just keep it outside, (keep it outside)

Больничная палата, приглушенный свет и отвратительный запах лекарств — это все, что доносилось до затуманенного разума. Страх поселился внутри. Снова это ощущалось — очередной болезненный укол и тихий шепот врачей, голос Вальца, который говорил — «все будет хорошо». Ничего не хорошо, понимает Эйден сейчас. Нет ничего, абсолютно ничего хорошего в том, чтобы ставить невъебически непонятные эксперименты над детьми и что-то с них, с маленьких ребят, требовать. Требовать вечной выносливости — в противном случае ты не выживешь — требовать полного послушания и смирения со своей участью: выбора нет. Бежать некуда. Эйден до сих пор не мог сбежать от этого мысленно, хотя физически… Нет, физически он был чертовски далек от своего прошлого. Столько километров осталось позади, столько времени прошло — и не было ни единого момента, когда приходилось столкнуться с прошлым. Эйден бежал от него всю жизнь. Лишь хорошие физические данные и намек на что-то разумное в голове помогли ему избежать быстрой гибели. Научился быстро бегать, научился прыгать высоко и бороться с собственным ужасом, когда в очередной раз оказывался наедине с зараженными. Все вошло в привычку. Эйден перестал это замечать. Быть пилигримом — тяжело. Ещё тяжелее быть пилигримом без цели. Он был слишком смел для того, чтобы прервать свою жизнь глупым образом, будь то прыжок с высокого здания или забавная игра с погоней зомби. Он был слишком труслив для того, чтобы сразу найти себе нескольких целей в жизни, на которые можно ориентироваться, ради которых следует жить. Постоянное скитание по разным частям того, что осталось от Земли, вечное перебегание с одного места на другое и адреналин, от которого дух захватывало… У них была одна конечная цель — поиск сестры. Остальное… остальное казалось бессмысленным. Любая другая вещь не стоила его внимания. Каждую секунду происходил какой-то пиздец — и глупо было бы ориентироваться на что-то материальное. Но Мия… она была последним родным человеком, последней надеждой Эйдена на что-то. Он не мог её не спасти. Может, Эйден уже где-то проебался. Может, жизнь пытается ему донести — нужен он только тогда, когда окружающим крайне необходима его помощь. Тогда, конечно, он становился незаменимым — сильный паренёк двадцати лет, со светлой головой и не менее светлыми амбициями. Каким бы множеством людей Эйден себя ни окружал, с какими людьми ни общался, он все равно был один. От этого блядского одиночества нельзя было никуда спрятаться. Эйден пытался отчаянно, разными способами, но пришёл к одному — просто смириться и признать проеб в своём существовании, уйти с головой в работу и слепую мечту найти сестру. Ведь только тогда, когда Мия будет совсем рядом, будет шанс на что-то хорошее. Будет шанс восстановить из кусочков пепла то, что однажды сгорело дотла. Ради неё он тогда, в больнице, готов был пожертвовать всем, что угодно, — и кашей той дурацкой угостить, и спрятаться вместе, рискуя быть пойманными. И сейчас Эйден продолжает это делать, только вот на сей раз скрывается в городе и выполняет поручения, даже если кажутся ебанутыми и абсурдными до ужаса. По поводу ебанутости не возникало никаких вопросов. То, что в городе практически все жители — если не без исключения — не отличаются особым здравым смыслом, Эйден понял почти сразу. Конечно, местами они блистали его отголосками, но по большей части… нет. Они просто были ебанутыми. Эйдену приходилось с этим смириться. Ему пришлось жертвовать непонятной козой ради не менее непонятных опытов — вопросов не возникло. Пришлось разъяснить любовные похождения одной мадам, чтобы добыть у её муженька малейшую информацию, — без проблем. Но со временем поручений становилось все больше, а толка видно не было. Только приказы в виде «принеси-подай» и ни капли уважения.  — Забей на эту хуету, — советовал ему Хакон, а Эйден лишь смеялся. Нашёлся, блять, советчик. Было бы всё так просто — Эйден ушел уже давно, но добиться чего-то надо. Копать следует, внимательно все изучить. Вот он и старается. По наставлению Хакона, который по-прежнему ошивается рядом и не хочет оставлять Эйдена в покое ни на секунду, переходит ближе к миротворцам, пытается помочь и там, наработать себе репутацию. Только ощущается это так, будто Эйден маятник — куда приспичит, туда качнется. Никаких собственных принципов. Все приводит в конце концов к одному и тому же результату. Вернее, его отсутствию. Требования все выше, нужной информации нет от слова совсем. Единственное, что выясняется, — у его нового знакомого, Хуана, есть информация по поводу Вальца. Это волнует больше всего. Возможно, Эйден немного обезумел. Возможно, говорит в нем ничто иное, как усталость от всего происходящего и желание закончить со всеми вопросами, что не давали ночью спать, как можно быстрее. Итог один — с Хуаном приходится выстраивать натянуто-дружеские отношения, ведь иначе быть не может. Хуан только и рад, кажется, этому. Открыт необычайно в отношении Эйдена. Это немного напрягать начинает. Совсем немного. Сначала Эйден ходит к нему от силы пару раз в неделю — так, чтобы спросить о важных новостях и следом уйти, скрыться за дверями. Напряжение между ними чувствуется как никогда, но с каждым разом оно исчезает, испаряется все больше, растворяясь в бессмысленных разговорах и предложениях Хуана задержаться чуть подольше. Эйден не знает, чем точно вызвана его доброжелательность — лишь догадываться может. После недолгих раздумий и пары вечеров, проведённых в неформальной обстановке, наконец приходит полное осознание: от него в очередной раз что-то надо. Не то, чтобы это так сильно ранило его достоинство, скорее наоборот — не могло не радовать. Хуан был весьма прямолинейным в своих намерениях, когда дело касалось сотрудничества. Заявил, что ничего, кроме как взаимовыгоды, от их общения ждать не следовало. Но почему-то Эйден заметил тень переживаний, когда рассказал он о своих отношениях с Хаконом. Быть может, пьяный Хуан был тогда далеко не в себе и не осознавал в полную меру, что происходит; возможно, Эйден принял слова близко к сердцу и что-то себе придумал, но факт оставался фактом: слова Хуана «не стоит тебе с ним связываться, Эйден» вызвали в нем неясные чувства. Тень сомнения, которая появлялась откуда-то изнутри, показывала свою истинную сущность. Но кто Эйден такой, чтобы так беспечно доверять интуиции? Ведь куда проще убедиться в этом на своём опыте, на своей шкуре ощутить все прелести разочарования в близком человеке. По крайней мере, Эйден до последнего надеялся, что мог немного считать Хакона таким. Хакон был добр в его отношении. Всегда спрашивал, как он себя чувствует, не поранился ли где и не нужен ли ему ингибитор. Добавить к этому его вечное присутствие рядом и постоянные разговоры не по теме — будь то простые размышления или воспоминания Хакона о его прошлой жизни — и Эйден выходил из себя. По крайней мере, первое время. Где это видано было, чтобы кто-то о нем так… заботился? Волновался? Думал? Эйден был сильным, и ему не нужна ничья помощь. Лишнее волнение, лишние проявление человеческих чувств, таких непонятных и неизведанных, казались слабостью: в чем проблема быть наедине с самим собой и самостоятельно бороться против всего дерьма? Ни в чем. Эйден всегда это умел, и получалось у него относительно неплохо. Но с Хаконом было проще. Он и от смерти его сберег, и биомаркер дал, и рядом постоянно ходит, помогает — чем не идеальный товарищ? Эйден и начинает к нему привыкать постепенно. Знает, глупо это пиздец и рисков таких не стоит, но ничего поделать с собой не может. Перестаёт грубить, выпускать свои колючки на малейшую заботу в свою сторону. Сам начинает волноваться, когда Хакон не отвечает долгое время, потому что… вправду тревожно. Между ними развивается все быстро. Они находят разные убежища в городе, подальше от Базара, начинают там осваиваться. Тащут в них разные вещи, разный хлам, начиная от металлолома и заканчивая книгами. Они вместе ночуют, вместе добывают откуда-то ужин и по вечерам выбираются на крыши. Тоже вместе. Находятся вечно рядом друг с другом. Эйден видит, как губы Хакона в улыбке расплываются из-за любой мелочи, и внутри странное чувство появляется. Тёплое, странное местами, но приятное. Эйден тогда сосредотачивается на моменте и думает, как же это чертовски хорошо — быть живым и способным это чувствовать. Но чувства начинают разрушать. Как чертовы волны наваливаются друг на друга, да так стремительно, что нет ни времени, ни возможности ничего предпринять. Остается только барахтаться в этом омуте, держаться из последних сил. У Хакона глаза тёмные, карие, похожие на далёкое небо и яркие звезды. Эйден почему-то замечает только их и готов глядеть в них вечно — до странного холода на кончиках пальца, до покалывания в области сердца. Руки у Хакона всегда теплые. Куда бы он ни ходил, куда бы его судьба ни носила — Эйден всегда, когда касается мимолетом его ладоней, чувствует тепло. И касаться их хочется больше, хочется… Хочется большего. Эйден не может в этом признаться даже себе. Ему недостаточно. Недостаточно коротких ухмылок и частых переглядок, когда Хакон первым отводит взгляд. Недостаточно расстояния, что кажется ещё более чертовски огромным с каждым днем, с каждым мгновением. Это пугает. Он старается избегать Хакона, снова выстроить между ними дистанцию. Все чаще пропадает на заданиях, ночует где угодно, лишь бы не в старых убежищах, а рацию достает пореже. Его хватает только на пару дней. Мысли попросту не хотят покидать его голову, они заставляют раз за разом возвращаться к образу этого чертового Хакона. Эйден хочет кричать от того, как это чертовски глупо. Будучи подростком, Эйден часто находил в заброшенных домах книжки и с интересом их изучал. Тогда, листая потрепанные желтые листы, впервые столкнулся с таким явлением, как любовь. У него от этого захватывало дух. Он представлял, как бы он мог встретить того самого человека, к которому мог бы испытать что-то подобное. Чувства персонажей казались настолько нежными, они настолько трогали душу, что Эйдену хотелось ощутить их как можно быстрее. Но сейчас, переживая все это, ему хочется лишь вырвать себе сердце, которое так сильно заставляет его страдать. Ему от этого плохо физически. Плохо, когда приходится в очередной раз касаться мимолетом Хакона, когда приходится снова не находить себе места. Ещё хуже — когда в один из таких дней Эйден не выдерживает и целует его, прижимая к стене и не давая самому себе ни шага на отступление. Душа выворачивается наизнанку в тот момент, чувства мешают нормально дышать. Он переходит определенную черту, своими руками разрушает их и без хрупкую дружбу. Но, если честно, ебал Эйден такую дружбу, если она причиняет так много боли. Но Хакон ему отвечает. Эйдену требуется пару секунд, чтобы полностью потерять любую уверенность в себе и своих действиях; Хакону, наоборот, этого времени достаточно, чтобы взять контроль над ситуацией. Не дает Эйдену очухаться от собственного глупого порыва, набрать дистанцию — лишь тянет ближе к себе за шею, зарываясь пальцами в чужих волосах. Тогда усталость после очередного тяжёлого дня растворяется, будто её и не было. Вечные перепалки, вечные споры и взаимные подколы по мелочам — все отходит на второй план. Эйден позволяет Хакону осторожно поменяться с ним местами, отчего упирается он затылком в стену и чувствует на себе ещё больше чужих касаний. Эйден позволяет ему делать то, что хочет, потому что сам чертовски всего этого желает. Хакон его целует, Хакон вечно останавливается и спрашивает, стоит ли им продолжать. Эйден тогда видит в его глазах чертовы искры, что проскакивали каждую секунду; видит покрасневшее лицо и чувствует неравномерное, сбитое дыхание. От этого сердце прыгает в грудной клетке как не в себя. Эйден влюблен — сильно и бесповоротно.

***

Тот вечер переходит в ночь, ночь — в день. Складываются недели, складываются месяца, и все остаётся как прежде. Потом Хакон начинает пропадать. Просто уходит по утрам, не произнося ни слова, и лишь оставляет небольшую записку. «Скоро вернусь». Сам не возвращается несколько дней. Потом даже записки эти дурацкие, которые Эйден хранил так бережно, оставлять совсем перестает. Эйдену только и остается догадываться, где носит этого засранца ебаные двадцать дней. Эйден готов был совершить убийство, когда нашёл его в баре. Пожалел сотню раз, что ему вообще пришлось искать Хуана по всему городу и зайти именно сюда. Информация об очередном отряде сама себя не передаст — и Эйден по-прежнему бегал без права на собственное мнение.  — Забери своего бойфренда.  — Бой… кого?  — Неважно. Просто забери Хакона, пока кто-нибудь не надрал ему зад. Хуан бросает в лицо ему эту информацию резко, так, как он обычно это делал. Сказал — ушёл. Ни больше, ни меньше. Эйдену приходится стоять на месте в смятении, потому что не понимает, что от него надо. Хуан давно скрылся в толпе. Не остаётся ничего, кроме как искать ебаного Хакона.  — Что ты, блять, здесь вообще делаешь? Эйден точно не обеспокоен — ему вправду интересно, каким образом Хакон оказался в этом баре и почему сам он едва в адекватном состоянии. До мозга Хакона доносится с огромным опозданием, куда следует смотреть и кто здесь находится.  — О, я тоже тебя рад видеть, малыш, — оживляется Хакон и даже в приветственном жесте руки выставляет. — Я думал, ты — ик! — ко мне даже сегодня не подойдешь. Эйден не отвечает ничего на пьяные разговоры Хакона, потому что тошно и обидно до жути — почему он ведёт себя так, будто так и должно быть? Будто для него в порядке вещей — не брать во внимания чувства людей, для которых он значит что-то. Хакон едва перебирает ногами все время, что они идут в неизвестном направлении. Оказываются в очередном здании, которое Хакон именовал самым важным для него. О его существовании Эйден смог разобрать только из его неразборчивого лепета, да и пошёл туда потому, что другого варианта не оставалось.  — Осторожнее, Хакон, — говорит Эйден, переступая порог. Хакон так и рвется освободиться от чужой хватки на своих плечах, убедить Эйдена, что он в полном расцвете сил и здравого смысла. Но этих самых сил хватает лишь на то, чтобы сделать пару самостоятельных шагов и улечься на старый матрас в углу. Эйден шумно вздыхает, присаживаясь на корточки. Устал чертовски — и физически, и морально. Хочется покоя. Он даёт себе пару минут отдыха, чтобы прийти в себя, обойти лишний раз помещение быстро и убедиться, что все работает исправно — и ультрафиолетовые лампы на потолке горят, и дверь закрыта на прочный замок. Даже не оглядываясь, замечает, насколько обжитым кажется это здание внутри. Несколько шкафов, наполненными разнообразными вещами, целые окна безо всяких трещин, множество полупустых бутылки и банки в стороне предполагаемой кухни… Хакон часто здесь бывал, если это убежище вправду принадлежало ему. Сомнений не было. Эйден пробегает взглядом по комнатам. Фотографии на стенах, книги на полках, кучи одежды, разложенной по углам — это все было похоже на Хакона, чертовски сильно похоже. Интересно, привёл бы сюда его Хакон, если бы пьяным не был? Или это место ему настолько дорого, что он не водит сюда никого? Быть может, все здесь неотрывно связано с прошлым, и ему не хочется, чтобы кто-то об этом знал? Тем более если этот кто-то… Эйден. Эйден не успевает осмотреть и половины, как его зовут. Приходится возвратиться в гостиную, наблюдая, как Хакон немного приподнимается и смотрит на Эйдена замыленным взглядом.  — Можешь не уходить? Пожалуйста, — и снова ложится на спину, прикрывая глаза. Его силуэт освещает яркая лампа. — Я все… все тебе объясню, малыш. Только… не оставляй меня. Эйден борется с мимолетным желанием оставить Хакона, дать ему почувствовать, каково это — быть брошенным в самый неподходящий момент. Но от него и следа не остаётся через пару мгновений, когда Эйден садится рядом. Он скучал. Он чертовски скучал, если быть честным.  — Тебе принести чего-нибудь? — Хакон только головой мотает настолько активно, сколько ему силы позволяют. Эйден стягивает с него куртку и оставляет лежать на старом матрасе в одной футболке. Свежие пятна крови просачиваются через ее белую ткань. На руках — очередные ранения. Эйден привстает, чтобы суметь дотянуться до рюкзака. Замечает шевеление со стороны Хакона. Тот приподнимается на локти с тяжелым вздохом, открывает рот, чтобы что-то сказать — безуспешно  — Я никуда не уйду, — говорит Эйден, и тот заметно успокаивается. Эйден лишь губы кривит, но на Хакона с нежностью поглядывает.