из Козырьков. — Лео, это Майкл Грей, сын тёти Полли. Возвратив мне красноречивый взгляд, он пожал протянутую руку моего возлюбленного. — Можно просто Лео. Друзья Фиби — мои друзья, — хриплым от долгого молчания голосом произносит он. Я решила, что на этой замечательной ноте смогу оставить их и отправиться наверх, чтобы наконец понять, что произошло с Полли. Но вспомнила просьбу, с которой нас оставила Эйда. Обернувшись к мужчинам, я обнаружила их на полпути к не такому захламлённому, как всё остальное в доме, диванчику. — Не хочу отвлекать вас, но, Майкл, Эйда просила тебя отправиться к Джону и привезти его и его семью в особняк Томаса. Майкл чуть расстроился, будто Лео смог за пару секунд увлечь его разговором. Всё-таки я не ожидала, что, пусть и такой обаятельный, Лео сможет разговорить хоть кого-то из Шелби, которые настороженно относятся ко всем чужакам. Стоит учесть, видимо, что и Майкл не совсем из этой семейки и именно потому с ним сейчас не возникло проблем. Поднимаясь вверх по скрипучей лестнице, я прокручивала в голове сотни вариантов того, что могу там увидеть. Мне было бы легче, если бы тот же Майкл, видя, что его мать упорно игнорирует все письма, чирканул хоть строчку о её состоянии. Но он, видимо, был занят в конторе не меньше того, кто ею заправляет. Хотя я тоже хороша: не получая весточек в ответ, я могла бы сорваться и приплыть в родной Бирмингем, чтобы узнать, что происходит с женщиной, ставшей мне второй матерью. Но нет, я была так занята своим собственным счастьем, что считала написание писем апогеем того, что могла бы сделать. Спальня Полли темна: зашторенные окна, разбитые лампы, острыми осколками рассыпавшиеся по полу, незажжённые, но уже оплавившиеся свечи — свет из коридора освещал полукругом лишь часть комнатки. Глаза не сразу привыкли и спустя пару мгновений вглядывания в неизвестность, туда, куда свет не доходит, я различила силуэт, сидящий на стуле. Осторожно ступая по полу, я боялась порезать туфли тем, что когда-то было лампочками. Страшилась даже заговорить, испугаться своего же голоса в абсолютной тишине — или испугать находящуюся в прострации Полли. Кажется она вовсе не заметила моего прихода или же сидеть без движения и не реагировать на происходящее вокруг вдруг вошло у неё в привычку. А я ведь могла прийти еще раньше. Не допустить того, что я наблюдала. Она почти умерла на виселице, а я умотала в Америку. Не отвечать на письма — пожалуй, меньшее, что могла сделать со мной тётя Полли. Как теперь всё исправить, я даже не представляла. Но дольше стоять и оглядываться смысла не было. — Полли…кхм, — прочистив горло, я продолжила. — …я совершенно не знаю, как начать этот разговор. — О, не утруждайся, дорогая, — движения быстрые и грациозные, как у дикой кошки. Будто всё остальное время она выжидала, чтобы напасть на жертву. И раз других в этой комнатке нет, то самая вероятная — я. Она прошла к комоду, точно зная куда ступать, не издав ни единого звука. Чирканула спичкой о коробку и зажгла фитиль одиноко стоящей свечи. Огонёк осветил её лицо и на секунду я опешила. Тёмные тени сотворили из неё злую ведьму из детских сказок. Бездонная чернота глаз заглядывала в самую суть, срывая все маски. — Я знаю, что ты хочешь мне сказать. На самом деле хочешь. Не то враньё, что ты намеревалась выдать ещё несколько минут назад: что тебе жаль, что ты бы хотела всё исправить. Неправда! — голос резко сорвался. Тело мелко задрожало. Моё ‐ ее же было спокойно, несмотря на явную злость. — Ты была счастлива и тебе никто больше не был нужен. Разгоревшийся огонь свечи теперь не кидал на лицо обманчивые тени. Она выглядела почти такой, какой я помнила её до этого момента. Будто ругала меня — как когда-то давно — за работу в три смены без отдыха, а не за то, что я бросила её и всех отсальных Шелби. Мне еще никогда так не хотелось повернуть время вспять. — Я не хотела тебя бросать. Я не знала. Не знала, что так будет. А когда узнала… Томас предупредил, что я тоже бы попала на виселицу, если бы только сунулась в Англию. — невыносимо. Я могла лишь отвести взгляд в сторону. Вперившись глазами в шторы, я еле сдерживала слёзы. Теперь и мой голос сорвался. — Я такая эгоистка, Полли! Я вас всех оставила и трусливо отсиживалась в Америке. В тепле и с любимым человеком. Сил посмотреть на Полли у меня не было. Никогда я не считала себя такой размазней. Думала, что раз смогла перейти на этап «жизнь после Томаса Шелби», то мне больше бояться нечего. То я сильная и независимая. Но, оказывается, никакого внутреннего стержня во мне нет. И не было никогда. Ничего я не пережила. Лишь замяла и засунула куда-то далеко, чтобы ненароком не достать. Так было со всем в моей жизни. Я старалась лишь забыть и сосредоточиться на том, что менее всего причиняет боль. Полли, Джон, Артур и Майкл почти погибли, а я лишь писала какие-то глупые письма односложными предложениями, надеясь откупиться. — Они за тебя волнуются, — я вздрогнула. Осмелилась повернуться, осознав, что Полли взглядом меня и не прожигала. Смотрела на что-то за моей спиной, будто видела там кого-то. — Говорят, что ты держишься за прошлое. Сравниваешь. Мучаешь себя. Не можешь принять настоящее. — Что? О чём ты? — я потерянно оглядывалась, но утыкалась глазами только в стену, комод или дверь. — Кто «они»? Полли?.. — Как я их понимаю, — она совсем перестала меня замечать. Мои слова пролетели мимо. — Вижу это в тебе. Ты потерялась. Запуталась в самой себе. Думаешь, что свернула куда-то не туда. Хочешь идти против течения. Никак не поймешь, что твоя жизнь всегда шла так, как и нужно было. Она говорит, что ты до сих пор думаешь о нём. Как бы ни хотела его ненавидеть — не можешь… — Полли, хватит! Что ты такое говоришь?! — я резко подошла ближе с желанием встряхнуть её за плечи. Она поймала мои руки в считанных сантиметрах от цели, сжав ладони. Посмотрела на меня в упор — осознанно и прямо — так, что стало жутко. — Потому продолжила работать на человека, что лишил тебя равновесия в жизни? А других чуть было и жизни вовсе! — Ты не понимаешь! — на этот раз взгляд я не отвела. — Ах, не понимаю?! Так объясни же мне. Давай! — она разжала руки. Повернулась спиной. Но я знала, что она внимательно слушает. — Если бы я ушла, то совсем потеряла бы вас. Эйду, Джона, Артура, Финна, Майкла…и тебя. По крайней мере, мне так казалось, — цыганка обернулась, поймав мой взгляд. — Будто бы если я разорву все ниточки, связывающие меня с Томасом, то вместе с тем и вас никогда больше не увижу. Сейчас я понимаю, что потеряла я вас совсем по другой причине. Я смотрела только в глаза Полли. Мне думалось, что если я отведу взгляд, то она подумает, что с губ моих срывается только ложь. Или что я не уверена в том, что мне важны именно они, а не сам виновник всего этого. Мои щёки были мокры от слёз. Соль разъедала кожу искусанных нервно губ. Я ждала её слов, словно вердикта судьи. Хотя я, по собственной трусости, никогда и не сидела в зале суда за решёткой. Но почему-то в этот момент мне казалось, что человек там чувствует себя именно так — потерянно, отчаянно. Когда она начала медленно двигаться в мою сторону, я ждала чего угодно. Даже пощёчины. Заслужила. Но вместо этого она притянула меня к себе в объятия. Я вцепилась в её кофту, боясь отпустить. Она поглаживала меня руками по спине, как делала всегда, когда хотела успокоить. — Ты никого не потеряла. Во мне говорит моя обида, — она бубнила куда-то в плечо. — Ты тоже держишь на сама знаешь кого зло. Но есть и кое-что еще, от чего ты никак не можешь избавиться. Тебя разрывают эти чувства и ты не знаешь, что делать. Бедная девочка. — она гладила меня по голове и я мысленно вернулась на десяток лет назад. Ничего не отвечая, я просто лежала на плече Полли, впитывая её слова как губка. — Это были твои родители, — на этих словах я отскочила от неё. — Это их я видела. И их слова передавала. — Но…но как?! — Я теперь много чего вижу. Она прошла к креслу как ни в чём не бывало, захватив с собой коробок спичек. Чиркнув одну, зажгла сигарету. Оранжевое пятнышко, поднимающееся выше от каждой затяжки, резко контрастировало с окружающей темнотой, которую до сих пор до конца не разогнали ни свеча, ни свет из коридора. Утерев слезы, я твёрдо вознамерилась раздвинуть шторы. Но рука тёти Полли, оказавшаяся на моем предплечье, попытку эту пресекла. — Не стоит. Нам всё равно отсюда уходить, верно? Ты же пришла позвать меня в наш бывший дом, на неожиданное «семейное собрание», — кавычками расчертила воздух. — по поводу посланий Чангретты. Тогда мне стоит привести себя в порядок. Расскажу тебе хоть часть из всего, что со мной произошло, но уже в машине. — Но я приехала не одна, — только она направилась к платяному шкафу, как остановилась, переведя на меня заинтересованный взгляд. — Со мной…мой возлюбленный — Леонард. — Хм…тогда, пожалуй, не будем сильно пугать его, — она чуть хрипло рассмеялась, но быстро снова стала серьёзной. — Но, милая, тебе стоит быть осторожной. От встречи твоего прошлого и настоящего веет, — она на секунду задумалась, будто решала, стоит ли мне говорить. — опасностью. Да… — Что это значит? Как это понимать? Но она и не собиралась отвечать. Подошла, наконец, к шкафу, перебирая наряды, решая, в чём показаться семье после долгой разлуки. Стоило расспросить её позже. Однако я чувствовала, что это будет не так просто. Она и раньше была тверда в исполнении задуманного или сдерживания тайн, а сейчас вряд ли что-то изменилось. Добавился, разве что, флёр загадочности и неожиданности её дальнейших действий. Хотя нет, последнее определённо было присуще ей и раньше. Никто и никогда не знал, чего от нее ожидать. От того все действия цыганки были эффектны. И, безусловно, эффективны.

***

В гостиную их старого бирмингемского дома Полли вплыла, горделиво подняв подбородок. Уложила короткие волосы на манер современных модниц, надела тёмно-бордовое платье, оттенявшее её аристократично бледную от долгого сидения дома кожу. В качестве верхней одежды она выбрала длинное меховое пальто, закрывавшее лодыжки, а на ногах красовались короткие сапожки из натуральной кожи. Я на её фоне — в своём лазурном платье и пальто с меховым воротником — выглядела словно обедневшая родственница, всеми силами пытающаяся сохранить хотя бы горсть достоинства. Хотя, это стало весьма маловажным фактом, когда я осознала причину, по которой мы все собрались в этом доме. Полли присела поближе к выходу, будто так чувствовала себя ближе к свободе от Томаса. Эйда расположилась на диване, закинув ногу на ногу. Мы уже виделись, так что она только кивнула. На своём излюбленном месте — кресле у камина — уже сидел Артур. Его жена Линда — которую мне раньше видеть не приходилось — почти с презрением оглядывалась вокруг, поджимая губы. Судя по ее лицу, она хотела бы быть где угодно, но не здесь. До конца не поняла, чувствую ли я себя идентичным образом. И как со стороны выглядело моё выражение лица: я опечалена, равнодушна или злорадно ухмылялась, смотря на Линду. На секунду мы пересеклись взглядами и меня одолели сомнения по поводу того, что она действительно так добра и набожна, как о ней в письмах выражался Артур. Иначе она явно бы по-другому встретила того, с кем предстоит жить под одной крышей некоторое время, а не хмурым еле заметным кивком головы. Старший Шелби же, завидев меня на пороге, встал и вместо приветствия заключил в объятия. Я без колебаний ответила ему, на секунду возвращаясь в прошлое, когда я так же сидела в кольце его рук после того, как в кровь разодрала колени, а вместе с ними и новые колготки. Отругали меня тогда по-бирмингемски сильно и сурово наказали отработать те гроши, на которые они были куплены. Артур и в этом помог, как и все братья Шелби. Вместе со мной они собирали металлолом и управились мы за неполный день. Но сейчас я явно отвлеклась и сильно задумалась, раз Линда уже грозится прожечь меня своими серыми. — А кто этот щегол? — Артур почти по-отечески задвинул меня за свою крепкую спину, обращаясь уже к моему спутнику. — Это Леонард Бейтс, мой… Лишь на один момент я замялась. Никогда я не думала, кем мы на самом деле друг другу являемся. Нам хорошо вместе, и мне этого хватало. Постель без брака в наше время уже не считается чем-то особо неприличным. — Жених, — но к такому я явно была не готова. Возможно ему стоило предупредить меня о том, что мы уже перешли на новый этап. — И прошу, зовите меня Лео. — Что-ж, Лео… — Артур прошелся по нему оценивающим взглядом. Уж не знаю, прошёл ли он эту комиссию или нет, всё-таки трудно сравнивать кого-либо с Томасом Шелби. — Присаживайся. Выпьем по стаканчику, — он кинул быстрый взгляд на Линду, чей вид стал ещё более отталкивающим и не сулящим Артуру ничего хорошего. Полли насмешливо фыркнула. — Чая. За знакомство. Вот уж не думала, что твердолобый Артур когда-нибудь будет у женщины — даже самой лучшей и обаятельной — на коротком поводке. А ведь мы говорим о Линде — то есть, ни первого, ни второго я не наблюдала. Хотя, я знала её без малого пять минут и делать какие-либо выводы за такой короткий срок не в моём стиле. Пожалуй, проще оставить их, знакомиться или нелюдимо молчать — уже не столь важно. Дом звал меня прогуляться по своим коридорам и закоулкам, где, по ощущениям, целую вечность назад я появлялась чуть ли не каждый день. Ничего не изменилось. Кабинет казначея всё так же за мутным стеклом, ничего внутри не разглядеть. Бесчисленное количество столов, на каждом из которых ворохи бумаг. Обычно около них и происходит самое интересное: делаются ставки, либо приносящие доход, либо разоряющие; разгораются споры, доходящие иногда до драк. Сейчас же здесь было непривычно пусто и спокойно. Лишь разговоры из гостиной разбавляли вязкую тишину, да чьи-то робкие шаги позади. Обернувшись, нашла глазами лишь маленького Чарли, что пришел полюбопытствовать о том, что здесь происходит. Он заметно подрос с нашей последней встречи и теперь почти доставал мне до пояса. Удивительно, как быстро растут дети, особенно чужие. Ещё полтора года назад я выносила его на руках из логова Хьюза и он был меньше чуть ли не в два раза… Flashback Кровь застилала взгляд. Противно затекала в уши, стоило только поменять положение головы. Отдавалась металлическим привкусом на кончике языка. Она была везде. Хлестала из пореза на лбу алыми струями, заливая всё лицо. Перетянутые жёсткой веревкой руки давно свело. Пальцы онемели. Спинка стула больно врезалась в кожу, наверняка оставляя тёмные полосы, но вместе с тем доказывала, что тело ещё способно что-то ощущать. Всё бы отдала, чтобы ничего не чувствовать сейчас. Просто отключится. Пусть во сне было бы не легче из-за бредовых снов или, наоборот, давящего ничего. Всё лучше, чем быть здесь. Существовать и функционировать в пределах одной грязной сырой и холодной комнаты. Пусть ребёнок за стеной ничего от меня не требовал, но я знала наверняка, что должна оставаться в сознании хотя бы ради него. Если темнота наконец меня примет, я уйду с тяжёлым грузом на сердце. «Не спасла, не спасла, не спасла» — будет снова и снова отдаваться в голове до последней секунды. Пока сердце не перестанет биться и качать кровь, все ещё струящуюся по лицу. Я врач, я не должна бояться крови. Как много раз эта фраза была связана с Шелби. Сейчас, без сомнений, тоже. Из-за кого в моей жизни все проблемы, как не из-за Козырьков? Хотя бы ради того, чтобы горделивой походкой пройти мимо главного из них, задевая плечом, я должна выжить. Или же для того, чтобы вернуть ему ребёнка, ради которого Шелби ещё не сошёл с ума окончательно. Скрипучая дверь пропустила посетителя. Положение его определить можно было только по шагам, булькающим по залитому тухлой водой полу. Я отчаянно пыталась проморгаться. Когда хоть что-то получилось, различила перед собой мутный силуэт. Для Хьюза слишком толстый. Значит, главный помощник. Как там его… Мейсон. А впрочем, не важно, мне ли сейчас задумываться о манерах, вежливо обращаясь к своему похитителю. — Ну что, милая, ты готова пообщаться? — мерзкий, липкий словно патока, голос прозвучал почти над ухом. Я молчала. Даже не потому, что кровь застыла и слепила губы. Мне думалось, что я совершала какой-то подвиг, хранила крупицы информации, доступной мне, несмотря на обжигающую боль. — Нет? Что же, очень жаль. Мы могли бы очень душевно поболтать. Удар в живот. Стул опасно встал на две ножки, накреняясь назад. Мейсон поймал его одной рукой, но ставить назад не спешил. Кровь уже не бежала ручьём, иначе сильнее затекла бы в уши, и я бы не услышала его дальнейших слов. — Как думаешь, Шелби сильно расстроится, если его отпрыск придёт к нему в маленькой коробочке? — резкий наклон назад — А если тебя мы будем отправлять ему по частям? Сначала пальчики, потом что-нибудь посерьёзнее… Он замер, ожидая моей реакции. Интересно, я должна была вопить от ужаса или плюнуть ему в лицо кровавой слюной? Что он думал, я ему отвечу на это? Мне удавалось лишь мелко трястись, отбивая одной мне известный ритм. Стараясь не смотреть ему в лицо, я отвернулась на облезлую стену, но он жирными пальцами взял за подбородок и повернул мою голову, что отдалось пульсирующей болью. — Посиди и подумай ещё. Когда я зайду снова, тебе лучше быть поразговорчивей. Иначе мелкий первым лишиться пальчиков, которыми держит игрушечки, — его дыхание выдало то, что недавно он затягивался отвратительно крепкими сигаретами. Я почти задохнулась, но он быстро отошёл. Какое-то время после хлопка двери я прислушивалась. Тяжёлые удаляющиеся шаги совсем растворились. Если до недавнего момента я ещё надеялась, что Козырьки успеют, то сейчас… Мне нужно было сделать хоть что-то. Предпринять безумную попытку спастись самой и спасти Чарли. Но даже если верёвка спала бы в этот самый момент с моих рук, то куда следовать дальше? Придумывать план и времени-то нет. Нужно действовать. Мне удалось сильно напрячь мышцы рук, так, что боль расползлась по телу удушливой волной. Узел верёвки должен немного, но ослабнуть. Ну пожалуйста, ну хотя бы чуть-чуть… Зашевелив руками активнее, пыталась раздвинуть их в разные стороны. Толстая верёвка не поддалась на все мои мыслимые и немыслимые увещевания. Чёрт. Попытавшись заглянуть за спину, уткнулась лишь в кровью заляпанное плечо. Значит следовало найти острую часть на стуле. Хотя бы какой-нибудь винтик, гвоздик или что-то такое. Пальцами старательно ощупывала каждый дюйм, и чуть ли не вскрикнула от счастья, когда наткнулась на острый край. Тут же начала перетирать верёвку, стараясь и самой не обрезаться. Почувствовала, как по ниточке начала расходиться толстая вязка. Натяжение все меньше. Руки устали двигаться в неестественном положении, но, пересиливая себя, я повторяю монотонные движения. Снова и снова. Пока один обрезанный конец верёвки не начал болтаться без дела. Развязав узел, бросаю её за стул, чтобы Мейсон сразу не заметил. Размяв посиневшие ладони, я буквально ощущаю как по венам в них начинает снова циркулировать кровь. Не успела я как следует порадоваться своей маленькой победе, на шаг приблизившей меня к выходу, как за дверью стал раздаваться звук шагов. Спрятав руки назад, я стёрла с лица все намеки на положительные эмоции. Когда он зайдёт, я должна буду что-то предпринять. Забыв страх, необходимо принять решение, которое избавило бы меня и малыша Чарли от мучений. Звук каждого гулкого шага отдавался в черепной коробке отчаянным возгласом моего внутреннего Я. Шаг Не получится Шаг Трусиха Шаг Ты здесь погибнешь Когда снова зазвучали несмазанные петли, я оторвала глаза от пола. Кинула бесстрастный взгялд в эти мутные глаза. Ну же, подходи. Я смогу. Он ничего странного не замечает. Планирует продолжать истязания, надеясь либо на долгожданную откровенную речь, либо на неожиданную смерть. Третьего уже не дано. Возможно оно и было в начале, когда я только начала плеваться собственной кровью и не успела испортить чей-то костюм. Сейчас новый вариант придумала я сама. Он подошёл ближе, наклоняясь. Теперь его лицо находилось на уровне моего, и я и мечтать не могла о такой удаче. Ударив кулаками по его ушам со всей силы, которая только успела накопиться в синюшных кулаках, я вскрикнула, но точно не от боли. Мужчина завалился на спину, не удержав равновесия от неожиданности. Тело чуть ли не подпрыгнуло, оказываясь в вертикальном положении. Мозг раздавал команды быстрее, чем я понимала, что мне нужно. Он вошёл в сговор с чувствами, накрывшими сознание пылающим огнём первобытного исступления. Я продолжала бить ногами лежащего передо мной человека, не задумываясь, что нарушила все данные мною врачебные клятвы. Мне хотелось чувствовать, как ломаются кости от неистовых взмахов заледеневших ног. Я желала ощущать, что приношу возмездие за себя и Чарли, разрушаю жизнь, уходящую из него каждой каплей крови. Удар за ударом и он прекратил попытки прикрыть руками живот и лицо. Мною овладела ярость, не спешащая покидать израненное тело и покалеченную душу. Он-то наверное привык пытать людей и делал это равнодушно, либо с диким удовольствием. Я же привыкла спасать жизни людей, а не губить их. Однако остановиться никак не могла. Возможно я стала чудовищем в окружении монстров, которые именуют себя Острыми Козырьками? Впитала в себя их привычку: если начал бить — то добивай. И только когда Мейсон окончательно отключился, я смогла остановить хаотичные движения тела, только лишь для того, чтобы на автомате обшарить карманы в поисках ключей, а потом найти их и даже не почувствовать облегчения. Внутри словно вообще ничего не осталось. До шеи или запястья мужчины, дабы проверить пульс, моя рука так и не дотронулась. Чарли в соседней комнатке. Прежде чем выйти на свет, я вспомнила об ужасном порезе на лбу и о том, сколько крови натекло на моё лицо. Предпринятая попытка оттереть рукавом безнадёжно испорченного платья кровавые подтёки не увенчалась успехом. Лишь когда часть уже засохшей алой оказывается на ткани, я поспешила к малышу, что беззаботно игрался с лошадкой на какой-то грязной кровати. Пока он находился в моих руках, я шептала что-то притворно-радостным тоном, а сама и вовсе не понимала, что. Я так устала. Во мне не осталось ничего, что не болело бы и не просило утешения. Единственное, что могло бренное тело — это босиком по мокрому полу идти куда-то, надеясь набрести случайно на выход. И не встретить никого из шайки Хьюза по пути. Или же его самого. Дверь прямо перед носом резко открылась, впуская яркий солнечный свет. Жмуря глаза, пыталась разглядеть вошедшего, но выходило с трудом. Чувство дежавю прошло от кончиков пальцев ног до дыбом поднятых волос на голове. Когда-то так же я щурилась на Финна, вошедшего в мой больничный кабинет. Но сейчас это оказался Майкл. — Ты жива! И Чарли. Беги на улицу, там Томми, и все остальные сейчас подъедут, — недоумевая, почему он объяснял мне это, если сам мог пойти на улицу, я хмурюсь. — А ты? — сил хватает лишь на краткий вопрос. — Я должен кое-что закончить. Не дождавшись моего ответа, он пихнул меня к выходу и быстрым шагом растворился в коридорах. На улице так приятно светло. Этот свет буквально обволакивал меня в свой кокон. Я таяла от тепла, разомлев под лучами привычно серого бирмингемского солнца, казавшегося для меня сейчас чуть ли не яркой лампочкой, только вкрученной электриком в небосклон. Желание заснуть прямо здесь закрывало глаза, заставляя моргать медленно и долго оставаться в тягучей темноте. Но Чарли на моих руках, обнимал шею, держась, и щипал за волосы, удерживая в сознании. Я гладила его по голове заляпанной кровью рукой, пока губы продолжали шептать несвязный бред. Находясь в приятной тьме, за сомкнутыми веками, упустила момент, когда вокруг меня оказалось столько людей. Все что-то говорили, а я с трудом различала даже лица, не то что голоса. Но когда кто-то попытался забрать из рук Чарли, я воспротивилась, обнимая его. Продрав глаза, увидела Томаса. В его взгляде тревога, почти отчаяние. Не за меня. Наверняка нет. За сына. С полной осознанностью взглянула в его голубые, и протянула сына. С каким трепетом он взял его на руки, мне не описать. Словно он был самым ценным активом в его жизни, а он только что это осознал. Чарли ведь его наследник. Первенец. Сын от Грейс. Той женщины, которую он продолжал любить больше всех на свете, несмотря на то, что её уже не было в живых. В этой ситуации я — лишь приятный бонус. Жива и хорошо. Начала сомневаться в своих же словах, когда взгляд его не поменялся в момент обращения ко мне. Томас потянул руку к порезу, провёл по лицу, залитому засохшей тонкой корочкой кровью. Я бы как кошка начала ластиться, но на сердце камень. Я же ведь просто снова дала бы своим пагубным желаниям волю. Я не могла. Не должна была снова впадать в это отчаяние, когда даже краткого прикосновения достаточно, чтобы жизнь казалась лучше. Но время на мысли закончилось. Вокруг мир стремительно темнел, словно кто-то задёрнул шторы или выкрутил лампочку. Ноги стали ватными, а спины коснулись чьи-то сильные руки. Томас смотрел так внимательно, на грани волнительного отчаяния, а моя последняя мысль была лишь о том, как же мне это приятно. End of flashback Я наклонилась к подросшему Чарли, ласково потрепав того по светлой макушке. Он же с детской непосредственностью начал свой рассказ: — Я иглал и услышал шум. Плишёл, а тут вы, — у бедняги проблемы с буквой «р», но от этого он казался ещё милее. — А я вас видел. — Конечно видел. Мы встречались раньше, уже давно, — я улыбнулась ему, удивляясь, что он запомнил нашу встречу в столь юном возрасте. — Нет! Я видел вас недавно, —закралось подозрение, что он меня с кем-то перепутал. — На фотоглафии. — На какой фотографии? Но ответить он не успел. За спиной раздался не понаслышке знакомый голос. Громоподобно для меня, однако, вполне буднично для ребёнка. — Чарли, няня тебя обыскалась. Время послеобеденного сна. Малыш неуклюже обернулся, почти падая на пол. Руки сами потянулись поддержать, но он ладошкой показал, что управится сам. И правда, пару шагов, и его уже не отличишь от настоящего профессионала своего дела. На Томаса я упрямо не смотрела, наблюдая за удаляющимся Чарли, что начал подниматься по лестнице. Мне всё равно пришлось бы рано или поздно поднять взгляд и заглянуть в ледяные глаза. На миг это выбьет почву из-под ног, а потом я снова начну уговаривать себя развернуться и уйти. Смотреть на него дольше минуты — губительно для меня. Этот урок я уже выучила. Простого приветствия достаточно. А потом обходить его стороной. Прислушиваться к давно выученным шагам и таиться от него по углам. Как глупо было и вовсе сохранять какие-либо отношения. Как назло вспомнила, что оказалась я здесь не случайно. Но причины до сих пор не знаю, а значит, что мне придётся на несколько мгновений дольше выдерживать его общество. Или сдерживать себя. Тут уж с какой стороны посмотреть. — Здравствуй, Фиби, — саму себя убеждаю, что поднять взгляд — значит показать себя сильнее, чем я на самом деле есть. А это то, что мне и нужно в присутствии Шелби. — Здравствуй, Томас, — на секунду дольше положенного задержав взгляд на остро выточенных скулах, чуть не подавилась дыханием. — С момента, как я получила послание от Чангретты, меня мучает лишь один вопрос — почему я здесь? Я не Шелби, — мучительно сильно хотелось добавить «и слава Богу», но я сдержалась. — Пойдем ко мне в кабинет и обсудим это там. Он снова уводил меня, за секунду набросив путы, а я опять даже не сопротивлялась. Хотя, что мешало мне остановить его и остаться в коридоре? Точнее, что мешало ему рассказать всё прямо там, где мы встретились. Не думаю, что это заняло бы много времени. Уж не больше, чем мы будем идти до кабинета Томаса. Мысленно отметила, что в кабинете Шелби ничего не изменилось. Была я здесь пару раз, но общую атмосферу уловить успела. Тёмные стены, словно душа их хозяина, освещались лишь парой неприметных ламп, какие можно встретить в любом доме. Шторы глубокого бордового цвета были задёрнуты не до конца, но все же не пропускали много света. На столе кипа бумаг в порядке, известном только одному Шелби. Приметной оказывается только одна, с уже знакомым символом на всю страницу. Лежала она в самом центре, затмевая собой другие бумажки уже знакомой мне Черной рукой. Интересно, Томас в свободное от сбора родственников в старом доме время просто утыкался взглядом в эту открытку и размышлял? Другой причины её тут нахождения я не видела, ведь, например, забыть о том, что тебе прислали предупреждение об охоте кажется мне невозможным. Пройдя дальше, остановилась рядом с кожаным креслом. Томас обогнул стол и встал по другую сторону от меня, терроризируя взглядом. Выдерживать такие пытки в этой семье меня научили уже давно. Можно сказать, что в этом я мастер. Поэтому своими серыми в ответ глядела более чем нагло. Как скоро ему надоест? Или за прошедшие полтора года он не нашёл себе подходящего по рангу противника и ожидал меня? Как забавно. По всей видимости это чувство отражалось и на моём лице, ведь Шелби наклонил голову, пытаясь мысленно разгадать причину моего внезапного веселья. Не дав ему задать лишних вопросов и сбить меня с толку окончательно, бросаю игральную кость первая. Я и без того почти забыла, зачем поднялась к нему в кабинет. — Так что? Почему Чёрная рука оказалась в моей утренней почте, Томас? Чем я провинилась перед Чангреттой? На его лице промелькнула тень сконфуженности или мне показалось? Он явно замялся с ответом, подбирая слова, смакуя их на языке. Теперь пришла моя очередь с интересом наклонять голову, пытаясь отыскать в его ледяных хоть капельку правды, а не той лжи, которую он был готов мне скормить. Или же на этот раз мне повезёт и он расскажет всё, не кривя душой? Ведь впервые он так открыто позволяет себе выражать эмоции. Возможно, это знак. — Я думаю, это потому что ты важна для ме…моей семьи, — его голос дрогнул. Всегда голос Томаса Шелби был твёрже металла. Простая оговорка или что бы то ни было, но в душе будто кто-то без предупреждения зажёг фитиль давно погасшей свечи. Так быть не должно. Мне это не нужно. — Чангретта решил, что через тебя сможет надавить на меня. Отомстить за убийство отца и изгнание матери. Такая откровенность была неслыханной щедростью со стороны Шелби. Либо он с появлением сына размяк, либо…теперь мне даже не хочется думать о втором варианте. Если бы два года назад кто-то сказал мне, что я важна для Тома, моё сердце бы на секунду остановилось. Сейчас же я…я…я ничего не понимаю. Где-то внутри моё старое Я вопило и стучалось, всё сильнее приоткрывая дверь, за которой я его спрятала. Заперла после расставания. Ещё пара слов, несколько мгновений и оно распахнет её настежь, подбежит к моему сердцу и со всей силы сожмёт. Но если просто уйти — всё ведь останется так как есть? Если заставить себя молча кивнуть и кинуться к спасительной двери из кабинета. Где-то внизу, в гостиной, меня ждал Лео. С ним я чувствовала себя счастливой. Должна была, ведь он такой хороший, просто идеальный в сравнении с Томасом. Поэтому я просто уйду. Хлопну дверью и буду проскальзывать мимо Шелби невесомой тенью. Но почему же прошлая Я так стремится к нему?! Настолько сильно, так уверенно, втаптывая все мои уверения в грязь, уничтожая выстроенную мною защиту. Как я слаба сейчас, ведь не могу сдержаться и не спросить у него то, что шепчет мне демон на левом плече. — И это так? Он сможет? Опустивший глаза на стол Томас неожиданно их на меня поднял. Смотрел пронзительно, будто пытаясь в зрачках увидеть прошлой меня силуэт. И ведь увидел. Иначе к чему ему приближаться ко мне, вновь обходя свой стол? Зачем руку тянуть к лицу, убирать кудри, шершавыми пальцами касаясь розовой кожи шрама? К чему бы взгляду теплеть, топя меня в своих океанах? Как неправильно. Как томительно сладко. Лгунья. Предательница. Подстилка. Голос на правом плече не скупился на оскорбления. Перестала его слушать и слышать, когда Томас первым потянулся ближе. Обхватил талию руками, а прошлая Я возликовала, победно выломав дверь к чертям. Он поймал мои губы, а я отзеркалила его движения. Подушечками пальцев коснулась знакомого твида. Как много мыслей проскочило, когда он усадил меня на край стола. Как грязно. Порочно. У него есть жена. Пусть покойная, но он всё ещё любит её. Где-то хранит её портрет, засматриваясь днями и ночами. Смотрит на беловолосого сына и вспоминает её пшеничные локоны. Какие они были мягкие, пушистые. Когда он касается моих, похожи ли они на её? Думает ли он о ней прямо сейчас? Снова те же мысли. Как тогда, когда я впервые поддалась увещеваниям демона на левом плече. Она всегда будет преследовать его. Её образ вечно будет затмевать мой, как образ Томаса заслоняет собой Лео. Как бы и на что бы я не надеялась. Она для Шелби в сотни, тысячи раз важнее меня. Я снова могу стать лишь её заменой. Пустой оболочкой в которой он каждый раз будет видеть её. Это всё ложь. Моя личная приятная, но пагубная неправда. Нашла в себе силы оттолкнуть Томаса в тот момент, когда его пальцы уже потянулись к застежке платья на спине. Мои же уже успели расстегнуть его пиджак, а я и вовсе не заметила. Ураганом соскочила со стола, стараясь не поймать взгляд Тома. Он наверняка и сам всё понимает, ведь взрослый уже. Ему просто нужен кто-то, чтобы коротать вечера. Я же нашла себе того, с кем могу прожить всю жизнь. И это не Томас. Только что я чуть всё не потеряла. Но как же сильно мне не хотелось уходить. Меня буквально притягивало к нему. Лучше уж было остаться в Америке и надеяться, что про меня забудут как Шелби, так и Чангретта. На таком близком расстоянии слишком велик шанс растерять крупицы здравого смысла. В этот раз мне удалось остановить себя, а другого лучше не допускать. Молча ушла, чувствуя спиной его обжигающий взгляд. Если бы я обернулась, то что бы я увидела? Томас был потерян? Сожалел? Ликовал? Был уверен, что я ещё вернусь или расстроен, потому что понимал, что это было единственное, что он мог бы получить от меня? Уже неважно. Осталось лишь перетерпеть пару недель и я вновь вернусь в Америку, навсегда разрывая связь с ним. Лишь на несколько секунд нужно остановиться у зеркала. Посмотреть на бессовестно распухшие губы и растрепанную причёску. Полли точно всё поймёт. Даже не по виду, а своими цыганскими штучками, как всегда. Упираясь руками в раковину, я долгих несколько минут успокаивала дыхание. Глядела на трясущиеся пальцы, судорожно обхватившие края белоснежной керамики. На собственное отражение, распутными глазами отвечая на душевный укор. Как глупо я снова попалась в ловушку Томаса. Он ведь даже не успел как следует расставить сети, как рыбка уже сама выскочила на берег. Но того, что осталось за стенами кабинета уже не изменить, к сожалению. Остаётся лишь вести себя гордо, подняв нос выше даже, чем то сделала тётя Полли. Смотреть на Томаса Шелби с высока, всем видом показывая, что во второй или третий или на какой он там раз надеялся это уже не пройдёт. У меня есть жених, который ждал меня внизу уже битых 15 минут. А может и больше. Сколько же времени прошло в кабинете у Тома? Как надолго мне удалось запрятать свой здравый смысл под тенью чувств и эмоций? Спустившись по знакомо скрипучей лестнице, я попала прямо в объятия Лео. Добродушная улыбка на его лице заставила внутренности сделать кульбит. Я не достойна этого человека. Даже если бы не было сегодняшнего инцидента, я всё равно в тысячу раз хуже, чем он. Но мне так ужасно хотелось быть счастливой в браке с этим мужчиной. И как это эгоистично, что ни разу в моей голове даже не промелькнула мысль о том, чтобы всё ему рассказать. Если сделать это, то какова вероятность, что он простит меня? Он мог бы. А я никогда не смогу подарить прощение самой себе. В пору сравнивать меня с Томасом по количеству ужасных поступков. Хотя, почему если он смог получить хоть несколько лет практически идеальной жизни с Грейс, то не могу себе позволить этого я? Каждый в жизни совершал что-то, за что может быть стыдно и гадко. Однако, если во мне живёт желание быть с Лео, то я не должна отказывать себе в этом. Я тоже достойна счастья. Быть может, в браке с любимым мужчиной я больше никогда не совершу ничего постыдного, перелистнув эту страницу жизни. Стоило нам с ним пройти в гостиную и занять место на диване, в комнату ворвался растрёпанный Финн. Я хотела бы обрадоваться его приходу, но по его лицу я догадалась, что он не просто торопился навстречу с родственниками. — Что такое, Финн? Что? Парню явно нужно было отдышаться, но в его движениях сквозила не столько усталость от быстрого бега, сколько нервозность и душевная боль. Глаза его блестели сильнее, чем обычно. Что-то случилось. Произошло что-то ужасное. — Джон…он…его убили, — в горле словно ком. Глаза защипало, будто насыпали пуд соли. Прикусив нижнюю губу до крови, я почувствовала чуть отрезвляющий металлический привкус. — Майкл ранен. Его повезли в больницу. Где-то на периферии тётя Полли резко подскочила, пошатнувшись и сжав руки на краю стены. Она мигом оказалась около Финна и ей даже не пришлось спрашивать, чтобы тот назвал ей адрес больницы. Грей скрылась за дверью, не удосужившись закрыть за собой. Эйда неосознанно часто моргала, уставившись на свои переплетённые пальцы. По её щекам текли слёзы, но она даже не пыталась их смахнуть. Ярость накрыла Артура. Я смогла пошевелиться — чуть заметно дёрнуться — лишь когда стол отлетел куда-то в сторону под напором Шелби-старшего. Почувствовала на плечах тёплые руки Лео. Я даже и не заметила, как вцепилась в его предплечье. Стиснула его будто от этого зависело то, что он будет рядом со мной и не погибнет в этой внезапной для всех борьбе. Как уже погиб тот, кого я считала чуть ли не братом. Джон. Милый Джон. Я поверить не могла. Мы с ним так и не встретились спустя полтора года. Я не была с ним рядом в тюрьме, хотя вполне могла бы за убийство Мейсона. А сейчас он ушёл. Насовсем. Навсегда. А я не извинилась перед ним, за то, что оставила их и уплыла в Америку. Ведь он мог бы погибнуть намного раньше, но судьба уготовила ему другое время. Когда он даже не ожидал этого, сидя в кругу семьи в их чудесном домике. Я просто не могу принять это. То, что он никогда больше не назовёт меня детским глупым прозвищем. То, что я не увижу эту вечно торчащую изо рта в любой момент времени зубочистку — неважно, рассказывает ли он очередную приукрашенную историю или просто развязной походкой идёт по центральной улице. То, что он не сможет потрепать меня по голове, безнадёжно испортив причёску. А его дети. Они никогда не смогут узнать его, его привычки, выучить его походку, тембр голоса, как меняется его тон, когда он недоволен или наоборот радостен. Посмеяться над порой дурацкими шутками. Они даже его лицо будут помнить смутно. Оно будет подернуто дымкой, словно Джон был лишь кратким видением, случайным призраком, а не их родным отцом. Это несправедливо, хоть некоторые наверняка скажут, что он сам накликал на себя эту судьбу. Но что бы он ни сделал из того, что совершают во всех бандах? Другой жизни он не знал. И никогда уже не узнает. А мы с ним так и не увидимся больше. Подняв затуманенный взгляд, увидела замеревшего в проёме Томаса. Впервые такой потерянный, он не знал даже, куда деть руки. А пальцы его явно дрожали. Я потеряла лучшего друга, а ведь он родного брата. Что же он чувствовал и что так отчаянно пытался скрыть внутри? Он ловит мой взгляд и слёзы лишь сильнее начинают капать по моим щекам. Я не могла видеть его таким, а он этого и не хотел. Уворачивался, этакий ощетинившийся пёс, от моей поддержки, как от нежной руки незнакомца. Я пыталась поддержать его одним только взглядом, хотя мне и самой не помешало бы ощутить его содействие. Его глаза на мгновение задержались на моих руках, стискивающих Лео. Что-то неуловимое проблеснуло в глубине его ледяных. Или это слёзы? Но Томас моментально взял себя в руки. Невообразимо быстро, но я знала, что боль его не покинула. Он кивнул Артуру. Для всех сухо, бесчувственно, но я видела сквозящий в движениях страх. Они оба двинулись к выходу, а я подорвалась за ними. Томас заметил, повернулся резко и быстро схватил за плечи. Смотрел так, что и без слов всё понятно, но он произнес: — Нет. Оставайся здесь. Прозвучало так, словно он хотел сказать «это зрелище не для твоих глаз». Я бы хотела, чтобы это было так, но я врач и к такому привыкла. Но одно дело, когда изрешечённым на столе лежит какой-то незнакомец, а совсем другое — твой друг. Почти что брат. Но я бы хотела просто взглянуть на его лицо последний раз перед тем, как его поглотит огонь. Я имела право. Знала его с детства, почти с пелёнок. Но могла в ответ я лишь медленно, почти незаметно кивнуть, отпуская братьев в морг. Возможно так будет лучше. Я запомню его таким, каким видела полтора года назад: забавным, молодым, безудержным. С зубочисткой во рту и револьвером в кобуре. Готовым на любое дело ради семьи и друзей. Порой неуверенным, скрывающим это за показным равнодушием. Но ему никогда не было по-настоящему на что-то плевать. Он, пожалуй, был самым чувственным из всех братьев Шелби. По-детски проницательным, любопытным. Настоящим. Даже война не смогла отнять у него его самого. И я готова запомнить Джона таким.

***

Языки пламени пожирали цыганский фургончик. Жар облизывал моё лицо. Порывистый ветер сушил обожжённые щёки. Руки дрожали, сжимая ткань траурно-чёрной юбки. Глаза судорожно цеплялись за каждый всплеск оранжевых искр. Он там, внутри. Там невыносимо жарко. Убийственно горячо. Огонь миллиметр за миллиметром выжигал его кожу. Все полевые цветы, любовно разложенные мозолистыми пальцами Эсми, давно превратились в пепел. Военная форма из тёмно-зелёной ткани наверняка ярче всего полыхала, перебрасывая огонь на занавески. В рамке чёрно-белое, местами пожелтевшее от времени и солнца, фото. На нём Джон, такой юный, прямо перед войной. Серьёзный, но будь его воля, он растянул бы лыбу от уха до уха. Стекло от жара потрескалось, подпустив огонь стереть непривычное и такое неправильное выражение с его лица. Ему нет спасения. Его будто досрочно отправили в Ад этим варварским актом. Но это их культура и я должна её уважать. Как бы больно не было. Я должна признать, что мне ненавистен не столь сам процесс, сколь осознание того, что он возвещает — неминуемость смерти. Джон первый, но кто последует за ним? Об этом не думать уже не получится, раз мысль опасно укоренилась в голове. Сколько времени нам отведено? Как можно быть уверенным даже в завтрашнем дне, находясь в Бирмингеме? Плечи Томаса расправлены. Никто и никогда не смог бы отгадать, какой груз висел на них — так профессионально, отработанно он держал спину ровно. Его выдавали глаза. На деле же они выдавали всех нас. Как бы ровна не была походка, уверенна речь и подбородок задран — ничего из этого не сможет скрыть горечь потери, отразившуюся в глазах. Его океаны стали холоднее Северно-Ледовитого. Покрылись толстой коркой льда, поблёскивающей на солнце. Теперь я бы с удовольствием вернулась в кабинет, в тот момент, когда его глаза с зарождающимся теплом глядели в мои. Мы не ценим то, что имеем. Никогда. Когда я обнаружила себя смотрящей на него слишком долго и чересчур пронзительно, он почувствовал это. Повернул голову на меня. Я пыталась казаться стойкой, но глаза-хамелеоны меня выдали. Он всё понял. В детстве он видел меня плачущей, тогда, когда мои серые хрусталики меняли цвет. Становились изумрудными, особенно яркими на фоне покрасневших белков. Мне вообще не везло с этим цветом. Не отводя взгляда от Шелби, нашла рукой ладонь Лео. Вцепилась в неё, переплетая пальцы. Наконец почувствовала себя хоть на йоту, но лучше. Томас опустил голову, подметил эту деталь колючим взглядом. Не думаю, что это так сильно его поразило. По крайней мере он никогда этого не покажет, раз даже смерть брата не вывела его на публичное выражение эмоций. Может быть ему и не всё равно, но он настолько горд, что я никогда не буду знать наверняка. Собравшиеся начали суетиться. На периферии двигались нечёткие силуэты, кто-то с кем-то шушукался. Кажется, лишь семья Шелби будет стоять здесь, когда от полыхающего фургона останутся лишь догорающие деревяшки да пепел. И воспоминания. Да, всё же, в первую очередь останутся они. Я понимала всех тех людей, что потихоньку, откланявшись, уходили. Скрывались вдали, заворачивали в тихие переулки. Здесь мы были как на ладони. На самом деле всё это время лишь чудо оберегало нас от смерти от пули какого-нибудь засевшего на крыше снайпера. Хоть мне и безумно хотелось жить, я останусь. Буду стоять до последнего. До чёрного пепла, который ветер разнесёт по полю. До того, как ноги чувствовать перестану от мороза, когда земля наконец остынет. До растрепавшихся волос, которые скроют меня от глаз любопытных. Джон был моим лучшим другом, которого терять так же больно, как погибать от удара раскалённым клинком в самое сердце. Быть с ним до конца его земного пути — единственное, что мне оставалось.

***

Новый костюм тройка сидел на нём просто великолепно. По крайней мере, так считал он сам, смотря в узкое зеркало примерочной комнаты. Портной, с зажатыми в ладонях булавками и закинутой на шею мерной лентой, боялся и слово вымолвить. Замерши в углу, он даже не поднимал взгляд на клиента, считая, видимо, количество дощечек в полу. Или же сколько из них успеет впитать его кровь, прежде, чем его бездыханное тело отволокут в местный морг. Англичане ведь в моде не сильны, как говорил его клиент при первой удобной — или же просто любой — возможности. Однако они безусловно хороши в хитростях и уловках. Специальное зеркало, свет из окна под определённым углом — и вуаля, очередной довольный клиент. Но всё же этому итальянцу угодить не легко и при всех соблюдённых правилах. Если только выполнить свою работу на все сто. Покрутив зубочистку во рту, он сделал пару оборотов и подошёл к зеркалу ближе, рассматривая определённо удачный костюм. Полоска выгодно делала его визуально выше. Ткань на ощупь была не хуже той, что на его родине использовал его личный портной: смесь шерсти и льна. Тепла и плотности. Горячности итальянцев и твёрдости духа. — Bene, molto bene.— не переставая осматривать лацканы пиджака, сказал итальянец. — Ч-что? — подал, наконец, голос из угла портной. Прожив всю жизнь в Лондоне он и не думал, что когда-то придётся разговаривать на каком-либо языке, кроме родного английского. Более того, здесь, в Англии, итальянские мафии не были так влиятельны, как в том же Нью-Йорке, так что он впервые в жизни услышал этот язык. — Я сказал, что это достойная работа. На удивление, — он вынул зубочистку из рта, продолжая, однако, крутить её в руках и легонько покалывать большой палец. Прежде чем портной, чей камень с плеч упал с громким выдохом одновременно, успел промямлить что-то в ответ, его прервал стук в дверь. Лениво, словно кот, поймавший жирную мышь, Чангретта перевёл взгляд на дверь. Формально, разрешение на вход раздаёт здесь не он, а хозяин, но в данный момент он им себя и считал. — Входите! Человек в не менее роскошном костюме твёрдым шагом зашёл в примерочную. Можно было бы подумать, что он и сам является лидером мафиозного клана, однако благоговение в его глазах выдало, что он лишь подчинённый. По обыкновению, он с почтением поздоровался, услышав в ответ привычную уже фразу, с которой Чангретта начинал разговор со своими: — Ciao, fratello. Глянув на всё ещё стоящего в тёмном углу портного, итальянец в безмолвном приказе приподнял бровь. Пожалуй, бедный портной только этого и ждал, тут же шмыгнул за дверь, так и не выпустив из вспотевших ладоней булавки, острыми концами впившиеся в кожу. — Posso fare rapporto? — сложив руки за спиной, итальянец обратился к Чангретте. Тот, будто бы уже потеряв всякий интерес к пришедшему, скрипнул кожей новых ботинок, повернувшись назад. Там на столике стояла коробочка, изнутри обитая бархатом, на котором были разложены шёлковые шейные платки. Он безучастно махнул зажатой между пальцев зубочисткой, разрешая продолжить. — Si sono svolti i funerali del giovane. Questa ragazza era lì. Insieme allo sposo. Shelby e lei si guardarono, — рука Чангретты, которой он ощупывал каждый из представленных платков, остановилась. — Allora perché hai bisogno di questo? Лука более не глядел на платки. Вперив взгляд в трубы заводов на окраине, он задумчиво прикусил краешек зубочистки. Чёрный дым поднимался в облака, напоминая тот еле заметный дымок после выстрела из пистолета. Чангретта был уверен, что это буквально знак свыше. Дозволение. Больше для себя, чем для стоящего позади, он произнёс лишь одну фразу: — Presto perderà anche lei.