just keep it outside, (keep it outside)

If there comes a day People posted up at the end of your driveway They're callin' for your head and they're callin' for your name I'll bomb down on 'em, I'm comin' through

— Ты у меня получишь, выблядок! Только попадись на глаза! Кровь стучит в висках так сильно, что невозможно. Перед глазами мельтешат здания, которые Хакон перепрыгивает так старательно, что дыхание захватывает. Он чувствует своим затылком, как толпа зараженных сносят все на своём пути и прыгают, стараются дотянуться до Хакона своей гнилой плотью. Он привык — не первый раз очищает злополучные места ради добычи, но до сих пор от этого скользкого ощущения передергивает. Но к тому, что за ним увяжется черт знает откуда взявшаяся толпа — нет, к такому точно его жизнь не готовила, равно как и к тому, что она преследовать его будет. Хакон ускоряется и с разбегу запрыгивает в чуть приоткрытое окно, жмется к полу так сильно, как только возможно. Грязь с пылью лезут в лицо, щипят глаза, но остаётся лишь лежать и не двигаться, пытаться выжить любой ценой. Яркий свет чужого фонарика различается сквозь кромешную тьму. Хакон задерживает дыхание на миг, различает в этой темноте размытые силуэты. Они бегают перед ним, из стороны в сторону, ругаются громко.  — Куда он, бля, мог деться?  — Осмотрись в этой комнате, а я пойду дальше. Хакон сглатывает. Наблюдает, как перед самым его носом крутятся чужие ботинки. Мгновение-другое, и его найдут, вытащат и раздерут на мелкие кусочки.  — Что там, сука, такое? Грубый голос этого человека кажется призывом Хакону выпрыгнуть, всадить ему нож в сердце и съебаться, наконец, отсюда. Но Хакон знает — с этими ублюдками, у которых та повязка дерьмовая на плечах, разобраться так просто не получится. За одним стоит толпа других, и если уж Хакон посмел наступить им на горло, они раздерут его самого до костей, заставят сожалеть о том, что он вообще родился.  — Иди сюда, Харрис! Срочно, бля! Чужие крики сродни спасению в тот момент, когда этот мужчина уже вытаскивает оружие. Оно блестит при свете, и Хакон уже представляет, как красиво оно будет смотреться в его собственной грудной клетке. Мужчина отшатывается от стола, бежит в сторону дверного проема. Из его рации слышатся крики.  — Ебнутые, куда вы там влезли? Скрывается. Хакону требуется секунда, чтобы быстро прийти в себя и заставить себя быстро перебирать ногами, с предельной аккуратностью и надвигающейся паникой выпрыгнуть снова из окна. Путь до убежища он не помнит. Все, что для него важно, — в рюкзаке у него лежит пара бутылок с чем-то… Хакон даже не знает, с чем. Ему сказали достать эту хуету фиолетового цвета — он достал. Ни больше, ни меньше. Он кидает рюкзак на пол, запирает дверь на защелки и старается держаться подальше от окна — уже больше инстинктивно. Приглушенный ультрафиолет кажется единственным спасением во всем мраке.  — Эй, ты там как? Жив? Тебя не сожрали зараженные? Как не вовремя, думает Хакон, но рацию все же берет в руки. Попутно шарится в рюкзаке, выискивая бинты — многочисленные порезы на своём теле, испачканная в крови одежда дают о себе знать.  — Так просто от меня не избавишься, — отвечает следом Хакон. Ему не раз говорили, что он похож на таракана — такой же живучий и противный. — Приятно знать, что ты обо мне беспокишься. На другом конце рации слышится тишина. Она прерывается тихим дыханием и шагами, звуком касания подошвы о железные крыши.  — Пошёл ты, — фыркает Эйден, а Хакон и не обижается: уже привык слишком, да и занят сейчас обрабатыванием ран. Щипят сильно. — Ты сейчас где?  — В убежище, — поясняет Хакон. — Около церкви которое. На крыше. Эйден поймет: здесь они часто зависают вместе. И местоположение удобное, и безопасно относительно. Ещё и от посторонних глаз, от надоедливого шума далеко расположено.  — Скоро буду, — бросает Эйден и отключается. Хакон крутит пару секунд в руках рацию, потом откладывает в сторону. Эйден всегда рядом. По крайней мере, тогда, когда не занят очередными поручениями и не спасает собственный зад от каких-то придурков. Или то и то одновременно. Хакона это и не волнует особо: в такие моменты именно он старается крутиться рядом с Эйденом. И дружескую атмосферу между ними можно поддержать, и много нового для себя узнать полезного. Например, то, что Эйден смущается пиздец от любых вопросов, переступающих определенную грань. Как эту грань определить — Хакон и сам не знает. По-прежнему интересуется обо всем, что хочет знать, и не понимает, когда ловит на себе неоднозначный взгляд Эйдена.  — Что не так? — хочется спросить у него, но Хакон этого не делает. Знает прекрасно, что для Эйдена странно все это — его жалкие попытки в непонятный флирт. «Ты решил написать книгу 'тысяча ебанутых фактов об Эйдене Колдуэлле'? Или зачем тебе ещё ответы на такие вопросы?» — говорил Эйден, когда Хакон интересовался о его дне рождения. В итоге оказывалось раз за разом, что Эйден слишком далек от такой ерунды и что, вообще-то, момент его появления на свет не значит ровным счетом ничего. Эйден и не праздновал его никогда: некогда и незачем это делать, когда такой пиздец вокруг. Хакона это удивляет. Понимает, конечно, головой, что Эйдену всего двадцать и он не застал в своей жизни хороших времен, но… Хакон надеялся до последнего. Думал, что в жизни у Эйдена все не так плохо, как могло быть. На деле все оказывалось с точностью наоборот. Вместо счастливого детства — болезненные воспоминания о больнице и опытах; вместо счастливого настоящего — вечная погоня за чем-то призрачным в поисках сестры. И нет никаких красок, которые могли бы разбавить эту смутную картину. Эйден появляется на пороге убежища через двадцать минут. Хакон успевает вытащить из запасов парочку пресных консервов и поудобнее устроиться на матрасе, чувствуя, как мышцы расслабляются впервые за долгое время. Чертовски странный и тяжёлый день. Хакон бы имел смелость поведать хотя бы часть того, что произошло с ним, Эйдену, но и делать этого не особо хочется. Особенно когда сам Эйден сидит рядом с ним и рассказывает о чем-то, местами активно жестикулируя. Консерва чуть ли не падает из его рук вместе с её содержимым. Он рассказывает что-то о Базаре, что-то о миротворцах… У самого Хакона, честно, голова вскипает по мере того, как он пытается уложить в своей голове хотя бы часть озвученных имён. Каким образом Эйден успевает помогать всем одновременно?  — Он сказал, что знает врача ВГМ. Я обязан добиться от него любой информации, — продолжает Эйден, и Хакон слышит, что в его голосе что-то меняется. Эйден всегда меняется, когда разговор заходил про сестру. У Хакона есть лишь размытый образ о том, кто она такая. Она являлась для него никем. Но для Эйдена… она значила много. Для Эйдена она была единственным родным человеком.  — Уверен, что ему можно доверять? — спрашивает Хакон, а сам чувствует, что в груди предательски ноет. Неправильно это все. Эйден лишь неопределенно машет головой. Тогда они сидят на полу вместе, бок о бок, и напряжение Эйдена можно ощутить физически — плечи, застывший в одной точке взгляд. Хакон поворачивается в его сторону.  — Я не доверяю ему. Но мне нужна малейшая зацепка, понимаешь? Иначе это все, — Эйден абстрактно жестикулирует, — просто бесполезно. Хакон кивает. Неглупый, понимает, что к чему, но внутри все ещё чувство неприятное, которое никуда пропадать не хочет. Ходит он по тонкой грани, когда даже совесть начинает мучить и деться от неё никуда нельзя. Хакон только и говорит, что «главное, чтобы ты не попадал в неприятности», а сам думает, как бы помочь Эйдену этих неприятностей избежать. Они ему на пути встретятся — спору нет — но вот какой ценой Эйден будет с ними бороться, вопрос другой. Хакон обещает быть рядом. Знает, что слова его могут значить ровным счетом ничего, но когда говорит их — мысли совсем в разные стороны отходят. Единственное, что в голове крутится, — Эйден подпускает его к себе близко, Эйден ему доверяет. Доверяет, когда так беспечно делится всеми новостями, ближайшими планами; когда спит к Хакону спиной и позволяет осторожно приобнять сзади. И от этого осознания становится только хуже. Невидимые стены, которые Эйден так старательно строит со всеми окружающими, стремительно рушатся. От них остаётся лишь осколки, и те исчезают под детским желанием быть выслушанным и быть с кем-то рядом. Хакон не планировал его подпускать так близко. Стоило держать дистанцию, стоило продумать все наперед, предугадать возможные ходы. Хакон не думал, что все может привести к отношениям. Привести к тому, что по вечерам Эйден будет мазать губами по его шее, жаться ближе, и Хакону это будет чертовски нравиться. Он сам не знает, почему. В такие моменты Эйден кажется уязвимым. Когда ластится под чужими руками и поддается чужим движениям. Когда вынуждает Хакона выдыхать судорожно и целует осторожно, так, как делает только он. И когда Эйден набирает дистанцию в самый неподходящий момент, проводя кончиками пальцев по ноющей ране, и спрашивает, откуда это, Хакон морщится от неприятного покалывания и не знает, что ответить. Теряет в такие моменты остатки здравого смысла, собственные попытки заглушить совесть, что стремительно пробивалась сквозь все преграды. Пока Эйден так ему доверяет, он не может быть с ним честным. Это ранило чертовски сильно, заставляло выдумывать глупые оправдания и замечать проблеск сомнения в чужих глазах. Эйден не заслуживает такого. Хакон прекрасно это понимает.

***

 — Я могу быть свободным? Мужчина крутит в руках маленький бутылек, оценивая со всех сторон. Стекло сжимается под пальцами, выдаёт скрип, когда хватка усиливается.  — Знаешь, Хакон, — тянет мужчина, и глаза его блестят под дневным светом. Они кажутся чужими, недоверчивыми. Губы изгибаются в жалкой усмешке. Черты лица кажутся ещё более пренебрежительными, когда глаза так косятся и меряют Хакона неоднозначным взглядом. Сокращает мужчина стремительно дистанцию, а Хакон в следующую секунду чувствует крепкие руки на своей шее. Нож падает из его рук. Не успевает его применить. Хакон начинает задыхаться. Старается выбиться, пинает ногами и машет руками — а гнусный мужчина лишь исподлобья наблюдает за его попытками с неприкрытым удовольствием. Он наслаждается каждой секундой, радуется чужой беспомощности, и это заметно в каждом движении. Мозолистые ладони его ощущаются на коже неприятно, грудная клетка отчаянно поднимается и опускается. В лёгких воздуха не хватает. Хакон считает секунды до момента, когда потеряет он сознание, когда тело его беспомощно обмякнет в чужих руках, упадёт на холодный бетонный пол. Хакон чувствует его холод издалека. Мурашки непроизвольно бегут по коже, плечи дергаются. Сырость пробирается внутрь, в каждую клетку дрожащего тела. Его отпускают. Хакон падает, не в состоянии удержаться на ватных ногах. Он кашляет, тотчас все внутренности хотели выйти из него вместе с остатком живого духа. Глотает воздух, пытается вернуть силу в собственные мышцы — но безуспешно. Это чертово помещение похоже на логово. Хакон смеётся истерично собственным мыслям, прогоняя представление о том, как нелепа будет его смерть здесь. Никто даже не найдёт его тело, бездыханно валяющееся среди обломков.  — Не играй с огнем. Это плохо для тебя закончится, — говорит мужчина, свысока наблюдая за Хаконом. Тогда его угловатый подбородок выделяется ещё сильнее, а бледная кожа кажется прозрачной. Слова его отдаются эхом в черепной коробке. Хакон, с расплывчатым разумом, едва понимает, что ему говорят, что хотят донести — перед глазами все рябит, мельтешит в разные стороны. Ключ. Чертов ключ. Это единственное слово, что мужчина повторяет раз за разом, как молитву. «Достать ключ ВГМ любой ценой». И Хакону хочется кричать.

***

Ему говорят пойти на окраину города и в очередной раз провернуть что-то непонятное — Хакону приходится этому приказу подчиняться, как собака, полностью зависящая от своего хозяина. Это ощущается чертовски неправильно и странно. Неправильно, когда он так приветливо общается с незнакомыми людьми. Самого Хакона тошнить начинает от своего лицемерия. Его проводят, в лучших традициях, внутрь этого поселения, в чертов бар, и говорят Хакону чувствовать себя как дома, в то время как на него давит все изнутри, вынуждает все внутри переворачиваться раз за разом. Хакон опустошает стакан пива. Невозможно было выносить это на трезвую голову, особенно если происходящее идёт в противоречие собственным принципам. Хакон не мог похвастаться определённой жизненной позицией, крепкими нравственными устоями и обостренным чувством справедливости. Скорее, наоборот: большую часть своей сознательной жизни, в частности после Падения, все его действия были направлены на получение выгоды и спасение собственной шкуры — и неважно, какой ценой это обходилось. Но сейчас… любая жалкая попытка исправить все, что он натворил, казалась еще более бесполезной. Бармен, аккуратный молодой человек, протягивает ему стакан с чем-то крепким. Говорит, что подарок от заведения, а Хакон кивает благодарно и опустошает мгновенно. Не замечает даже, как бармен кивает кому-то: настолько сильно его желание утопить все чувства в напитке и расплывчатом разуме. Бар с каждой секундой напрягает его все больше своей угнетающей атмосферой. Сделано все со вкусом: повсюду аккуратная мебель, просторные залы и приглушенный свет. В подобные места обычно приходят, чтобы снять напряжение и забыться в чем-то — в алкоголе, в танцах или общении с очередной пассией. Вокруг — десятки людей. Они бегают по всему помещению, что-то громко обсуждают, поют. Хакон глядит на них издалека. Лица размытые, плохо их различить можно, но Хакон пытается заметить в них нужного человека. Хуан. Именно так звали этого придурка, ради которого Хакону пришлось преодолеть парочку километров. Хакон знал о нем и, быть может, даже достаточно информации. Но цельного представления в голове не было: лишь одиночные кусочки, из которых нельзя было сложить пазл. Хакон не придает значения тому, что рядом с ним занимают место.  — Хакон, верно? — этот человек хлопает его по плечу, вынуждает повернуться в его сторону. Тот самый Хуан.  — Я тебя здесь раньше не видел, но много о тебе слышал, — и усмехается, не отводит от Хакона своего пристального взгляда. Обводит им с ног до головы, не упускает ни единой детали из виду — то, как Хакон губы сжимает, как глаза опускает и какая неуверенность в его действиях проскальзывает.  — И что же ты слышал? — интересуется Хакон только ради приличия. откидывается на спинку стула, наблюдая, как Хуан лишь улыбается, ногтями стучит по деревянной столешнице.  — Всему свое время, Хакон. Не торопись, — отвечает он размеренно. — Зачем ты сюда пришёл? Послал кто?  — Нет. Просто, — врёт нагло, — захотелось прийти. Хуан хмыкает. Снова поворачивается в сторону, рассматривает помещение, задерживаясь у самого входа. Возвращается к Хакону.  — Заговорил зубы тем несмышленным придуркам? — догадывается он и вздыхает. — Ладно, вполне предсказуемо. Не знаю, какой идиот их в охранники нанял, но меня и не особо волнует. Музыка бьёт по ушам, отчего кровь в висках кипит. Нож отдает холодом во внутреннем кармане куртки, даже через её толстый слой.  — Это миротворцы? — спрашивает Хакон, пытается переорать шум. Хуан пожимает плечами.  — Это обычный бар. Думаешь, всем делать нечего, кроме как здесь шляться? — вновь оглядывается по сторонам. Оживляется вдруг заметно, расправляет и без того ровные плечи. Хакон глядит в сторону, куда смотрит Хуан, но не видит ничего, кроме кромешной темноты. Мелькает все перед глазами.  — Я тебя оставлю ненадолго, — говорит Хуан и поднимается с места. — Главное не уходи далеко, у меня ещё дело к тебе есть. Сам же растворяется в толпе. Хакону не остаётся ничего, кроме как заставить подняться свое ослабленное тело и без особого энтузиазма пойти вслед за макушкой Хуана — так, чтобы незаметно это было от слова совсем. Это оказывается несложно: смешаться с толпой, держаться ближе к бледным стенам и тесниться с множеством людей, украдкой пробираясь к чуть приоткрытой железной двери. Куда сложнее не понимать, что делать дальше, особенно когда время так сильно поджимает и рука так и тянется закончить быстро. Нужно действовать, иначе… Хакон шумно выдыхает. Голова по-прежнему гудит. Не получается выполнить ни единого пункта из своего плана. Он не чувствует ничего, кроме странной тяжести. Не замечает и чужого силуэта, что крутится рядом с ним. Не слышит голоса. И вокруг все шумит по непонятной причине.  — Эй, чувак, ты в норме? — доносится до Хакона чей-то голос, когда он чуть ли не падает. Дымка перед глазами пропадает в один момент. Хакон тогда глядит в толпу, ожидает этого чертового Хуана, а потом… Потом он видит Эйдена. Хуан идёт вместе с ним в сторону Хакона. И это ощущается, как удар током. — Вы, ребята, знакомы? Голос Хуана, да и он сам кажется спокойным до невозможности. Пока Эйден так старательно игнорирует существование Хакона и смотрит куда угодно, лишь бы не на него, Хакон едва справляется с сонливостью. Что на него нашло?  — Да. Очень даже хорошо знакомы, — отвечает все же Хакон, отчего Хуан хмурится. В сторону Эйдена поворачивается и, не замечая никакого отрицания, лишь кивает.  — Ясно. Ничего не ясно, хочется сказать Хакону. Ни тогда, когда Эйден не замечает его существование по понятным причинам, ни когда вся ситуация в целом кажется абсурдной, а все ранние цели — ещё более бесполезными. Эйден исчезает в толпе так же быстро, как и появляется. Хакону только и остаётся глядеть ему вслед, не в силах отвлечь внимание на что другое. Хуан времени не теряет и тащит его наверх, в свой кабинет, как говорит сам. Под ногами дерево скрипит, в глаза яркий свет бросается, в нос ударяет терпкий запах. Хакон перебирает ногами и садится поспешно в кресло, трет виски.  — Вы с Эйденом вместе? — спрашивает Хуан, проходя к рабочему столу и вытаскивая из ящиков пару бокалов и стеклянную бутылку вина. Кивает Хакону, предлагает выпить ещё, а тот лишь мотает головой.  — Вместе? Что ты имеешь в виду? В голове лишь пустота. Мысли кажутся до невозможности разными. Блуждают они в другой вселенной, где-то далеко от него, — и поймать ни единую нельзя. Ускользают из его рук так, что не догнать. Хуан крутит в руках бокал, куда уже налил коньяк. Не отвечает.  — Я не слепой, Хакон, и не глухой точно, — начинает он. Голос и его темп спокоен предельно, размеренный, но в нем проскакивает нотки раздражения. — У меня уши и глаза есть везде. Пауза. Хакон не реагирует на его тирады, на его действия. Просто ожидает, что из этого получится.  — Честно, я думал, Эйден найдёт себе кого-нибудь получше, — начинает после короткой паузы Хуан. Немного медлит, пристально смотрит на бокал с алкоголем, что плещется внутри. — Не знаю даже кого, но точно не тебя. Хакон громко вздыхает.  — Тебя это так волнует? Хуан никак не реагирует. Все еще спокоен.  — Меня не волнует, — отвечает он. — Но, думаю, это будет волновать Эйдена, когда он узнает, что ты работаешь на Вальца. Удар под дых. Сердце замирает и уходит в пятки. Все ошибки, все промахи… всё проносятся перед глазами Хакона.  — Ты… что ты несешь? — спрашивает он. Лицо сохраняет спокойным настолько, насколько это только возможно, а сам поддевает пальцами внутренний карман, пытается нащупать то, что так необходимо.  — Ты не это ищешь? Хакон поднимает взгляд — Хуан уже крутит в руке вместо бокала бутылек с фиолетовой жидкостью. В другой руке блестит у него оружие Хакона — тот самый ебаный нож, который везде носил.  — Блять, — шипит Хакон и подрывается с места. Надо что-то делать. Надо срочно что-то предпринимать. Но вместо того, чтобы вырвать из чужих рук все, чтобы защитить себя в первую очередь, Хакон неожиданно валится на землю. Левая часть лица предательски жжется. Хуан его ударил, а Хакон не может ничем ответить. Не в состоянии.  — Я неглупый, хочется заметить, и не позволю себя убить… таким тупым образом, — начинает Хуан. Хакон удивляется его спокойности: разве он не должен сейчас быть в бешенстве и пытаться выбить из Хакона все дерьмо? Вместо этого Хуан лишь садится на корточки возле Хакона. Тот пытается приподняться, избавиться от собственной беспомощности, но безуспешно: непривычная ломота во всем теле мешает двигаться, отдается тяжестью.  — Хуёвый из тебя убийца. Серьёзно не мог подлить этой херни мне в стакан? — снова указывает на бутылочку. Хакон хочет ответить, а вместо связанного текста у него выходит что-то неразборчивое. — Всему учить тебя, придурка, надо. Хуан вглядывается в его лицо, в глаза, которые жмурятся от яркого света ламп. Снова заметить можно усмешку.  — Что, слишком плохо? Надо смотреть внимательнее в то, что ты пьёшь, Хакон. Хакон едва находит в себе силы перевернуться на бок.  — Что ты, блять… мне подсыпал? Замахивается, едва приподнявшись на локти, а Хуан лишь его руку в воздухе задерживает.  — Ты не в том состоянии, когда нужно драться. — Поднимается на ноги. — Конечно, мы можем попробовать, но, — снова около стола, — тебе не кажется, что несправедливо? Хотя мне куда проще прихлопнуть тебя сейчас, как муху. Тишина. Хуан ходит из стороны в сторону, что-то напевает себе под нос.  — Это просто травы, Хакон, просто травы, — замечает Хуан. — Надеюсь, тебе будет хуево с них ещё пару недель. Если я тебя не убью, конечно. Хакон закашливается. Блядство.