...смято, сожжено

— Почему? Просто ответь, почему? Эта война не твоя! Ты не обязан… — Обязан. Война может и не моя, но ради тебя. И тех, кто тебе дорог, а значит, я не могу остаться в стороне. Ты уже пыталась отговорить меня от поездки сюда и, стоит заметить, я здесь. В этот раз у тебя тоже не получится меня остановить. Лео не впервые на моей памяти показывает характер. Он нежен, но иногда, когда эта самая нежность заканчивается из-за моего упрямства, он начинается скалиться. Как самый настоящий лев ревностно охраняет границы дозволенного. Я могу злиться, колотить руками стены, кричать и ругаться, но его мнение останется прежним. При этом ему не обязательно даже поднимать голос. Он защищает меня и я даже не могу по-настоящему на него обижаться, ведь за меня никто и никогда так не боролся. Но как же мне порой хочется, чтобы он просто согласился со мной. В этот момент я была бы счастлива если бы он сказал, что остается и никуда не пойдёт. Но он молчит, вперившись взглядом в корешки книг на полке. На меня пытается не смотреть, хоть я чувствую, что даётся ему это нелегко. Боковым зрением он видит меня, злостно пыхтящую, нервную и трясущую рукой, которая свисает с подлокотника. Так просто это оставлять я не собираюсь. Есть лишь один человек, который смог бы дать разрешение или запретить что-то на уровне почти что хозяина этих улиц. Главнокомандующего этой далеко не официальной войны. И этот человек — Томас Шелби. Значит Лео говорил с ним. Предложил помощь, а Томас — почти уверена в этом — чуть ли не с радостью согласился, надеясь, наверное, на скорую гибель. Главной целью Шелби, ради которой он готов пойти на всё, мне быть не хотелось. Если конечно всё так и есть. Быть может то, что произошло в кабинете, было лишь глупым порывом в попытке вернуть мгновения прошлого. Слышала бы мои речи Я прежняя, так наверное самой себе дала бы пощёчину. Но мне всё равно следует поговорить с Томасом. Без этого ситуацию с Лео мне никак не изменить. Военные бывшими не бывают. Он готов снова взять в руки оружие. Ради меня. Не хотелось бы думать, что это лишь прикрытие для желания снова вернуться в строй, даже если это строй гангстеров — людей, совсем ему незнакомых. — Разве стал бы он просить помощи Голда, если бы у него было достаточно людей? Я не говорю, что благодаря мне он обязательно победит, но так всё же будет лучше. Честнее. Какой же я тогда мужчина, если буду отсиживаться здесь, пока другие рискуют своими жизнями? — Но тебя здесь вообще быть не должно! Резкий выпад, от которого я сама же подпрыгнула с кресла. Я хотела сказать явно не это, но с другой стороны я понимаю, что это правда. Тогда он не навязался, нет, здесь нужно другое слово. Поддержал. Наверное. Да. Так и должен поступать мужчина, который любит. Почему-то так мне кажется. Но ведь письмо ему не посылали, о нём вообще ничего не знали, так что здесь его быть не должно. Судя по его лицу — карикатурно хмурому из-за падающих теней, но всё же потихоньку светлеющему — он осознаёт это. Никогда не бросается фразами в порывах чувств, сначала всё осмысливает, процеживает сквозь тонкую марлю произошедшего. У меня так получается только изредка. В моменты особенно острые я не умею сдерживать себя от порой неприятных выражений. Мне бы надо у него этому поучиться. — Прости. Я думаю, ты понял уже, что я не это имела ввиду, — дотрагиваюсь до его плеча, поглаживая большим пальцем. Он чуть поворачивает голову в попытках увидеть меня у него за спиной. — Я так благодарна тебе за то, что ты поехал со мной. Но сколь велика моя благодарность, столь же велико и моё нежелание видеть тебя именно здесь. В этом чёртовом Бирмингеме, который и без того слишком многое у меня отнял. Просто я хочу, чтобы ты был осторожен. Ты никогда не делаешь опрометчивых поступков и я уверена что и в этот раз ты всё успел обдумать, но… — Но ты волнуешься. Я прекрасно понимаю. Именно из-за того, что я чувствую тоже самое по отношению к тебе, я и стремлюсь сделать хоть что-то. Лео встал с насиженного места. Заключил обе мои ладони в плен своих могучих лап. Пронзительно посмотрел в глаза, заставляя внутри что-то перевернуться. Я не могу его потерять. Я должна сделать хоть что-то, что в моих силах. Даже прыгнуть выше головы. Я пойду к Томасу, но Лео об этом не узнает. — Хорошо. Если ты настолько упрям, то пожалуйста. Но пойми меня… я буду продолжать надеяться, что твоя помощь им не пригодится. Я не соврала ему. Всей правды не сказала, это верно, но не я не лгала. Я буду надеяться, но при этим сделаю то, что уже запланировала. Он целует меня, так трепетно, будто я — его первая любовь, которую он боится опорочить, очернить. Если бы знал, какой груз уже лежит на моей слабой душёнке. Кого я когда-то так же целовала. Кто был моей первой — и в по-детски наивных фантазиях последней — любовью. Я отвечаю на его поцелуй, стараясь поглубже упрятать очередные вопли совести, требующей выложить всё как на духу. Целую, цепляясь пальцами за рукава его пиджака, мну его, как пытаюсь замять эту совсем не мелочную ссору.

***

Чтобы попасть в офис Томаса Шелби приходится под тенью крыш и в узких переулках скрываться от возможной слежки. Некоторые из итальянской мафии не имели прошлого в Бирмингеме, так что знать обо всех скрытых проходах не могли так, как знаю о них я — коренная жительница этих кварталов. Но всё равно я не могла до конца быть уверенной в том, что точные карты ими изучены не были. Перебежками, крадучись, я дошла до здания Шелби Компани Лимитед. С расширением бизнеса репутация Шелби улучшилась. Пришло больше клиентов, а значит увеличилась и выручка. Новый офис с высокими потолками и собственной приёмной, в которой восседает секретарша-бывшая проститутка, не заставил себя долго ждать. С минуту поглазев на гигантскую дверь, я потянула за ручку. Стараясь не особо шуметь, чуть придержала настолько же тяжелую, насколько массивную дверь. В холле, отделяемом от основного помещения ещё одной парой дверей, были слышны отголоски разговора, что происходит в приёмной. Один голос был знаком мне с детства. Тётя Полли что-то пыталась объяснить и, судя по раздражённому тону, уже не в первый раз. В ответ раздавались лишь недовольные отговорки Лиззи, которая наверняка с упоением нажимала каждую клавишу печатной машинки, впервые столь явно ощущая собственную важность. Понять о чём упорно спорили женщины было пока трудновато, ведь опиралась я только на обрывки фраз, сказанные чуть более громко, чем всё остальное. Явно слышалось только слово «ежедневник», но дело могло быть в чём угодно, выводы делать рано. О Полли плохо думать не хотелось, а о Лиззи же я и вовсе не собиралась. Нужно выйти из укрытия, чтобы внезапно не создалась неприятная ситуация, в которой я покажусь не в самом лучшем свете. Подслушивать нехорошо — этому должны были научить родители, но я, видимо, не запомнила эту простую истину. Как только я сделала шаг по направлению к приёмной, как спор разразился с новой силой. Полли уже отчётливо озвучивала своё требование дать ей ежедневник Томаса. В её просьбе меня смутило абсолютно всё, начиная самим её существованием. Она казначей, имеет доступ ко многим сферам компании, но для этого ей не обязательно знать расписание Томаса. Для этого здесь сидит Старк, что до сих пор возражала Грей, перейдя на повышенный тон. Если сейчас Полли не получит своего, то обязательно двинется на выход, эффектно хлопнув дверью на прощание. А перед этим обязательно увидит меня, всем телом прильнувшую к двери. Демонстративно пошаркав и поцокав каблуками, я дёргаю дверь на себя. Поддерживая имидж компании, она даже не скрипнула. Смазанные петли не обратили на себя внимания, но мои дальнейшие шаги отскакивали эхом от потолка, заставив женщин одновременно обернуться на звуки. Я старалась не смотреть на Полли со странным интересом. Поздоровалась с Лиззи, она кивнула в ответ, заметно выдохнув. Я явно спасла её от Грей, которая потихоньку бы растрепала ей все нервы. — Здравствуй, Фиби. Что ты тут делаешь? — Могла бы спросить у тебя тоже самое, но ты опередила, — она чуть сузила глаза, хотя подозревать здесь кого-то в чем-то должна я. — Я к Томасу. — На серьёзный разговор, не иначе. Она поправила упавшую на лоб прядь рукой в перчатке. Кудрявые темные волосы резко контрастировали с бледной кожей Полли, просидевшей в темноте неизвестно сколько времени. Даже несмотря на это, она выглядела прекрасно. Словно ожившая статуя древней богини, блестящая на солнце белым мрамором. Отличала её только стойкость и твёрдость, что не позволит ей разбиться вдребезги как хрупкому мрамору от соприкосновения с жёсткой землёй. — Именно. — говорила ли она с сарказмом или нет, я решила ответить прямо. Во всяком случае, это была одна из немногих правдивых вещей, которые я говорила за последнее время. — Он у себя? Обратилась я уже к Старк. Она подняла голову на меня, посмотрев так, словно до того я не поняла, по какой причине Полли здесь разводит скандал и ей ещё никто не помешал. Ради приличия она всё же ответила, однако не нашла нужным натянуть дежурную улыбку: — Нет. Отошёл, но скоро должен вернуться. — Могу узнать, куда же он отошёл? — По делам. Девушка не была настроена говорить мне больше. Или же она попросту ничего не знала. Доверять ей личные дела не было смысла, ведь отбрехаться от визитёров можно было общими фразами. Отлично, значит Томас либо в баре, либо неизвестно где в этом чёртовом Бирмингеме. Напоследок обменялись с Полли одинаково недоверчивыми взглядами. Она явно с иронией приподнял правую бровь, будто пытаясь меня в чем-то уличить или подловить на интересе к персоне Томаса. Или же отвести подозрения от себя, заставив меня смущаться или того хуже, сомневаться в своём поведении. Здесь явно что-то нечисто. И не то чтобы я была всей душой и всем сердцем за Тома, но здравый смысл подсказывал, что именно на нем держалось наше благополучие, так что не стоило позволять случаться неожиданным вещам. А от тети Полли в данный момент исходила энергия человека, который замышляет нечто опасное и в чем-то даже противозаконное. Мне явно не стоило оставлять это без внимания.

***

Томас, к моему великому облегчению, нашёлся весьма просто. Он действительно был занят делами, Лиззи не соврала: сидел в пабе, беседовал с Голдом, заливая в себя всё новые и новые порции виски. За активными разговорами терялось понятие нормы выпивки на деловой встрече, если такая вообще существует. Для всей семейки Шелби в принципе чуждо слово «норма». Отвлечься Том смог, лишь увидев меня на пороге заведения. Мне не пришлось даже подходить к их столу в середине зала, который, к слову, был особенно пустоват для выходного дня. Кажется, в Лондоне и других больших городах это называется «бронь». И этого понятия для Шелби не существовало — они привыкли брать то, что хотят, вне зависимости от того, свободно ли это или же кто-то этим уже владеет, или же занимать целые помещения без предупреждения. Томас махнул Абераме зажатой в руке сигаретой и встал, чтобы отправиться ко мне. Голд сидел спиной ко входу, поэтому повернулся, руку положив на спинку стула. Взглядом прошёлся сверху вниз, оценивая. По блеску в пьяных глазах я поняла, что проверку этого прожженого ценителя я прошла без труда. Шелби, явно предугадывая действия Аберамы, встал так, чтобы обзор ему перекрыть. Когда стало понятно, что ловить тут нечего, он нахмурился и отвернулся, одним глотком осушая стакан. — Что ты тут делаешь? Разве я не говорил о том, что ходить по улицам опасно? Я не понимала, то ли эта забота в голосе показушная, то ли ему и правда не всё равно. Наверное потеря брата заставила его трястись обо всех вокруг, чтобы больше не пришлось глазами ловить улетающий в небо пепел. — Извини, — как бы я ни хотела ответить равнодушно, получилось то, что получилось. — Я старалась быть незаметной. Но я бы не пришла сюда просто так, ты же понимаешь. — Я слушаю. Вот так вот просто. По пути я раздумывала, как бы выразиться так, чтобы он не подумал, будто я — курица наседка, которая боится своего жениха на пару шагов от себя отпустить. Или же чтобы не решил, что Лео ни на что не способен и зря Томас вообще обратился к нему. Это не так, естественно. Но смешки Шелби за спиной — последнее, чего бы я сейчас хотела. Логики Томасу не занимать и я почти уверена, что поймёт он меня верно. Так почему я тогда вообще переживаю? Может потому что где-то глубоко внутри под более важными мыслями и чувствами закопан страх того, что Томас вывернет всё, все мои слова. Назло мне поставит Лео в первом ряду самой кровавой битвы, с наслаждением наблюдая как его тело изрешечивают десятки пуль, застревая в плоти, разрывая её, выползая с другой стороны, оставляя на стенах дыры. Но так он может сделать и без моих слов. Или же не может сделать вовсе. Потому что я — глупая девочка — снова что-то себе напридумывала. Будто нужна, важна безмерно, что ради меня он готов будет окончательно испортить карму. Просто скажу и всё. Хватить думать. — Зачем ты согласился? Лео не ведает во что ввязывается. — А мне показалось, что он вполне осведомлён о том, что и как тут происходит, — брови незаметно для самого Томаса выразили удивление. — Во всяком случае, он предложил помощь сам. Его никто не заставлял это делать. Я… Я заставила. Не в прямом смысле. Безусловно я не говорила ему: «Вставай и сражайся за меня». Но я чувствовала себя ответственной за это. — Просто, — на выдохе. — Пожалуйста, я за него переживаю. Он ведь не при чём. Из-за меня он здесь. Не впутывай его ещё сильнее, не заставляй сражаться. Обещай мне, что он не погибнет. — Я не могу дать обещание, которое не смогу сдержать, — Томас сунул руки в карманы брюк. — А ты не можешь решать за него. Его напускная отрешённость выводила меня из себя. Я пообещала себе решить всё мирно, но постепенно закипала от каждого сказанного им слова. Сделав несколько шагов, я оказалась близка к Томасу настолько, чтобы он услышал мой, признаюсь, истеричный шёпот. — Хватит делать вид, что тебе плевать на всё и вся. Я по-человечески попросила понять меня и не использовать его помощь в перестрелках с итальянцами. Это все, чего я прошу. У тебя достаточно тех, кого можно кинуть на передовую и за кого я переживать не буду. — Впервые вижу, как ты злишься. Шелби чуть нагнул голову, почти касаясь губами моего уха. Горячий воздух потревожил непослушную прядку волос. Всё тело покрылось мурашками. Он не имеет права быть так близко. Как и я. Не имеет права отвлекать меня, заставляя плотно сжимать губы и стёсывать зубы. — Нет. Ты всё ещё не видел как я злюсь по-настоящему. Я ухожу, надеясь лишь на то, что он меня понял. Нарочито громко стучу каблуками по дощетчатому полу, вымещая на нём часть непривычного мне чувства гнева. Хотелось бы хоть краешком уха услышать пьяные шутки Голда над Томасом, но я не потакаю себе и не застываю тенью за дверью паба. Шелби наверняка провожает меня взглядом и точно разглядел бы очертания фигуры, которая замерла за мутным стеклом. Не менее мутным чем взгляд Артура, когда он каждый вечер восседал за барной стойкой. Пока я иду по улочкам Бирмингема, то отвлекаюсь от постоянного нервного оглядывания своими размышлениями. Как вообще Артур теперь живёт? Так резко завязать с чуть ли не ежечасной выпивкой. Насколько сильно нужно любить женщину, чтобы держать себя в руках так долго и наверняка мучительно. Но по его ясным глазам, по удивительно нежному взгляду на Линду, я понимаю, что ради неё он готов даже на колени перед кем-то встать, умолять, плакать. Пусть я её невзлюбила с первой встречи, даже не зная, она дорога ему. А мне — Артур. Без сомнений могу назвать его своим старшим братом. Не духовным наставником конечно — с этим у него были явные проблемы, но оберегающим от хулиганов и проблем, прикрывающим перед родителями, любящим понянькаться с мелкотнёй старшим братом — несомненно. И когда я захожу в гостиную, то тут же ловлю залихватскую улыбку из-под усов, которая доказывает мне, что радуется он моему появлению так, словно пришла ещё одна его младшая сестричка.

***

Поздней ночью я ворочаюсь в постели и не могу заснуть. Рядом тихонько посапывает Лео, а я могу лишь закрыть глаза, глупо считая овечек и пытаясь провалиться в темноту сна. Хватает меня ненадолго. Я снова и снова распахиваю глаза и переворачиваюсь с боку на бок. В какой-то момент одеяло стало слишком тяжёлым, простынь скаталась, ночная рубашка запуталась вокруг ног — всё так и норовило выгнать меня из постели. И я поддалась. Ступила на пол, тёплый благодаря огромному камину, что прогрел весь дом. Однако в щелочки оконных рам проникал морозный январский воздух, из-за которого мои оголённые руки покрылись мурашками. Закутавшись в халат — он не особо согревал, но хотя бы мешал остаткам сонной теплоты покидать тело — я оглянулась на кровать. Лунный свет крался по полу, карабкался по изножью и делил кровать пополам. Если бы я до сих пор лежала в ней, то могла бы и не заметить, как серебряный луч отделяет меня от Лео. Почему-то в этот момент мне в голову лезли только мысли о тёти Полли, которая наверняка бы посчитала это нехорошим знаком. Но если не думать о плохом, то это всего лишь последствие не до конца закрытых штор. Не включив ни одного источника света, я начала красться по коридорам без конкретной цели. Мне кажется, так можно нагулять сон или хотя бы просто развеяться. Когда я завернула за угол, мои глаза, давно привыкшие к темноте, разглядели фигурку. Своими ручками она цеплялась за деревянную дверь, наполовину прячась за ней. — Чарли? Ты почему не спишь? Чтобы говорить не приходилось громко, я присела перед ним на корточки. Пытаясь в темноте разобрать эмоции на его лице я чуть прищурилась, однако это не особо помогло. Он потёр глаза ладошками, фокусируясь на моём затемнённом портрете. Для меня загадка, понял ли он, кто перед ним, или же испугался. Если он не кричит и не плачет, значит ли это, что он узнал меня? Или же он перенял от отца привычку с достоинством встречать любые ситуации? — Папа не плочитал мне сказку. — Перед сном? Но ведь это было несколько часов назад. И ты до сих пор не спишь? — Я только плоснулся. Но без сказки я плохо сплю. — Хочешь я прочитаю тебе сказку? А ты пообещаешь мне уснуть, договорились? — Холошо. Он протянул мне свою ладошку и засеменил в комнату, ножками отталкивая лежащие на полу игрушки. Неловко дернул за цепочку, включив лампу на тумбочке у кровати. Выдернул ладонь и самостоятельно, почти как взрослый, залез на кровать, деловито поправляя подушку. Я подошла с другой стороны и включила второй источник света. Это позволило мне увидеть сборник сказок. Изрядно потрёпанный, он, наверное, принадлежал не одному поколению Шелби. Корешок был поцарапан, кое-где оголились нити, которыми прошили страницы. Уголок одной из них был загнут на начале новой истории. — Вот эту книгу папа тебе читает? — я показала ему обложку, на которой от руки был нарисован табун лошадей, который пересекал огромное поле. Их гривы развевались на ветру, а копыта поднимали животное неправдоподобно высоко. — Да, эту. Чарли чуть подвинулся, что было трудновато на односпальной кровати. Но он был маленьким, да и я не особо большой, так что мы уместились. Стараясь никого не разбудить, я начала читать громким шёпотом. Маленький Шелби сначала увлечённо разглядывал картинки, прося меня останавливаться на них подольше. Он тыкал пальцами в незнакомцев в ярких одеждах с вырезанными вручную из дерева инструментами, которые голосили какие-то песни. Спрашивал меня, почему лошади так быстро скачут или зачем люди живут на природе. Я удивлялась его неожиданным, но логичным вопросам, о которых сама и не задумывалась никогда. А если и любопытствовала так активно, то только в таком же возрасте, в котором сейчас Чарли. Но постепенно поток вопросов начал иссякать, а голова Чарли опустилась на мягкую подушку. Он начал тихонько сопеть, сжимая край одеяла. Такой маленький и беззащитный. Подчас одинокий. Как же ему не хватает матери. Да и отца, который постоянно чем-то занят, в кого-то стреляет или пьёт в пабе, отмечая удачную сделку. Даже сегодня он не смог — и я уверена, что не в первый раз — прочитать своему единственному сыну сказку. Всего пара минут и вот, Чарли уже спит, но Томас по всей видимости решил, что за него его сына воспитают няни. Я закрыла книгу, положив её обратно. Рука сама потянулась к пшеничного цвета волосам, убирая прядку, которая щекотала лоб. Мысль пронеслась в голове стремительно, выбивая из груди воздух: он ведь так похож на Грейс. Именно поэтому Томас так старается быть как можно дальше от него. Слишком много воспоминаний связано с этими золотистыми локонами. Слишком больно. Слишком душат слезы, застывающие комом в горле. Слишком много «слишком», чтобы быть хорошим отцом. Для Томаса лучше не появляться перед сыном вообще, чем показывать рядом с ним слабость. Заглядывать в его глаза и видеть в них образ погибшей жены, которую он не уберёг. Скрип половиц у двери заставляет вздрогнуть. На пороге стоит Томас. Он совсем не выглядит сонным и если бы не оголённый торс, можно было бы подумать, что он только что проводил с кем-то встречу. Но моё внимание занимает не проверка на заспанный вид, а татуировки на его руках и груди. Как давно я позволяла себе смотреть на него так открыто и нагло. Пальцами касаться кожи, испещренной шрамами от пуль и порезов. Он без сомнений знал, что тут именно я, иначе не явился бы в таком виде. Снова попытка спровоцировать, добиться своего. Я отвожу взгляд, цепляясь за мысль о том, как много раз я видела его таким в моменты, когда он истекал кровью, а не в другие, более личные. Когда он умирал, а я спасала его жизнь. Я всё ещё врач, пусть и не практикующий. Помню, как выглядит и ощущается на пальцах алая жидкость из вен и артерий. Даже помню металлический привкус на губах и языке. Какие же странные у меня способы отвлечься. Намереваюсь уйти, встаю с кровати и направляюсь к выходу. Когда почти вплотную подхожу к Шелби, который загораживает выход, он и с места не двигается. Внутри него будто идёт борьба. Он колеблется, но всё же побеждает…Что? Здравый смысл? — Я увидел полоску света из-под двери. Ты читала Чарли. Спасибо. Это очень… Важно для меня. — Да? Почему-то я не заметила. — язвлю, но понимаю, что это скорее защитная реакция. Тон Шелби спокоен, будто он пропустил это замечание мимо ушей. — По поводу нашего сегодняшнего разговора… — Давай не здесь, Чарли только уснул. Мы можем его разбудить. Томас на несколько секунд растерялся, но потом пошёл к выключателям у кровати сына. Ему пришлось отодвинуть меня, легонько дотронувшись до предплечья. Я же вышла в коридор. Когда единственный источник света погас, я снова стала привыкать к тьме, царившей в глубине дома, где не было окон. Томас уже был передо мной, когда я наконец смогла различить его силуэт. — Прямо тут будем говорить? Посреди тёмного коридора, пока все чутко спят в своих комнатах? — Лучше так, чем вовсе не говорить, — Томас наклонился ко мне, чтобы я лучше слышала его вкрадчивый голос. — Я постараюсь почти не вовлекать твоего…жениха в разборки. — Спасибо. Правда, — я сделала пол шага назад, пытаясь не фокусироваться на его губах, еле различимых в темноте. — Мне не стоило так разговаривать с тобой сегодня, прости. «И быть такой эгоистичной в отношении решений Лео, пытаясь обесценить его мнение,» — вслух я этого не произнесла, но мысленно продолжила свой монолог. Для Томаса достаточно было извинений за грубость, хоть я и не обязана была. Но он — пока что только на словах — исполнил мою просьбу. В голове прошмыгнула мысль. Достаточно подлая, как мне кажется. Мне бы просто уйти, будто бы сегодня я ничего не видела и не слышала, но что-то вроде интуиции подсказывает мне, что это важно. Уж слишком настойчиво тетя Полли тянула из Лиззи этот злосчастный ежедневник, чтобы я так просто отпустила эту ситуацию. Но откуда ему знать, что я что-то видела? Предать тётю Полли из соображений совести? Или же безопасности? — Я…я думаю, что тебе стоит быть осторожнее с Полли. — В каком смысле? — даже не видя его, я могу представить как его бровь, вторя вопросу, чуть приподнялась. — Сегодня в офисе она достаточно упрямо просила у Лиззи твой ежедневник. — Вот как? - задумчиво кинул он вопрос в темноту между нами. — Возможно я не должна была этого говорить, — «но ты и твои безумные планы-подчас единственное, что спасает наши жизни. Ты нужен нам живым.» — Но это важно. Ты и сам знаешь, как Полли относится к тебе после событий в прошлом году. Чего-то такого стоило ожидать. Не верю, что говорю так. Однако здравый смысл кричит, что это правда. Полли всегда была авторитетом для меня. Её грациозность движений и твёрдость решений восхищали меня. Преданность семье определяла её жизнь и она передала эту черту и мне. Но сейчас я чувствую, что она замыслила что-то против родного ей человека. Несмотря на то, что он заслуживает хорошей встряски, он не должен получать её от самых близких. Я понимаю её логику. Ей больно, ведь её жизнь чуть не оборвалась из-за Томаса. Но ещё труднее ей от того, что она понимает, что и сама отчасти виновата. Никто не направлял её руку с зажатым в ней пистолетом в грудную клетку Кэмпбелла. Но ни я, ни никто другой не винит её в этом. Будь у меня возможность, я сама бы взяла в руку пистолет и спустила курок. Сейчас Полли вновь борется. Больше за своего сына, чем за саму себя, как всегда. И пусть то, что совершаю сейчас я, кто-то назовет подлостью — даже я сама — Полли тоже борется нечестно. — Спасибо тебе. А сейчас, иди спать. — Ты тоже. Честно, как врач скажу, такие круги под глазами — не к добру. Ладонью своей он прикоснулся к моим пальцам. Как бы мне не хотелось, сердце не слушается приказов мозга. Оно снова начало биться быстрее, разгоняя кровь по венам и артериям, заставляя щёки гореть. Как хорошо, что здесь темно и даже цепкий взгляд Томаса не сможет ничего разглядеть. Бросаю скомканные прощания и что-то наподобие «спокойной ночи» и удаляюсь в комнату. Будто ничего не было. Снова. И почему ему не надоело? Не знаю. Но о чём ещё я не в курсе, так это о том, почему я не могу сказать что-то резкое, оттолкнуть его от себя — как физически, так и морально. Просто убегаю и так неправильно в голове прокручиваю возможные варианты продолжения. Люблю одного, но всё равно тянет к другому. И как уснуть? Как я вообще могу спать по ночам рядом с Лео, который и не подозревает, что терзает меня во снах и наяву.

***

Я сидела за одним из многочисленных столов, бессмысленно водя пальцами по лакированному дереву. Время шло медленнее, чем даже на самом скучном дежурстве в городской больнице. Но тогда можно было с легкостью проморгать часок-другой, периодически засыпая и подскакивая от того, что чуть не упала с кресла. Сейчас же сна ни в одном глазу. Пыль на полках давно закончилась благодаря моим излишним стараниям. Не было даже бумаг, которые можно было бы разложить по порядку. Оставалось лишь ковырять уголок стола, где потрескался лак и торчали неаккуратные острые деревяшки. Они слоились, сами цеплялись за ногти и царапали подушечки пальцев. Будто какой-то зверь с мощными челюстями отгрыз кусочек и утащил в свою нору. Но здесь никаких зверей отродясь не было, так что ставлю бутылку виски на то, что этот стол просто старше меня. Сколько же он повидал на своём веку. Возможно я не первая сидящая за ним барышня, тревожащая его покой своими нервными движениями. На улице шум: громогласные мужчины о чем-то спорят, гремят разномастным оружием и раздают приказы. Где-то раздаются выстрелы. А в доме наоборот тишина. Жуткая, пробирающая до дрожи. Тишина неизвестности и страха перед будущим. Мужчины снаружи хотя бы видят опасность, стоят к ней лицом, гордо вздернув подбородки. А я сижу в тёмной душной комнате, воображая себе разную хтонь, непобедимую и ужасную. Эйда в комнате наверху вместе с сыном. Быть может не боится даже выглянуть в окно. Полли тоже где-то здесь, скорее всего в своей комнате и уж точно смело глядит за стекло, отодвинув тюль. А я загнала себя в пустоту комнаты, окна в которой все до последнего зашторены и свет просачивается только тонкими линиями. В один миг я поймала себя на том, что перестала слышать хоть что либо. За дверью стало тихо. По телу прошлась волна мурашек. Последовательно, снизу вверх. Закололо кончики пальцев, свело живот, за шею будто схватила невидимая рука. Пять минут. Десять. Тишина накрыла весь злосчастный Бирмингем. Не было слышно ни единого выстрела. Яркий свет полился из-за двери, окружая чей-то силуэт. Несмотря на отвыкшие от света глаза и непонимание кто передо мной, я подскочила со стула. Он упал, но меня это волновало в последнюю очередь. Я пыталась проморгаться, сфокусировать взгляд на пришедшем. Томас. Один. Ещё ничего не сказал, но в горле уже ком, так, что не сглотнуть, а в носу противно щиплет. Виноватый вид, как у нашкодившего ребенка, но глаза опустить не в силах. Порывается подойти ближе, но я отступаю. Стискивая зубы, остается на месте, опускает руку, которой тянулся к лицу. Позади шаги, кто-то спускается по скрипучей лестнице, заслышав шум входной двери. Я молчу, ожидая от него чего угодно. Чего угодно, но не тех самых слов. — Фиби…Он погиб… Слова сорвались с его губ, но до сих пор не уложились в моей голове. Их нет. Не существует. Томас ничего не говорил, ведь этого просто не может быть. Эти слова повисли в воздухе. Окружили меня. Поймали в ловушку. Но я их не чувствую. Не понимаю. Чувствую, как дрожат колени. Соленые капли стекают по раскрасневшимся щекам. Невидимая рука сильнее сжимает шею, почти до воображаемого хруста. Я оглядываюсь, будто пытаюсь её стряхнуть. Выискиваю за спиной Томаса опровержение его словам. А когда не нахожу, меня накрывает. Те самые слова проникают в самую суть. Ловушка сжимается, сдавливая меня, перекрывая кислород. Сердце замирает. А затем пускается галопом. — Ты… Ты ведь обещал, — голос сорвался на середине, медленно переходя на крик. — Ты пообещал мне…ч-что он не умрёт! Он безнадёжно молчит, а я кричу, чувствуя, как вместе с этим криком меня покидают все чувства, кроме отчаяния. Бью его, а он не сопротивляется. Ему будто всё равно, но я знаю, как трудно ему сдерживаться, чтобы не скрутить мне руки и не задушить в объятиях. Ведь он меня понимает. За пеленой отчаяния прежняя я это знает. Когда сил на эту бессмысленную ненависть не остаётся, я покидаю дом прежде, чем кто-либо из них смог осознать это. Бегу по улице, а холодные капли обжигают лицо, смешиваются со слезами. Будто бы оставляют царапины на щеках, губах, на всей моей коже. Боль пытается отрезвить, но я безнадёжно увязла в горе и отчаянии. Ветер кусает обнажённые руки, не скрытые под пальто, которое я позабыла в гостиной вместе с прежней жизнью. С хрупким ощущением покоя и счастья. Слёзы застилают взгляд, но ветки, хлещущие по лицу, дают понять, что я где-то за пределами Бирмингема. Даже его окраин. Я одна. Снова наедине со своими мыслями. Руки нащупывают ствол дерева, цепляются за кору, стремясь оставить царапины на чересчур нежных ладонях. Вместе с болью от видимых ран поднимается боль душевная. Откуда-то от сердца, всё выше, удушливой волной следует к мозгу. Лишь на мгновение мне удалось избавиться от них, пока я бежала неизвестно куда, но вот мою голову снова занимают мысли, уничтожающие меня изнутри. Его нет. Медленно по рукам стекают капельки крови. Растекаются по линиям на ладони, рисуя неповторимый узор. Замираю на несколько мгновений, наблюдая, а в голове набатом мысль «его нет, его нет, его нет». Представляю как его алая растекалась по бороздкам асфальта, затекая в расщелины и впитываясь в землю. Если бы я была там — смогла бы помочь? Или бы медленно умирала рядом с ним? Как долго я буду мучить себя невероятно яркими картинками, которых я даже не видела? До тех пор, как внутри ничего кроме них не останется. А потом? Потом и меня уже не будет. Где-то треснула ветка. Вслед за этим послышался шум разошедшегося дождя. Почти ливня. Как я могла не слышать этого? — Фиби… — касается локтя. Медленно, будто боится меня как дикого зверя. Поднимаю взгляд и упираюсь в его холодные голубые глаза. Пытаюсь сказать всё без слов, лишь бы он ушёл. Лишь бы оставил меня одну на съедение этим мыслям. Он не уходит. Понимает всё, но остается. Впервые вижу его таким растерянным. Пытается распознать по жестам, что делать дальше, прочитать меня, но единственное, что меня выдаёт - это дрожь и разодранные ладони. Боль и холод — вперемешку. — Прости, — глядит так проникновенно, а я взгляда не могу оторвать. — Прости меня. Ну же, пойми меня. Не слова, прошу. Мне от них уж проку нет. Внутри голос надрывается, молится, чтоб он не ушёл. А я корю его за это, почти тянусь, чтоб пощёчину себе залепить, но вместо этого с силой цепляюсь за свой локоть, ногтями впиваясь в кожу. Боль. Больше ничего я чувствовать и права не имею. Когда руки его прижимают к вымокшему до нитки пиджаку, я сдаюсь. Реву навзрыд, захлёбываясь в слезах и невысказанных словах. Сжимаю ткань пиджака с такой силой, будто пытаюсь куски оторвать. Он падает на колени, безнадежно пачкая брюки в грязи и размокшей траве. Я за ним, наплевав на дорогую юбку из американского бутика. Спустя время слёз не остается. Лишь заплаканные, раскрасневшиеся глаза. По щекам вместо солёных капель чертит дорожки дождь. А я всё жмусь к нему, желая чувствовать, что он жив. Что сердце в груди бьется, а кровь течет по венам. Что он дышит, выдыхая горячий воздух куда-то в район шеи. Он жив, а Лео — нет. Почему всегда Шелби выходит сухим из воды. Почему он? Тот, кто заварил эту кашу, отделался лишь царапинами. Это должна была быть кровная месть. Око за око. Но как же Томасу повезло с ангелом хранителем. Крыльями своими тот укрывает его от каждой шальной пули, что могла бы оборвать его жизнь, но вместо этого летит мимо. Прямо в Лео, который вообще оказался здесь по глупой ошибке. Моей. И Томаса, который в свое время самолично взвел курок. Чангретта здесь из-за него. Убивает близких, родных и знакомых. Потому что Томас, мать его, Шелби во всём виноват. Руки спускаются ниже. К ремню, на котором висит кобура с револьвером. Секунда, и он у меня в ладони. Любимый Уэбли Скотт главаря Козырьков тяжелит своим весом мою руку. Томас чувствует это, несомненно. Думает, что я либо очень глупа, либо настолько слаба, что другого выхода нет. Поднимаюсь на ноги, направляя дуло в его голову. Он на коленях передо мной, такая легкая жертва. Лишь один выстрел. Мы смотрим друг другу в глаза. Прямо, открыто, так, как если бы были абсолютно наги и раскрыли бы все секреты. Томас не умоляет, никогда, но и в глазах его страха я не вижу. Он мне не верит. Да я и сама мало в себя верю сейчас. Но гнев, накрывший меня, держит мою руку, направляет револьвер ему в лоб. Зачем мне это? Что это способно изменить? Но…как я говорила?.. Око за око, да? — Ты уничтожаешь всё вокруг себя, Томас Шелби, — Я боюсь и выставляю это на показ, а он всё продолжает скрывать и притворяться, глядя так уверенно. — Всё, к чему ты прикасаешься, сгорает до тла. Я так хочу ненавидеть тебя. Но внутри меня всё ещё живет та девочка, что однажды полюбила. К моему большому сожалению. Вижу его расширившиеся зрачки, оставившие только тонкую кромку ледяного океана. Рука трясётся, но не опускается. Так приятно ощущать его жизнь на кончиках моих пальцев. Я могу всё решить сейчас, за себя и за него. Могу, но та прежняя я, что жизни на фронте спасала, борется даже за эту никчемную душу. А ведь и правда будет слишком милосердно подарить ему такую лёгкую смерть. — Если хочешь — стреляй. Только если от этого тебе будет легче. — Легче мне уже никогда не будет, — нервно убираю рукой налипшую челку, одновременно пытаясь будто стряхнуть с себя какое-то наваждение, вынуждающее задать вопрос — Где Чарли видел моё фото? Томас хмурит брови. На мгновение позволяет эмоциям взять верх. Во взгляде читается боль и…осознание? Приоткрывает рот в попытке сказать что-то, но не находит слов. Прикрывает глаза, пытаясь собраться с мыслями, а я почти уже опускаю пистолет. — В моих руках, — от неожиданности снова дергаю руку вверх, одновременно с тем, как он открывает глаза. — Я имею привычку подолгу смотреть на него. — Можешь не врать и не пытаться мною манипулировать. Ты же знаешь, я всё равно не выстрелю. Так что хватит лгать. — Отчего ты решила, что я сейчас лгу? Неуж-то и правда считаешь меня хитрым бессовестным манипулятором, который на любую выдумку пойдёт, дабы спасти свою шкуру? — с моих уст слетает смешок. — Как же ты сейчас прав. Подписываюсь под каждым словом. Я опускаю руку, откидываю револьвер в сторону. Ещё пару мгновений не двигаюсь, пытаясь в его лице углядеть изменения, но отчаиваюсь. Играет он до конца. — Почему? — почти шепчу. — Зачем тебе моё фото? Он продолжает смотреть на меня снизу вверх. Колени его увязли в размокшей грязи, как он в своей лжи. Ожидаю от него хоть единого правдивого слова, не понимая, зачем мне это нужно. «Просто уходи. Оставь его. Уходи» Дождь перестал. Лишь одинокие капли продолжают уныло стекать вниз по листьям. В загородной тишине слышны крики птиц, что в задымлённом Бирмингеме не живут. Идиллия нарушается лишь моим сбитым дыханием на грани хрипа. Я жду. — Просто я понял, что потерял. Сжимаю и разжимаю ладони. Слова болезненно отзываются в сердце. Я впервые искренне верю. Думает ли он, что это всколыхнёт что-то во мне, разожжёт в груди прежний пожар на отсыревших поленьях. Я не могу больше тонуть в нём. В этих отношениях, которые каждый раз затягивают меня на дно и толща воды всё давит и давит, грозясь раздавить вовсе. Я стала сильнее. Либо же настолько слабой, что нет сил даже чтобы просто снова нырнуть в этот омут с головой. И больше никогда не смочь выплыть. Пусть теперь тонет он. Наверное, этого я и ждала. Я ненавижу себя за эту мысль, но отделаться от неё не могу. Лишь она держит меня на плаву. Последний раз смотрю в его ледяные глаза. В них отчетливее вся боль, будто он уже знает наперед моё следующее действие. Но он молчит. Нижняя губа моя мелко трясётся, но я сдерживаю подступающий плач. Разворачиваюсь на каблуках, как бы трудно это ни было в затянувшей туфли грязи. Не оборачиваюсь, не слушаю внутренний голос. Я ухожу. Навсегда ухожу одна, забирая с собой лишь воспоминания. Оставляя его с той болью, которую он когда-то оставил мне. Скрываюсь в дымке, которая расстелилась по полю. Позади не слышно торопливых шагов. Ноги вязнут в грязи, а походка моя от того кажется пьяной. Я уже не плачу, ведь внутри ничего и не осталось. Ладони противно саднит, но благодаря этому я ещё чувствую, что жива. Останавливаюсь, резко и неожиданно. Голову поднимаю вверх, к небу, упорно вглядываясь в уходящие вдаль тёмные тучи. Выдыхаю облачко пара. Неужели и правда так холодно? До этого я и не ощущала. Он где-то там, уносится с тучами туда, где ему будет лучше. Ведь так говорят маленьким непонимающим деткам, что впервые столкнулись со смертью. Я человек разумный, но отчего-то и мне хочется в это верить. На выдохе одними губами шепчу, надеясь, что слова долетят до него: «Я недостойна лить по тебе слёзы. Но я надеюсь, что ты знаешь…я правда любила…» Продолжаю идти. Не понимаю куда, но это теперь мне мало интересно. Не знаю, что ждет впереди, но не существует на свете больше ничего, что способно так же вынуть мою душу из тела, растоптать и сжечь. Потому что теперь её там больше нет.