just keep it outside, (keep it outside)

— Думал, дерьма кусок, тебе все так легко сойдёт с рук? Хакон выдыхает. Тело кажется будто не своим: при каждом вздохе больно чертовски, а понять, что именно болит, не получается. Ломит абсолютно всё, начиная от кончиков пальцев и заканчивая головой. Пытается открыть глаза, вернуться из непонятного облака мыслей, но в то же время здесь хочется оттянуть встречу с реальным миром до последнего, ибо… Хакон не знает, что его там поджидает. Но всё происходит предельно быстро и без его желания. Щека начинает гореть, сам Хакон резко двигается в сторону — и все ради того, чтобы все убедились: жив он ещё. Расплывчато. Непонятно. Хакон интуитивно старается вырваться, завладеть той крупицей свободы, которую только может предоставить сейчас судьба, но безуспешно: на попытки оборониться от ударов и нанести их в ответ враги становятся только злее. Настойчивее сжимают в руках более тяжёлое оружие и беспощадно бьют им. Хакон чувствует только солоноватый привкус в своём рту. На остальное уже не реагирует, поскольку сил остаётся только на то, чтобы стиснуть зубы посильнее и сдержать тихое «блять», что соскальзывает с губ при каждом ударе. Он проклинает Хуана все то короткое время, в течение которого приходит в себя. Он ненавидит его. Он готов придушить Хуана собственными руками, чтобы только увидеть его беспомощность. Потому что он единственный, кто сейчас страдает из-за него. Возможно, по собственной глупости. Возможно, по собственной глупой вере в людей, особенно в тех, кому верить нельзя. Но пока валяется на гниющем деревянном полу с закрытыми глазами, едва различая стук собственного сердца во всей мёртвой тишине, он не может сделать ничего. И почему-то в момент, когда окончательно теряет сознание, Хакон совсем не думает о Хуане, о своей злости на него и желании отомстить. Перед собственными глазами мелькает образ чужих, голубых, и почему-то от этого на душе становится спокойнее.

***

Спокойствие длится недолго. Ему даже не дают умереть. Хакон никогда не считал смерть выходом, но когда дело доходит до подобного абсурда, хочется сменить абсолютно все ранние предубеждения. Потому что это тяжело — бороться за собственную жизнь, а потом получать удар меж ребер. Вокруг темно, тесно и пахнет сыростью. Этот противный запах вызывает рвотный позыв, он пробирается вглубь, внутрь Хакона, и остается там. В голове должным образом не крутятся шестеренки при всем желании. Хакон смутно представляет, как оказался здесь. Разговор с Хуаном, долгий путь в сторону глухой церкви, о которой Хакон впредь никогда не слышал… Это должно было напрягать изначально. Хакон всегда старается слушать собственную интуицию, которая часто помогает оставаться в живых, но на сей раз он даже не обращает на нее внимания. Хотелось помочь Эйдену самостоятельно, хотя бы единственный раз в жизни доказать всем, что он не такой уж и бесполезный, а на деле всё снова получилось плохо. Хакон снова проебался. Он стукается затылком о холодную стену. Сидит, привязанный крепкими цепями. Когда и кто успел это сделать — непонятно. Хакону даже думать об этом не хочется. Комнатка маленькая, окон нет практически — только одно, да и то оно находится перед самым потолком. Хакон прикидывает, сумеет ли допрыгнуть до него, или ему следует отрезать привязанную цепью руку к чертям собачьим, чтобы залезть нормально и сбежать. Темно. Слишком темно. Каждое движение приходится совершать с усилием, иначе тело вовсе не будет слушаться. Хакон сомневается, что чувствовал когда-либо себя так плохо и морально, и физически: он точно вляпался по самое не хочу. Единственным разумным вариантом является смерть. Он усмехается этой мысли, перебирая в руках цепь. Она плотно сидит на его запястье и давит на него изо всех сил. Интересно, если он умрет, то повлияет ли это на что-то? Ведь если верить словам ренегатов (другой вопрос, следует ли им верить), то у Вальца все к чертям полетело, как только Хакон начал от него прятаться. Сломал весь план? Только вот каков был план изначально? Что вообще происходит? Вокруг ничего, кроме запертой с другой стороны железной двери, нет. Только пара луж крови на пыльном полу и темно-серые стены, о которые Хакону хочется расшибить себе лоб. Он начинает считать вслух. Заняться больше нечем, а ждать в тишине, пока чудесное решение всей проблемы озарит его голову, — дело неблагодарное. Один. Интересно, сколько времени прошло? Заметил ли кто-то, что Хакон пропал, и начали ли его искать? Два. Эйден скорее всего подумает, что он просто решил его кинуть. Наверняка сейчас злится и раздражается об одном только упоминании Хакона, ведь тот, дурак такой, снова водит его за нос и недоговаривает, хотя обещал, что подобное больше не случится. Три. Нет, это глупо, думает Хакон. И в этот же момент раздается громкий скрип двери — кто-то открывает замок. Сердце бьется быстро-быстро. Хакону только и остается, что немного отодвинуться в сторону, желая оттянуть то, что оттянуть нельзя. Шаги раздаются по всей комнате громким эхом. Можно услышать собственное дыхание, ощутить поднимающуюся и опускающуюся с трудом грудную клетку. Хакон косится на группу людей, вошедших внутрь. Кучка ренегатов теснятся в мелком помещении, наступая друг другу на ноги. Они стараются приблизиться к Хакону, смотрят на него, как на добычу. Сжимают посильнее оружие, оттягивающее руки, и едва сдерживаются, чтобы не разбить им чужую черепную коробку. Глаза каждого опасно поблескивают. Это заметно даже через маску. — Оставь его, — раздается басистый голос, нарочито громкий и серьезный. Хакон этот голос может узнать из тысячи. Отвратительно. Но, в противовес этим словам, чужие холодные руки хватают его собственные. Раздается громкий щелчок, и его уже тащат в сторону выхода. Руки перемещаются на его горло, сдавливая и заставляя задыхаться в бессилии. Останавливаются на ребрах, раздирая их на кусочки. Остатки сил исчезает под подобным давлением, но ярость… Хакон испытывает только ее. Больше не ощущает никакого истощения, никакого животного страха за свою жизнь или обиду на судьбу-злодейку, которая в очередной раз подставляет его. Всё кажется бесполезным и бессмысленным в момент, когда глаза бессвязно блуждают по новому помещению и натыкаются на знакомые лица. Вальц стоит впереди, расправив грудь. Ни единой эмоции не проскальзывает на его лице, взгляд, направленный на все происходящее, холоден и неприступен. Одному только чёрту известно, что происходит у него в голове и о чем он так тщательно размышляет, пока крутит в руках холодный топор. Острие его блестит на свету единственной лампы; в нем отражается подвал, куда притащили Хакона — по-другому назвать это помещение он не может. Сырость ощущается еще больше, она остается на коже, на одежде вместе с едким запахом. От него невозможно когда-либо от него отмыться, настолько въелся под кожу. Хакон замечает Хуана практически сразу, и сердце пускает удар. Тот сторонится, набирает дистанцию между собой и остальными. Вечно косится на выход, и, пытаясь в открытую не показывать собственную нервозность, ковыряется носком ботинка в пыли. — Даже не знаю, что сказать в первую очередь, — прерывает долгую тишину Вальц и не может скрыть ухмылки. Хакон только поднимает на него шаткий взгляд, осмеливаясь двинуться в сторону впервые с момента, как его небрежно кинули на пол. Короткий кивок со стороны Вальца — и Хакон снова лежит на спине, скрючиваясь и не сдерживая болезненный стон. В очередной раз прилетело от ренегата, который стоит совсем рядом и дожидается каждого приказа. Вальц садится на корточки рядом с Хаконом. — Почему ты так раскис, приятель? — треплет его по волосам. Хакон непроизвольно уклоняется от мерзкого ощущения. — Ты сам не свой. На сей раз Вальц хватает Хакона за волосы сильнее, заставляя его поднять голову. — Или думал, что сможешь от меня сбежать? Хакон к тому моменту уже не помнит, как его зовут, что уж говорить о планах прошлого. Лицо Вальца находится в небезопасной близости, от этого начинает воротить. Хочется кинуть ему что-то в ответ, но ни слова из себя выдавить не может, особенно когда во рту неожиданно появляется горький привкус — Вальц вжимает его голову в пол и держит крепко за затылок. Грязь повсюду — в носу, во рту, в глазах, которые Хакон стискивает как можно крепче. Воздуха в легкие поступает все меньше. В ушах снова вместо разборчивых разговоров людей вокруг — сплошное шипение и писк. Но потом его поднимают за ту же голову и снова опрокидывают на спину. Хакон часто дышит, пытаясь не отключиться. — Влюбленный идиот, который ради своего Эйдена готов на все. Ну не дурак ли? — говорит Хуан, подходя ближе. Шаги небольшие, осторожные, будто опасается: как бы Вальц не бросился на него сам. Но Вальц только окидывает его долгим взглядом, потом уступает место, поднимаясь — дескать, настала его очередь заниматься Хаконом. Хуан кивает, а сам бегает глазами по чужому лицу, ища малейший подвох. Плавал, знает, каково бывает. Слишком тесно связан с Вальцем и на своем опыте знаком с дерьмом, что происходит у него в голове. — Оставь его в живых. Главный подарок еще впереди. Хуану остается только кивнуть. Он не может предположить при всем своем стратегическом уме, что будет на сей раз. Он не понимает, почему Вальц просто не может прикончить их двоих и старательно делает вид, что не замечает подставы со стороны Хуана. Или ему так выгодно? Хуан ударяет Хакона пару раз для вида — так, не прикладывая усилий, но все равно получая в ответ болезненный стон. И каждый раз, когда ему кажется, что Хакон отключается, тот шипит под нос «уебок» и пытается сопротивляться. Хуан особо этому не препятствует, особенно в момент, когда все ренегаты вокруг него испаряются странным образом. Самому главному из них — типу, который шатался по всему помещению и наблюдал за страданиями Хакона с особой внимательностью и интересом — что-то сообщили по рации. Слова были сказаны так тихо, что Хуан расслышать ничего не смог. Осталось только сидеть на месте и размышлять, как бы не проебаться на сей раз. — Поднимай свой зад, пока они съебались, иначе так и оставлю помирать здесь. Он трясет Хакона за плечо, надеясь, что это поможет. — Не подходи, блять, ко мне, — шипит Хакон, резко приходя в себя, и ползет назад, когда Хуан к нему приближается. Но не ударяет, как предполагал Хакон, а только сжимает воротник чужой куртки и тянет к себе. — Я не собираюсь спасать твою жалкую жизнь, если ты будешь выпендриваться, понял? — шипит, стискивая зубы. — Так что засунь куда подальше свое желание въебать мне и осуществи его тогда, когда мы, сука, будем на свободе. Он смотрит Хакону в глаза пристально, и у того все холодеет от этого. Следом Хуан его отпускает и набирает дистанцию. — Какой… — выдавливает из себя Хакон и снова кашляет, наблюдая, как в комнату один за другим заходят ренегаты. — Какой план? А Хуан будто бы знает, какой план. Не на сей раз. Быстро прикидывает в голове возможные варианты и останавливается на одном — том, который кажется более правильным. Не давать ложных надежд — самое главное, верно? И неважно, какой ценой ему достанется жизнь, но… «Кинешь меня на сей раз — убью нахуй». Хуан ухмыляется, прокручивая у себя в голове слова Хакона. Тот говорит их ему в спину, как только Хуан отходит от него совсем немного, направляется в сторону двери. Насколько же наивными и глупыми они были: если у кого из них был шанс убить другого, то точно не у Хакона. Хуан дивится этому и смеется одновременно, хотя на деле не до смеха. Насколько же глупо с его стороны было отправлять Хакона на верную смерть, понимая, что в той церкви ждет его именно Вальц со своей шайкой, и потом идти туда следом по своим причинам. Хуан не слаб на борьбу с собственной совестью. Он сам думал так до момента, пока не увидел Хакона, пока ему не пришлось участвовать в подобном дерьме из-за собственного плана. Хуан по-прежнему сомневается, что Вальц считает его надежным, но всё указывает именно на это. Хуан оставляет Хакона на попечительство ренегатам, сам начинает ходить-бродить по всей церкви. По собственным данным, Вальц часто здесь бывает. Быть может, является верующим при всем своем богохульстве, или же издевается над религией так, как может. Мнимая идея найти лекарство? Мнимая идея немного приблизиться к идеальному миру, где все будет именно так, как захочется Вальцу? Все может быть. У Вальца было множество ебанутых идей и ебанутых людей, способных выполнять его приказы. Хуану сейчас было проще находиться среди них. Есть мнимая защита и стабильность, которую он не может терпеть в другом, если дело не касается собственных интересов. Пока он связан с Вальцем, даже путем вечных угроз со стороны последнего, — он может жить без страха, что его прикончат при первой возможности. При всей бессмысленности своей жизни Хуан не хотел ее терять. Он никогда не был связан духовными ценностями. Это казалось ему глупым — привязываться к тому, что рано или поздно может ему навредить. По этой простой причине, которую Хуан вполне признавал, он не заводил близких отношений — ни дружеских, ни романтических. Лишние проблемы и лишняя ответственность, которую не хочется брать. В отношения всегда надо вкладываться. В отношениях ты всегда переживаешь за человека, даже если не хочешь. И любые отношения появляются в тот момент, когда ты этого не хочешь. Даже если они платонические. Даже когда они касаются неугомонного Эйдена и чертова Хакона. Хуан не мог считать их своими друзьями, особенно Хакона. Люди обычно не испытывают подобное по отношениям к друзьям, они не ненавидят тот факт, что когда-либо связались с ними и сейчас не могут оставить их на попечение судьбы. И в то же время люди не жертвуют собственной жизнью, чтобы спасти обычных приятелей. Хуан обещает разобраться с этим попозже — быть может, в момент, когда он будет на полной свободе, а не станет торчать в одной из множества комнат на втором этаже. Никто ничего не охраняет — ренегаты стоят около лестницы, которую Хуан обошел, не прикладывая ни малейших усилий, скорее ради вида. Они даже не обращают внимания на шорох со стороны Хуана, пока тот лезет через вентиляцию — или, быть может, не хотят на этого делать. Хуан пробегает пальцами по записям. Бумага старая, поддаётся легко. «День первый». Обычные отчеты о не менее обычных для Вальца делах. Описания наблюдений, описания происходящего в его лабораториях, в которых, по сути, ничего существенного за последние годы и не происходило. Хуан не изучал бы их по своей воле, если бы не интерес, который граничит с необходимостью. Не касалась бы его эта тема хотя бы косвенно — в жизни бы не приступил ни к чему подобному. Не стал бы лезть в чужие старые кабинеты и выведывать новые подробности старых дел. Вальц до сих пор кажется ему странной личностью. Хуан попросту его не понимает, и те редкие записи не помогают от слова совсем. В них нет никакой конкретики по поводу мотивов Вальца — только голимые факты по поводу того, насколько успешно проходили эксперименты в прошлом и сумел ли кто-нибудь из подопытных выжить. С особой тщательностью, кажется, было обведено одно имя — Эйден Колдуэлл. Вполне понятно, учитывая, что у Вальца всегда присутствовал интерес к Эйдену. Основывается ли он сейчас исключительно на том, что у Эйдена есть ключ ВГМ, — Хуану неясно до сих пор. Его не покидает ощущение, что за всеми этими поступками, включая неожиданная помощь Эйдену с преодолением заражения, стоит что-то ещё. И пока у Хуана есть возможность, он хочет понять общую картину хотя бы частично. Он позволяет себе замедлиться на пару минут, все ещё держа в голове факт, что Хакон по-прежнему в опасности. Хуан помнит об этом, Хуан не позволит себе забыть. Но в то же время ему следует изучить происходящее. Ему стоит понять, на что ориентироваться, чего ожидать в дальнейшем ради собственного выживания. Лучшая защита — это нападение, верно? И если Хуан будет знать хотя бы частично, что происходит в голове у самого ебанутого человека в этом чертовом мире, он сможет защититься. Быть может, повлияет на его планы или же подготовиться морально и физически к тому, что может быть дальше. Хуан всё время то и делает, что пытается собрать эту информацию. Правда сейчас уже сомневается, что выживет. Он не может быть уверен в том, что в следующую секунду в кабинет не ворвется ренегат и не снесет ему голову. Все ещё продолжает что-то изучать. Очередная папка. Хуан облокачивается на стол и листает её, пытаясь угомонить трясущиеся руки. Вдох. Выдох. Вдох. Сердце все ещё бешено колотится в грудной клетке, но Хуан пытается контролировать это всеми силами. Тяжело сдерживать панику, но еще тяжелее бегать глазами по тексту и не понимать, что в нем написано. Все плывет, каждая знакомая буква кажется неразборчивым символом. Это усугубляет и без того плохое положение. Хуан на секунду прикрывает глаза. Спокойствие. Главное — не переживать и не думать о том, что смерть дышит ему прямо в спину. — Твою же… — шипит Хуан, натыкаясь на написанные в столбик имена. Эйден опять обведен в кружок — Хуан не уделяет этому должное внимание и пробегает взглядом вниз. Ещё десяток неизвестных ему имён и фамилий. Некоторые также обведены. «Должны быть найдены в срочном порядке», — гласит подпись в самом низу. Хуан поджимает губы. Что это значит? Почему здесь стоит недавняя дата, да и сама папка совсем не похожа на старую? Хуан ругается под нос и откладывает её в сторону, на сей раз осознавая проблему в полную меру: он в любом случае ничего не поймёт. И не потому, что он глупый и мозг работает не так, как надо, а потому что один только Вальц может осознать все происходящее. Любые догадки, посещающие голову Хуана, кажутся глупыми и неуместными. Он выходит из кабинета, на сей раз решительно намереваясь помочь Хакону. Наступает момент осознания, что спасения нет и быть не может. Он уже выходит в коридор, посильнее сжимая в руках единственное оружие, которое доступно на этот раз, — монтировку. Металл холодит кожу, он ощущается неприятно. Хуан прислушивается к собственному неровному дыханию, сосредотачивается на звуках вокруг него. Когда рядом раздается шорох, он не теряется. Поворачивается резко в сторону и ударяет — без разбору куда, без разбору зачем. Голова отключена, сконцентрирована на желании выжить и только. Пронзительный девичий крик ударяет по ушам, но тут же приглушается, будто владелица боится выдать себя окончательно. Фигура в темноте жмется к стене, желая стать с ней единым целым, но Хуан замечает только её. Замирает на считанное мгновение, быстро оценивая происходящее. Будь это ренегаты, его давно уже прижали к той же самой стене и перерезали горло. Но пока шум сошёл на нет, и прямой угрозы, как кажется, нет, Хуан позволяет себе прислушаться к разуму. — Чтоб вас всех… — шипит себе под нос, включая дрожащими руками фонарик, но не разрешая самому себе поддаться панике. В подобных ситуациях нужно здравомыслие и решительность. Освещение фонарика мягкое. По-прежнему не видно всего, что происходит вдалеке. Не получается разглядеть каждую мелочь, оценить каждый риск. Но Хуан отчетливо различает в темноте девушку, которая оказывается той самой напрягающей взор фигурой. Худые пальцы закрывают не менее худое лицо. Сама она не двигается, и в тот момент похожа больше на куклу, а не живого человека. Она кажется странной. Хуан не находит другого слова. За свою долгую жизнь не встречал людей в подобном состоянии. — Не говорите ему. Не говорите ему, я умоляю, — шепчет она. Надрывает голос, который то кажется слишком тихим, практически неразборчивым, то нарушает тишину своей громкостью. Она все ещё хватается пальцами за лицо, затыкает рот ладонью в надежде приглушить очередной всхлип, который на деле приглушить не в состоянии. Хуану не требуется много времени, чтобы понять: в опасности он пока не находится. Но он определённо вызовет к своей персоне лишнее внимание, если у этой странной девушки… — Пожалуйста, помогите. … не прекратится истерика. Она нагоняет лишние, так и неозвученные вопросы своим внешним видом. Отличается излишней худобой: каждая кость её тела отчетливо заметна даже при плохом освещении, а хрупкость проскальзывает в каждом движении. Хуан колеблется секунду. Самый простой вариант — оставить её и попробовать спасти собственный зад самостоятельно. Большего для счастья не надо. Хуан попросту хочет выжить. Но странный внутренний порыв заставляет его задержаться и попытаться поговорить с этой девушкой, неожиданное появление которой больше не производит на Хуана должного страха или удивления. — Какая нужна помощь? — спрашивает он предельно спокойно, хотя спокойствие даётся с трудом. Приходится все время оглядываться и убеждать самого себя, что пока нет никакой опасности. Но в ответ Хуан получает только молчание. Девушка поднимает на него взгляд, вздыхает, будто набираясь сил для дальнейшего объяснения ситуации, но на этом все и заканчивается. — Блять, я не понимаю, что от меня надо, — шипит он, не выпуская из рук монтировку. Ему снова начинают мерещиться — а может и не мерещиться — звуки и голоса. Они исходят отовсюду: со всех сторон, сверху, снизу. Они залезают Хуану в голову и заставляют не медлить с принятием решения, будто под дулом пистолета. Лишний шаг, лишняя мысль — наступит смерть. — Он меня убьет, — все так же тихо говорит девушка. — Он меня убьет, если найдёт. — Кто он? — спрашивает Хуан, на деле даже не надеясь получить должного ответа: девушка наверняка едва понимает, что происходит с ней, что уж говорить о хороших объяснениях, способных утолить справедливое любопытство Хуана. Она смотрит на него стеклянными глазами, в которых нельзя различить ни застывшего немого испуга, ни чего-то ещё. Будто замирает в пространстве, отдаляется от всего происходящего — и только для того, чтобы в следующий момент, когда вокруг них с Хуаном начинают скапливаться ренегаты, разразиться громким криком. Хуан не помнит, что происходит дальше. Этот временной отрезок настолько разрывается в его сознании, что каждый раз, когда он пытается вообразить и осмыслить тот чертов день, в голове появляется лишь туман, который невозможно ничем развеять. Он не помнит мгновения, когда эти ренегаты летят в сторону и своими тушками ударяются о стены. Раздается очередной визг — пронзительный, такой громкий, что барабанные перепонки намереваются вот-вот лопнуть. Следом доносятся ругательства и очередные крики, на сей раз наполненные отчаянием, наполненные страхом перед лицом смерти. Они не похожи на предыдущие. Они принадлежат ренегатам, которые при всем своей глупости, при всей своей жестокости не сталкивались ни с чем подобным. Хуан чувствует этот ужас до сих пор, ощущает, как сильно он сковывает его даже при условии, что этот порыв не был направлен на него. Он не стал причиной этого гнева, этой тоски и отчаяния, скорее поспособствовал тому, что чаша весов резко переполнилась. Попытайся он помочь каким-либо способом — все сложилось бы по-другому. Может быть, сейчас эта девушка не стискивала бы в руках белую ткань больничной одежды, быть может, сторонники Вальца в количестве пятнадцати человек сейчас бы не лежали мёртвым грузом на полу, а стены рядом с ними не были бы окрашены в ярко-красный цвет. Хуан пытается дышать, но на деле это не особо получается. Он не понимает ничего. Он не успевает пережить страх, который приносит одна только мысль о возможной лишней встрече с ренегатами на этой территории, как вдруг источники его беспокойства оказываются уничтожены не его руками за считанные мгновения. Он тогда замирает, упираясь спиной в закрытую дверь, и не может сдвинуться с места. Будто зачарованный, глядит, как поднимается эта девушка; как сверлит она взглядом этих людей, как неестественно расправляет плечи и выпрямляется, становясь выше на метр. Один взмах её рук, одна свирепая, кривая улыбка на её лице — оказывается сокрушена толпа ренегатов, которые направлялись в их сторону быстро и не без тени самоуверенности, а девушка снова, как ни в чем не бывало медленно опускается на пол. Ноги её подкашиваются сами по себе, а волна неприятной слабости проносится по мышцам. Вряд ли это были мгновения — происходящее длится долгие тридцать секунд, но Хуан наблюдает за этим со стороны, как зритель, смотрящий очередной страшный фильм и осознающий в полную меру, что все происходящее на экране — нереально. Хуан даже ненадолго чувствует себя в безопасности — Это сделал он. Это он виноват в том, что я такая, — говорит тихо она, и это единственное, что застревает в голове Хуана так долго. Неужели то, что ему показалось, на деле было явью? Неужели тем странным существом, которое своим жестоким умом и огромными лапами буквально разорвало противников на крошечные кусочки, оказывается этот самый человек, минутами назад казавшийся Хуану беззащитным и слабым? Хуан молча сглатывает, отступая в сторону. Ему по-прежнему следует спешить. Ему по-прежнему следует держать себя в руках и не поддаваться собственным мыслям, которые не давали ему действовать и думать здраво. Девушка тянет к нему свои худые руки. Пальцами едва касается его штанов, пытается зацепиться хоть за что-то, покуда из-за слез, раз за разом стекающих по её лицу, она не замечает ничего. Но Хуан только отскакивает в сторону: кажется, этими пальцами залезет она в душу, вывернет её наизнанку и выбьет остатки всего живого, что когда-либо было в душе у Хуана. Ему остаётся только уйти так быстро, как только может. Хуан чувствует, как ботинки его скользят по полу, как ноги несутся куда глаза глядят. Он не боится привлечь к себе внимание, он не боится снова допустить очередную оплошность. Кажется, достиг своего пика, своей крайней точки, и теперь ему не страшно абсолютно ничего. Спускается вниз и останавливается перед первым же дверным проемом, в очередной раз ловя на себе взгляды ренегатов. Счастье не продлится долго, думает он. Сейчас кто-нибудь зайдёт на второй этаж, кто-нибудь увидит плачущую девушку, которая способна с лёгкостью уничтожить любого врага, и начнётся хаос. Хуан сомневается, что сумеет выжить во время него, в моменты, когда каждый будет сам за себя. По этой причине и начинает самого себя подгонять. Потерянная минута — потерянный шанс спастись из логова Вальца. Но его схватывают через пару минут. Хуан с самого начала напрягает всех своих присутствием, на него постоянно роняют множество взглядов — оценивающих и подозрительных. Хуан не может отделаться от ощущения, что все только и ждали, когда они смогут найти лишний повод, чтобы стереть его в порошок. И наконец находят его. Минуты драки сродни вечности. Запах железа, запах крови и отвратительный запах, вызванный непонятно чем — быть может, скорой смертью, — полностью завладевает разумом. Ренегатов несколько, но сколько точно, Хуан посчитать не может — перед глазами все рябит. Слышатся ругательства, звук удара острого железа о кости, чьи-то стоны — быть может, его собственные. Но он не сдаётся до конца, до последнего вздоха, даже когда копье проскакивает в считанном десятке сантиметров от него самого. Смерть играет с ним. Смерть хочет довести его до крайней точки, когда он окончательно потеряет здравый смысл. И именно в момент, когда она начинает добиваться своего, когда Хуан физически чувствует, что сил бороться больше не остаётся, всё вдруг прекращается. Останавливается, толком не начавшись. Должного облегчения от того факта, что совсем скоро наступит конец собственным мучениям, не приходит. Странная пустота и странное чувство врывается в грудную клетку Хуана, заставляет его закашляться от переизбытка всего происходящего и молча наблюдать, как ренегаты толпой бегут наверх. Не заканчивают должное до конца, думает Хуан и почему-то улыбается этой мысли. Судьба проявляет к нему благосклонность? Тогда почему именно в этот момент? Почему именно в тот миг, когда перестаёшь надеяться даже на себя и за считанные секунды осмысливаешь всю прожитую в никуда жизнь? Хуан скатывается по стене. Правое плечо на пару со всем животом болит беспросветно. Он касается мокрой насквозь одежды, ощущает, как тёплая кровь остается на пальцах. С губ срываются очередные ругательства — будь он уже мёртв, не пришлось бы думать о будущем и о том, сможет ли с этими ранениями он выйти отсюда. Громкая сирена долбит по ушам, мимо Хуана раз за разом пробегает множество людей — безуспешно. Никто даже не смотрит в его сторону, никто не обращает внимание на предателя Вальца, который совсем недавно рылся в самых запретных для каждого документах. Никто будто бы и не придает значения тому, что Хуан сейчас жив. Возможно, так и должно быть: чтобы добиться долгожданного покоя, он, вымотанный собственными попытками выжить, должен бороться снова. Снова и снова, без малейшей уверенности в том, что это даст свои плоды. Устал ли Хуан от подобного? Вероятно. Позволит ли себе минутную слабость, чтобы пережить собственную жалость к самому себе и возмутиться, почему ему так тяжело? Нет. Он поднимается, игнорируя настойчивое желание организма упасть на пол. Спускается вниз по ступеням, оглядывается судорожно по сторонам, и, когда обнаруживает запасный выход из этого здания совершенно открытым, не может сдержать облегчённый вздох. Там нет ни единой души. Там — только сплошная свобода, не ограниченная ни ренегатами, которые могли бы крутиться на месте, ни решетками. Хуан чувствует свежесть воздуха, хотя находится на расстоянии считанных десятков метров от выхода. Мимолетный порыв заставляет его оглянуться, заставляет его захотеть рвануть обратно, заглянуть во все комнаты, найти Хакона и, быть может, ему чем-то помочь. Но Хуан вынуждает себя отбросить прочь эти мысли: единственное, с чем может он помочь в подобном состоянии, — с тем, чтобы Хакона убили быстрее. Вряд ли его вообще кто-нибудь оставит в живых. Хуан сплевывает на пол, придерживается стены, пытаясь аккуратно перебирать ногами. До сих пор не покидает ощущение, что все неправда, что он живёт в ебаной иллюзии — настолько не укладывается в голова идея, что он даже не попробовал. Он ведь хотел спасти Хакона, верно? Тогда почему сейчас уходит, даже не попытавшись? Ощущение, что у него есть шанс, полностью заглушает совесть, которой, как казалось самому Хуану, у него попросту нет. Теперь он двигается куда спокойнее, и разум, кричащий о том, что надо торопиться и бежать сломя голову, отходит на второй план. Хуана встречает широкий простор, когда он выходит из церкви. Дышать становится куда легче — он чувствует, как грудная клетка поднимается и опускается куда с меньшим усилием. Теперь у него есть надежда. Но на душе все ещё нелегко. Хуан догадывается почему, но точно в этом не признается.