"Твои волосы пахли виноградом 2"

      Ли ощутил, как к горлу снова подступает тошнота, и как слёзы, непрошенные и солёные, стекают по щекам. Шмыгнув носом, он всё же сдвинулся с места. Накинув на себя халат, Феликс открыл дверь, но Джина впустить не спешил.       — Со мной всё хорошо. Я скоро выйду, — пообещал он, глядя на свои босые ноги.       Феликсу было стыдно за то, что он снова всё испортил. За то, что не смог правильно среагировать, хотя и обещал Джину, что тот сможет его укусить, потому что это было его извинение. Клятва быть рядом. Быть и принадлежать только ему одному. Клятва, которая самому Джину была не нужна. По крайней мере, не нужна в таком формате, потому что даже если бы Феликс никогда не согласился на это, он бы его всё равно не оставил. Да, что-то внутри такое нежелание определённо задело бы, но Хван бы смог заткнуть этот внутренний голос и прожить эту жизнь счастливо. Без меток. Просто с обручальным кольцом. Опять-таки, если бы Феликс на это согласился. То, что однажды Ли заикнулся об укусе, развязало ему руки и отпустило мысли. Он как-то не подумал о том, в каком состоянии Феликс был, когда говорил эти слова. Не подумал тогда и не спросил сейчас. И поэтому именно он был виноват в сложившейся ситуации. Так Хёнджин думал, и Феликс вряд ли смог бы убедить его в обратном, даже если бы попытался. Взгляд скользнул по припухшему красноватому укусу, и Джин поморщился.       — Не надо, — произнёс он, придерживая дверь рукой на случай, если Феликс попытается её закрыть. — Не проводи эту черту, пожалуйста. Не отталкивай меня.       Возможно, Хван просил слишком многого. И, наверное, у него было идеализированное восприятие мира или отдельных моментов этой жизни, но он был уверен, что буквально пятнадцать минут назад произошло нечто очень важное. Что-то такое, после чего не прячутся в другой комнате, не спят в разных кроватях. Точнее так не происходит, если всё случается спокойно и правильно, но он облажался. Встрял по самые яйца, как сказал бы Джисон. Тем не менее, Хван пытался как-то исправить ситуацию, быть рядом. Даже если самому Феликсу это было ненужно.       — Пожалуйста... — повторил он и протянул руку, но так и не прикоснулся к Ли, помня, как тот отбрыкнулся от его прикосновения совсем недавно. Может быть, тому было противно. Или он его боялся. Что бы это ни было, Джин не хотел сделать хуже.       — Прости, — ответил Ли, и его пальцы сжались в кулаки.       Казалось, что сейчас он всё же попытается закрыть дверь и отрезать себя от Хвана и от этого мира тоже. Эти извинения могли бы стать жирной точкой, но Феликс продолжил стоять, и сжатые до побелевших костяшек кулаки говорили о внутренней борьбе. О попытке Ли сдержать слёзы.       Он так устал от перепадов настроения, от собственной беспомощности и глупости, что ему хотелось кричать и бить себя по лицу до тех пор, пока от него не останется одно сплошное пятно. Фиолетово-красное, с оттенками жёлтого.       — Я не знаю. Не знаю, что на меня нашло, — просипел Феликс, а после, подняв руку, стёр непрошеные слёзы.       Для него метка была важна, и решиться на это было очень сложно. Пусть тогда Феликс сделал это в порыве, в попытке извиниться, но сегодня после разговора с Джисоном он подумал, что это было бы неплохо. Неплохо принадлежать Хвану. Ли думал, что они выберут день, и он будет готов к той боли и к удовольствию тоже, но всё случилось слишком быстро, спонтанно. Всплеск эмоций и страх того, что он всё испортил, душили его, и Феликс отступил на шаг, чтобы больше не преграждать Джину путь, а после, опустившись на колени, закрыл лицо руками.       — Прости, — повторил он. — Я не хотел. Я должен был... должен был среагировать иначе. Быть для тебя лучшим...       — Феликс... — выдохнул Хван, оседая рядом. Он сделал это слишком быстро, больно ударившись о плитку, и, протянув руки, сгрёб Ли в охапку. Это была собственническая хватка и защищающая тоже. За время, проведённое с Ли, он уже успел уяснить, что того время от времени надо защищать даже от себя самого. — Ты уже лучший. Ты просто не понимаешь этого, — продолжил Джин, ощущая, как Феликс мелко дрожит в объятиях. — Это моя вина. Я должен был сдержаться и спросить ещё раз. Я испортил такой важный момент. Прости меня.       Джин знал, что Феликсу было больно. Он кусал себя и понимал, каково это. И одно дело, когда эта боль была желанна и ожидаема, но у них всё вышло не так. Это он хотел сделать Феликса своим, а сам Ли... возможно, ему это было не нужно. Они нечасто говорили по душам и в моменты редких откровений не успевали сказать друг другу всё, что стоило бы. И сейчас Хван волновался настолько, что даже не заметил, как аромат Феликса изменился, смешался с его собственным. Тот стал его. Всецело и неоспоримо.       Сломленный и слишком юный, Феликс отчаянно цеплялся за Джина так же, как в тот день, когда Хван отыскал его. Он ничего не говорил – только плакал. Снова. Феликс кусал губы в попытке успокоиться и ответить, но выходило паршиво. Слова звучали скомканно, и их приходилось проглатывать, а после пытаться вновь. Ли задыхался и всхлипывал, но больше не отталкивал, потому что где-то в подсознании, там, где жила его иррациональная часть, он понимал, что без Хвана ему не выжить. И дело было не в материальной части вопроса, а в эмоциональной. Без Джина, без его истинного, ему будет плевать здоров он или болен. Это Ли уже уяснил.       — Джин... — захлёбываясь, повторял он, и это было единственное слово, которое можно было разобрать хотя бы по интонации.       — Я здесь. Я рядом, — повторял тот всякий раз, когда Феликс пытался его позвать.       Он сел на пол и боком затащил омегу на собственные бёдра. Джин держал его обеими руками, покачивал в какой-то странной попытке успокоить, целовал его висок, щеки, тонкие воспалённые веки. Он делал это до тех пор, пока Ли окончательно не затих. Пока всхлипы не превратились в тяжёлое сиплое дыхание. После Хван принёс ему воды и помог принять ванну. Он сидел на бортике, смывал с тела Феликса следы их близости и старался не задевать место укуса. Феликс не сопротивлялся. Он только изредка шмыгал носом, но больше не плакал и не пытался отгородиться. Напротив, он хватался за Хвана как-то слишком крепко, и тот никак не мог понять, что именно заставляло Феликса так поступать: метка на шее, очередной всплеск эмоций или потребность быть рядом.       Хёнджин вынес его из ванной в полотенце и тёплого завернул в одеяло. И, несмотря на все опасения, уснули они всё-таки в одной кровати.       

***

      Ближе к утру у Феликса поднялась температура. За последние дни Ли мало ел, хотя и пытался это исправить. Недобор веса и постоянный стресс больно били по и без того ослабленному организму, делая слабым и слишком открытым для внешнего мира, даже если этот мир сейчас сводился к их квартире на двадцать третьем этаже. Феликс дрожал, прижимаясь к Джину, и тихо звал его по имени. Хван проснулся от этого шёпота, и его утро началось с обтирания Феликса, с поиска жаропонижающего и с мыслей о вызове скорой. Хван не знал, какую природу имел этот жар. Причин было достаточно, начиная от обычного побочного эффекта от химиотерапии и заканчивая тем, что сейчас на шее Ли красовалась аккуратная, но воспалённая метка. Больше прочего Джина тревожил тот факт, что Феликс вчера провёл много времени вне дома. Конечно, тому было положено гулять, но он, Хван, всё равно повёл себя беспечно, затащив на съёмочную площадку. Какое-то время Феликс провёл без маски, чего делать было нельзя. Хёнджин беспокоился, что тот мог что-нибудь подцепить. Сейчас даже обычная простуда была для него опасна.       — Потерпи, скоро лекарство подействует. Станет легче, — в первую очередь Хван пытался убедить в этом себя самого.       Он сидел на краю кровати и по глотку отпаивал Феликса тёплой лимонной водой, пока в микроволновке грелся куриный бульон, а ещё время от времени косился на мобильный телефон. Через час Джину нужно было быть в студии. Насколько бы понимающие люди с ним не работали, всему имелся предел. Он не мог пропустить съёмку, на которую уже согласился, но и оставить Феликса одного в таком состоянии не представлялось возможным, а варианта обратиться к Джисону сегодня не было. У того была съёмка. Его первый значимый контракт. Хван не хотел портить ему карьеру и не придумал ничего лучше, кроме как написать собственной матери. Вообще он привык справляться со всем самостоятельно, но ситуация была критической. Он отправил сообщение и отбросил в сторону телефон, ближе подвигаясь к Феликсу. Тот вёл себя тихо и послушно. Он пил то, что ему давали, даже если было трудно, и старался не двигаться лишний раз, когда Джин куда-то отходил. Он обнимал подушку и иногда срывался на кашель, и тогда вкус лимона смешивался с привкусом крови.       — Всё.. хорошо, — просипел Ли, и это была ложь.       Всё тело ломило и в груди болело. Эта боль была сжимающей. Она перекрывала боль от метки, которая казалась слабой и очень далёкой в отличие от той, что вцепилась в его лёгкие.       — Ты можешь идти. Я справлюсь.       Феликс устало улыбнулся. Он уткнулся лбом в бок Джина и сильнее обнял подушку. Ли практически не чувствовал запаха Хвана из-за заложенного носа, но где-то на уровне подсознания он знал, что подушка пахла коньяком и чабрецом. Пахла Джином. А ещё он знал, что его альфе нужно было на работу. И ему тоже стоило бы пойти, потому что Джину одному сложно. И Ли обещал себе, что после, когда ему станет лучше, они вернутся к этому разговору, потому что ему нужно было стать сильнее, вернуть себе контроль над своей жизнью и больше никогда не плакать. Последнего Феликс жаждал особенно сильно.       А Хван знал, что им ещё многое предстоит. Что Феликс ещё будет плакать, срываться и, возможно, даже кричать. Он не знал, как именно будет вести себя в каждый из этих моментов, но мысленно обещал себе, что справится. Они справятся.       — Тебе нельзя оставаться одному, — сказал Джин. — Точно не сегодня.       Он гладил Феликса по плечам, потому что его это всегда успокаивало, и надеялся, что тому в скором времени действительно станет лучше, а после на несколько секунд отвлёкся на сообщение, высветившееся на экране.       — Моя мать сегодня присмотрит за тобой, — продолжил Хван.       Вообще он не хотел об этом говорить, подозревая, что Феликс отреагирует не лучшим образом, и не думал, что это знакомство будет таким. Он представлял, что познакомит их, когда Ли станет лучше. Тогда бы они купили цветы, бутылку виски и заявились в дом, где Джин вырос, чтобы провести время с его семьёй за разговорами и ужином. Это было бы правильно, но ситуация диктовала свои условия. У Хвана просто не было выбора.       Губы Феликса дрогнули. Джин не видел этого, но он мог заметить, как Ли потянул на себя одеяло, пытаясь спрятаться под ним даже если будет душно и жарко, даже если он там задохнется к чёртовой матери. По его мнению, такой исход был лучше, чем смотреть в глаза женщине, которая родила Хёнджина. Идеальной, подумал Ли, потому что у Джина не может быть по-другому. Это он, Феликс, сбой в программе. Уродливое пятно, которое нельзя было вывести ничем, кроме как смертельной болезнью. Возможно, вновь промелькнуло в его голове, так природа избавляла Хвана от него – несуразного и проблемного омеги.       — Поможешь, — глухо произнёс Ли из-под своего одеяльного кокона, — мне с банданой?       Он не хотел, чтобы мать Джина видела его таким, но сил на то, чтобы надеть парик и попытаться нанести хотя бы подобие макияжа, у него не было.       — Феликс, — позвал его Хван.       Когда тот так прятался, у него в груди всё сжималось. Конечно, Джин не мог залезть в его голову и прочесть мысли, но он догадывался, о чём Ли думал в такие моменты, и что заставляло его так сворачиваться и скрываться. И ещё паршивее ему было от осознания, что он ничего не может с этим сделать, что его омеге плохо, а он только и может, что сидеть рядом и гладить его по плечам.       — Давай я останусь, — произнёс Хёнджин.       Он знал, что у этого решения будут последствия, что после его, вероятно, уволят, но ничего другого не мог сказать и не мог молча наблюдать за тем, как Феликс мучается. Особенно сейчас, когда на нём была его метка. Со вчерашнего дня что-то изменилось. Хван ещё толком не понял, что именно, но он ощущал себя иначе. То есть его и до этого тянуло к Ли, но теперь особенно. И ему казалось, что сделанным он не только привязал Феликса к себе, но и себя к нему. Теперь они жили и дышали, как одно целое.       — Я позвоню в студию и всё отменю, ладно?       — Нет! — Ли дёрнулся, и его голос прозвучал хрипло и настолько громко, насколько это было возможно. Неправильный вдох заставил его закашляться, а после выбраться из-под одеяла. — Нет, — повторил Феликс. — Не нужно, Джин, — произнёс он, делая сиплый короткий вдох.       Хван снова помог ему сесть, и Ли устало прикрыл глаза рукой.       — Я в порядке. Всё хорошо. Не отказывайся от работы только потому, что я подхватил какую-то дрянь, — медленно проговорил Ли, ощущая, как понемногу тело начинало холодеть под действием препаратов. — Пожалуйста...       — Прекрати так говорить, — прикрикнул на него Джин.       То есть он не то чтобы кричал, просто его голос прозвучал немного громче, чем обычно. На самом деле Хван злился. На себя в первую очередь. Он привёл Феликса в эту квартиру и должен был за него отвечать, должен был его оберегать, а не сам создавать ситуации, где тому грозила опасность. Если это действительно была простуда, в её появлении был виноват сам Хван.       — Пожалуйста, — выдохнул Хёнджин, чтобы как-то сгладить острые углы. — Что бы ни происходило, я люблю тебя. Мы с тобой связаны, помнишь?       Хёнджин обнял его за плечи и позволил привалиться к себе. И в его руках Феликс ощущался как-то неправдоподобно хрупко, и футболка Ли уже была влажной от пота. Жар постепенно отступал, так что, возможно, это была всего лишь реакция на то, что случилось вчера, но Джин всё равно страховался, так что писать матери снова не стал. Он просидел с Феликсом ещё около получаса, поглаживая, разговаривая, после помог ему переодеться, завязал бандану и принёс ещё воды. Он ощутил, как Ли вздрогнул в его руках, когда раздался звук дверного звонка, и блёкло улыбнулся.       — Не волнуйся, вы поладите, — шепнул Джин. К тому времени он был полностью одет и готов к выходу. — Это ненадолго. Я вернусь так быстро, как только смогу, — пообещал он и, поднявшись, поплёлся открывать.       После из коридора донеслись голоса: усталый голос самого Хёнджина и несколько взволнованный, но всё ещё мягкий голос женщины, которая его родила. Джин пытался что-то ей объяснить. Что именно Феликс так и не смог разобрать, но он отчётливо услышал приближающиеся шаги, а после то, как они затихают где-то у двери. Сердце пропустило удар, внутри всё похолодело, и Ли повыше натянул одеяло.       Дверь открылась, и в спальню скользнула полоса света из гостиной. На пороге возник Джин, а рядом с ним маячила невысокая женщина в сдержанном костюме и с тёмными волосами, собранными в хвост. У неё было островатое строгое лицо и большие синие глаза, и когда она зацепилась взглядом за незнакомого мальчика, её черты вроде бы смягчились.       — Феликс, познакомься, это моя мама.       Это были дурацкие слова, абсолютно абсурдные, но других Хван придумать не успел. Он никогда не знакомил с родителями тех, с кем встречался, потому что не строил долговременных отношений, и тем более никогда не думал, что ему придётся делать это при таких обстоятельствах. У него не было времени подготовиться, и он произнёс первое, что пришло в голову.       — Здравствуйте, — отозвался Феликс, и его голос звучал сипло и низко.       Он выглядел растерянно, и его попытка подняться с кровати была неуклюжей и заведомо провальной. Стоило ему приподняться, как ноги предательски подкосились, и он снова сел на самый край, ощущая, как где-то в горле колотится собственное сердце.       — Простите, я сейчас, — произнёс он, чувствуя, как лицо заливает румянец.       Ему было стыдно, что он не смог достойно поприветствовать эту женщину, и что Джину снова приходилось за него переживать и, быть может, краснеть. Ли понимал, что первое впечатление важно. Что родители Хвана хотели бы видеть рядом с сыном кого-то более успешного, красивого и здорового тоже.       Он вновь попытался подняться, но тут же сел. Джин обогнул мать и подошёл к нему, чтобы взять за руку, чтобы дать понять, что он рядом и ничего не изменилось.       — Всё хорошо, — начал он, но его перебил голос женщины, строгий и слегка взвинченный:       — И это ты называешь хорошо? Разве я так тебя воспитывала? — За подобными словами обычно следовали резкие и болезненные фразы о бесполезно потраченных годах и неподходящих парах, но женщина произнесла только: — Бедный ребёнок. Ты его совсем запугал.       Миссис Хван сдвинулась с места, оставила на комоде свою сумочку и, подойдя к кровати, склонилась, чтобы взять Феликса за руку. Её ладони были ухоженными, тёплыми и очень мягкими. Наверное, такими, какие должны быть у матерей.       — Ничего, — сказала она, и на её лице возникла улыбка, которая вновь смягчила острые черты, — не вставай. Джин много о тебе рассказывал. Рада наконец-то с тобой познакомиться.       Губы Ли сжались в тонкую полосу. Он вздрогнул. Это вышло неосознанно. И его взгляд упал сначала на Джина, а после на женщину. Несмотря на остроту, та была действительно очень красивой, и её синие глаза… они были такие же, как у Хвана.       — Вы очень красивы, — произнёс Феликс то, что вертелось у него в мыслях. Ли сделал это раньше, чем понял, и тут же поспешил извиниться. — Простите, вы просто очень похожи на Джина. Вернее, это он похож на вас.       Феликсу по-прежнему было сложно говорить, но присутствие Хвана рядом придавало немного уверенности и сил, пожалуй, тоже. И только сердце продолжало колотиться уже не в горле, а где-то в районе пяток.       — Не злитесь на него. Вы воспитали очень хорошего сына, — уже тише добавил он.       Они говорили, и сам Джин в этот разговор не встревал. Обычно его мать производила впечатление холодной и сдержанной женщины, но он знал, что за быстрой речью, торопливыми движениями и поспешными решениями она всегда скрывала волнение. Женщина сказала правду: он рассказывал им о Феликсе. Рассказывал не то чтобы много, но достаточно, чтобы его родители имели представление о том, как именно сейчас обстоят дела в его жизни. Убеждать его оставить этого омегу и найти другого, получше, никто не стал. Мать Джина знала, что если её сын что-то решил, то этого уже не изменить. Если бы они попытались возразить, тот вполне мог развернуться и, не прощаясь, уйти, чтобы больше никогда не вернуться в их дом, но причина смирения крылась даже не в этом. Она хорошо помнила, как Хёнджин отзывался об этом мальчике, каким было его лицо и как звучал голос. Тому посчастливилось найти свою судьбу, и сейчас она опасалась только того, что произойдёт, если всё-таки всё закончится плохо.       — Иди, иначе опоздаешь на работу, — сказала женщина, и с этим Джину пришлось согласиться.       Он склонился, чтобы поцеловать Феликса в висок, ещё раз пообещал вернуться сразу же после съёмки и, коротко улыбнувшись, ушёл. В спальне повисла неловкая тишина. Во всяком случае, таковой она была для Феликса.       — Не стоит так волноваться, — произнесла женщина. Она поинтересовалась, может ли присесть и, когда Феликс неуверенно кивнул, опустилась рядом. — Твой лечащий врач разве не говорил, что тебе нельзя нервничать. — Миссис Хван протянула руку и со знанием дела прикоснулась к взмокшему лбу Ли. — Сильного жара нет. Джин сказал, что дал тебе жаропонижающее.       — Он говорил... врач в смысле, — ответил Феликс.       Невольно он сравнил прикосновения Джина и его матери. Прикосновение рук миссис Хван было мягким и прохладным, в то время как пальцы Джина были немного грубоватыми, а ладони – очень горячими. Это различие сейчас не имело никакого смысла, но Ли пытался хоть как-то отвлечь себя и успокоиться.       — Джин хорошо обо мне заботится. Не ругайтесь на него. Это моя вина, что я заболел, и что вам пришлось отложить свои дела и прийти сюда. Мне очень жаль. Я просто полежу. Вам необязательно приглядывать за мной.       — Совершенно исключено, — женщина качнула головой и на мгновение выражение её лица стало таким же сдержанным и строгим, каким было, когда она только вошла в эту комнату, но после вновь смягчилось. — Тебе не о чем волноваться, — повторила она. — Наш сын редко обращается к нам за помощью. У него всегда всё хорошо. По его словам. Если он написал, значит посчитал, что ситуация действительно критическая, и я... — миссис Хван хотела сказать ещё что-то, но после взгляд её внимательных глаз зацепился за шею Феликса.       Его удобная растянутая футболка сползла, обнажая прокушенную кожу. След от зубов был ровным, но воспалённым. Рана не сочилась, но выглядела всё равно болезненно.       — Что он с тобой сделал? — выдохнула женщина, всплеснув руками и, благо, не стала задавать вопросов, при каких именно обстоятельствах это произошло. — Это же такое опасное место. Конечно, у тебя поднялась температура.       Ли вздрогнул и поспешил прикрыть шею рукой, как делал это всегда, когда Джин целовал его на стыке плеча и шеи в интимном и опасном месте. Опасном для него, омеги.       — Всё хорошо... я… я сам его об этом попросил.       Ли лгал, и для него это была плохая новость, но он готов был делать это и дальше, только бы Хвану не влетело за его ошибки. В конечном итоге он дал своё согласие, и Джин взял то, что принадлежало ему. Взял его. Так Ли думал, убеждая себя в том, что всё хорошо. У него. У них.       — Всё хорошо, — повторил он, едва поморщившись.       Прикасаться к ранам было неприятно, но это было меньшее из возможных зол. Куда хуже было то, что он не мог объяснить, что это значит – носить такую метку. Оставалось надеяться, что мать Джина – достаточно образованный и просвещённый человек. Впрочем, так оно и было. В конечном счёте, двадцать три года назад она родила альфу, и у неё было достаточно времени, чтобы узнать об особенностях собственного сына и его дальнейшей жизни. Что означал укус на шее этого мальчика, миссис Хван знала. Джин выбрал его, нашёл свою пару. Ему выпал редкий шанс провести всю свою жизнь с человеком, истинно предназначенным ему. С тем, кому предназначен он сам. Когда впервые услышала о болезни этого мальчика, женщина боялась, что эта связь может оказаться слишком крепкой и впоследствии отнимет у неё сына. Этот страх не утих до сих пор, но конкретно сейчас её заботил только вид относительно свежей раны, которой требовался уход.       — Вам нужно было подождать, — выдохнула женщина, но настаивать на этом мнении не стала. Она понятия не имела, насколько в действительности сильное это притяжение, но видела искусанные руки своего сына и подозревала, что если так случилось, значит, что-то оказалось сильнее его выдержки.       Миссис Хван поднялась с кровати и знающим движением открыла нижний ящик комода. Тот самый, где Джин хранил аптечку. Сейчас большинство препаратов в ней предназначались для Феликса.       — Мы с отцом против тебя ничего не имеем, — сказала она, доставая антисептическое средство, тюбик заживляющей мази, запечатанный бинт и упаковку пластыря, — и не будем становиться у вас на пути.       Женщина взяла лекарства и ножницы и вернулась к кровати. Она вновь села рядом, коротко улыбнулась и продолжила:       — Когда Джин родился, мы уже знали, что он будет отличаться от нас, и надеялись, что он сможет отыскать своё место и того, с кем пожелает прожить эту жизнь, и кто захочет остаться с ним самим. Новость о том, что это всё-таки случилось, была для нас внезапной, но радостной. Как родителям, нам достаточно знать, что вы беспокоитесь и заботитесь друг о друге, а остальное приложится. — Миссис Хван говорила, вырезая ровные квадраты бинта и смачивая ватный диск антисептическим средством, а после подняла на Феликса взгляд: — Позволишь?       Тот помедлил, с опаской посмотрев на бинты. Ли всё ещё не любил прикосновения. Особенно чужие. Хан был единственным после Джина, к кому Феликс мог прикоснуться хотя бы на несколько секунд, не испытывая внутреннего дискомфорта. Прикосновения миссис Хван были для него неожиданностью. Они немного сбивали с толку, но даже так Ли не противился им, потому что это была мать Хёнджина и он, Феликс, был благодарен ей за то, что однажды она родила его истинного. Его альфу.       Он кивнул и, убрав руку, аккуратно оттянул ворот футболки, оголяя воспалённый след от чужих зубов.       — Это было сложно? — спросил Ли, отводя взгляд, чтобы не видеть смоченный ватный диск.       Он хотел спросить о том, было ли тяжело принять правду о том, что их сын связался с больным раком омегой. Что тот, скорее всего, был обречён на мучительную жизнь в вечном ожидании рецидива и того, что если не сейчас, то когда-нибудь в будущем подорванный организм сдастся, и дрянь внутри всё же заберёт то, что посчитает своим. Феликс хотел, но после решил, что это эгоистично. Сейчас у него была возможность спросить что-то не о себе. Не о своём внешнем виде, состоянии или впечатлении, которое производит. Он мог и хотел поговорить о Джине, поэтому продолжил:— Сложно воспитывать Хёнджина?       — Сложно, — подтвердила женщина, осторожно обводя края укуса. Когда Феликс дёрнулся, она подула на рану, и только после продолжила: — Воспитание любого ребёнка – большой труд. Нужно найти подход и общий язык, стать другом и наставником, привить манеры и вместе с тем дать достаточно свободы для самовыражения.       Она отложила на тумбочку ватный диск, аккуратными прикосновениями нанесла на рану мазь, закрыла её бинтом, прихватив края пластырем, и поправила ворот футболки.       — Джин рос творческим и напористым ребёнком. Он постоянно фанатировал какими-то идеями, загорался, пробовал что-то новое. Его практически невозможно было переубедить в чём бы то ни было. В подростковом возрасте он стал диковатым, обособленным. Вероятно, это был его период самопознания, отрицания, а после принятия себя, как личности. Мы с отцом мало в чём его ограничивали и со временем это прошло. Во всяком случае, нам так казалось до тех пор, пока он не заперся здесь со своими картинами.       — Его картины удивительные, — Ли улыбнулся, и это была робкая, но очень тёплая улыбка. — Могу я попросить вас рассказать мне о нём что-нибудь? Я знаю, что моя просьба может показаться странной, но мне правда хотелось бы узнать о нём больше.       Феликс практически ничего не знал о Джине. Он помнил, что тот любит красный виноград и хорошее вино. Что Хван рисует на рассвете, когда первые лучи только пробиваются сквозь неплотно зашторенные окна. Он знал, что тот забавно морщит нос, когда на чём-то сосредотачивается, и что тушёной морковке предпочтёт цветную капусту или, на худой конец, брокколи. Ли знал, что его альфа упрямый и очень талантливый. Что если бы не он, тот бы продолжил шагать вперёд семимильными шагами. Он знал, казалось бы всё, но на деле не мог припомнить, чтобы вообще когда-то спрашивал у Хвана, когда у того день рождения.       — Что угодно...       — Хорошо, я попытаюсь, — согласилась женщина. Изначально она хотела сказать, что им следует больше говорить друг с другом и узнавать друг друга, но после решила, что сейчас это неважно. — Джин родился в марте. Тогда было ещё достаточно холодно, роды были тяжёлыми и лет до трёх он был достаточно болезненным ребёнком. Мы практически не вылезали из больниц, но по мере взросления его организм окреп и, вероятно, он сам не помнит то время. Его предрасположенность к творчеству проявилась довольно рано. Сначала это были танцы, после живопись. Он посещал множество кружков. Со временем большая часть отсеялась и остались только те, что имели для него важность. Джин окончил школу искусств и художественный университет. В период обучения пробился в свою студию и всё своё свободное время начал посвящать картинам и съёмкам. — Миссис Хван такая увлечённость сына не нравилась, но вслух она этого не говорила. — Джин категорически не ест морковь, баклажаны и лук. И если вы в будущем решите завести животное, то помните, что у него аллергия на кошачью шерсть.       — Аллергия на кошек? — переспросил Ли, и в его воспаленном мозгу запульсировала мысль о том, что ему нужно будет вести себя аккуратно в будущем. Что перед выходом из ветеринарной клиники ему нужно будет принимать душ и переодеваться, чтобы не принести на своей одежде шерсть. Эта мысль была спонтанной, но она говорила о будущем, где он, Феликс, был всё ещё жив и, сумев окончить университет, устроился на работу своей мечты.       — Я запомню, — улыбка на губах Ли стала мягче, когда женщина кивнула.       Он собирался запомнить всё, что ему могли рассказать, и в целом с тем, как миссис Хван делилась историями из детства Джина, страх перед ней и неправильностью этого знакомства отступал. Мать Хёнджина оказалась доброй и в меру строгой, и под её проницательным взглядом Феликс не смог отказаться ни от куриного бульона, ни от целого яйца. Ему казалось, что съесть всё это меньшее из того, что он может сделать.       За полчаса до возвращения Джина Феликс уснул. Он не помнил этого момента. Они сидели в гостиной, и солнечный свет проникал сквозь панорамные окна, приятно согревая тело. Феликс кутался в тонкий плед и рассказывал о себе по просьбе миссис Хван. Его рассказ был недолгим, потому что в какой-то момент держать глаза открытыми стало тяжело, и он, облокотившись о спинку дивана, закрыл их. А после его голос и вовсе затих, а он, Ли, уснул, так и не закончив свой рассказ о том, что они с Джином уже встречались в кофейне, где он работал.       Проснулся Феликс от мягких прикосновений. Кто-то гладил его по голове, прикасался к щекам. Кто-то пах коньяком и подсушенным чабрецом. Этот аромат забирался в ноздри, обволакивал. Внутри всё свернулось и затрепетало. А после он услышал голос, тихо зовущий его по имени:       — Феликс...       К тому времени миссис Хван уже давно ушла – Джин сам проводил мать до парковки, – но следы её присутствия ещё остались в этой квартире, выражаясь в сложенных вещах, поправленных шторах и в самом Феликсе, который спал на подушке, укрытый пледом. Вообще Хван мог бы решить, что Ли сам устроился на этом диване, но так края одеяла подворачивала только его мать.