just keep it outside, (keep it outside)

Первое, что заметил Хакон, когда проснулся, — Эйден спит рядом. Сидит, спиной прислонился к стене, в руках держит журнал. Хакон касается его волос осторожно, наклоняется вскоре только затем, чтобы оставить на его лбу поцелуй и заодно забрать из чужих рук журнал. Он потрепанный. Пожелтевшие листы выглядывают из-под обложки, чуть ли не вываливаясь. Хакон садится на пол, ближе к лампе, чтобы можно было различить хоть что-то. Пальцы один за другим скользят по глянцевой поверхности. Потом взгляд цепляется за неровные буквы, написанные тонкой синей ручкой. «Дорогому Хакону на 15-тилетие». На глаза попадается фотография, где изображены мальчишка, который выглядел таким счастливым с мороженым в руках; мужчина, который приобнимал того за плечи и мягко улыбался. Но вместо положительных чувств картина эта вызывала лишь странные ощущения. Хакон сворачивает фотографию вдвое, запихивает её к себе в карман. Не хочется, чтобы кто-то увидел это — такое сокровенное, тревожащее душу. Он не знает, который сейчас час или в каком чертовом измерении он сейчас находится. Парк аттракционов. Кафе. Перед глазами все рябит. Он мысленно оказывается в том злополучном дне. Снова мигают перед глазами яркие огоньки зелёной ели, снова вокруг множество людей, которые о чем-то увлечённо беседуют. Хакон чувствует на языке приторный вкус клубничного мороженого — того самого, где клубники нет от слова совсем. Снова ощущается, как постепенно сладкий аромат вытесняет другой запах — более сильный, тот, который сжимает глотку и застревает в ней. Хакон уверен, что вряд ли забудет его — настолько сильно въелся в его сознание. Хакон снова ложится на спину, не в силах противостоять странной слабости. Произошедшие и происходящие события наваливаются большим комом. Хакон вздыхает глубоко. Как долго он не бывал в этом убежище? Он… жил здесь раньше, до Падения. Эта квартира — вернее, её остатки, которые Хакон так старался сберечь, — вправду была ему слишком дорога. Она являлась последней связью его настоящего с прошлым, от которого остались лишь горькие сожаления. Здесь… кажется, здесь бывала только Лоан. Остальных своих возлюбленных Хакон сюда попросту не водил: какой смысл показывать кому-то что-то настолько личное? Прямо как сейчас, в момент, когда пьяная голова Хакона снова начинает выводить перед его глазами разные картины. Ни договор с Хуаном, ни неудачная попытка его отравить и успешно проваленная миссия Вальца — ничего не могло отвлечь его разум, переключить на себя его внимание. Хакону слишком хочется высказать кому угодно все, что только есть на душе, — и это причина, почему он ненавидит напиваться. У него есть проблемы с доверием, что проявляются особенно, когда он трезв. В этом ему даже сомневаться не приходится — не после того, как из-за этой ерунды разрушил не одни отношения. Конечно, сказать, что именно он был причиной всех разрывов… нет, это было бы некорректно. Но его недоверчивость и попытки справляться со всем в одиночку оставили свой след в том, что его возлюбленные переставали его понимать. Некоторые пытались разговорить Хакона, понять, что у него в голове происходит. Это так старательно делали первая и третья жены — вторая просто ушла, когда Хакон в очередной раз влез непонятно куда и не поставил её в известность. Жизнь у него была бурная. Со всех сторон, куда ни погляди, — везде проблемы и интересные случаи. Потом они сменялись резким желанием исчезнуть нахуй с планеты Земля или спрыгнуть с ближайшей крыши. Рассказывал об этом кому-нибудь Хакон? Нет. Да и какой смысл, если у всех людей проблем хватает. Станет Хакон свои добавлять — от него точно отвернутся: разве кому-то нужен такой спутник жизни, у которого в голове ежедневно тараканы пляшут? Именно, что нет. Каждый ебаный раз, когда Хакон делился с кем-то своими переживаниями, своими мыслями, — от него уходили. Уходили резко, уходили постепенно; находили более спокойных, других людей, у которых в жизни все замечательно и которые не обременяют других своими проблемами, своим существованием. Хакон другим был в юности и скрывать в себе, таить ничего не мог. С возрастом, конечно, научился, даже слишком хорошо, но лучше не стало. Раньше у него были друзья. Были люди, которых он таковыми считал. Тратил на них бесценное время, молодые годы, свою юность — в итоге оказывался ни с чем. Всегда находился парень получше, покрасивее, друг понадежнее и интереснее. Полностью с одиночеством справиться было нельзя — оно пробиралось в самые потайные части души и заселялось там, кажется, навсегда. Избавиться от него не помогало ничего: ни учёба, которая на деле Хакону давалась с большим трудом, ни знакомства с новыми ребятами. Все в итоге приходило к одному итогу: вечное выполнение домашних заданий начинало надоедать, а осознание того, что тебе всегда найдут замену и ты всегда будешь на втором плане, начинало пиздец ранить. Поэтому принял Хакон решение взвешенное — нахуй все. Привязываться к кому-то? Нахуй надо. Пытаться доказать самому себе, что ты ничем не хуже других? Н-а-х-у-й. У Хакона попросту не оставалось сил на такое дерьмо. После Падения — подавно. Происходящий в мире пиздец все быстро расставил по местам. Хакону потребовалось не так много времени, чтобы привыкнуть к этому дерьму и смириться с тем, что все никогда не будет как прежде. Но так ли легко переносить всю эту тяжелую долю одному?

***

В реальность Хакона возвращает пробуждение Эйдена — он шепчет себе что-то под нос, жмурится от ультрафиолета. Вокруг глаз появляются едва заметные морщинки, волосы его в разные стороны торчат, взъерошенные до невозможности.  — Эй, Хакон, все в порядке? Голос кажется… тихим, спокойным. Хакону казалось, что размеренный тон — последнее, чего стоит ожидать от их первого разговора. В реальности все оказывается иначе — и он даже не выясняет отношения с Хаконом. Пока. Это странно. Это очень странно, думает Хакон. Разве в подобных ситуациях люди ведут себя так?  — Да, в полном, — приходит в себя Хакон. Эйден мерит его взглядом, хочет что-то сказать, но в последний момент себя останавливает. В полной тишине поднимается. Сквозь приоткрытые веки наблюдает Хакон, как Эйден ходит по убежищу. Когда отходит на кухню, воздух ещё более холодным без его присутствия казаться начинает.  — У тебя проблемы с генератором, — заключает Эйден, когда возвращается обратно. За пазухой, кажется, что-то торчит, а Хакон этому и значения не придает, равно как и его голосу, что изменился слегка.  — Что ты предлагаешь сделать?  — Без понятия, — отвечает Эйден. — Не знаю, сколько ещё лампы продержатся. Некоторое время они сидят в тишине. Хакон пытается судорожно понять, чего следует ожидать, и насколько уместно будет просто заснуть. От мыслей не получилось никуда деться. Стена, на которую Хакон спиной облокачивается, холодом отдает. За ней, тонкой, слышатся привычные звуки улицы — тишина, что прерывалась криками заражённых.  — Почему ты игнорировал меня столько времени? — вдруг спрашивает Эйден. Вопрос приводит в недоумение — какой еще смысл что-то отвечать, как-то оправдываться. Бесполезно. Эйден тогда, после недолгой возни с генератором, садится на пол и ноги под себя поджимает. Хакон дивится пару секунд тому, откуда у него инструменты с собой есть, но вслух ничего не говорит. Прикрывает глаза, делает вид, что десятый сон видит.  — Ответь. Я знаю, что ты не спишь. Хакон выжидает секунду.  — Давай… поговорим завтра. — Слова даются с тяжестью. Голова соображает лучше, но в целом… нет, лучше никак не становится. Единственным желанием по-прежнему остается вода и что-нибудь, что может помочь избавиться от этого скользкого, противного ощущения.  — Завтра я не успею. Мне надо… у меня важные дела, — поясняет Эйден. — Просто, блять, прояви благодарность за то, что я дотащил тебя досюда, и ответь хоть на что-то. Хакон готов проявить благодарность любым другим способом, в любом другом месте и любое другое время, но не сейчас. Сейчас все слишком сложно.  — Ты меня слышишь вообще? Так и будешь в молчанку играть? Эйден раздражен. Хакон понимает это по его голосу, по его резким движениям. даже чертовы глаза — Хакон не мог разобрать, что конкретно в них скрывалось, но ничего хорошего это не сулило.  — Я не знаю, как это объяснить. Ловит серьёзный взгляд Эйдена.  — Ты, блять, издеваешься? — говорит тот. Хакон хмурится. Ну же, голова, работай быстрее. Но она не работает от слова совсем, и, вероятнее всего, этому есть обоснованные причины.  — Мне нужно было… обдумать кое-что. В одиночестве, — говорит Хакон. — Обещаю, такого больше не повторится.  — Засунь это обещание себе знаешь куда? И Хакон понимает прекрасно, почему Эйден зол.

***

Яркие лучи солнца проскакивают через чуть приоткрытые окна, через их щели. «Мне нужно идти», — говорит записка на столе, которую Эйден оставил парой часов ранее. Его неровный почерк выделяется среди смятой бумаги, буквы скачут из стороны в сторону. Хакон пальцами слегка по ним проводит. Собирается за полчаса. Похмелье до сих пор отдается в голове наряду с осознанием, насколько это все тяжело. Хакону следует сделать слишком много, и при этом он не имеет ни малейшего представления, в какую сторону ему следует вести деятельность. Что касается работы на двух фронтах сразу… это просто самоубийство. Хакон вспоминает о вчерашнем разговоре. Вспоминает отрывками, вспоминает с неприятным ощущением в груди — но куда деться от него можно, если так сложилась судьба? Если Хакону суждено всю жизнь скитаться из одной точки в другую и наблюдать, как жизнь успешно загоняет его в тупик? Только на сей раз он влип по полной. Пойдёт не туда, поступит неосторожно, — и получит в лучшем случае пулю в висок. Чем еще может закончится эта безумная идея — неясно.  — Перестань, мать твою, глупить. Просто достань эти чертовы бумаги. Хакон сидит за очередным полуразрушенным автомобилем, у которого от автомобиля осталось лишь название. Шин нет, корпус весь развалился и заржавел практически полностью. Другого укрытия, которое могло бы немного прикрыть его тушку, не было.  — Легко сказать, — шепчет Хакон в рацию, а голоса собственного и не слышит: в ушах отдается лишь громкий-громкий стук сердца, что то порою ускоряется, то вовсе близится к минимуму. — Сам бы пошёл сюда, раз умный такой. Хакон поклясться может — у Хуана, находящегося на том проводе, по лицу та самая противная ухмылка расползается. Знает прекрасно, что Хакон сейчас слишком от него зависим поневоле.  — Зачем что-то делать самому, когда за тебя это может сделать кто-то другой? От раздражения и сильной несправедливости, которая присутствует везде и всегда, Хакон злится. Почему он должен делать что-то… подобное?  — Мне оно нахуй не надо, — отвечает Хакон заметно тише, прежде чем осторожно вылезти из-под импровизированного убежища.  — Я бы так не говорил, — говорит Хуан. Хакон не успевает возразить, как следом добавляет: — С западной стороны у них ослаблена охрана. Попробуй пролезть там. Хакон чуть приподнимается на корточки, выглядывает из-за автомобиля. В глаза вновь бросается огромное множество ренегатов, что толпится вдалеке да глядит по сторонам так внимательно, что проскочить никак не получится. Этот кабинет, откуда нужно взять документы… Хакон толком не понимает, где именно он располагается. Сложно представить, сколько времени уйдёт только на его поиск.  — Не парься. всё у нас под контролем, — говорил Хуан. Хакону ударить его хотелось: как можно быть таким беспечным? Хакон находится на приличном расстоянии от входа в огромное здание, что обставлено огромным количеством лестниц, подъёмников и не только. Туда-сюда бегают люди. Хакон давно не делал ничего подобного. За долгую жизнь, конечно, бывали моменты, когда ему приходилось подступаться к ренегатам, но… это было несерьёзно. У ренегатов по всему городу есть места — и Хакон всегда лез в самые небольшие: жить-то хочется. Сейчас он, лишившись любого рассудка, хочет пробраться на самую главную базу, где часто бывает Вальц. Хакон не знает о Вальце много и не особо хочет, если быть до конца откровенным: ему достаточно факта, что Вальц немного… ненормальный и может в любой момент убить. Жизнь Хакону дорога была, и драгоценность ее он понимал именно в подобные моменты, когда стоял, тяжело дыша, вжимаясь в холодную стену всем телом, и ощущал, как ноги подкашиваются. Удар. Ещё один удар. Он подходит к ренегату сзади и быстро сажает ему нож сзади, старается добить до конца. Руки действуют сами, на автомате, пальцы не соскальзывают с рукоятки ни на мгновение. Это ведь так просто, убить пару человек и пробраться, стать ещё ближе к выходу? Только вот внутри огонь пылает, который вызывает неприятное предчувствие. Вокруг по-прежнему слишком много всего. Глаза разбегаются по сторонам. Хакон пытается понять, чего следует ожидать. Яркое солнце слепит в глаза, отчего обзор хороший невозможен. И без того тесное укрытие — пара деревянных ящиков, что стоят, заколоченные, возле самой двери, — кажется менее хорошим с каждой секундой. Макушка очередного ренегата вечно крутится рядом. Сначала отходит он на приличное расстояние, разговаривает о чем-то с другими, а потом резко приближается. Хакон и двинуться с места не может, чтобы рассмотреть получше — любое движение привлечёт внимание своим шумом — и двинуться дальше, в обход, не способен: много рисков. Ренегат стоит совсем рядом. Хакон видит его затылок, видит этот противный для глаз костюм, маску.  — У нас мало времени, шевелись. Хакон и без того шевелится так быстро, как только может. Тело не слушается от слова совсем. Быть может, это с ним, Хаконом, что-то не так, но ничего поделать толком и не может — стоит на месте и не двигается. И ренегаты снова косятся в его сторону, и снова у Хакона перед глазами проносится вся жизнь, начиная от её начала и заканчивая таким глупым концом. Глаза его карие вглядываются в одну точку, в следующую секунду натыкаясь на глаза, ещё более чёрные, ренегата. Они свирепы, в них не осталось ничего живого — так, только сплошные стеклянные осколки. Одна секунда. Две. Три. Из рации ренегата доносится чей-то голос. Ренегат, выслушав его, уходит прочь, открывает тем самым небольшой проход. Хакон не медлит, ползет внутрь.  — У них что-то случилось. Можешь ходить спокойно, у них сейчас собрание, — говорит Хуан и, будто предвещая дальнейший вопрос добавляет: — Камеры тоже отключены. Хакон сжимает в руках рацию, но по-прежнему скрывается.  — Откуда информация?  — У меня свои связи. Хакон колеблется, но все же поднимается с пола. Пыль оседает вместе с грязью, остаётся на всей одежде и теле. Внутри кирпичного здания сыро. Проходы узкие, стены облезлые: с них со всех осыпаются остатки кислотно-зеленой краски, что смешалась с грязью, штукатурка. воздух спертый, неприятным осадком остаётся в груди.  — На втором этаже в самом левом углу. Там его кабинет. Лестница должна быть где-то недалеко от входа. Хакон оглядывается. Убеждается, что никого рядом нет, и только после этого выпрямляется полностью, позволяет себе осмотреть каждый угол.  — Понял, — отвечает он, натыкаясь взглядом на запасную лестницу. Она металлическая, не вызывает малейшего доверия, но все же приводит к нужному этажу. В коридорах темно до невозможности. Хакон находит дверь. Старается не нервничать сильно, иначе отмычка в пальцах его будет дрожать. Пара мгновений — и тяжёлая дверь отворяется со скрипом. В кабинете стоят шкафы, диван и стол — обычные вещи, что есть у каждого, — но они привлекали внимания. Что-то здесь не так, думает Хакон, пробегаясь взглядом по комнатушке, освещенной его собственным фонарём. Все не может быть так просто.  — Я внутри. Внизу, за окном, слышатся голоса, чьи-то крики. Это отрезвляет, заставляет Хакона перестать терять время зря. Он захлопывает за собой дверь поплотнее, открывает настежь все ящики, которые может открыть, а те, которые не может, — взламывает отмычкой.  — Нашел? Ничего. По большей части ничего нигде нет. Абсолютно пустые ящики, в которых помимо ненужных стопок ничем не примечательных бумаг нет ничего. В них проскакивают короткие, обрывистые записи — случайные цифры, буквы, слова — но они не складываются в единое целое, да Хакон и не придает этому значения.  — Я без понятия, где она. Хакон не думает, что он настолько слеп, чтобы не суметь заметить красную папку. Мог ли Вальц спрятать ее или выкинуть? Вокруг тишина. Среди нее даже дыхание Хакона и шорох с той стороны рации кажутся слишком громкими, слишком неестественными, равно как и звуки сзади Хакона. Они усиливается с каждой секундой. Хакон не успевает сделать лишнего шага, не говорит лишнего слова, как тормозит. Случается это быстро и непонятно — в один момент он не чувствует ничего, а в другой ноги просто отказываются его держать, и он падает на пол. — Сука. Какого, блять?..— шипит себе Хакон под нос, едва уловимо. пытается подняться. Кто-то ударил его со спины. Рука его на автомате тянется к оружию, но на деле он не может пошевелить ни пальцем. Он не видит перед глазами никого, лишь пелену и непонятный силуэт. Хакон не осознает, каким образом заставляет тело подняться с пола за считанное мгновение. Это кажется невозможным, чем-то невообразимым, но вот он уже стоит и прижимает этого ебаного парня к стене, нож у горла. Нашёл, блять, с кем играться. — Хакон? Нож сам выпадает из его рук.  — Что ты, блять, здесь делаешь? Хакон отшатывается назад, пока Эйден, ведя себя так, будто ничего не произошло, достает фонарик и светит на чужое лицо.  — Это кто кому должен такой вопрос задавать? Хакон хочет возразить, что, вообще-то, он свободный человек и вправе лезть туда, куда только хочет, но он не успевает и рта открыть: Эйден тянет его со всей силы на себя, и они заваливаются в какое-то помещение позади, в коморку. Как только дверь закрывается, в кабинете слышится скрип пола под чужими ногами.  — Он тут. Не дергайся, — шепчет Эйден Хакону чуть ли не в самое ухо. По-прежнему наваливается на него телом и тем самым прикрывая.  — Ты меня сейчас задавишь, — недовольно шипит Хакон, а Эйден, кажется, и не слушает его от слова совсем. Слишком сосредоточен на том, что происходит в кабинете. Шум с той стороны двери лишь усиливается.