just keep it outside, (keep it outside)

Помощь ему оказывается нужна. Хакон с трудом вытаскивает Эйдена через запасной выход, про который ему рассказал Хуан. «Откуда ты вообще знаешь о его существовании?». Затылком можно чувствовать, кожей ощущать, как смерть дышит в спину. И факт того, что если Хакон где-то оплошает, то погибнут они оба, лучше не делал. — У тебя есть минут двадцать. Шевелись, — шепчет ему в рацию Хуан, а Хакон зубы сжимает. Затаскивает он Эйдена в ближайшее убежище. Оглядывается по сторонам, убеждается, что все предельно безопасно, и возвращается к Эйдену, который еле стоит на ногах. Рисковать им он бы не стал. Собой? Кто знает. Что с Эйденом случилось — без понятия. Хакон пытается до него как-то достучаться, пытается заговорить, но бесполезно, словно со стеной разговариваешь. Эйден лишь головой мотает на его вопросы да сворачивается на кучке старых одеял калачиком. Хакону лишь приходится наблюдать за этим со стороны и выдыхать через нос. У него нет никакого блядского опыта помощи в подобных ситуациях. Хакон сомневается, что где-то вообще можно найти справочник под названием «что делать, если ты встретил своего парня в базе Вальца и сейчас он находится в очень хуевом состоянии?» Обходит снова небольшое убежище, отыскивая оставленные здесь давно УФ-лампы. Ставит их в главной комнате, в краю которой Эйден лежит, по-прежнему не реагируя ни на что вокруг. Хакон накрывает Эйдена очередным подобием одеяла, что нашёл в глубине шкафа, а сам садится рядом, наблюдает за ним. Надеется уже, что все наладится, что Эйден проснётся от неясного сна и все станет как прежде. Все ведь должно быть хорошо — как иначе? Под рукой держит ингибиторы. Их немного, из-за них жжёт ладони. И Хакон не думает, что все вернётся на пути своя, до того момента, как не наступает три часа ночи. Он тогда практически засыпает: организм сдаёт позиции и не выдерживает этого тяжёлого дня. Спиной приваливается к стене, мысленно говоря самому себе, что вздремнет совсем немного. Но Эйден, который уже сидит на полу, привлекает к себе внимание. Взгляд потерянный и пустой. Кожа бледная. — Что они тебе вкололи? — Я… не… знаю… И каждое слово даётся с такой тяжестью, что вся грудная клетка готова провалиться под её весом. Эйден судорожно приобнимает себя за предплечья, сваливается на бок — и все перед тем, как издать непонятный звук из самой глотки. Он не чувствует ничего, только жар и холодный пот, который стекает с него ручьем и впивается в грязный матрас. Эйден вжимается в него всем телом, впивается своими пальцами в тонкую кожу — чтобы заглушить ломающую боль. — Тише, малыш, сейчас тебе станет лучше. Эйден отшатывается в сторону, когда Хакон садится рядом с ним и осторожно касается. Только плеча. Едва пальцами задевает. Эйден жмурится посильнее, отворачивается прочь, прежде чем снова скрутиться. Желудочный сок так и хотел вырваться наружу со всей этой гадкой микстурой, которая, кажется, захватила его полностью. Не хватало сил на то, чтобы дышать и сообразить, что происходит. Хотелось лишь кричать, вырваться из немого плена и начать чувствовать себя лучше. Чувствовать себя живым. Хакон оголяет чужое плечо, как можно крепче держа хватку. Прижимает Эйдена ближе к матрасу. Он не знает, что может произойти в следующую секунду. Не знает, когда последствия покажутся. Он втыкает ингибитор, вводя его содержимое до самого конца. Эйден дёргается куда активнее, бурчит себе что-то под нос, а Хакон осторожно держит его на месте, не позволяет шевельнутся лишний раз и навредить самому себе. — Я рядом, Эйден. Да, он рядом. Хакон сидит сейчас, касается его плеч, смотрит на чужую грудную клетку, которая стала подниматься куда спокойнее, куда с меньшим интервалом. Слышен лишь его тихий хрип, срывающийся с губ. И в тот момент все кажется второстепенным. Все проблемы, в которые он сегодня ввязался, все сложности и опасности, с которыми ему точно придётся столкнуться. Он ходит по тонкому льду. Но это не напрягает совсем, когда Эйден сейчас в относительной безопасности. Хакон не знает, что бы с ним сделали. Он в душе не ебет, насколько все плохо у Вальца с головой и что именно там не так. Не особо и думать об этом хочется, предполагая, каким образом Эйдена могли бы убить. Он отравлен. Хакон снова не ебет при всех своих знаниях, какими лекарствами можно добиться такого эффекта, но да — признаки уже привычного превращения кажутся маленькими, крошечными по сравнению с тем, что происходит сейчас. И лишь блядский ингибитор мешает Эйдену стать угрозой, способной убить его и ещё сотни человек. — Блять, как мне… плохо… Эйдена выворачивает в груду мусора. Ум, кажется, понемногу начинает проясняться. Картинка перед глазами куда более отчетливая: пустое помещение, свет УФ-ламп, чей-то силуэт. Эйден хмурится, пытается разглядеть что-то, но на деле только ложится обратно. По крайней мере, Эйден хочет это сделать, но в следующую секунду он уже прижимает Хакона к полу, руки на шее. Раздается громкий, надрывный крик. Хакон начинает задыхаться. Скидывает с себя Эйдена с огромным трудом, когда стоит уже на пороге сознания и здравия. Следом тянется за ингибитором и снова втыкает его куда-то Эйдену, проговаривая «сейчас будет лучше» Только лучше почему-то не становится. Эйден смотрит на него свирепо, непривычно. Хакон не чувствует своего тела, пытается вырваться, но все равно оказывается в таком беспомощном положении, что становится невыносимо. Эйден слишком силен, и в данный момент Хакон беспомощен. Хакон ударяет в ногу, уже готовясь к тому, что утром его бездыханное тело будет валяться где-нибудь в стороне. Эйден кричит, надрывает глотку. В нем просыпается что-то неестественное так же быстро, как и исчезает вовсе, появляется резкими приступами. Он откидывается на спину, судорожно тянет пальцы к собственным волосам и со всей силы их сжимает, будто хочет вырвать с корнем. На оголенных одеждой участках кожи видны красные пятна. — Эйден! Эйден, блять, даже не думай здесь… превращаться! Хакон может прекратить это все. Может, блять, взять оружие и воткнуть его Эйдену в самую грудь, до основания, чтобы не было никаких рисков. Чтобы не паниковать глубоко внутри и не вспоминать судорожно, через какой вход можно будет быстрее съебаться. Эйден опасен. В эту блядскую минуту в нем просыпается полуживое нутро, то, что обычно заседает в голове у живых мертвецов. Инстинкты. Хакон более чем уверен, что Эйденом сейчас руководит не он сам. Не его разум. Хакон дышит медленно, и только потом до него доходит мысль — надо себя обезопасить. Приклеить, блять, Эйдена к полу, привязать чем-то, чтобы замедлить движение. Но Хакон лишь потом подползает к Эйдену, который сейчас едва подаёт признаки жизни. Глаза закрыты, пульс, кажется, падает. Но дышит. Эйден дышит, и это самое главное. — Ты ебанулся, малыш. Хакон едва сдерживает ком у себя в горле. Он понятия не имеет, что делать. Он просто смотрит на Эйдена, который кажется ему чужим и знакомым до боли, и хочется кричать. Эйден переворачивается на другой бок, вечно елозит по матрасу, а Хакон осторожно гладит его по волосам и проверяет вечно, есть ли пульс, в норме ли биомаркер. Эйден приходит в себя ночью. Тогда он трясет плечо Хакон, шепчет его имя, а Хакон с трудом понимает, чего от него хотят. Все часы он сидел рядом, следил, чтобы Эйден был под полным контролем и УФ-лампы работали должным образом. Нельзя было рисковать. Но сейчас, после получасовой дремы, в голове лишь туман. — Что случилось? — он возвращается в реальность, словно оказывается выкинутым на берег из океана. Мокро, тревожно и совсем непонятно, что делать. Эйден смотрит на него расплывчатым взглядом, рука его по-прежнему на плече хаконовом. Пальцы дрожат, Хакон чувствует это своим телом. Вместо привычного тепла чужой кожи — холод. — Хей, тише, Эйден, тише. Смотри на меня, смотри. — Хакону требуется считанная секунда, чтобы сонный мозг обработал малейшую информацию. Следом выпрямляется, принимает сидячее положение и пытается переключить внимание Эйдена на себя. Но тот по-прежнему пялится в одну точку, тотчас под гипнозом. Сердце его бьется сильно-сильно под толстым слоем одежды, и его стук отдается в ушах Хакона. — Мия. Мия, черт тебя возьми! — и срывается неожиданно с места, вскакивает резко на ноги. Он бежит к концу убежища, к самой двери, запертой на замок. Долбит кулаком по двери с ярой силой, будто ещё пару часов назад не лежал без сил на матрасе. И в крике его, надрывном и громком, слышится отчаяние. Его заметно и в тихом шепоте, на который Эйден срывается следом, и в тех неловких движениях, когда Эйден обессиленно опускается на пол, упирается затылком в холодное железо. Это все происходит за считанные секунды. Хакон даже не успевает это осмыслить, предпринять малейшее действие. Раз — Эйден только разбудил его, два — он уже закрывает лицо ладони и застывает на месте. Хакон осторожно ползёт к нему, чувствуя неестественную слабость в мышцах. — Ты как, в порядке? — только и спрашивает он, когда Эйден всем своим видом показывает — он, блять, не в порядке. Даже не реагирует на слова Хакона, плечи его вздрагивают. — Тише, малыш, ты в безопасности. Хакон не уверен, что его слушают. Не уверен, что слова его окажут хоть какое-то влияние, сумеют успокоить. Он вообще не умел никогда людей успокаивать — ни желания это делать не было, ни возможности. Хакон терпеть не мог любых проявлений чужой слабости и своих не выносил. Но когда дело касается Эйдена… Хакон мог поклясться, что внутри у него что-то щёлкает и не позволяет быть таким мудаком, как бы не хотел. На его слова Эйден не реагирует от слова совсем. На его осторожное поглаживание по спине — тем более. — Мии нет. И снова молчит, взгляд в пол опущен. Хакону даже казаться начинает, что он не дышит — настолько неестественны его движения, настолько сильно в них отсутствует привычная живность. Для Эйдена, который никогда не показывает своих истинных чувств, для Эйдена, который уже казался Хакону таким знакомым… Нет, сейчас Хакон понимал, что они слишком далеки друг от друга. И Хакон сам приложил к этому руку. — Тебе приснился кошмар? — Снова в ответ тишина. Хакон хочет что-то спросить, но в последний момент прикусывает язык. Тишина кажется самым разумным вариантом. В ней Хакон не сможет ничего испортить в очередной раз. — Я не знаю. Просто… Мии нет, понимаешь? — спрашивает Эйден. Все еще не двигается. Хакон хочет что-то сказать. Осознает, что его надо успокоить, дать понять, что все это — только его сон. На деле он только и спрашивает: — Ты нормально себя чувствуешь? — Нет. УФ-лампа освещает мягко лицо Эйдена, показывает его черты. Каждая мышца не дрогает, но глаза его блестят не ясно, когда смотрит он на Хакона стеклянным взглядом. — Почему я тут? И спрашивает это так серьёзно, что Хакон настораживается. Ведёт плечами. И снова этот взгляд. Хакон ежится, умоляя всех богов, чтобы Эйден больше не смотрел на него так. Эйден ждёт пару секунд, хмурится. Уже открывает рот, чтобы что-то ещё сказать, но следом хватается за виски, трет их пальцами, — слишком резко повернулся. — Хочу спать. Прикрывает глаза. Хакон вздыхает шумно и, даже не пытаясь ему что-то ответить, тащит его к матрасу и накрывает аккуратно одеялом. На Эйдене остались следы. На его шее порезы глубокие, на руках и по всему телу разбросаны синяки и запекшаяся кровь. У Хакона в горле ком стоит, и ничего с этим сделать не получается. Он ложится неподалеку от Эйдена, в метре. И пытается заснуть, но не получается. В голове крутится слишком много мыслей. Эйден заслуживает друга получше, чем какого-то уебана, который подвергает себя и самого Эйдена опасности. Как в тот раз. Как в момент, когда Хакону пришлось оставить его одного в туннелях. Как в момент, когда Вальц собственноручно приказал Хакону убить Эйдена, чтобы выжить самому. Но Хакон скорее погибнет сам, чем позволит это сделать Эйдену. Тем более от его собственных рук. И поэтому Хакон той ночью не спит практически. Тревожно до жути. Он может только и делать, что находиться рядом, но даже этого недостаточно.

***

Хуан приходит на следующий день. Эйден делает такой вывод, когда различает сквозь шум в ушах чьи-то голоса. Они раздаются вблизи, в парах метров, но кажутся такими тихими и громкими одновременно. В глаза ударяет небольшой луч солнца, что пробивается через щель в окне. Только он и освещает тесную комнату. Эйден жмурится от света, от постороннего шума и слабости внутри него самого. И ощущение это не похоже на то, что испытывал он после долгой дороги, когда от усталости собственные мышцы перестают слушаться, вовсе нет. Эта слабость особенная, не похожая на все, что он чувствовал раньше. Эйден даже не пробует шевелиться. Жутко хочется пить, тело ломит, но двинуться в сторону даже на миллиметр не получается. Остается только лежать на одном месте и прислушиваться к собственному дыханию. — Скажи ему об этом. На вранье ты далеко не уедешь. — Это не вранье. Я просто… не говорю всей правды. Чужой разговор доносится со стороны входной двери. Эйден приподнимает голову, но только затем, чтобы снова лечь обратно с тихим стоном: ощущение, будто его изнутри бьют молотком, мешает понять, что вообще происходит. — Так не работает. Если вы встречаетесь, то, будь добр, не держи Эйдена за идиота. Показывается чья-то тень. Краем глаза Эйден замечает профили говорящих. Хуан и Хакон. Эйден хочет подняться, хочет обратить внимание и выяснить, о чем они говорят, прямо здесь и сейчас. Снова неудача. Даже руку поднять не получается, остаётся только лежать и пытаться то ли заснуть, то ли выяснить, что происходит. — Я не держу его за идиота. Хакон. Его голос Эйден узнает из тысячи — сомнений нет. И интонацию его он узнает, понимает по ней, что Хакон напряжен. Что глаза его бегают в очередной раз, что пальцами сжимает он рукава собственной одежды. И почему-то от мысли, что Хакон недалеко, спокойнее становится. — Ты прав. Из вас двоих идиот только ты. Хуан. По запаху сигаретного дыма и небольшому молчанию Эйден может предположить, что он курит. Делает он это зачастую только от нервов. Что же вынуждает их на пару с Хаконом так сильно нервничать? Эйден по-прежнему не может понять ни слова из их разговора, не в состоянии сложить все в единую картину. — Не скажешь ему сам, что работаешь на Вальца — скажу я. И голос такой серьёзный. Ни намёка на привычную усмешку нет. — У меня все под контролем, — говорит Хакон. — Оно, сука, чувствуется, как у тебя все под контролем. Одни проблемы доставляешь. Эйден пытается понять, о чем они говорят, что имеют в виду, но бесполезно. Он снова прикрывает глаза, когда они молчат пару секунд, прежде чем снова слышится голос Хакона. На сей раз он даже не пытается говорить тише, отчего слышно его отчетливо. — Эйден чуть не умер из-за тебя. И ты мне сейчас будешь говорить о том, что проблемы все исходят от меня? — Из-за меня? — Усмешка. — Ты это серьёзно сейчас говоришь? — Это я помогал ему найти блядского Вальца? Вальц. Только в этот момент голова начала немного работать. Так, совсем чуть-чуть. Остатки шестеренок, отвечающих за что-то разумное, начали крутиться, обрабатывать полученную информацию — с трудом, но обрабатывать. Все кусочки пазла все никак не складывались в единую картину, а после услышанной части разговора… нет, все определённо становилось только хуже. — Я пытался ему помочь. Я, блять, пытался сделать хоть что-то, чтобы его не убили к чертям собачьим, в то время как ты этому только способствовал. Ну и где мы сейчас? Объяснишь, в какой жопе мы находимся? Почему ты просто не можешь держать язык за зубами? Хуан тараторит. Говорит быстро, говорит неразборчиво. И в этом потоке понятно было одно: все пошло не так. Абсолютно все, что могло пойти не так, так и сделало. Хуан, обычно пытавшийся держать себя в руках, дабы сохранить остатки своего престижа и образа солидного человека в глазах других, сейчас был на взводе. Эйден сомневается, что раньше ему доводилось хотя бы раз слушать подобную интонацию в его голосе. Куда-то делась привычная самоуверенность Хакона и его привычные попытки найти себе оправдание. Так, как он делает всегда, в любой ситуации. В воздухе повисло напряжение, что существовало и раньше, но сейчас ощущалось ещё больше. — Я не подумал, — говорит Хакон вместо «прости». Он по жизни не извиняется. Эйден сомневается, что когда-нибудь сможет от него это услышать, даже после всего этого. — Ты никогда не думаешь. На лбу себе бы ещё написал: «я еблан, который говорит много лишнего и творит тем самым хуйню». — Ты сам работал на Вальца и ничего об этом не говорил. — И? Почему я должен это говорить тебе, когда ты при первой же встрече пытался меня отравить? Не пошёл бы ты нахуй с такими требованиями? Эйдену хочется смеяться. На кой черт он должен все это слышать? Зачем ему разбираться в этом дерьме прямо сейчас, когда его состояние оставляет желать лучшего? Но будет ли другой способ понять хоть что-то — неясно. — Ты работал на Вальца и в то же время хотел его подставить, только через мои руки, чтобы в случае чего убили меня. Несправедливо, не находишь? — Мир вообще несправедливая штука, хочется заметить. Я всегда найду, где скрыться, — пауза, — а вот что будешь делать ты, совсем другой разговор. Хакон не отвечает. — У тебя есть буквально пара дней, чтобы куда-либо съебаться, — говорит Хуан. Разговор подходит к логическому завершению, в то время как многочисленные вопросы так и остаются без ответа. — На востоке есть деревня, о ней мало кто знает. Можешь пока посидеть там. — Ты мне серьезно помогаешь после всего этого дерьма? — Я помогаю не тебе. Твой придурок точно за тобой увяжется, так что я делаю это только ради него. — Переживаешь за Эйдена? — Нет. Просто сочувствую, что его угораздило запасть на такого идиота. Хуан уходит прочь. Вздыхает глубоко, а потом делает шаги в сторону — Эйден замечает это по тени, что проносится перед окном. — Прости, Хуан. Я проебался. Хуан поворачивается в сторону Хакона в последний момент, когда доходит до полуразрушенного забора. — Я знаю. Больше никто из этих двоих не произносит ни слова. Эйден лбом утыкается в подушку. Ему не следовало слышать ничего подобного. На раздумье много времени не остаётся. Хакон заходит в дом ровно через минуту, шаркая обувью по грязному полу и шмыгая носом. Эйден только слушает, как он ходит туда-сюда. Потом Хакон останавливается и ударяет по стене — сильно, больно, но зато эффективно: с физической болью часть из головы может вылететь дурь. Хакон трясет ладонь и, бурча себе что-то под нос, уходит из гостиной прочь.