just keep it outside, (keep it outside)

Но ничего не происходит. Ни в момент, когда он сваливается с высокого склона на землю, ни когда не может заметить ничего из-за боли. Она противная, отдается изо всех сил, да так, что заглушить ничем не получается.  — Куда ты, блять, умудрился влезть? — говорит Хакон, как только Эйден попадается ему на глаза. Переступает порог, сжимая изо всех сил кровоточащее плечо и попутно матеря под нос все что только можно. Стоит ли пояснять что-то в данной ситуации? Эйдену это все кажется и без того очевидным до невозможности: верно, он случайно ушёл не туда. Верно, у него небольшие проблемы с тем, чтобы здраво осмысливать свои поступки и предвещать возможные последствия. Но в этом-то и суть: всегда нужно залезть туда, куда только можно. Всегда следует изучить то, что только предоставляет ему такая интересная и многообещающая жизнь. Хакон должен это понимать. Эйден на это надеется. В нем по-прежнему трепещет молодая кровь, а темперамент попросту не позволяет сидеть на одном месте. Только вместо привычных нравоучений, которые Эйден всегда пропускает мимо ушей, Хакон меняется в лице. Хмурится, будто вглядываясь во что-то, потом хватает Эйдена за рукав. Снова смотрит. Эйден может поклясться, что в этот момент его глаза выглядят как монеты.  — Ты… нормально себя чувствуешь?  — Ну да? Почему я не должен чувствовать себя нормально? Вечные загадки Хакона и его нежелание объяснять все сразу напрягают. Эйдену остаётся только застыть на месте, возле входа в убежище, и наблюдать, как Хакон в панике открывает и закрывает рот. Что-то хочет сказать, но не решается.  — Твой биомаркер.  — Что с ним?  — Он весь, блять, красный, Эйден. Эйдену требуется ещё пара секунд, чтобы до его уставшего мозга дошёл смысл этих слов. Переводит взгляд на руку. Пятится.  — Ох, ебать. Почему я все еще не… превратился? Он должен был это сделать. Так происходит всегда, когда биомаркер горит подобным образом — красные огоньки, ни единого зелёного. Предвестник скорых смертей, как называл его Эйден. Он упирается спиной в дверь.  — Я лучше… блять, я лучше уйду куда-нибудь, да? Так будет безопаснее и для него, и для… Хакона. Эйден не простит себе, если как-то навредит ему в подобном состоянии. Уже поворачивается к двери, касается пальцами замка на двери, как вдруг чувствует на плече чужую хватку. Эйден пытается вырваться, но безуспешно. Хакон разворачивает его к себе.  — Куда ты собрался?  — Я не хочу потом соскребать твои кишки с пола. Пожалуй, как-нибудь в следующий раз. Хакон смотрит на него, прищурившись. Кажется, до него доходит смысл слов Эйдена, он начинает осознавать всю опасность. На деле — не двигается совсем, только смотрит внимательно. Потом резко дёргается, и Эйден чувствует боль в другом предплечье, что также открыто из-за порванной одежды.  — Ой, блять, — шипит он, чуть ли не сгибаясь пополам. Привычное состояние, но легче от этого не становится. — Нельзя предупреждать, прежде чем колоть… ингибитор? Хакон только хлопает его по спине.  — Зачем? Чтобы ты убежал куда-нибудь сверкая пятками? Эйден пускает смешок.  — Оставайся здесь. Какого вообще черта тебе вечно надо куда-то переться? Хакон отходит от него. Эйден выпрямляется, облокачиваясь всем телом к железу двери.  — Если я превращусь прямо сейчас, то я убью тебя нахуй. Не думаю, что это кому-нибудь нужно. Хакон со спокойной душой и с не менее спокойным видом идет в другую комнату. Возвращается через пару мгновений с аптечкой в руках.  — Ингибитор, малыш. Полезная штука, надеюсь, ты знаешь, что это такое, — говорит он. — Я не понимаю, что с тобой вообще происходит, но пока мы все живы, просто угомонись. Его словам хочется верить. Совсем немного, где-то в глубине души. Другой вопрос, верит ли в эти убеждения сам Хакон. Но он умудряется успокоить Эйдена и помочь ему обработать раны. Или хотя бы попытаться.  — И что ты собираешься обрабатывать? Тут нет ни царапины. Эйден не верит его словам. Поворачивает голову, оглядывает ранее раненое плечо, лодыжку, на которой с огромной вероятностью должно было что-то остаться. Не может глупое столкновение с множеством зараженных, (у которых были силы, в отличии от Эйдена), оказаться безрезультатным. Эйден чувствовал это собственным телом на протяжении всей дороги. Но сейчас он только оглядывает участки тела, которые ранее пылали от любого соприкосновения с одеждой, и не видит ничего. Ни царапин, ни саднящих ран. Кожа его остаётся той же, что была — с ранее полученными шрамами, но на новых не было ни намёка. Эйден хмурится.  — Что за дерьмо?  — То есть?  — Я поранился, Хакон. Я ебнулся с высокого холма. Думаешь, я бы мог выйти безо всякой херни? Эйден не хочет звучать грубо или резко, но звучит.  — Уверен, что тебе не показалось? — только интересуется Хакон.  — Мне не может показаться подобное. Хакон снова оглядывает плечо Эйдена, проводит холодными пальцами по чужой коже. Эйден вздрагивает.  — Странно пиздец, — заключает Хакон после немногих раздумий. С подобными вещами никогда не сталкивался, потому это и напрягает. Остается только подняться с матраса, на котором они сидят, и отнести аптечку на место.  — Каков шанс, что я не сдохну в ближайшее время? — следом спрашивает Эйден, от напряжения сжимая и разжимая кулаки.  — Все будет нормально. Наверное. И это «наверное» — гарант того, что все точно пойдёт по пизде. Эйден чувствует это нутром и доверяется этому чутью полностью: разве оно подводило его когда-то? Мыслей в голове много, сил же сопротивляться вечной заботе Хакона не остаётся. Потому ложится он спать рано — а перед сном снова касается кожи, не веря собственным ощущениям.

***

Эйден предлагает пойти к океану первым. Он не понимает, что именно руководит его головой, да это и не так важно. В конце концов, все, что он мог выяснить, он выяснил; все, что мог потерять, — потерял. Тогда он трясет напряжённого Хакона за плечо и ловит на себе непонятный взгляд. За плечами — пройденные без единой передышки километры, перебеги через подземные тоннели, потому что близится ночь, а укрытия нет никакого. Вокруг — сырость, вокруг — трупы и живые зараженные, желающие заполучить их плоть. Идти через старые, давно заброшенные тоннели, о которых знать никто не может, чревато последствиями, но об это приходится задуматься только в самом метро.  — Нам все равно некуда больше идти, — продолжает Эйден.  — А твоя сестра?  — Долгая история. Нет смысла дальше искать её. Хакон только кивает. Видно, что вопросы так и крутятся на его языке, но озвучить их он не осмеливается — или не успевает, покуда в спину уже дышат мерзкие твари. Эйден спрыгивает со старых вагонов вслед за Хаконом.  — Где сейчас Вальц? — шепчет в рацию Хакон, сжимая её одной рукой, а другой — расталкивая прочь зараженных.  — Должен быть в центре города. Ищет вас по ложным указаниям. Эйден перепрыгивает очередные химикаты и на полной скорости мчится к выходу. Не слышит дальнейшие рекомендации Хуана по поводу того, где конкретно стоит идти и чем они рискуют. Они рискуют в любом случае. И постоянно цена этому — собственные жизни. А потом они оказываются на свободе. В это не верится, в это не хочется верить, ведь все оказывается так легко и сложно одновременно. Эйден уверен, что давненько не чувствовал ничего подобного. Он глядит на весь необъятный мир, хочет объять его своими чувствами и чем-то непостижимым, что так кроется внутри. И даже учитывая, что все они истерзаны морально и физически, что на их руках, — собственная и не только кровь, это все кажется второстепенным. Каким-то незначительным на фоне того, что происходит сейчас, когда они останавливаются в местной деревеньке за пределами проклятого Вилледора. Располагается она на востоке, как и говорил ранее Хуан. Старые дома, скрытые в тени деревьев, и те наполовину развалены из-за порывов сильного ветра и нередкой молнии. Жители вглядываются подозрительно в их лица, когда стучатся они в ближайший дом. Прохожие оглядываются, хозяйка этого дома, старушка с проницательным лицом и хмурыми глазами, глядит недоверчиво в ответ на их просьбу, но все же пропускает в дом. — Что-то мне это напоминает, — говорит Эйден, не в состоянии избавиться от навязчивых воспоминаний: они пришли в чужой дом, будучи не в самом лучшем состоянии, и прячутся здесь от возможных опасностей. Хакон только жмет плечами, пытаясь отмыть с себя и своей одежды этот едкий противный запах. Стоит с голым торсом, ополаскивая руки в тазике с проточной водой. Думает, как им придётся расплатиться за такое доброе отношение, особенно во времена, когда вода является на вес золото. — Что именно? — интересуется, хотя сам догадывается. — То, как ты спас и притащил меня к себе домой. Эйден тоже стаскивает с себя одежду, в надежде оценить все свои повреждения — возможное стеснение пересиливает неприятное покалывание по всему телу. В одних штанах ходит по комнате, которую выделила им старушка. Комнатка тесная, хорошо освещенная ультрафиолетом и имеющая одну кровать. У Кэтрин (именно так звали эту старушку) нет возможности предоставить им что-то большее, да и им особо это не надо: самое главное — переждать день-другой и направиться дальше, в неизвестность. Хакон поглядывает на него с любопытством, но вида особо не показывает. — Весёлое было время. Эйден не отвечает, только пробегает ладонями по своему телу. На нем — зудящие раны и синяки. Он успевает только моргнуть глазом, как большая их часть вовсе исчезает. Ещё одна секунда — остаются только следы крови. — На мне снова нет ни царапины. Это какой-то пиздец. Это занимает около минуты, чтобы Хакон отвлёкся от своих дел и подошел. — Может, ты просто не ударялся нигде? С твоей ловкостью это легко, — предполагает он вслух. — Нет. В этом-то и суть, — отвечает Эйден и получает долгий хаконов взгляд. Ближе к ночи они оба укладываются спать. Матрас небольшой, поэтому к моменту, как в комнату возвращается Эйден, Хакон сдвигается в сторону. — Мне кажется, она приютила нас только для того, чтобы мы избавились ото всех зараженных в её подвале, — начинает Эйден, чувствуя долгожданное спокойствие: в ближайшие часы можно будет отдохнуть безо всяких поручений. — Там есть зараженные? — А ты как думал? Эйден садится на матрас, пока Хакон по-прежнему перебирает в руках бумаги. — Что это? — спрашивает Эйден, заглядывая через плечо. — Наш дальнейший путь. Вот сюда мы пойдём завтра или послезавтра, как уж захотим. — Хакон указывает на одну точку на карте. Эйден не понимает, что именно там находится, но обещает разобраться с этим позже. В конце концов, он не в том состоянии, когда это следует делать, да и Хакон разбирается в подобном. Усталость затуманивает разум. Глаза сами слипаются, а в мышцах распространяется приятная слабость. Эйден ложится, полностью вытягиваясь и тут же прикрывая глаза. — Твой бок, — говорит, нарушая тишину. Хакон по-прежнему рисует на плане, пока Эйден едва держится, чтобы не заснуть. — Что с ним не так? — интересуется Хакон и немного двигается в сторону. Думает, что все свободное место собой занимает. Эйден машет головой. — Он болит? — Не особо. Жить буду, — хмыкает Хакон. Эйден не верит его словам, но снова говорит себе разобраться с этим попозже. — Ты же обработал все? — Да, все в порядке. — Точно? — Ты сам все видел. Эйден замолкает, будто думая, что ещё можно сказать. — Тогда ладно, — заключает он. Уже планирует перевернуться прочь, как Хакон тычет ему в плечо. — Иди сюда. И весь остаток ночи Эйден проводит, чувствуя чужое сопение у себя под ухом и крепкую хватку на своей талии.

***

Ночь перетекает в день. Проходят недели. Время скоротечно, оно не ощущается никаким образом, ускользает сквозь пальцы. Его невозможно догнать. Невозможно осмыслить часть того, что происходит. «Не строй планов на жизнь, иначе она поставит тебя на место», — твердили со всех сторон до Падения. Сама судьба убедила всех в этой простой истине, когда в некогда счастливые города пришла смертельная болезнь и не оставила ни единого шанса на будущее. Люди строили планы, люди мечтали о покорении новых высот, расширения границ собственного мировоззрения. Это казалось обычным делом, иначе скучно живется. Но сейчас этого нет. Быть не может. Не в том случае, когда единственная цель — не помереть от отвратительных созданий и переждать еще один день с мыслью, что, быть может, дальше станет лучше. Правда, лучше не становилось, скорее наоборот, но ведь человеку надо во что-то верить? — Берегите себя, — говорит Кэтрин, когда Хакон и Эйден решают двинуться дальше: тем утром Хуан наорал на них из-за их медлительности, и это сподвигло подняться с матраса рано утром. Не сказать, что кто-нибудь из них успел соскучиться по звонкому, режущем уши голосе Хуана, но это не играло никакой роли. Эйден выходит во двор первым, попутно затягивая покрепче шнур рюкзака. Кэтрин идет следом, дает пару консерв и сушеных ромашек, проговаривая себе под нос, что это небольшой подарок. Этой женщине семидесяти лет можно было только посочувствовать. За те пять минут, что Эйден дожидается медлительного Хакона («это не я медленный, это ты собираешься слишком быстро»), она успевает поведать истории большей части своей жизни: живет тут с самого детства, мечтала в юности о многом, а потом… потом произошло что-то подобное. Не успела осуществить и части того, чего задумала, откладывая каждое дело на потом до тех пор, пока этого «потом» не стало вовсе. — Поэтому хватайся за то, что твое, и не отпускай никогда, — советует она напоследок, когда силуэт чертыхающегося Хакона показывается в дверях. Эйден хочет что-то ответить, но Хакон его резко прерывает и тащит вперед, перед этим сдержанно благодаря Кэтрин. — Нет времени на разговоры. Нам Хуан и так зад надерет, — шепчет Хакон, поспешно оглядываясь по сторонам и крепко сжимая ладонь Эйдена в своей. — Хуан? Он там тоже будет? — Без него мы стопудово уйдем куда-нибудь не туда, особенно с моими географическими способностями. Эйден кивает в ответ. Это будет крайне глупо — умереть перед самым финишем. По крайней мере, Эйден хочет думать, что они постепенно продвигаются к плавному завершению сложной части их истории. Ведь самое трудное должно оставаться в прошлом, а они должны хотя бы немного пожить нормально, верно? Эйден лезет вверх, на очередной склон, вслед за Хаконом. С каких пор он начал входить в его планы? Разве это не глупо — переплетать свои желания и планы с другим человеком, у которого все… по-другому? Хакон может думать об ином, может видеть и воспринимать мир в другом ключе, и Эйден не особо хочет иметь дело с последствиями, которые из подобного вытекают. До вышки, в которой им следует связаться с Хуаном, пара километров. Хакон постоянно оглядывается и, помимо всяких шуток и подколов, иногда спрашивает, как чувствует себя Эйден, не устал ли. Эйдену кажется это слащавым и отвратительным до предела — нечего даже думать о том, чтобы сделать небольшой перерыв из-за его состояния — но внутри все равно приятно. Но разве люди не делают подобного… в отношениях, когда встречаются друг с другом? Тогда почему для Эйдена это так необычно? Эйден не уверен, что может назвать это отношениями. У него их сроду не было, только жалкие попытки, которые не заканчивались ничем хорошим. Обычно его вполне устраивал секс без обязательств как способ хоть как-то внести разнообразие в свою жизнь, а на что-то большее он не рассчитывал. Но сейчас он влюблен в Хакона. В этом даже не возникает сомнений: много пробыл с этими чувствами наедине, осмысливал их в свободное время, чтобы сейчас ставить их под вопрос. В них он не признается. Позволяет себе это только иногда, когда Хакон спит, — прокручивает в голове тихое «пиздец я тебя люблю», но чтобы вслух? Ни за что. Не в этой жизни. — Эй, о чем задумался? — Хакон щелкает перед его глазами, отчего Эйден дергается. — Ни о чем, — коротко отвечает он, когда на деле в мыслях сплошная каша. «Его» ли Хакон? И стоит ли так сильно за него хвататься? Он думает об этом на протяжении всего времени, что они пытаются связаться с Хуаном. Думает и тогда, когда они с ним встречаются и тот рассказывает обо всем плане. Будет сложно, сразу предупреждает он, а Эйден стоит и думает, стоит ли эта игра свечей. Обратной дороги все равно нет, но есть малейший шанс избежать возможных сложностей и сбежать. Скрыться. Сказать Хакону, что все это чертовски неправильно и им не стоит продолжать начатое. Хуан пихает его в бок, когда они сидят наедине на очередном привале. — Думаешь о смысле своего существования? — допрашивает он, крутя в руках сигарету. — Не волнуйся, все мы ничтожны и вряд ли оставим после себя какой-либо след. Он делает затяжку, наблюдая за тем, как неподалеку Хакон пытается приготовить что-нибудь съедобное на костре, постоянно ругаясь себе под нос. — Поддержал так поддержал, — отвечает Эйден. Сегодня ему не хочется говорить ни о чем и ни с кем, но Хуан униматься не хочет. — Раз уж мы заговорили про жизнь, — между делом упоминает он, когда докуривает сигарету и поворачивается к собеседнику. — На что бы ты пошел, чтобы тебе ее сохранили? Эйден пытается уложить в голове сам смысл вопроса и спокойное выражение лица Хуана, на котором не проскальзывает ни единой эмоции. Единственное, что вызывает подозрения, — его глаза. Хуан умело скрывает свои мысли и переживания за равнодушием, но они выдают абсолютно все. — Не знаю, — честно признается Эйден. — Никогда не думал в подобном ключе. На многое, наверное. Хуан выжидает пару секунд, глядя в одну точку, и кивает. Потом уходит прочь, бросив бычок на пол.