just keep it outside, (keep it outside)

— Ты мне поможешь. Хакон не знает, утверждает или спрашивает Хуан, но выбора насчет дальнейших действий особо нет. Он по-прежнему должен. Между ними ранее не было абсолютно никаких договоренностей: Хакон не просил спасать его зад или помогать спрятаться от Вальца, это все было исключительно инициативой Хуана. Хакон не обязан чувствовать себя должным, но именно таковым он себя ощущает. Разве это честно — отказывать своему другу (товарищу? просто непонятному человеку, с которым не хочется общаться от слова совсем, но с которым его постоянно сводит судьба?) в такой простой просьбе? Тем более, когда заключается она в не менее простом предложении достать не менее простую вещь.  — Ты решил меня убить? Тогда выбери более гуманный способ, а то этот — совсем пиздец. Хакон едва борется с желанием выставить Хуана из дома, который нашли они именно втроем. Своим присутствием только мешает собраться с мыслями в ранний утренний час.  — Брось, все не так уж серьёзно. Тебе просто нужно достать кое-какие реактивы, — говорит Хуан. — Ты же хочешь помочь Эйдену вылечиться, верно? Он определённо знает, как надавить на больные точки. И Хакон не понимает, что смущает больше всего, — тот факт, что им так открыто пользуются, или мнение Хуана, что Эйден является его больной точкой. И Хакону плевать, если это полнейшая правда.  — Надо что-то достать — иди доставай сам, — отрезает Хакон. Отвечает собственным мыслям — о какой вообще честности может идти речь, если выживают они в таком дерьмовом мире? Тем более, что он уверен: Эйден…  — Ему совсем станет хуево. Подумай сам, Хакон. … сможет выздороветь самостоятельно. Хакон обходит Хуана, который стоит посреди комнаты. Они в полном одиночестве: Эйден уже успел выйти на улицу под предлогом того, что устал сидеть на одном месте. А Хакон проснулся совсем недавно, слишком вымотанный постоянными перебежками, и сейчас вынужден терпеть компанию Хуана. Он бы хотел сказать, что после их последней встречи отношения их изменились и теперь он не желает при любом удобном случае избежать Хуана, но ничего подобного и нет. Все мнимые попытки что-то наладить обречены на провал. Невозможно так просто начать общаться с человеком, который просто… не вписывается в многообразную картину мира Хакона. Хакон что-то хочет ответить, но слов подходящих не находит. Им пытаются манипулировать или же у Эйдена все так плохо на самом деле?  — Думаешь, вся эта херня с регенерацией после превращений просто так у него появилась? — будто читает его мысли Хуан. — Все становится только хуже. По коже пробегает холодок. Все не может быть так, верно? Да и верить Хуану — последнее дело. Сейчас верить нельзя никому. Только вот почему Хуан выглядит так убедительно и ни тени сомнения нет у него на лице?  — Я изучал эту тему, — Хуан начинает ходить по комнате вперед-назад, — и выяснилось, что это зачастую происходит перед, ну… как бы тебе сказать… Он специально медлит. Растягивает слова, по сторонам оглядывается, заодно подошвой по гнилому полу шаркает. И звук этот долбит по черепной коробке.  — Мне долго ещё ждать? Хуан усмехается.  — Пойми, я просто не знаю, как сказать это правильно. Я тоже дорожу Эйденом, — он видит, как сжимается челюсть Хакона, — и я желаю ему всего самого лучшего.  — Как ты заебал, — вполголоса проговаривает Хакон. Вечные монологи на полчаса, постоянные вступления к своей речи вместо того, чтобы перейти к сути, — все это в стиле Хуана, поэтому и раздражает он так сильно.  — Просто… обычно это происходит перед тем, как человек превращается навсегда. То есть, становится невъебически опасным монстром, который сожрёт тебя полностью и даже глазом не моргнет, если ты вдруг не понял, — наконец начинает он.  — Ты говоришь это серьёзно?  — Нет, я анекдоты рассказываю, — Хуан поворачивается в его сторону, даже сокращает немного дистанцию. — Ему смогут помочь только определённые химикаты. Их даст тебе один парень, который в этой теме хорошо разбирается. Тоже был подопытным Вальца или что-то наподобие. Хакон даже не пытается уложить все сказанное им в голове.  — Почему ты не можешь пойти и забрать их? Хуан касается его. От этого прикосновения хочется с мылом помыться.  — Потому что это можешь сделать ты? Брось, ты бы тоже не стал идти сам, если мог бы отправить кого-нибудь другого.  — Кто сказал, что я пойду?  — Ты пойдёшь, Хакон. Там буквально идти пару часиков, и все. Хуан хлопает его по плечу и набирает дистанцию. Хакон выдыхает.  — Иди нахуй, — заключает он. — Я тебе не мальчик на побегушках.  — Ты уже давно не мальчик. Это во-первых. — Хуан загибает пальцы. — А во-вторых… Ты мой должник, не помнишь? Я помогаю тебе скрываться — ты помогаешь мне в других вещах. Тем более, когда дело касается твоего же возлюбленного. Да, у него определённо есть несколько рычагов давления. И Хакон не знает, чем все это может закончиться.

***

Возможно, это немного глупо — не говорить Эйдену, куда и зачем он направляется, но ведь так будет лучше, верно? И даже когда тот непонимающе глядит в ответ и бровь вскидывает, ожидает объяснений, Хакон только плечами пожимает и говорит:  — Очень скоро вернусь. И только. Он исчезает следующим утром, и Эйден не может сказать, что не чувствует себя брошенным. Нет, между ними не было никаких обещаний или клятв в светлой любви до гроба, но все равно… между ними было что-то. Они не признавались друг другу в любви: оба наверняка считали это чертовски глупым и чем-то ненужным. Если люди испытывают друг к другу что-то, необязательно вечно это подтверждать словами. Но иногда одних действий — заботы, редких поцелуев, — попросту не хватает. Хочется услышать, что тебя ценят, что в отношении тебя человек чувствует то же самое. Признается ли в этом Эйден? Вряд ли. Куда проще скрываться за маской смущения и не говорить ничего, нежели потом проклинать самого себя за минутную слабость. Эйдену в целом любовь кажется сплошной слабостью. Она делает тебя уязвимым, она открывает твою душу нараспашку, и ты не можешь сделать ровным счетом ничего, как бы сильно она тебя не уничтожала. Эйден слышал, что любовь окрыляет. В его случае она только заставляет кусать губы и смотреть вслед Хакону, который снова ничего не говорит, который опять хочет его оставить и держать на расстоянии. Неужели после всего подобного он не заслуживает ни капли доверия? Неужели Эйден настолько жалок, что это доверие от близкого придётся заслуживать?  — Только не надо тут нюни распукать, прошу тебя, иначе меня вырвет, — комментирует Хуан, когда Эйден шмыгает носом (из-за насморка, абсолютно точно из-за насморка). Тот пинает очередной камень у себя под ногами.  — Я не распукаю тут ничего. Просто неприятно, что Хакон вечно куда-то съебывает и не говорит куда. Хуан только усмехается.  — Ты еще благодарен должен быть, что он не говорит, куда пошел. В ответ Эйден сам перестаёт идти по заросшей травой тропинке и разворачивается к нему.  — Серьёзно? Может мне, блять, ему ещё и спасибо сказать?  — Можешь и сказать, когда вернётся. А вернётся он скоро. По крайней мере, надеюсь, — отвечает он, но губы сжимает. Потом поворачивается в сторону севера — где-то там уже четвёртый час подряд идёт Хакон. Ровно через такое же время он должен наткнуться на нужное место. Но единственное, что хочется сделать Эйдену, — забыть об этом ебаном Хаконе. Это просто становится невыносимо.  — Если бы он хотел тебя бросить, он бы сделал то давно. А так он вправду по важным делам ушёл, — подбадривает его Хуан, что не было похоже не его обычное поведение. Что-то определенно не так. Не так абсолютно всё.  — И при этом не сказал о них ни слова.  — Тогда бы ты пошел с ним, — продолжает Хуан, наблюдая, как Эйден, наоборот, начинает идти вперёд быстро-быстро, и едва успевает догнать. — А кому нужно два трупа вместо одного?  — Ебать успокоил. От всей души спасибо, Хуан. Эйден снова ускоряется, перелезая кучу ветвей. По лесу им идти придётся ещё пару часов, до заката, что делать потом — неясно. За плечами — рюкзак тяжёлый, а ноги от усталости уже сводит.  — Обращайся, — смеётся тот. Самому не особо смешно. Хуан бы избавился от этого скользкого ощущения, чтобы не мучиться лишний раз, но не получается. От совести не скрыться, да? Больше они не говорят. Ни поводов для подобного нет, ни времени. Разговаривать с Эйденом, когда он в подобном состоянии, когда он слишком сосредоточен на происходящем в его голове, это… слишком. Хуану в подобные моменты кажется, что тот вовсе не от мира сего, но что поделаешь?  — Ты не думал, что, скорее всего, ты больше не будешь превращаться? Эйден смотрит на него как на дурака.  — Что? Хуан и не знает, как объяснить. Не хочется признаваться в том, что все это и так понятно как день, что он знает многое, если не все. У него нет проблем с тем, чтобы говорить правду, но порой эту правду проще скрыть. Не объяснять все её тайны, аккуратно опустить пару деталей, чтобы дышать было легче, чтобы было время на раздумья. Сейчас это сложно. Сложно, потому что на языке крутятся слова, а сказать ничего не получается. Сложно, потому что он чувствует себя трусом и предателем, хотя является ли он таким на самом деле?  — Вальц вколол тебе противоядие. Или как оно там называется? В душе не ебу, если честно, — начинает он спокойно, а сам видит, как Эйден напрягается всем телом.  — Откуда ты это взял?  — У каждого свои связи. Хуан не успевает пояснить хоть что-то, как в следующую секунду Эйден приставляет нож к его горлу и прижимает к ближайшему дереву. Хуан чувствует холод металла на коже.  — Ты все проблемы решаешь таким хуевым путем, а не через разговоры? Эйден слегка надавливает. Хуан дёргается.  — Ещё одно слово — и тебе нечем будет разговаривать. Понял? — получает кивок от Хуана, наблюдая, как лёгкая ухмылка растягивается по чужому лицу.  — У Хакона научился? — смеётся Хуан, но убирает и намек на усмешку лица, стоит Эйдену надавить сильнее. — Молчу-молчу, боец. А теперь убери с моего горла эту пукалку, и я объясню тебе все.  — Засунь эти объяснения себе знаешь куда? — шипит Эйден, но хватку ослабляет до тех пор, пока вовсе не убирает руки. — Как вы заебали с этими загадками. Почему, блять, никто не может сказать всё как есть? Вопрос в никуда. Эйдену это правда уже начинает заебывать — когда весь мир настроен против него, и не получается найти ничего, что может хоть как-то облегчить существования. Терпение уже на пределе.  — Что конкретно ты хочешь узнать? — начинает издалека Хуан, надеясь, что так будет проще. Тогда Эйден мчится вперёд, вечно крутя в руках нож, а Хуан идёт рядом, но дистанцию держит. Ему не хочется остаться без головы, особенно когда собственное оружие сумел потерять по пути. Услышав вопрос, Эйден останавливается как вкопанный. Видимо, он все же сболтнул что-то не то.  — Не задавай таких ебанутых вопросов. Я сыт уже ими по горло, — щипает переносицу. Держится из последних сил, но кулаки сжимает. — Сколько, блять, можно? Он устал. У него уже нет сил, чтобы что-то выяснять или пытаться понять, почему вечно его все дурачат со всех сторон. Он чувствует себя последним идиотом и, видимо, начинает привыкать к этой роли.  — Понял-понял. Не злись, главное, — Хуан поднимает руки, говоря всем видом, что сдаётся. Легко отделаться не сможет в любом случае, да и вряд ли будет в состоянии убежать от пилигрима. — Я просто помог донести до тупой головы Вальца, что тебя лучше оставить в живых, а он… вероятно, он просто воспринял это по-другому. С кем не бывает, верно? Ведь люди могут по-разному думать о проблемах. Как задача по математике: дан превращающийся Эйден, который страдает из-за этого дерьма, а найти нужно решение, при котором он перестанет страдать и останется в живых. И если Хуан воспринял это как призыв отъебаться от него и дать пожить нормально, то Вальц… Впрочем, Вальц всегда был ебанутым человеком. Чем думал Хуан, когда говорил с ним через намеки?  — И он решил снова поставить на мне эксперимент?  — Вполне удачный, хочется заметить.  — Оно и заметно, блять, — говорит Эйден. — Я от прошлых экспериментов отойти не могу, а тут эта херня. Снова идёт вперёд, вечно оглядывается по сторонам, пытаясь отвлечься хоть на что-то. Это оказывается не очень удачно: лес будто бы замер. В нем не происходит ничего: ветви под ногами не хрустят, птицы не поют привычно. Они уже приближаются к очередной остановке — до конца пути оставалось совсем немного, буквально… пара часов? Эйден не знает точно. Он с тяжестью ориентируется в пространстве в последние дни.  — Тебе даже неинтересен тот факт, что я связался с Вальцем?  — Мне абсолютно все равно, Хуан. Если меня кто-нибудь убьет нахуй, я только скажу этому человеку спасибо, — отвечает Эйден, садясь на сырую землю и вытягивая вперёд ноги. Физическая усталость даёт о себе знать. Моральное истощение отбирает последние силы для существования. Хуан смотрит на него и не говорит ни слова. Потом начинает ходить кругами — то территорию осмотрит, то сухие ветви деревьев принесёт. И все ради того, чтобы дать Эйдену время подумать наедине.  — Ты знал о Мие? — Эйден начинает разговор первым в тот момент, когда Хуан возвращается и вытаскивает из пачки последнюю сигарету.  — О ком? — мешкается он, сверкая зажигалкой и уже предвкушая долгожданное расслабление. — Ты про свою сестру? — Получает кивок со стороны Эйдена. — Ты каждому мозги ею вынес, как тут не знать-то. Впервые в жизни Эйдену самому сильно хочется закурить, поэтому вытягивает руку в сторону Хуана. Тот глядит с непониманием, но потом все же делится сигаретой.  — Её нет, — поясняет он после затяжки и возвращает ее. — Вальц сказал, что я сам её себе придумал, потому что медленно сходил с ума. Хуан давится дымом.  — Чего? — пытается сказать между кашлем. Эйден поворачивается в его сторону, и по глазам сказать его можно, что не шутит он от слова совсем.  — Стоп, — машет Хуан головой, — разве это вообще возможно? Ну, придумать себе… сестру?  — Без понятия. Я всю жизнь был убеждён, что она есть. А сейчас оказывается, что её вовсе нет. Эйден снова выхватывает из чужих рук сигарету и докуривает её, пытаясь не обращать внимание на неприятные ощущения. Хуан только настораживается.  — С этого момента поподробнее, Эйден, — говорит. — Какого… какого хуя вообще произошло? Эйден жмет плечами.  — В ту встречу Вальц рассказал мне много всего. И хотя я знаю, что он ебанутый и ему нельзя верить… — Снова щипает переносицу. — Все равно слишком много совпадений. И я начинаю ему верить. — Поднимает взгляд на Хуана. — Глупо, правда? А Хуан не знает, глупо ли это, или в поступках Эйдена есть малейший здравый смысл.  — От Мии нет ни малейшего следа. Я буквально существовал всю жизнь с мыслью о человеке, которого никогда не было и не будет. Я просто, блять, сумасшедший. Эйден не моргает и, кажется, даже не дышит. Хуан тоже.  — Не знаю, что говорить в таких ситуациях, но это определенно пиздец, — говорит Хуан и садится рядом, хлопает Эйдену по плечу. Отчего-то даже волнительно за Эйдена и его состояние, когда на деле он не должен этого чувствовать. Как и не должен волноваться о том же Хаконе, но разве это важно? А Эйден ничего не отвечает. Не отвечает и Хакон, когда Хуан через десять минут пытается с ним связаться через рацию. И, быть может, это немного напрягает.