just keep it outside, (keep it outside)

— Эйден, ты уверен, что твоя сестра точно была здесь? — У меня нет никаких проблем с памятью, Вероника. Эйден стоит рядом, пока девушка так старательно что-то ищет в базе данных. Пальцы бегают по кнопкам, взгляд устремлен на экран, и безрезультатно: на лице проскакивает лишь недоумение. — Я… видимо, я чего-то не понимаю. Данные попросту не сходятся. Эйден смотрит на полученную информацию. Небольшой документ, содержащий в себе всю информацию — и ни одного нет, где будет написано «Мия Колдуэлл». Ни единой. Есть множество других имён. Они казались Эйдену знакомыми, но ничего больше. Имени нужного человека, ради которого Эйден все это делает, попросту не оказалось. Весь тот путь, что он так старательно проделывал на протяжении стольких лет, чтобы добраться до правды хотя бы частично, был практически бесполезен. Он ничего не узнал. Эйдену неважно было, что будет, когда он наконец поднимет занавесу тайны. Он об этом еще не думал. Куда важнее, чтобы эту занавесу он наконец открыл и дал себе понять, что, вероятнее всего, эта глава в жизни его благополучно закончилась, толком и не начавшись. Что будет дальше — неясно. Возможно, заживёт Эйден как нормальный человек, будет радоваться каждой секунде, в которую его не сожрали зараженные. Что ещё нужно для счастья, верно? Только вот для него это не имеет смысла до тех пор, пока не разъяснил минимум моментов. — Как такое может быть? Мы же были вместе с Мией, и она должна быть записана хоть где-то!.. Эйден сомневается в собственных словах. Он уже начинает сомневаться в собственных ощущениях, собственных воспоминаниях и своих целях. Могло ли все это быть настолько бессмысленным? Могла ли встреча с докторкой ВГМ быть бессмысленной или, наоборот, она раскрыла глаза на все, что так долго нуждалось во внимании? Эйден не знает. Он снова пробегает взглядом по пустому экрану. И от этого в душе почему-то гадко становится, неприятно до жути. Хочется смыть с себя ненужное напряжение, хочется избавиться от той пустоты, что так стремительно образовывается где-то внутри, да так глубоко, что достать никак не получается. — Там ничего нет, — отвечает Вероника. В голосе её не слышится привычного намёка на энтузиазм, на что-то позитивное. — Мы можем глянуть ещё одно место, но чтобы попасть туда, нам нужно найти… один ключ. Эйден двигается с места, подает малейшие признаки того, что он соображает по-прежнему хорошо. Так ли это на самом деле — неясно от слова совсем: мысли скачут с одной на другую, а на заднем плане — шум, что вскруживает голову. — Оно… будет того стоить? Есть гарантии, что мы что-то найдём? Голос не дрожит. Даже не дрогает. По крайней мере, Эйден надеется на это, иначе вправду не контролирует себя от слова совсем. Эмоции переполняют окончательно. — Не знаю, Эйден. Но надеемся на лучшее, верно? И Вероника улыбается. В чертах лица её проскальзывает привычная мягкость, привычная доброта. И образ её кажется Эйдену противоречивым. — Верно, — выдыхает Эйден. Последние пару минут и дышал через силу, ожидал вердикта. Ничего толкового не выяснил, никакой информации не нашёл, но… есть же шанс, что информация о Мие найдётся в том месте? — Что это за место? Ну, то, про которое ты говорила. Они начинают выходить из здания. С трудом поднимаются наверх, карабкаясь через выступы. Вероника оказывается на удивление ловкой и первой добирается до нужного этажа и идет вперед. — Лаборатория. Расположена на северо-западе города, в лесу. Эйден поднимается наверх следом, чувствуя, что от всех её слов в голове начинает прорисовываться план. Северо-запад, который Эйден ни раз и не исследовал? Леса? Без проблем. Кажется, он настолько обезумел в своих поступках, что теперь ему не страшно абсолютно ничего. — Ты уверена, что она рабочая и что мы сможем что-то добыть? В ответ Вероника лишь поворачивается к нему лицом, продолжая идти спиной вперёд. Не замедляется толком. — Никто ни в чем не может быть уверен, но нам лучше попробовать. Ты ведь по-прежнему хочешь найти свою сестру, верно? — Да, — коротко отвечает Эйден и хочет добавить что-то в ответ. Хочется объясниться, хочется рассказать немного о том, как близок он был с Мией и как она ему дорога. Хочется немного поделиться той тяжёлой ношей, что внутри него засела. Вероника делает шаги вперёд. Раз. Два. Три. Не говорит ни слова, и тишина это впервые за все время кажется неестественной. Эйден не разговаривал с Вероникой практически все это время, а сейчас хотелось, чтобы она сказала хоть что-то. Хотелось убедиться, что она в порядке, потому что… — Эйден! Эйден не успевает отреагировать. Секунда-другая, и Вероника исчезает из его поля зрения, будто растворяется в пустоте. Её звонкий голос отдается тонким криком, что пронзал насквозь и резал по ушам. Ему требуется время, чтобы взять себя в руки. Не в первый же раз, верно? Эйдену не привыкать, что всегда что-то… идёт не по плану. Он двигается вперед, только сейчас замечая открытый люк в полу. Блядство. Что делать? — Вероника, ты в порядке? Глупый вопрос. Как может она быть в порядке, если находится в непонятном далеке от верха, от малейшей безопасности, где сам Эйден стоит? Он светит фонарем в люк. Не находит ничего, кроме абсолютной пустоты: весь обзор ограничивается лишь тёмным полом, что кажется таким близким и таким далёким одновременно. Эйдену требуется ровно пара секунд, чтобы найти, за что можно зацепиться. Сердце бьется быстро-быстро, и стук его кажется непозволительно громким. Пальцы потеют. Тяжелыми ботинками Эйден нащупывает, на что дальше можно перенести вес, чтобы не провалиться дальше, в неизвестность. Неизвестность эта затягивает, манит к себе, как магнит. Тело не слушается, старается шагнуть в эту пучину, качаясь из стороны в сторону и не поддаваясь малейшему желанию хозяина. Находится он на высоте, бледный свет фонаря не может осветить даже то, что под носом — холодная стена и остатки чего-то неизвестного. Эйден двигается дальше, оказывается в самом низу за считанные мгновения. Но они тянутся, кажутся вечностью: тишина отвратительна, тишина заставляет поневоле вздрагивать и предполагать слепо, чем она вызвана. — Вероника? Эйден ступает дальше. Под ногами неприятное находится что-то, слизкое, а в нос ударяет резкий запах. Вероника не отвечает. Даже звуков никаких не издаёт — ни криков с её стороны не доносится, ни других малейших намёков на её присутствие здесь. Ничего. Молчание и полная пустота, что поглощает, затягивает к себе, своими тонкими пальцами пробирается в душу и выворачивает её наизнанку. Все вокруг кажется… простым. Все вокруг кажется невероятно лёгким и тяжелым одновременно. Тяжело дышать, легко существовать, присутствовать здесь, ощущать каждой клеточкой тела атмосферу этого места, завлекающую и поглощающую целиком. Она необычна. Определенно необычна. И в ней есть все, чтобы смогла она оставлять после себя странное воодушевление, которое смешивается с тревогой. Только тревога если и заполучала контроль, брала в свои сети чертоги разума Эйдена, то в скором времени его же и отдавала. Не справлялась с той смертельной смесью, что кипела внутри Эйдена. Эйден выдыхает шумно, позволяет себе остановиться, перевести дух. Надо взять себя в руки, думает он. Нельзя вести себя так… легкомысленно и позволять себе так тормозить, когда дело касается чужой жизни. Он оглядывается по сторонам и замечает силуэт вдали. Черный, неразборчивый и загадочный. Эйден не раздумывает быстро и шагает в его сторону. — Вероника, Вероника! — говорит он, хотя на деле из хриплого горла его раздается лишь рычание. Оно причиняет физическую боль, заставляет почувствовать, как голосовые связки сжимаются и разжимаются с огромной скоростью, а что-то непонятное, что-то… мощное разрывает Эйдена изнутри. Это ощущение появляется быстро, оно распространяется на каждый миллиметр. От него нельзя сбежать, нельзя спрятаться, делая вид, что тебя нет: оно найдёт везде, оно готово достать тебя с того света, лишь бы заполучить частичку тебя. Хочется кричать, хочется разнести все на пути. Эйден бежит не на своих ногах к неизвестному силуэту, ощущая, как возвышается над землёй все больше. Физическая сила кажется безграничной. Эйден не в состоянии с нею справиться. — Все мы знали, что ты монстр, Эйден, — говорит Вальц в его мыслях, говорит Вальц в его чертовой голове. Вот Эйден только идёт к этой беспросветной тьме, а вот уже оказывается лицом к лицу к этому чудовищу в человеческом облике, хотя единственным чудовищем оказывается именно… он? — Ты никогда не сможешь изменить свою сущность, малыш. Ты чудовище. Эйден хватает его за ворот, смотрит в его глаза свирепым взглядом, что сродни тому, каким глядит обычно убийца в сторону жертвы. Отчаяние. Жестокость. Животное желание избавиться от своего противника прямо сейчас, прямо в эту минуту. Только вот разве животные так себя ведут? Неужели в животных просыпается точно такое же… ощущение? Значит ли это, что Эйден стал животным, вернулся к своим предкам? Ведь эволюция не обошла людей, и… — Ты слишком много думаешь. Решительнее, Эйден, — смеётся в лицо Вальц, и Эйден только и хочет, что поскорее убрать с лица его самодовольную ухмылку. Он не успевает сделать ни единого шага к этой цели, предпринять ни единого движения — его самого поднимают над землёй, как провинившегося котёнка. Только вот… на Эйдена это не действует. Он вырывается из чужой хватки, хватает Вальца за шею и воротит ею из стороны в сторону. Чужое тело шатается в воздухе, как тряпичная кукла, из стороны в сторону. Вальц даже вырваться не пробует, улыбается только глупо. И ни капли чего-то… свойственному ему не проскакивает в движениях. Вот Вальц в его руках. Эйден не может справиться с желанием растерзать его на части. Нельзя. Нельзя терпеть такое. Вот Вальц уже находится где-то вдалеке: Эйден кинул его в сторону без раздумий, с одним только желанием добиться малейшего результата. Только какого именно? Следующее, что помнит Эйден, — жгучую пустоту внутри себя, смесь неясных эмоций. Разум будто озаряет яркий свет, что ударяет молнией, заставляет жмуриться и глотать ртом воздух. Неизведанные силы уменьшаются до тех пор, пока не растворяются вовсе, не исчезают в пустоте. Эйден разлепляет глаза и обнаруживает себя, лежащим посреди грязи. Вокруг — обломки и осколки всего, чего только можно: и остатки деревянных досок, и камни, и чьи-то тела. Эйден не помнит ничего. Этот промежуток времени в голове кажется чередой не связанных между собой событий. Он чертыхается под нос. Поднимается. Ноги держат с трудом, но переступать через собственные физические недомогания Эйдену не впервые. Пара секунд его мозгу надо, чтобы осознать, где он и как здесь оказался. Потом, смешивая и осознавая всю картину в целом, постепенно наступает ужас. — Вероника! Эйден задыхается в собственном чувстве беспомощности. Он подбегает к ней, лежащей посреди осколков. У неё все лицо в осколках, а некоторых конечностей нет на должных местах. А пульса… — Его нет. Она не дышит, черт возьми! — говорит Эйден вслух, пытаясь достучаться до единственного собеседника — самого себя. Хочет осознать в полной мере значение собственных слов, но пальцы по-прежнему держит возле её солнечного сплетение. Надеется до последнего, надеется на собственную глупость и невнимательность, хотя… в такие моменты не поможет ничего. Человеческая жизнь — единственная, неповторимая — ускользнула из её тела, и погром вокруг помогает понять, что произошло. От этой мысли кричать хочется. Хочется уебать себя чем-нибудь тяжелым и прекратить наконец эти бесполезные страдания себя и людей вокруг. Не может такого быть, думает Эйден, а руки все еще в чужой крови. Я не мог такого сделать, утверждает он судорожно, пока сам отрывками вспоминать начинает, как все это произошло, как кричала Вероника, когда Эйден собственными руками участвовал в её смерти. Эйден сам её и устроил. Эйден отшатывается в сторону, к противоположной стене. Пиздец. Какой же пиздец. И он готов поспорить, что хуже быть уже не может. Он перешёл все дозволенные и недозволенные рамки, Жизнь поделена на «до» и «после». На деле — хуже быть куда могло. И пока Эйден отчаянно пытается найти в себе, обессиленном, желание двигаться дальше, перед ним появляется Вальц. — Ты даже не изменился, Эйден. Не изменился. Эйден подскакивает быстро и со всей силы ударяет не то по Вальцу, не то по воздуху: мужчина уворачивается быстро, выкручивает Эйдену руки и не делает ровным счетом… ничего больше. Эйден и сопротивляться пытается, лягается и пинается, хотя на деле это не работает нихуя: чужая ладонь лежит на его рту, пока другая рука крепко-крепко держит его. — С каких пор ты так слаб? Малыш, превращения слишком плохо на тебя влияют. Малыш. Обращение это блядское из чужих уст вместе с усмешкой звучит предельно отвратительно. Эйден снова предпринимает попытку вырваться, и она снова оказывается безуспешной: на сей раз его кидают на пол, а сам Вальц вглядывается в лицо чужое с небольшого расстояния. Пальцами водит по чужой щеке. — Отъебись, — только и выдавливает Эйден. Снова пытается его оттолкнуть. — Все ещё ищешь что-то, Эйден? — он приподнимает его за подбородок, сжимает его изо всех сил. Эйден чувствует, что совсем немного, и череп его сломается к чертям. — Тебя не касается. Он не показывает ни малейшей эмоции. Старается. На деле же голос дрогает немного, и это не остаётся незамеченным. — Наш маленький мальчик волнуется. Как мило. — Вальц все ещё смотрит ему в глаза, а Эйден так старательно избегает его взгляда. Не в этом состоянии. — А десять минут назад он убил человека. Это ещё милее. Он вдруг поднимается. — Что же ты ищешь, Эйден? Эйден хочет что-то сказать, а слова застревают в горле. Хочет отреагировать на такое странное появление Вальца, заставить его рассказать все, что он знает, а прежде… прежде выбить из него все дерьмо. Хотя бы попытаться. Но сил Эйдена хватает только на то, чтобы закрыть глаза.

***

— Бля, а он жив или… того… откинулся уже? — Без понятия, если честно. Темнота. Скользкое ощущение невесомости, которое стремительно уползает из тела, в нем и не задержавшись. Вместо него появляется другое: Эйден чувствует, как кто-то в плечо ему чем-то тычет, а потом отстраняется резко. — Вальц нас убьет, если окажется, что он сдох? — Да не. Наверное. Кому он такой нужен-то? До мозга едва доходит смысл чужих слов. Ощущается так, будто живёт Эйден в своей реальности, а все происходящее извне — только плод его воображения. Больного такого воображения, которое из-за стресса собственного хозяина готово сойти с ума. — Я вообще-то тут, — говорит Эйден. Из глотки вместо этого доносится хриплое нечто. Он пытается открыть глаза, привести себя в норму, но желание выплюнуть свои лёгкие только усиливается. С трудом приподнимается. Уже что-то. Все внимание сосредоточено на том, чтобы удержаться из последних сил. Эйден и не замечает, с каким ужасом от него убегают два странных типа. Ренегаты. Надо выбраться. Надо выйти из этого подвала — а это был именно подвал, если судить по небольшой комнате с облупленными стенами, грязью повсюду и отсутствию какого-либо света. Это единственное, что волновало Эйдена. Даже собственное состояние, даже та неестественная, необычная боль не вызывала в нем ни малейшей тревоги или волнения. Он не мог ни о чем думать. Любая попытка это сделать отдавалось сильной болью в висках и головокружением при каждом неудачном шаге. Не было смысла перенагружать себя настолько… лишним. Эйден обходит комнату, переступает остатки чей-то плоти и непроизвольно вдыхает сырость. Неприятно. Ходить толком не получается, левая часть туловища не слушается совсем, но Эйден все равно заставляет её это делать, хоть и с огромным трудом. Почему он здесь? Неужели все, что произошло, не было сном? Глупым, таким безумным сном, от которого просыпаешься наутро в холодном поту? Реальность возвращала свои права раз за разом, и сил сопротивляться этому не оставалось, насколько бы желателен побег от неё ни был. Эйден оглядывает помещение на наличие каких-либо выходов. Железная дверь заперта и не поддаётся от слова совсем, да и сам Эйден не уверен, что выдержит драки с ренегатами. Не в таком состоянии. Не в то время, как неподалеку может находиться сам Вальц. Сможет ли Эйден сравниться с ним в силах сейчас? Когда-нибудь, но определённо не в этот момент. Выжить любой ценой. Это ведь единственное правило, которого Эйден придерживался всю жизнь, верно? Так почему он должен отступать от него именно сейчас? Он стоит в полной тишине, прикидывая, куда можно пролезть. Руки так и норовят залезть в карман и достать рацию, спросить у Хуана, что вообще делать в такой ситуации, потому что Хуан… он вечно в такие ситуации попадал и точно знал, что делать. Но сейчас у Эйдена и рации с собой нет, ровно как и времени, чтобы много думать: за дверью, к которой Эйден прислонялся старательно, начали доноситься чужие разговоры. Действовать надо быстро. Взглядом Эйден быстро зацепляется за отверстие вентиляции и лезет туда через считанные секунды. Пролетает с трудом, но терпимо. Ребра сжимают изо всех сил, дышать тяжело. Эйден не знает, куда ползет, но и стоять на месте попросту не может. Не в его компетенции. Адреналин и остаток здравого смысла в голове скачут, и двигается он весьма неосторожно и резко, так и норовя привлечь к себе внимания. Проход только один, ведущий прямо. Колени ломить начинает. Эйден делает последний рывок, желая остановиться перед самым входом вентиляции. Следует посмотреть, изучить, что и кто внизу может быть. Замечает человека. Сначала наблюдает за ним, за тем, как он двигается из угла в угол комнаты и что-то говорит. Кому именно — непонятно. Затем этот неизвестный останавливается перед столом, роется в ящиках с внимательным видом. Повернут спиной к стене, отчего упрощает возможность спрыгнуть как можно незаметнее вниз. Он один. Это самое важное. Эйден бы не стал рисковать, будь здесь несколько людей. Сейчас судьба определённо была к нему благосклонна и, несмотря на все сложности, делала все для его выживания. Занимает несколько секунд, чтобы спрыгнуть вниз и зажать этого человека. С его стороны непонятный звук раздается: он пытается вырываться, и Эйдену кажется, что это безуспешно. Мысленно радуется, что все оказывается так просто — кто бы мог подумать, что это займёт так мало времени? Но в следующие секунды он тут же оказывается прижат к стене. Ни малейшего страха, ни каких-либо чувств не промелькнуло внутри него. Ничего. Только пустота, пустыня без единого намёка на что-то живое. — Хакон? — вырывается единое слово из его сухого горла. И то слово это тихое до невозможности, но тот, кому адресовано оно было, услышал. Знакомое лицо кривится в неопределенном выражении, чужие глаза вглядываются в его с прищуром, прежде чем Хакон резко отступает назад и роняет нож. Дальше следуют глупые вопросы с не менее глупыми попытками Эйдена что-то ответить. В ушах стоит непонятный гул, он косится на дверь с подозрением, нутром чувствуя: что-то не то. И тело работает куда быстрее медлительного разума. Это Эйден осознает, когда они уже стоят в непонятной тесной комнатушке. Эйден держит крепко в руках чужой воротник, будто боится, что Хакон не удержится на ногах и, свалившись, привлечёт ненужное внимание. На деле действует им лишь рефлексы, ибо страха он не чувствует… совсем. Он выглядывает осторожно в щель. Вальц совсем рядом, Вальц в метре от них находится и вглядывается внимательно по сторонам. Одно движение — и их поймают. Но Хакон, видимо, не понимает этого: отпихивает Эйдена в сторону, что-то бурча себе под нос. Что именно, Эйден не разбирает. Не в состоянии. — Эй, что с тобой? Эйден приходит в сознание слишком неожиданно. Обнаруживает себя, сидящим на полу в кабинете, пока в голове ни единого объяснения не проскакивает. Что с ним и почему на душе так… непонятно? — Я в порядке, — отвечает Эйден. Тут же вскакивает с места — они снова здесь, они снова в опасности, ведь Вальц может вернуться, зайти в любую секунду. — Нам нужно торопиться. Хочется убежать куда-то. Без оглядки, далеко, туда, где никто Эйдена не достанет. Дух внутри захватывает, неприятное ощущение внутри появляется. Страх сковывает и вынуждает быстро действовать, бежать от всего сразу и не оглядываться назад. Ведь кто только знает, что будет, если неизвестность поглотит его окончательно. — Ты куда? — доносятся эхом слова Хакона. Но Эйден не хочет слушать. Не сейчас. Расплывается все перед глазами. Они рискуют. Очень рискуют. И даже когда Эйден хватает Хакона за запястье и тянет куда-то к выходу, тот вырывает руку и останавливается, также пытаясь затормозить Эйдена. — Там дохуя ренегатов. Серьёзно хочешь помереть таким тупым способом? Хочется возразить, хочется доказать Хакону, что в этой ситуации глуп именно он, раз хочет оставаться в этом логове Вальца. — Я хочу уйти. Давай, блять, уйдём отсюда. Снова жуткий страх. Паника. Почему Хакон так тормозит, если в подобной ситуации надо торопиться и бежать сломя голову, пока эту голову не переломали тебе? Но Эйден понимает это один, пока Хакон даже не планирует отступать. — Мне нужно найти кое-что. Это пиздец срочно. Эйден размытым взглядом наблюдает, как Хакон снова идёт к ящикам. Снова что-то говорит Эйдену, но тот мимо ушей пропускает, не может сосредоточиться. И только когда дверь в очередной раз отворяется, Эйден перестаёт дышать. Он не может сдвинуться с места. Хуан появляется в его поле зрения. Он подходит к Хакону, что-то ему объясняет, доказывает. Они о чем-то спорят. Эйден наблюдает за этим со стороны, будто действие происходит в фильме. От этого становится физически нехорошо. — Что это с ним? — спрашивает Хакон, наконец оторвавшись от перепираний Хуана. Они стояли все это время отдельно, в парах метрах от Эйдена. Потом повернулись в его сторону. — Я, конечно, не специалист, но ему определённо нужна помощь, — заключает Хуан.