Поцелованная судьбой

Над ранами смеётся только тот, Кто не бывал ещё ни разу ранен. Уильям Шекспир. **** - Ты жалеешь о том, что ушла? - Нет. Я вернулась к друзьям. К своей семье. Ты ведь знаешь, как я хотела обратно. Она ощущала силу магии, захлестнувшую пространство. Будто природа злилась и последствием этого служила надвигающаяся гроза. Тьма грозила поглотить её, как море, засасывающее в свои воды солнце на закате. - Будь честна, Гермиона. Это же я. Да, это же он. И Гермиона заплакала от разрывающей сердце боли. Это было не так, как по Люпину, Тонкс, Дамболдору и Фреду. Не так, как по родителям – словно от тебя отрывали кусок мяса, перекрывали кислород и вырезали по одному сухожилию при каждой попытке вдоха. Не так, как по одиночеству – когда сжимали сердце холодными стальными пальцами и смотрели, каково тебе будет жить так. Нет. Это было больнее. Потому что ей просто не хотелось жить. Хотелось, чтобы кто-то проткнул её сердце ножом и прекратил эту агонию, гниение внутренних органов и кровавую баню под рёбрами. Она захлебывалась в слезах. - Я…да, Боже, я так сожалею. Я не хотела…я никогда не хотела уходить по-настоящему… Она ощутила крепкую руку на затылке, удерживающую от новой истерики и чьи-то объятия. Он пах чем-то до боли родным. Это было словно окунуться в теплые воды океана после обморожения. Как будто время остановилось, и она оказалась в лимбе. В секунде спокойствия и мира после жестокой и непрекращающейся гонки, повторяющейся и повторяющейся вновь. Словно она наконец-то оказалась дома. - Возвращайся ко мне, маленький лев. Она сидела на диване, скрестив ноги. По телевизору шла какая-то программа, а папа хлопал дверцами на кухне. Женщина присела рядом, подогнув одну ногу под себя и смотря на неё с любовью и лаской. - Милая, не забудь закрыть дом, когда отправишься в путь. И постарайся немного убраться, - мама погладила её по волосам, а девушка хмыкнула, оглянувшись. Коробки и чемоданы, которые привезли сразу после её визита в морг до сих пор стояли в прихожей, - Это поможет отвлечься. А то у тебя здесь совсем бардак. Гермиона подхватилась с кровати с колотящимся сердцем. - Герми, что случилось? – взвизгнула Джинни, принимая сидящее положение вслед за ней, и моментально положила руку на плечи подруги, всё ещё сонная, но готовая ко всему, - Кошмар? Тебе приснился плохой сон? Девушка все еще пыталась восстановить дыхание, но рвано кивнула. Кажется, получилось несколько раз. - Прости, Джинни. Я…- она попыталась протолкнуть слюну по сухому горлу. - Вот, - тут же протянула Джинни. Гермиона пила большими глотками. А увидев дно стакана, сделала глубокий вдох со всё ещё колотящимся сердцем. - Спасибо. Она избавилась от сосуда взмахом руки. И спустя пару секунд будто вернулась в реальность. Джинни сидела рядом, она чувствовала её плечо рядом со своим. Слышала пение птиц за окном и протяжные крики петуха на заднем дворе. В золотых лучах, пробивающихся сквозь неплотно зашторенное окно, лениво парили крупицы пыли. - Прости, что напугала. Она положила ладонь на коленку подруги и почему-то почувствовала себя гораздо лучше. Лучше, чем перед сном. - Ничего ты меня не напугала, - отрезала рыжеволосая и покачала головой, - Хочешь рассказать, что снилось? Гермиона моргнула и отвела взгляд от светло-карих глаз подруги, всё ещё припухших ото сна, и уставилась в угол комнаты, пытаясь вспомнить. Ей снилось что-то забытое. Будто тот сон она уже видела, но не помнила, когда и что это было за видение. Просто вкус чего-то знакомого на языке. И ещё… - Мне приснилась мама. Она скорее ощутила, чем увидела, как Уизли сжала губы. И вдруг вспомнила, как она плакала рядом с ней, сидя на диване в её доме. Аромат её цветочных духов, таких привычных и чужих одновременно. Как она могла это забыть? Она словно была в забвении. Гермиона помнила её слова. Подруга сопереживала ей так, что не было ни единой возможности усомниться в её искренности. Джинни потеряла брата и чуть не потеряла мать, когда та сражалась с бешеной сукой Лестрейндж. Она понимала её горе. И поддерживала её всё это время, как могла. А Гермиона превратилась в бесчувственную куклу. Потому что всё окружающее, все места, все лица, все вещи – превратились в одно сплошное жамевю. - Она сказала…- Гермиона напрягла память. Но чем больше она старалась, тем дальше от неё убегало сновидение, как это всегда и бывало, - …она сказала убраться в доме. Что у меня бардак. И она хмыкнула. Одна слезинка скатилась к уголку её губ. А потом ещё одна. И ещё. Петух затянул громкий крик снова. От открытого окна потянуло прохладной раннего утра. А через мгновение они уже лежали с Джинни в обнимку, тихо плача каждая о своём. ***** В доме и впрямь было пыльно. Но она зашторила все окна, чтобы не видеть солнца. Уже который месяц оно её раздражало. Словно насмехалось. Она желала пасмурной осени и тёмных дней под тучами. Гермиона поставила на плиту чайник и зашла в ванную. Выглядела она примерно также, как и чувствовала себя. Волосы спутанные и блеклые. Глаза всё ещё остекленевшие, но уже с задатками разума и понимания происходящего. Только красные и припухшие. Осунувшееся лицо, впалые щеки и потускневшая кожа. Когда она в последний раз ела? - Пора привести тебя в порядок, - устало проворчала она отражению и раздевшись, вошла в душевую кабину. После горячей воды и ароматного мыла, она укуталась в мамин махровый халат, ощущая горько-сладкий привкус на корне языка. Она так скучала, корила себя и сожалела, что грудь время от времени всё ещё сдавливало, а дышать становилось трудно. Но она хотела ощутить себя рядом с ней хотя бы закутавшись в её ткань. Она еще помнила её лицо во сне. Улыбающееся, любящее и такое далекое. Гермиона слишком долго не видела её лица за эту войну. И была благодарна тому, что встретила её во сне. Она готова была отдать что-угодно, чтобы увидеть её ещё раз. Девушка засунула руки в мягкие карманы халата и вышла на кухню. Чайник свистел уже пару минут. Заварив чай с чабрецом и достав пачку с диетическим печеньем, которое купила больше месяца назад к их приезду, она уселась на диван и откинулась на спинку. Что-то ещё… во сне она с кем-то говорила до мамы. Но как не пыталась за этот день – так и не вспомнила. Она напрягла память снова, но всё, до чего могла докопаться в чертогах своего разума – было лишь размытым силуэтом. Спустя пару часов Гермиона всё-таки решила упаковать вещи в Хогвартс и разобрать одежду родителей. Она убирала их в шкаф так тщательно, будто мама сейчас зайдет и окинет полки своим насмешливо-строгим взглядом, как в детстве. Между слезами, она приглушала соленый привкус на губах горячим чаем. Было приятно пользоваться магией дома. Словно, наконец-то, можно. Достав из старого альбома несколько фотографий, она добавила к ним пару колдо с Гарри, Роном и остальными и убрала в свой чемодан. Когда все вещи были разобраны и убраны, она спустила свой чемодан вниз, чтобы быть готовой к отправлению в Хогвартс и нашла в прихожей пакет, который ей передали в морге. Она глубоко вздохнула, проведя ладонью по лицу. В нём была одежда родителей, в которой они были на момент аварии. Таксист тоже погиб. Она задумалась, виновата ли и в его смерти? Она ведь почти что велела родителям отправиться обратно домой. Значит, тот человек, который вёз их от аэропорта – ничто иное, как обстоятельство, вызванное Гермионой – эгоистичной девчонкой, вдруг ощутившей себя одиночкой и решившей вернуть маму с папой домой только потому что ей так захотелось. Она отогнала эти мысли. Пусть она будет виноватой. Пусть. На её руках и так много крови. Очередной кровавый отпечаток уже не имел значения. Гермиона заглянула в бумажный пакет, с похолодевшим сердцем ожидая увидеть клочки окровавленной одежды. Но её там не оказалось. Наверное, от них избавились сразу же. На дне пакета лежал папин бумажник, мамина сумочка, два золотых кольца и цепочка. Она выложила вещи на кофейный столик. Взяла кольца и достала из толстого вязаного носка палочку. Произнося инкатации, она выписывала узоры в воздухе. Гермиона выучила эти заклинания пару дней назад, из книги, которую читала в гостях у Уизли, всё-таки сдавшись под уговорами Джиневры и проведя там пару дней. Но на третий сбежала ещё до завтрака. Спустя секунды два обручальный золотых кольца на её ладони, худой и бледной, превратились в одно, широкое, но изящное. Она улыбнулась проделанной работе. Оно выглядело изысканным и простым одновременно. Гермиона надела его на средний палец левой руки. Два маленьких ободка, обхватывающих кожу, с комфортной посадкой и напоминающие тонкие выпуклые многогранники. А между ними, словно лента реки между горами – ровная линия. Гермиона нахмурилась. Кольцо слишком блестело и привлекало внимание. А она хотела сделать его значимым только для себя и снова взмахнула палочкой. Теперь оно было грубо матировано, словно ему несколько десятилетий. А по оттенку напоминало, не то старое серебро, не то бронзу. Она была довольна. Новая палочка отлично справлялась с такой тонкой работой. Она уже ощутила её мягкие, но точные волны в заклятиях, словно острый нож разрезал мягкое масло, когда тренировалась с Полумной время от времени между восстановлением школы. Палочка была из тиса и сердцевины дракона, 12 дюймов. Её ни капли не смутило, что такие палочки легче всего склоняются к Тёмной магии, как не забыл упомянуть Олливандер. «Это будет одна из последних, что я сделаю. Я чувствовал, что она выберет кого-то». Гермиона была благодарна. Ей было противно пользоваться палочкой Беллатрисы, хоть та и выручила её в битве, перестав сопротивляться даже в поединке с Лестрейндж. Но вовсе не из-за той тёмной магии, что через неё проходила. А из-за той, кто их вычерчивала в воздухе. Потому что сейчас Гермиона покривит душой, если скажет, что ей противна та магия, которую она считала опасной и тёмной. Она собственными глазами видела, как можно убить левиосой и знала, что можно спасти жизнь, заставляя кровь бежать обратно от мокрого кафеля в тело после сектумсемпры. Во всём был чертов баланс и понимание магии – это отделяло опасное от разумного. Серебряная цепочка привлекла внимание Гермионы, когда она уже собиралась убрать вещи подальше от глаз. Она лежала рядом с сумочкой и паспортами, которые девушка не посмела открыть. Гермиона нахмурилась, касаясь украшения пальцами. Так странно. Она не помнила этой цепочки. Очевидно, она принадлежала маме. На месте кулона располагалось что-то вроде монетки. Идеально круглой, словно серебряный галлеон. И никаких надписей или узоров. Что для мамы это значило? Она покрутила небольшую круглую вещицу в руках, откидываясь в подушки. По телевизору, который она теперь никогда не выключала, пока была в этом доме, создавая фоновый шум, шла какая-то музыкальная передача. - Мам, а что это? – она указала на голую стену, где ещё не приклеили новые обои. - Это сейф, милая. - Ого! А для чего? - Чтобы хранить в нём деньги или какие-нибудь ценные вещи. - А ты в нём что-то хранишь? Или папа? Мама гладила одежду, посматривая на дочь. Моника прикоснулась рукой к грудной клетке, задумавшись и снова посмотрела на Гермиону. - Это большой секрет. Когда станешь взрослой, я тебе расскажу, договорились? Гермиона открыла глаза. Спина болела, шея затекла, а ноги, кажется снова отмерзли. В её ладони по-прежнему, лежал медальон, а цепочка оплелась между худыми, обгрызенными пальцами. Девушка нахмурилась. Видит Мерлин, она могла поверить во многие вещи. И в предсказания старой мошенницы Трелони, и в вещие сны и во многое другое, она, ради всего святого, всё-таки провела с Гарри большую часть своей сознательной жизни. Но то, что её подсознание говорило с ней… В прочем, в равной мере ей было плевать на то, возможно это или нет: старые воспоминания или плод воспаленного сознания, обуреваемого сожалениями и горем. Потому что она испытывала легкий трепет любопытства, который поднял её с дивана. А она уже давно не испытывала любопытства. Она боялась, что оно и вовсе атрофировалось со смертью родителей. Ей казалось, она никогда больше не будет той Гермионой Грейнджер, которою была всю жизнь. Эти полтора месяца словно высосали из неё всё то, чем она являлась. Всё то, что удерживало её в этом мире. Они длились не пятьдесят дней. Они длились для неё пятьдесят лет. Гермиона слишком устала заставлять себя снова и снова дышать, - а сейчас будто ощутила, как лёгкие работали самостоятельно. Девушка в несколько прыжков оказалась у спальни родителей и вихрем залетела внутрь. Шея болела, а ноги будто скользили по льду. Прикинув, она достала палочку и убрала часть обоев, прямо за кроватью родителей. В девственно белой стене красовался идеально впечатавшийся в неё сейф. Небольшой, серый и невзрачный. Она залезла на кровать с ногами и подошла ближе. В нём не было отверстия для ключа. Была лишь горизонтальная линия, подразумевающая открытие то ли какой-то плоской штуковиной, то ли и вовсе лишенная замка. Может, там ничего не было? Она потянулась рукой к отверстию и только сейчас заметила цепочку у себя в руке. Не может быть… С пересохшим горлом и она протянула медальон и всунула его в отверстие. Оно вошло идеально, звонко упав и оставив за собой лишь серебряную цепочку, словно нитку, свисающую вниз. И видимо, монета, заняв своё место, привела в движение механизм, - девушка услышала щелчок. Маленькая железная дверца слегка отошла в сторону. Гермиона поддела ту пальцами и открыла. В сейфе стояла лишь одна единственная шкатулка, очень дорого декорированная, а рядом с ней лежал запечатанный конверт. Она достала его первым и просмотрела. На старой бумаге когда-то приятного голубого цвета ничего не было, кроме одного слова: «Гермионе». Она громко сглотнула. Неужели мама с папой оставили ей что-то и не хотели говорить, скажем, до определенного возраста?.. Почему-то в голове Гермионы это не имело смысла. Она с одиннадцати лет была далека от этого мира, и родители сразу дали понять, что дадут ей всё, что в их силах, но все трое осознавали, что от волшебного мира дочь получит в миллионы больше. Денег, силы, возможностей. Гермиона отложила письмо и вытащила коробку. Странно, но она была совершенно не пыльной, хотя, кажется, простояла здесь несколько десятков лет. Да и выглядела не из этого времени. Как старинная драгоценность. На верхней крышке была изображена изящная буква «G», инкрустированная маленькими изумрудами. Она буквально никогда не видела такой дорогой вещи ни у мамы, ни у папы, ни у других родственников. Откуда здесь эта шкатулка? И почему мама прятала её здесь, нося ключ подле себя. Сколько? Всю жизнь или с тех пор, как они переехали сюда и родилась Гермиона? Девушка в некотором ступоре и замешательстве рассматривала коробку, а затем опустилась на родительскую кровать и, затаив дыхание, открыла. Внутри, посреди стенок, обитых зеленым бархатом, лежал круглый прибор с окружавшими его дугами и красным песком внутри. Маховик времени. Гермиона моргнула. Недели без должного питания и сна дают свои плоды. Тело не было способно удивляться так, как раньше. Так же, как она не удивилась приходу Драко Малфоя к своей двери. Ни в первый ни в последующие разы. Прибор был серебряным, инкрустированный явно драгоценными камнями. Она даже могла разглядеть потрясающе маленькие вырезанные руны и ещё какие-то узоры на металле. И только потянулась пальцами правой руки, чтобы взять этот шедевр в руки, как ощутила мощный поток магии, пронзивший её ладонь и заставляющий рвано вздохнуть. Да какого, блять, хрена?? Гермиона уставилась на прибор невидящими глазами, чувствуя, как волны тяжелой, но в то же время, смутно знакомой магии пляшут в крови, как миниатюрные пикси. Это было словно скатиться с американских горок. Дыхание сбилось, а магия слегка затрещала между её рукой и маховиком, который стал слегка подрагивать. Она с ужасом отбросила руку и быстро поставила шкатулку на прикроватную тумбу, не сводя с неё глаз, словно та могла укусить. Гермиона слишком хорошо знала, какой может быть магия, поэтому не собиралась рисковать. Маховик же, перестал подрагивать и снова спокойно лежал на бархатной подушечке. Но пальцы девушки всё ещё приятно покалывало, посылая мурашки по коже. Что за чертовщина? Откуда волшебный прибор взялся у её мамы!? У маглы? И случилось ли это после того, как она узнала, что её дочь волшебница? Потому что тогда она великолепная актриса, которая на пару с папой была совершенно ошеломлена тем фактом, что их дочь настоящая волшебница. Гермиона ни хрена не понимала. Она пару раз вздохнула, прислушиваясь к ощущениям. На удивление, маховик, явно обладающей древней и тяжелой магией, по всей видимости тёмной, не источал никакой…неприятной энергии. Это было не так как с Беллатрисой или Волдемортом, рядом с которыми, казалось, все живое умирало, а растения тлели. Гниль, расползающаяся от них, как холера, была слишком заметна и чувствовалась на коже, как смола. От неё хотелось блевать и отмыться. А от этой шкатулки тянулась лишь тяжесть сложной магии, рун и тёмных заклинаний. Возможно, сделанных на крови. И то, как маховик задрожал рядом с её пальцами… Догадка пришла к ней голову, словно выстрел. Это был портключ. Маховик-портал. Но Гермиона не думала, что такое возможно. Ведь так? А если да, то эта была очень, очень сложная и древняя магия. И что, черт возьми, она делала у её матери в сейфе? Спустя несколько минут созерцания странного предмета и потока мыслей, она вспомнила о конверте. Хмуро глянув на прямой, идеальный почерк с её именем, она достала письмо. «Дорогая Гермиона, На самом деле, не имею ни малейшего представления, зачем вообще пишу это письмо. Ты умная девочка и сама знаешь, что делать. Наверное, я слишком соскучился, так что прости старику его сентиментальность. Но думаю, стоит всё-таки кое-что сказать. Мой милый дружочек, если ты сожалеешь о своём решении и думаешь, что совершила ошибку, ты всегда можешь вернуться и начать сначала. В конце концов, ты всегда поступала именно так. И сейчас, и потом – это только твой выбор и ничей больше. Я говорил тебе раньше и, наверное, ещё скажу не один раз – я поддержу любое твоё решение. Я позаботился о том, чтобы ты смогла. Надеюсь, шкатулка у тебя. Если всё-таки захочешь вернуться и попробовать сначала – я буду ждать тебя на том же самом месте, что и всегда – 31 августа, в 6 часов вечера. Искренне твой, дедушка Тоби»