Альбом с воспоминаниями

***

Хорошо — это когда ранним зимним утром не нужно никуда спешить, ведь в это время особенно дорога каждая минута, проведённая в тёплой постели. А это декабрьское утро было сказочным: солнце подсвечивало искристый снег, на небе не было ни одного облака, а крепкий морозный воздух был полон свежести. Сегодня им ко второй паре — неизменная анатомия и порядком надоевшая латынь. — Доброе утро, — Ирина забежала на кухню и, остановившись около стола, принялась отчаянно заталкивать в себя бутерброды, забывая про чай. — Ир, ну ты хотя бы раз по-человечески позавтракала! — возмутилась женщина, которая в перерывах между нарезанием овощей так же кидала в рот что придётся и рывками отпивала чай. — Мам, — едва различимо промычала девушка, — я спешу. У нас просто нельзя опаздывать! — Тише! Дай отцу выспаться в единственный выходной. Никогда не видела, чтобы кто-то так рвался в институт, — на лице Александры Владимировны мелькнула полуулыбка, — ты чего весёлая такая? — Мама, я обычная, — Ирина подняла к ней глаза, дёрнув бровями. — Конечно-конечно, и парень какой-то день ото дня тебя просто так провожает к дому? Егорова, наконец, поняла, в чём здесь дело обстоит. Мама терпеть не могла, когда она что-то «темнила», и каждый раз повторяла: «Что бы ни произошло, что бы ни случилось — говори, я всегда пойму и поддержу тебя». За эти доверительно-дружеские отношения она обожала её ещё больше. Только сейчас-то и рассказать было нечего. — И всё? — она, сморщив лоб, картинно удивилась. — Так бы сразу и сказала! Это Гена. Мы учимся вместе, я вообще-то тебе рассказывала. И мне кажется, он очень хороший друг. — Друг? Ты сама-то как, веришь в это? — Александра Владимировна тихо засмеялась, глядя на блестящие глаза дочери. Ирина отправила в рот последний кусочек бутерброда и, закатив глаза, покачала головой. В семье её взгляды, приоритеты и перспективы были прекрасно известны, но глупые вопросы почему-то преследовали девушку неизменно часто. — Мам, ты же знаешь, как для меня важно учиться и получить хорошее образование. А это и влюблённость — вещи несовместимые, я считаю. Так что оставь свои намёки на будущее. — Я в твои годы всё успевала, — женщина пожала плечами, — причём одинаково успешно! — Я же ничего против не имею, — Егорова улыбнулась и подошла к ней, оставляя на щеке лёгкий поцелуй, — только я — не ты. У меня немного другие убеждения, понимаешь? Всему своё время, мам. Всё, мне пора бежать! — Какая у меня умная дочь… — когда девушка уже упорхнула в коридор, Александра Владимировна довольно прикрыла глаза, ощущая чувство большой гордости за собственное творение. Только если Ирина могла какое-то время обманывать себя — её не проведёшь. И она почему-то была в этом абсолютно уверена. На паре по анатомии Егорову встретили полупустая аудиторию и ставшая за полгода такой привычной и родной ласковая улыбка Аллы Николаевны. Конечно, благосклонность эта распространялась лишь на тех, кто ответственно посещал все занятия, был внимательным, усердным и всей душой желал учиться. В круг таких лиц, которых можно было сосчитать на пальцах одной руки, входила и Ирина. — Где Кривицкий? — когда во время переклички на этот пункт списка никто не отозвался, женщина окинула вопросительным взглядом помещение и почему-то остановилась на Егоровой. Та лишь повела плечами. Они обе помнили их маленький «инцидент» на первой встрече, однако после него Гена всегда приходил раньше и добросовестно присутствовал на каждой паре. — А он в больнице, — с заднего ряда подал голос их одногруппник, Миша Гуревич. Кажется, его именовали лучшим другом Кривицкого. — Что-то серьёзное? — Алла Николаевна удивилась, почему до этой минуты была не в курсе. — Нет, всё в порядке. Обещал быть через пару дней. Но более всего сейчас не понимала Ирина. Почему тот, кого она недавно назвала своим «хорошим другом», не счёл нужным поделиться с ней проблемами? Не захотел? Не доверяет? Стало по-глупому обидно… Всю пару она просидела в раздумьях, а голос преподавателя сегодня был лишь слабым фоном её мыслям. На сердце легло какое-то паршивое чувство — последние разы она ощущала это только в детстве, когда родители, придя из магазина, скрывались и не рассказывали ей, что купили. Правда, тогда у них была цель сделать дочери сюрприз, а какие цели в своём молчании преследовал Кривицкий оставалось для Егоровой загадкой. — В какой он больнице? — когда звонок оповестил об окончании занятия, девушка наспех собрала вещи и с недобрым выражением лица подлетела к Мише. — Ой, Ир, а ты что, не знала? — выносить противный голос Марины с каждой учебной неделей становилось всё труднее. Во всякой её реплике слышались насмешки и показная напыщенность. «Когда же тебя отчислят… не дай бог больным таких врачей», — каждый раз встречаясь с ней взглядом, думала Ирина. — Какая прелесть! Кто бы за меня так волновался, — в перечень омерзительных и раздражающих лиц входил и Коля Павлов. Отношения с ним не заладились с первой встречи — той самой, когда летним днём он своим гонором испортил Егоровой вкус радости поступления в институт. Как досадно было обнаружить его первого сентября в одной аудитории. «Привыкай, у тебя на пути будет ещё очень много таких персонажей», — приучала она себя. — В 71-й, в терапии, — Миша наклонился, чтобы его слышала только она — незачем эта информация лишним людям. Хотя и не сказать, что эти люди больно переживали. — Далековато… — выдохнула Ирина, но менять свои решения она не привыкла. — Так. Скажи на латыни, что меня не будет. Миш, придумай что-нибудь, пожалуйста. — Ир, ты куда? Он же просто отравился. — Увидимся завтра! — прокричала она уже из коридора. Спустя неизвестно сколько времени пути, времени уговоров врачей придуманными трогательными историями и объяснений, почему ей так нужно и важно увидиться с ним, Ирина, наконец, стояла около дверей необходимой палаты. — Привет, — непринуждённо протянула она, когда вошла в небольшую комнату и поймала на себе его недоумевающий взгляд. — Ира? Ты как здесь оказалась? — Кривицкий даже немного приподнялся, хотя был бледнее больничных стен и на лице его читалась изнеможденность. — Очень хочется задать тебе тот же вопрос. Но я подожду — может, сам расскажешь, раз уж я здесь, — Егорова подошла ближе и опустилась на рядом стоящий стул. — Ладно, как ты? — Ничего страшного, жить буду. Просто не нужно есть просроченные консервы, — он усмехнулся, потому что и сам понимал, на каком ровном месте нарисовал себе проблемы. — А тут ещё гастрит обнаружился. Катаральный. Но это ничего, нормализуется. — Почему мне не позвонил? Почему сегодня утром об этом знали все, кроме меня? — она продолжала засыпать Кривицкого вопросами, а он впервые видел её такой… сердитой, не по-доброму серьёзной. — Мелочи. Поэтому и не хотел рассказывать. Чтоб не напрягать. — А может быть, я беспокоюсь? Ты об этом не подумал, нет? — Ирина старалась изо всех сил сохранять своё выдрессированное холодное спокойствие, но голос дрожал сам по себе. — Мне так страшно стало, когда Миша сказал на перекличке, что ты в больнице… — Егорова, ты чего? — на лице парня мелькнула тень нешуточного волнения, ведь с такими ситуациями ему ещё не доводилось сталкиваться, и он аккуратно взял её за руку. — А Миша трепло. Просил же не говорить при всех! — Дурак… — она высвободила руку и быстро смахнула непрошенную слезинку, возвращаясь в прежнее, привычное состояние непоколебимости — будто бы и не было сейчас этого разговора. — Ир, ты что, пары пропускаешь? — Кривицкий вдруг вспомнил, что сегодня понедельник. — Там три часа латыни. Ничего с ней не случится. А надо будет — я ему всё что только захочет расскажу. — Ну ты даёшь, отличница, — он улыбнулся, про себя отмечая, как же несвойственно своему характеру ведёт себя она, — а меня подтянешь? — Подтяну. Если перестанешь так глупо поступать. — Не обещаю, но попробую, — Кривицкий засмеялся, но Ирина, чьи глаза обычно были для него самыми светлыми и добрыми, по-прежнему смотрела на него серьёзно, непреклонно, и он добавил, — спасибо, Егорова. — Я пойду? — неловкая пауза затянулась, и она поняла, что больше всего сейчас хочет уйти, выйти на улицу, подышать свежим воздухом и подумать. Он жив, почти здоров, и всё будет в порядке — это главное, что нужно было знать. — Конечно. Спасибо, что зашла, несмотря ни на что. Прости, что не сказал. — Тебе нужно что-нибудь? — Нет, всё есть, спасибо. Мама обещала ещё после работы зайти. — Хорошо, — Ирина стояла уже в дверях и, слегка улыбнувшись, помахала ему рукой, — тогда до встречи. — До встречи. Дверь за ней тихо захлопнулась, и Кривицкий вспомнил её взволнованное лицо минутами ранее. «А может быть, я беспокоюсь…», — вспомнил сбивчивый голос и бешающие по комнате глаза. Он ещё не знал её в таких эмоциях — оттого и сомневался. Егорова всегда была сдержанной, рассудительной, не по годам строгой, с ним — милой, весёлой, иногда смешно, но чаще язвительно шутила, и всегда, находясь рядом, невольно заставляла его быть ответственным и добросовестным. Они, действительно, стали очень дружны за полгода своего знакомства. Но никогда раньше он не видел, чтобы она так открыто проявляла эмоции — обычно всё умело скрывала, и никто не мог угадать, нехорошо ли она себя чувствует, плохое ли у неё настроение. Она была честной только около него и всё же пока — не до конца, на дистанции. «Откуда эта сила?..», — он всё чаще задавался этим вопросом и ловил себя на мысли, что хотел бы защищать её от всех жизненных невзгод, пусть она и не нуждалась в этом — на первый взгляд. А Ирина тем временем забрела в ближайший парк и медленно шагала по замерзшим тропинкам, вдыхая морозный воздух и жмурясь от слепящего солнца. Можно было ещё успеть вернуться в институт. Можно было — но впервые не хотелось. Не сегодня. В голове — какая-то путаница, будто что-то влетело в её мысли, собранные и аккуратно разложенные по полкам, и перевернуло их вверх дном. Не отвлечься, не сосредоточиться. Да и не что-то — а кто-то. Это был Кривицкий, парень, с которым она знакома полгода. И ей было очень неловко признаваться самой себе, что он стал всё чаще пробираться в её мысли против её воли. И ещё, надо же, заставлять переживать, волноваться и пропускать из-за него занятия! «Нет. По крайней мере — не сейчас. Нужно брать себя в руки и просто… Просто друг», — она была настроена решительно.