О мраке и белогрудой птице

pov Алина

      Почти всех беженцев Третьей квартальной бойни поселяют в один отсек, к которому провожает Женя. «903» — номер, которым для Алины теперь отмечен новый дом. Никто не таит амбиции или мечты о возвращении того, что носит цифру «12». Дойти до двери своей комнаты так и не удаётся, пока победительница не перестаёт про себя повторять числа дверей, в которые она всегда может постучать. На одном пороге её, вероятно, не желают видеть особенно сильно. Алина не знает, находятся ли для Багры сожители и нуждается ли она в чьём-то присутствии. Металлические двери здесь отъезжают в стороны, и девушка стремительно отскакивает от прохода, стоит одной приоткрыться, едва её нога ступает ближе. Но Алину никто не встречает. Её присутствие остаётся незамеченным. — Багра, пожалуйста, обрати внимание, — изнутри доносится всполошенный тон Плутарха. — Дверь открывается с обратной стороны. — Я пальцем не пошевелю ради вашей маленькой революции, — ничто не выдаёт в речи женщины болезненность. Её заявление твердо. В редкое мгновение Алина подпускает к себе восхищение тем, что Багра никогда не бывает впечатлена тем, кто пред ней стоит. Она не гнёт голову в Капитолии, не делает того и сейчас. — Он бы не хотел, чтобы ты сидела взаперти. — Мне плевать, что Крейн бы не хотел! — отшатываясь от чужих стен, девушка дёргается, потирая собственные руки в чувстве, что голос женщины норовит ей под кожу забраться и все кости переломать. Он гневен. И даже когда Алина направляется прочь от чужого порога, она всё ещё слышит злую агонию чувств и знает единственное, что никогда не желает слышать её обращённой к себе. — Я не видела этого человека двадцать лет и не видела ещё бы столько же, если бы это гарантировало, что мой сын не будет сидеть подобно заложнику в руках Капитолия!

•

      Выделенная Алине, Нине и Мише квартира мало способна превзойти роскошь и уют их Дома победителей в Двенадцатом. Но она сполна возвышается над тем, какими для них были стены приюта. В большой комнате стоит три отдельных кровати и пара комодов, освещение скудное, а под ноги выстелен холодный плиточный пол. Девушка едва не укалывает себе пальцы, когда обнаруживает, что кто-то оставляет на подушке её брошку. На ней не остаётся крови, хотя той на Арене льётся сполна. Час, в который Александр прикалывает её к груди, ощущается забытым и безвозвратно утерянным. И даже Нина не хранит понимание, почему роняет слёзы об исчезающей вещице, не ведая о том, что вина ей не принадлежит. Она вся присвоена Александром. Он продумывает всё с самого начала, выставляет себя её союзником перед каждой следящей камерой на Арене. Хочется вдруг, чтобы солнце в тот час ему обожгло пальцы, а ожоги эти терзали его и сейчас. Но Алина не может сглотнуть, вспоминая о речи Багры — надрывной, отчаянной, истошной… Она любит этого мальчика. И она хочет, чтобы ей его вернули. Наклоняя голову к пустующим местам, на которые улягутся дети, девушка думает, что эти чувства понимает.       Но те, которые предназначаются Александру, нестерпимы. Они витиеваты и прорастают глубоко через внутренности, так что иногда Алине кажется, они у неё по крови распущены, сквозь кожу проведены и вместе с сердцем бьются. За них себя хочется отрезвить и оцарапать. И ни одно она не понимает. Вероятно, она хочет только бежать и просить прощения у Мала, но девушка с трудом может собрать для себя вину. Признание тяжело, ей нравилось то, чем являлось внимание Александра. Оно зовёт Алину ощутить себя чем-то большим, нежели забавой для Игр Капитолия. За эти месяцы она сама становится человеком, замеченным друзьями, узнанным в чём-то большем и значимым. И девушка бы предпочла, чтобы ценой этому никогда не был обман.       За обедом ей доводится узнать, что служит разладу между Женей и Плутархом. Алина ожидает, что капитолийке будет легко принять с ним сотрудничество. Ей наречено восхищаться его положением и отводить работе нового Главного распорядителя десятки щедрых хвалебных слов, но эти образы рушатся за стенами столицы. Вне дела Голодных Игр Плутарх не является для женщины руководителем. Она отворачивается от него в тот час, когда он настаивает на том, чтобы Сафина поддержала все жирные уговоры, которыми Алину будут пытаться склонить к поддержке идей планируемой Тринадцатым революции. После событий Третьей квартальной бойни и того, что случается на Арене, Женя теряет любой вкус к тому, чтобы сопровождать своих победителей к чужим амбициозным идеям. Но она обещает помочь — подготовить и провести, если Алина выберет это сама. Победительница замечает и иное — то, что остаётся невысказанным. Эта работа является всем, что Сафина из года в год приводит к совершенству. Более она не может подарить её Капитолию. И она не хочет отдавать ту Тринадцатому. Теперь этот труд принадлежит только победителям — детям, которых ей доводится сопровождать. Двоих у неё забирают, так что теперь остаётся только Алина. И уже в следующий час девушка смеётся, обнаруживая, что для неприязни к местному управлению находится и иная причина. Женя совершенно не переносит присутствие Фульвии Кардью — помощницы Плутарха, чья сестра управляет крупнейшим банком в Капитолии. Однажды говорят, что девушка с фамилией Кардью является первой леди президента Сноу, а каждая женщина в их семье склонна злорадствовать.       Сафине удаётся рассказать и то, что в Тринадцатом алкоголь находится под строгим запретом, из-за чего Хеймитчу приходится привыкать к трезвому образу жизни, пока его держат в изоляции. За уходящую неделю женщине также удаётся узнать, что «Толя» — полковник Батар, является правой рукой президента Альмы Коин. Его сестра-близнец тоже является высокопоставленной представительницей солдатских чинов. Женя говорит и о Мале, пусть и всегда находит способ избежать его имя в своей речи. Вероятно, она считает, что Алина сейчас исключительно уязвима для потрясений, отчего женщина проявляет редкую щепетильность. Но победительница хочет, чтобы о нём говорили. Она желает, чтобы его помнили и хотели вернуть — хотя бы некоторые должны, пусть управление посчитает это неоправданной и рискованной тратой ресурсов. Женя убеждает, Плутарх пред исполнением своего замысла и началом Бойни укрепляет истину того, что трибуты Голодных игр ничего не знают. И в столице в этом тоже скоро убедятся. Даже Александр не знает многого, Капитолий никогда не сможет доказать то, чем на самом деле является его связь с главным распорядителем. В правительстве будут убеждены, что они никогда не теряли преданность своего верного мальчика. Мальена никто не убьёт — не теперь, когда его можно использовать против самой Алины, как только дистрикт-13 посмеет явить её лицо, чтобы сделать ещё один шаг к революции. Так Капитолий поступает всегда, его власть выждет верный час или выступит первой.       Сидя в белых стенах новой комнаты, Алина не перестаёт рассматривать свои пустые руки. Скоро ей, Нине и Мише будет предстоять отправиться на ужин, а после вернуться в отсек для «анализа дня», где по расписанию им предстоит говорить о том, что они привносят в свою жизнь и благополучие дистрикта-13. Ничто в этом порядке незнакомо, отчего девушка мечтает только о том, что однажды им вместе с Малом удастся вернуться домой. Возможно, в этот день Двенадцатый будет свободен от воли и правления Капитолия, но для того Алина должна принять то, что повстанцы и бунтари ей предлагают. Кажется, это выбрать легко. Но до боли жмурясь и сжимая челюсти, победительница сдаётся кошмару воспоминаний. «…Жертвам свойственно быть топливом огня, кормить и взращивать его. А огонь способен разгореться в неконтролируемое пламя, которое уничтожит не только Капитолий, но и весь Панем…».       Однажды президент Сноу уже обещает ей, что это пламя перекинется на всё, что девочке-мученице дорого. И она ему верит. Сейчас старик и его миротворцы только выжидают час, в который будет наиболее зрелищно начать отрывать от неё куски — показательно для сторонников революции и всего Панема. Эта неудача Алину выжжет, не оставив от неё даже имени в истории, а вместе с ней пламя поглотит и всю страну. Ни у кого нет права ошибиться, потому что однажды власть Капитолия не наградит лучшим каждый уголок страны.       Забиваясь в угол углубления, которому предназначается половина утопленной в стене кровати, Алина мечтает положить руки на шумные и напитанные запахом краски странички своих альбомов. Она верит, даже в этом царстве, где царит камень и металл, ей удалось бы найти предметы для рисования. Но любые материалы в Тринадцатом экономят, а кражу строго наказывают, отчего взяться за них девушка могла бы, только посещая уроки младших классов, на которые её, разумеется, никто не допустит. Прикрывая глаза, она гадает неминуемо, что делают с их вещами, остающимися в руках Капитолия? Вероятно, их сжигают, обращая пеплом страницы, которые знают Алину с детских лет. Они пропитаны её слезами, и они слышат её смех. Они помнят горячий румянец её щёк, когда она впервые засматривается на Мала. Они собирают страхи, когда Жатва выбирает имя «Нины», навсегда забирая у них мирную жизнь. И они выслушивают трепет её рассказа, когда Александр впервые встречает её в поезде ночью, после провожая ко сну.

•

      С грядущим днем Алину вновь вызывают в генеральный Штаб. Она не приходит, как отказывается идти и в следующий. Она отлично запоминает непоколебимое лицо полковника, когда впервые отказывается идти. Однажды ему велят задержать её или привести силой, и для его рук ничего не будут стоить сопротивление едва ли не тощей девицы. Но мужчине известно, что волочить её придётся сквозь последнее сопротивление. Сейчас Алине не о чем говорить в зале военсовета. Но она не перестаёт искать хотя бы малое, за что может уцепиться, пока терпение местного правительства не разливается за край. Если им удаётся переменить порядок Игр и надурить Капитолий, есть ли для них трудность вывезти из столицы хотя бы тех, кого сурово пленит власть, являя отступникам цену за то, что Плутарху удаётся сделать? Мал и Зоя никогда не должны остаться там, когда остальные получают шанс спастись. Их семьи и близкие не могут подвергаться пыткам за измену, к которой они не причастны. Они незначительны для Капитолия и для движения повстанцев, но если Алина намеревается согласиться на то, что задумывает Тринадцатый, она не станет это делать, переступая через невинных, как всегда поступает власть. Кажется, Плутарху или самой Коин отведено желать построить новый Панем, не так ли говорят граждане дистрикта? Под лицом Алины они не станут возводить страну на окровавленных руинах старой. Эти законы умрут вместе с Капитолием и самим президентом Сноу.       Почти каждое утро победительница теперь встречает в обществе Жени, Давида и редком присутствии Люды, проводя с ними всё время завтрака. Несмотря на то, что детей вокруг почти нет, Миша и Нина уже со вторым днём начинают сбегать к столам тех, с кем ходят в школу. В столовой стоит привычный шум переплетающихся голосов и звон посуды, когда очередной день перестаёт быть похожим на другой. Алина садится за стол напротив Жени и высоко задирает голову, ища у больших дверей Люду, когда замечает, что она приходит не одна. Поправляя воротник серой куртки, Николай направляется за ней, ведя за собой важно оглядывающегося Кьерана. Его шаг широк, когда юноша смахивает со лба чёлку. Всего на мгновения он походит на наглеца-профи, которого девушка знает в Капитолии. Кто-то оборачивается ему вслед. Некоторые одаривают косыми взглядами. И в нахально вознесённой голове Ланцов не заботится ни о ком из них. Издалека совсем не удаётся различить болезненный цвет его кожи и затянутый красной сетью лисий взгляд глаз. Алина не притрагивается к еде прежде, чем выступает Николаю навстречу. И стоит ему приблизиться к нужному ряду, девушка бегом настигает его, чтобы обнять, пусть хоть все жители Тринадцатого смотрят, она не станет заботиться. За юношей всё ещё тянется густой запах госпиталя, когда они оба направляются к свободным местам за столом. В палате не доводится заметить, что его волосы прорежены редкими проплешинами — последствием кислотного дождя, вызванного над ними распорядителями. Алина дожидается, когда Ланцов вернётся с подносом еды. Она замечает неумолимо — что-то меняется в том, какое впечатление для него таят окружающие. — Почему они так смотрят на тебя? — стоит выглянуть за спину Николая, жители дистрикта начинают быстро отворачивать головы и меняться в лице. Победителю уделяют внимание, и пока не получается знать, как следует его расценить. — Я ублюдок, помнишь? — провозглашает Ланцов, помогая Кьерану занять свободное место рядом и садясь за стол, заставляя Женю обернуться видной строгостью от грубого слова. Ещё одно подобное, и женщина напомнит ему о том, что жизнь в Тринадцатом не является причиной для отсутствия приличий. — Я щеночек Капитолия. Люда рассказала мне, — вынуждая девушку поднять глаза от еды, Николай несколько раз взмахивает рукоятью ложки до тех пор, пока Алине не приходится придержать его руку у подноса. С той же непреклонностью жеста Женя окружает юношу неодобряющим настроением. — Насколько значимой особой ты здесь являешься. И что ты намереваешься делать? — Не думаю, что у меня на самом деле есть выбор. Его никогда нет. — К сожалению, солнышко, — Ланцов не спешит приниматься за кашу, перебирая массу на дне миски, пока Кьеран в точности подражает его манере и машет ладонью Сафине. — Я привык к тому, что люди вокруг тебя скажут, что выбор есть всегда. Вопрос только в том, чем ты готова пожертвовать. И просить… Просить надо сполна. В жертве никогда не бывает ничего простого. И Алина сердечно желает просить только о том, чтобы жертвовать не приходилось вовсе. Но революции этим пеплом кормятся. — Ты можешь просить, — Давид убеждает отстранённо. Он не перестаёт поправлять очки и рукава одежды. В обыкновение ему становится тяжело найти место для своих рук из-за того, что ему не позволяют приносить с собой планы и схемы — всё, над чем сейчас ведётся разработка. — Ты не представляешь, насколько сильно нужна им. Вся эта миссия в Капитолии была подготовлена для тебя. — Тебе пойдут на уступки, — Женя в капитолийской манере растягивает звуки, когда хмыкает. Алине удаётся забыть, насколько неблагозвучной является их черта добавлять «с» к окончанию каждого слова. Но значение её замечания умолить не получается. — Какую бы нелепость ты ни захотела, тебе обязаны её достать.       Алина необходима Тринадцатому, чтобы защитить интересы жителей всего Панема и вернуть им власть над своими жизнями. Но она сама, каждый победитель и пленник Капитолия являются их частью. И девушка защитит их прежде, чем сможет пообещать то же родному дистрикту или населению целой страны. — Уже могу начинать требовать слоёную выпечку с яблочным джемом? — Что угодно, — поднимая голову, высоко подтверждает Сафина. За тенью её красивого звонкого голоса слышатся усмешки Николая и Люды. За завтраком, верится, не полагается обсуждать дела революции. — И никуда местное правительство не денется. — Мы должны начать с малого, — предлагает Алина, наблюдая за тем, как Ланцов отдаёт свою порцию фруктового салата Кьерану, стоит мальчику только жалобно взглянуть на его поднос. Никто не говорит вместе с ней, все прислушиваются. — Мы поможем тем, кто остался в Капитолии. Малу, Линнее, вашим родителям, Зое, — девушка говорит пред Николаем, желая обозвать эту речь чем-то схожим на обещание. Никто не позаботится об этих людях. И если сторона революции не может предоставить им хотя бы убежище, Алина не желает быть её частью. Следующее имя ложится на уста и остаётся неизречённым. Осудить его становится чрезвычайно сложно, из-за чего победительница опускает взгляд к еде. Она не может переступить память о рассказанном Николаем. Александр Морозов тоже является частью этой безжалостной доли. И он страдает, определяя решения власти ценой своих мечт. — Если Капитолий не считает Александра нашим сообщником, то у него там есть семья. — Эта семья, — стоит Николаю накрыть уши Кьерана ладонями, Женя принимается хихикать, а Люда накрывает губы ладонью, норовя скрыть видную забаву, но это выражение стремительно отступает от их лиц, когда голос Николая звучит вновь. Давид едва не давится едой, — позволяла Сноу годами его продавать. Я бы не ставил на то, что они объявились сейчас. Они не важны. — А Александр скажет то же самое? — буркает Алина себе под нос, погружая их стол в молчание. Победитель не удостаивает её правдой о том, чем является их жизнь. И истину своего происхождения не раскрывает. Он не доверяет ей ничего из этого. Николаю не нравится то, что девушка указывает ему на то же отношение. Они знают только то, что Александр позволяет себе им раскрыть. — Я попрошу за него, — Алина кивает, слыша отчётливо, как Женя выдыхает. Для решения находится оправдание, даже когда то не является убедительным для самой победительницы. — Ради Багры — она хочет вернуть своего сына. И если он сотрудничает с Капитолием, так мы сможем ослабить правительство, лишить Капитолий шанса использовать его вновь, — улыбка не посещает губы, но Алина несильно подталкивает Николая в плечо, веря, что идея скрасит его настроение и поможет восстановиться. — Я хочу попросить для нас с тобой возможность выходить на улицу. Возможно, охотиться. Давид говорит, что Плутарх поднял мой лук с Арены. Я точно не смогу без солнца. — Алина, — неожиданно зовёт её Костюк, словно способен найти неточное в её словах. Он оглядывается сперва, озадачивая даже Женю прежде, чем склоняется к центру стола. — Это формальность, но… Если ты хочешь вызволить из Капитолия Александра, тебе придётся просить для него неприкосновенность, — отыскать значение для этого слова не получается. Алина надеется, что Жене удастся его разъяснить, но женщина только прищуривается, сосредоточенно смотря на Давида и ожидая следующее нелестное разъяснение. — Его будут судить как преступника против власти нового Панема, как и каждого, кого Капитолий использует против революции. Таков закон Тринадцатого. Только если трибунал определит их невиновность, они смогут быть свободны, если их удастся вызволить. — Какой неудобный порядок, — внезапно и легко с губ Николая срывается цыкающий звук. — Но они заложники, — не понимает Алина, теряя уверенность во всём, что является ей известным. Восстание вольно помиловать Женю и Николая за то, что они выбирают общее движение. Но остальные подвергнутся суду, пусть и Капитолий никому не предоставляет выбор. Его власть умеет только запугивать и склонять, обрекать жить в тяготах и ужасе. В безволии Алина смотрит на Люду, что теперь выглядит потерянной. Панем говорит ей, что дорогой ей человек является мерзавцем. И новое правительство диктует ей, что он является преступником. Но закон теперь должен защищать всех их. — Значит, мы будем просить для них неприкосновенность. — И когда ты стала политиком? — лисья играющая манера распускает тепло в груди, стоит Николаю щёлкнуть её по плечу. — В Тринадцатом, кажется, считают, что я являюсь частью этой политики. — Ты должна будешь требовать серьёзные гарантии обещаниям, которые Коин могла бы тебе дать, — поддерживая задуманное, Женя говорит в наставлении. Её тон наполняется строгостью и заключён в ответственность, которой для неё пронизана работа. Дело революции не является иным, оно станет трудом и светом для людей. Тот чрезвычайно легко выжжет всё окружающее. — Как президенту ей придётся хотя бы выступить перед своими жителями, если они являются солдатами революции. Иначе они могут врать. Обещания, договоры — они не стоят ничего, а свидетели могут быть убиты. — Если мы взаправду затеваем революцию, — постукивающий звук доносится от Люды от того, как ложка в её дрожащей ладони ударяется о посуду, — у людей должен быть шанс убить Сноу. Это единственное, что будет справедливо. — Почему вы так смотрите на неё? — цинично играючи, вопрошает Николай, когда каждый собравшийся за столом затихает. Возможно, никто не ожидает это условие на устах Люды. И быть может, каждый не смеет признать, что отведённая ей судьба Сноу воистину будет справедлива. — Не говорите, что никогда не мечтали об этом, иначе я окажусь окружён лжецами. — Ты пойдёшь со мной? — выворачивая голову слегка, Алина делает глоток молока, когда просит Ланцова её сопроводить. Настаивать не смеет, но она более не желает стоять посреди зала военсовета одна. — Я буду там. Кто-то должен усмирять жадные нравы. Мои будут щедрее. — И я теперь буду зваться независимой сопровождающей, — важно заключает Женя, осматривая свою победительницу. Каждый её жест оказывается заключён в знакомую выверенную сосредоточенность. Цель её работы глубоко переменяется в своей сути. Раньше она крепко держится за мечту предложить лучшее положение вкусам Капитолия, но теперь понятие о лучшем целой сутью принадлежит одной Алине. Этот долг складывает их небольшой независимый союз. — Я приду, Алина, — Давид обещает последним. Его голос падает с каждым отделённым выражением. — Я важен для них. Мой голос здесь важен. Мы здесь важны.

•

      Николай рассказывает ей о том, что сила рождается в образах и остаётся для людей узнаваемой именно в них. Это понимает и Александр. Какое могущество предназначается девочке из дистрикта-12? Но оно принадлежит ей теперь, когда сама боль людей пропущена через явленные им поступки и решения, которые Алина никогда не посвящает народу Панема. Их склоняют увидеть спасение в ней, и девушка не ведает подлинно, если хоть кто-то способен эту ношу желать. Тринадцатый желает вернуть её населению дистриктов, вдохновить каждый из них на дальнейшую борьбу. Но победительница никогда не просит об этом, она хочется только дать им с Малом шанс выжить и вернуться домой — к тому небольшому, что у них когда-либо было от семьи. Но никто не собирается их этим награждать. Алине говорят вновь — за то малое, что предназначается ей как скромное право любого человека, необходимо бороться. Каждый, кто смотрит на неё в генеральном Штабе дистрикта-13 не боится это признать. Их настроение, разливающееся поверх сигналов приборов и техники, раскалено ожиданием. Но Давид не ошибается, когда утверждает, что правительство Тринадцатого стерпит любое требование Алины. Настолько сильно они в ней нуждаются, она видит это теперь. Никто из них не увидит подобный следующий шанс для Панема, если им не удастся заполучить свой символ — луч света, готового осветить лучшую эпоху для их страны, и солнце, которое однажды поднимется над свободной землёй дистриктов. — Я выполню долг для этой революции, — голос норовит вздрогнуть с объявлением, звучащим пред залом военсовета, пока его управление теряется в уходящем времени, излишками которого их не удостаивают. Повторяя приём Жени, Алина смотрит поверх чужих голов, пока спрятанные за спиной ладони широко дрожат в колотящем ознобе. Николай вместе с Сафиной стоит позади, а Давид сидит за большим столом подле нескольких военных. Он тоже нервничает. — Я буду той, кто необходим Панему.       Девушка не подготавливает скудное подобие выступления сама. Ей помогает Женя в то время, пока в сопровождении солдат они едут в лифте и направляются к Штабу. От волнения слова для ушей победительницы оказываются нелепыми и истинно глупыми, и в немом изумлении Алина приоткрывает рот, когда зал наполняется вздохами облегчения и шумными поздравлениями. Люди похлопывают друг друга по плечам, пока сидящая рядом с Плутархом Коин остаётся невозмутимой. Она нечто записывает в лежащем пред ней собрании бумаг. — Но у меня есть условия, — перебивая множащееся красочное ликование, девушка заставляет себя сделать шаг к главному столу.       Кто-то вполне способен продиктовать условия за неё, и Тринадцатый будет обязан их выполнить. Но это должна делать она, так будет правильно. И сперва Алина спрашивает саму себя, так себя чувствовал Александр, беря ответственность за небольшое общество победителей? Ожидать не приходится, даже невинная просьба вызывает спор, стоит ей заговорить о том, что они с Николаем и детьми хотят быть отпущенными на поверхность дистрикта хотя бы на непродолжительное время. Все окружающие находят множество опасений и причин беспокоиться о безопасности своей спасительницы. Если они не могут обеспечить её сохранность сейчас, то как планируют гарантировать после, когда выставят её восставший образ на растерзание Панему? Капитолийцы не видят ничего особенного, но остальные находят массу нелепых трудностей. Кто-то излагает возражения — риск травмы, опасности, необходимые меры... — Пусть гуляют, — поднимая руку, первой решает Коин. Несколько из стоящих вокруг них с Плутархом людей начинают кивать. Алине не нравится то, как она чувствует себя, стоя пред этой женщиной. Победительница не ведётся на доброжелательность и теперь полагает, что госпожа-президент перед ней только выслушивает капризы маленькой девочки. — Два часа в день за счёт учебных занятий. Радиус — четверть мили от главных шлюзов, с рациями и маячками на ногах. Полковник Батар будет сопровождать вас.       Внимание Коин ложится на дальнюю сторону зала. Сперва Алина ожидает увидеть там Толю, но вместо того она видит женщину. Её лицо являет те же необычные черты, а под неестественным светом Штаба на чужой коже проступает красивый родственный золоту оттенок. Она нисколько не уступает своему брату-близнецу ни в росте, ни в крепком складе тела. Но её лицо не являет ту же однажды встреченную меланхоличность, женщина видно не скрывает свою значимость, которую в неё вкладывают с армейским чином. И смотрит она на победителей, точно на горстку детей. — Лучше мы потеряем пару часов, чем ещё месяц в переговорах, — постукивая ручкой по столу и в тот час говоря с Коин, Плутарх стремится поддержать отведённую меру. — Также я хочу, — Алина глубоко вбирает воздух, не желая праздно стоять. Она спешит, но никто не располагает временем, чтобы научить её мастерству переговоров или ожидаемым бунтарским нравам, — чтобы Мальен Оретцев, Линнея Ланцова, — сила к голосу приходит с каждым именем, отчего в Штабе стихает всё гуще. — Зоя Назяленски, Александр Морозов и другие пленные, захваченные Капитолием вследствие устроенной Вами спасательной операции, будут вызволены при первой же возможности. Если победителей удастся спасти, их должны помиловать, — окуная зал в неживую тишину, девушка не намеревается от молчания бежать. Её распоряжение имеет влияние на стоящих генералов и представителей Капитолия. Она не наделена правом то упустить. — Они не должны понести наказание за выступления, возложенные на них властью против их собственной воли.       Алина предполагает и сожалеет сполна, Миша по-детски ошибается в своей догадке — ничто в окружающем Малу бы не понравилось. Он это возненавидит. Но если такова цена за то, что дистрикт-13 освободит его от хватки правительства, девушка готова её заплатить. Как и каждый другой, она не знает, велики ли шансы вызволить ребят. Возможно их уже превращают в Безгласых или казнят, но всякий раз, когда эти мысли, опасения и гнетущие догадки начинают заполнять тело Алины, она сжимает собственное запястье до боли, царапает и щипает кожу, гоня худшие немыслимые судьбы прочь. Победительница знает — во время ужина ей вновь выдадут лекарства, и на несколько часов ужас развеется под их воздействием, оставляя на своём месте ненавидимую эйфорию и бесформенные галлюцинации. Предложенный замысел для Капитолия — дорогостоящая и бессмысленная авантюра, требующая больших затрат ресурсов. Но Тринадцатый уже платит высокую цену. Они могут заплатить её вновь. — Нет, — твёрдо произносит Коин. — Да! — заставляя кого-то схватиться за грудь и охнуть, Алина перебивает прежде, чем в стенах Штаба разгорается неправедный спор. — Они не виноваты в том, что вы бросили их на Арене, а Вы, — запирая намерение рявкнуть, девушка обращается к Плутарху, явно не доставляя ему удобство и заставляя выпрямиться на стуле. — Не выполнили поставленные условия полностью. И никого из вас, кажется, не особенно заботит, что с ними сейчас делает Капитолий. — Их — и в особенности господина Морозова и мисс Ланцову, — Коин не утруждает себя необходимостью взглянуть на стоящего в зале Николая, — будут судить вместе с другими военными преступниками. Как с ними поступить, решит трибунал. В дистрикте-13 граждане не могут требовать, всех ждёт справедливый суд. — Они будут помилованы! — отпихивая бедром излишний стул и погружая Штаб в грохот, Алина встаёт у края стола. Резкость её жеста едва не сдувает пару листков из-под чужих рук. Она чувствует, некто проходит позади неё. Придержать или унизить её слова не пытается никто. — И Вы, госпожа президент, лично выступите с данным объявлением перед жителями Тринадцатого и всеми, кто будет сражаться на вашей и теперь уже моей стороне, — отделяет победительница. Она не просит об этом. Но нужда лежит в управляющем собрании перед ней. — Запись вашего выступления будет сохранена для будущих поколений и каждого, кто захочет в ней удостовериться. Отвечать за безопасность всех бывших трибутов и политических пленных Капитолия будет правительство, иначе Вы будете искать другую предводительницу для своей революции! — Вот оно! — Фульвия выразительно шепчет над плечом Плутарха. Запечатанное на его лице выражение искрящегося довольства крадёт у Алины дух и заставляет обмереть. — Да, в самую точку. То, что необходимо. Ваше решение, госпожа президент? — не уделяя победительнице и жалкое слово, мужчина разворачивается на своём стуле, чтобы говорить с Коин. Девушка стоит перед ними, но им удаётся выставить её незначительной для своего решения. — Может быть, объявить амнистию ввиду особых обстоятельств? Один из них — Мальен, едва только стал совершеннолетним. И так мисс Старков как можно скорее убедится, что мы и вы действительно находимся на одной стороне. Власть народа, конечно, в основе нового Панема. Но в военное время можно слегка пожертвовать любыми идеалами. — Хорошо, — едва провозглашение звучит с уст госпожи президента, позади раздаётся резвое торжественное похлопывание. Алина не сомневается, что оно принадлежит Жене. Победительница не находит его неуместным. Она за него благодарна. — Но тебе, птичка, — девушка прикрывает глаза на мгновение, когда дышать становится тяжело. Где Коин слышит это обращение? Его Алине даёт другой человек, — придётся очень постараться ради общей цели. Большего я пообещать не могу. — Я постараюсь, когда вы сделаете заявление, — обещает победительница и, слышится, вынуждает Николая хохотнуть над дурной манерой слов. — И не зовите меня так, — настаивает она, видно впервые распуская по лицу Коин озадаченность собственным тоном, в чём женщина отстраняется к спинке стула. Алина исправляется, не ведая, может ли в достаточной мере сдержать улыбку. — Не зовите меня так, пожалуйста, госпожа президент. — Поручаю её тебе, Плутарх, — не уделяя и скудного жеста девушке, Коин смотрит на загорающийся экран своих часов и поднимается после. Несколько людей — солдат, направляется за ней прежде, чем она задерживается у стола в последний раз. — Какие-то ещё просьбы? — Я хочу, чтобы мне выдали бумагу и карандаш. — Я надеюсь, вы понимаете, мисс Старков, — предостерегает госпожа президент, вероятно, не находя ничего значительного в последнем условии. Управляющие их хранилищ не найдут для себя места, когда узнают, что дистрикту-13 приходится допустить подобное художественное расточительство. — Любая сделка отменится. — Знаете, чего мне здесь не хватает? — вопрошает Плутарх, оборачиваясь к своим советникам и помощникам. Он говорит, едва процессия Коин в соответствии с расписанием покидает Штаб, а Алина сваливается на ближайший стул, не переставая глотать воздух. — Кофе. Неужели я слишком многого прошу? Кто бы ожидал, что здесь всё так строго даже в высших кругах? — среди бунтарей-капитолийцев нарастает искусное потворство чужое идее о дефиците привычной роскоши. Наблюдать за ними есть первое удовольствие. — Вот бы здесь хотя бы что-то из-под полы можно было достать… Но все войны когда-нибудь кончаются, — пока Женя не перестаёт поглаживать Алину по спине, она зовёт себя вознести голову, рассмотреть то, что Плутарх смотрит прямо на неё. — Хорошо, что вы теперь в нашей команде. Истину этого сотрудничества мужчина не озвучивает, но победительница находит её сама. Она — девушка из дистрикта-12, является ключом к каждому его замыслу.

•

      Тринадцатый проживает ещё один день прежде, чем рука Алины в наступлении вечера вновь замирает над чужим порогом в отсеке «903». Металл холодит пальцы. Слышимость в жилом секторе настолько сильна, что даже сквозь стены девушка способна слышать за ними присутствие человека. Тринадцатый вследствие срочного собрания в прошедшее утро откладывает начало её личного расписания до завтра, и Алина отыскивает для себя час постучаться в дверь комнаты, к которой никто другой не приходит. Возможно, Багра её прогонит и поступит правильно. Ненавидит ли она? Презирает ли? Нет того, что девушка вольна искать в их разговорах. Она хочет только, чтобы женщина не оставалась одна теперь, когда все прибывшие вместе с Алиной беженцы получают статус приглашённых к делу революции. Багра о ней не заботится, это понять легко, но возможно, она захочет быть причастной к тому, чем занимаются остальные победители. Никто не желает того, чтобы женщина была заперта в этих стенах, отчего скоро холод металла обжигает костяшки, когда Алина несколько раз ударяет по двери. Позади той методичный стук ложится на нестройное свидетельство о чужих шагах. Девушка отступает, когда стена перед ней отъезжает. Тяжесть ранения отражена на бледном лице Багры и в безжизненном отсутствии блеска, в обыкновение принадлежащего каждому её проявлению. Волосы женщины беспорядочно покачиваются на её груди и распадаются за спиной, а её глаза подведены серым и болезненным желтоватым цветом — свидетельством лечения, которое ей приходится пройти. Одна из её рук лежит на рукояти серебристой трости. Некоторые ранения способны быть особенно болезненны — несовместимы с полноценной жизнью. Сперва губы Багры сжимаются, пока она оценивающе рассматривает незваную гостью, но вскоре она разворачивается внутри своей квартиры. — Здесь нет твоего тёмного принца, девочка, — женщина равнодушно отмахивается рукоятью трости. — Можешь поспешить отсюда прочь. — Я пришла не ради Александра, — Алина возводит плечи и рвётся возразить, отчего хмурится сильнее, не понимая, почему Багра могла бы ожидать, что она приходит ради Александра. Его здесь нет, но уведомляет ли кто-то его мать о том, что он будет освобождён от плена Капитолия, как только для этого представится подходящая возможность? Девушка не перестаёт переступать с ноги на ногу, преодолевая дверь комнаты. — Я хочу справиться о вашем здоровье. — Врать на ухо ты будешь этим детишкам среди победителей, — наставляет Багра, присаживаясь на край закрытой постели. В её движениях совсем не удаётся различить тяжесть и боль пережитого ранения. Но рука женщины ложится на живот прежде, чем она отмечает, что Алина всё ещё не торопится уйти. — У тебя, девочка, гадкое любопытство в глазах играет. Я не намереваюсь ради тебя стоять. Поторопись с тем, зачем пришла, — каждая секунда молчания видно множит раздражение на лике. Ей отведено утвердить, что юной победительнице всегда удаётся сносно болтать. Но теперь, стоит ей предстать перед женщиной, и единственное слово на языке не желает связаться. Но изумление велико, в дверях позади показывается блондинистая голова Николая. Он встряхивает ей слегка прежде, чем любознательно заглядывает внутрь и кладёт Алине руки на плечи, обрекая Багру фыркнуть. — Посмотри-ка, и щеночек пришёл. — Багра, Вас совсем не удаётся встретить за ужином, — первая любезность и очарование переплетаются в голосе юноши. Чудится, эта подлая лесть нравится женщине больше, чем всё, что Алина могла бы для неё выдумать. — Я никогда не перестаю скучать. Вы остаётесь крайне очаровательны, — разочарование велико, послушать, какие слова предназначаются следующим громким комплиментам не удаётся. Николай разворачивается первым, слыша, что за ними спешит человек. Плутарха впервые доводится видеть несобранным. Его волосы выбиваются из причёски, щёки густо подведены красным, а дыхание обрывается, точно мужчине приходится гнаться к этому отсеку. — А ты прекратишь наведываться к моим дверям?! — громкое недовольство сочиться сквозь тон Багры, заставляя Алину отскочить к груди Николая. Женщина тотчас поднимается, твёрдость обрисовывает её лицо. Не приходится искать сомнения, она намеревается гнать Плутарха от своей квартиры той же палкой, которую держит в руках. — Боюсь, дело не требует отлагательств, — рукоять чужой трости постукивает Ланцова по плечу, вынуждая того отойти вместе с Алиной. Они кружат внутри чужой комнаты, стоит Багре легко отодвинуть их с порога, чтобы предстать перед Плутархом. Его она терпеть не намеревается и наблюдать за этим воистину забавно. Но мужчина остаётся серьёзен в том, для чего приходит. — Я решил зайти лично. Давиду Костюку удалось перехватить посланную для нас из Капитолия запись. Она касается твоего сына, — руки Николая на собственных плечах становятся тяжелее. Он тоже стремится прислушаться. — Думаю, тебе следует взглянуть. — И ты не мог позаботиться о том, чтобы мне пришлось преодолевать все эти этажи?! Женщина не пытается усмирить суровую манеру, когда обходит Плутарха в коридоре, явно не дожидаясь того, чтобы победители покинули выделенное ей жильё. Мужчина собирается нечто изречь, но поворачивая голову к Старковой и Ланцову, он решает этого не делать, звучно выдыхая и поторапливая шаг за Багрой. В грядующую минуту у него не получается её обойти. Алина и Николай не спрашивают дозволение, они только стремительно закрывают чужую дверь и стараются безмолвно поспевать за Плутархом. Один мальчишка-победитель важен для Багры, он значим и для Ланцова, а расставленные положения делают его значимым для стороны революции. Всё, что ему удаётся связать с собой, становится привлекательным, и Алина не смеет определить, умеет ли противиться этому чувству.

•

— Ты одобряешь их присутствие? — не поднимая головы, спрашивает Плутарх, работая за одной из панелей управления в генеральном Штабе Тринадцатого. В зале в этот час не находится никто, кроме них, пока мужчина нажимает одну незнакомую кнопку за другой, выводя на экран замершее изображение, в котором не удаётся разобрать ничто определённое. — Мой сын, кажется, дорожит этими детишками, — не оборачивая к ним головы, Багра присаживается на край большого стола рядом с капитолийцем.       В последние минуты он объясняет ей, что с помощью членов подпольной организации в Капитолии, кому-то удаётся прислать запись последнего проводимого над Александром допроса. Дистрикт-13 предполагает, что изображение является подлинным, пусть и сначала нервная болезненная усмешка просачивается сквозь слова Николая, когда он замечает, что нет ничего привлекательного в том, чтобы смотреть на чужие пытки. Алина этого не желает и вначале намеревается уйти. Нет ничего человеческого или милого в замечании Плутарха, когда он говорит о том, что подобные процедуры не предназначаются для союзников Капитолия. Тем он зовёт Александра, в чём девушка привыкает не ошибаться. Мальчик на побегушках… Уже восемь лет он делает всё, чтобы презирающая их власть верила ему. И это покупает ему жизнь, как в столице может купить любую другую. Алина и Николай прилежно, подражая ученикам в местных классах, садятся за стол — поодаль от Багры. Что бы Плутарх не был готов ей показать, она хочет это видеть. Она желает вновь посмотреть на своего ребёнка, как и Алина однажды мечтает убедиться в шансе того, что другие победители всё ещё живы. — Пускай остаются, если смогут смотреть, — Багра судит беспристрастно, когда Плутарх встаёт, чтобы оставить их. Он объясняет, что будет находиться поблизости.       Никто не станет удерживать Алину и Николая в этом зале, и женщина не поскупится прогнать их обоих, если они не усмирят волнение. Но у девушки руки окунаются в ледяное марево, а сердце болезненно и часто бьётся о грудь, отчего она вдыхает и выдыхает глубоко, стоит картинке на экране обрести цвета. Победительница повторяет, напоминает самой себе, что она не страшна. Очертания выстраиваются в белые стены и ряд похожих друг на друга шкафов позади. Изображение рябит, отчего медицинское оборудование не удаётся различить. Камера сверху направлена на центр палаты — его занимают два стула. Один из них занят незнакомым мужчиной, чьи волосы раскрашены ровной сединой. На его плечах строго лежит белый халат, а руки придерживают планшет. Он мигает, освещая чужое лицо, которое рассмотреть не удаётся. Мужчина сидит к ним затылком, снова и снова поднимая голову, чтобы что-то записать. Напротив него стоит другой стул, от вида которого по спине бежит холод и поджимаются ноги. На его ножках и подлокотниках блестят дуги металлических браслетов, от вида чего внутри всё изнывает. Алина знает, что эту запись делают в первые дни после Игр, потому что рука Александра всё ещё плотно закреплена к груди, поперёк которой брошен ремень. Он одет в ту же одежду, которую каждый победитель после Арены узнаёт на себе: белую медицинскую рубашку и такие же брюки. Кем бы Капитолий его ни считал, ему они доверяют. И сидящему пред ним врачу известно, насколько их фаворит опасен. Алина быстро ищет отличия, обнаруживает, что несмотря на рябящее изображение, она видит отчётливо, что кожа на лице Александра предстаёт чистой. Оставленные птицами борозды царапин его покидают. Но ничто здоровое не описывает его вид. Волосы победителя мокры, его глаза прикрыты в предельном изнеможении, а подбородок лежит у груди так, словно ему тяжело держать голову. Но звук является тем, что заставляет Алину вцепиться в край стола и вжаться в спинку своего стула. Дыхание Александра звучит сквозь запись, прерывается. Его грудь вздымается часто — так, словно ему не позволяют вобрать полную долю воздуха. — Давайте начнём сначала, расскажите мне о себе, — трансляция передаёт ровный голос, вынуждая Багру в другой стороне стола наклониться вперёд. — Кто вы? — Меня зовут Александр Морозов. Мой дом — дистрикт-7.       Вздох Алины замирает, стоит юноше запрокинуть голову. Его затылок ударяется об изголовье, по которому теперь рассыпаются чернильные прядки волос. Несколько секунд девушка смотрит на Николая, безмолвно получая подтверждение тому, что видит. Александр распахивает глаза, смотря ими под потолок. Они не перестают бегать так, будто воображение рисует для него несуществующие образы на белом полотне стен. Его речь вязнет. Это поведение неестественно. И оно не выглядит наигранным. И Алина не знает явление страшнее, нежели есть то, что человек не принадлежит самому себе. Победительница не способна утвердить, что знает человека, которого видит на экране, но она не хранит сомнения — переживая свою принадлежность Капитолию, Александр это ненавидит. От агонии этих чувств кости способны переломиться. Но он выбирает это, потому что в милости правительства всё ещё остаются те, кому он обещает настоящую жизнь победителей. — Начните с самого начала — с семьи матери, — просит доктор, безжалостно раскрывая правду того, что какую бы истину он ни пытался отыскать в признаниях победителя, он уже её слышит. Они проводят в камере не первый час и, вероятно, не первый день. — Моя мать была дочерью мастера… Он производил мебель и игрушки для всего дистрикта, чинил инструменты, — хрипящий звук перебивает речь Александра. Он вертит головой, осматривается, словно окружающая его палата знает не одно чужое присутствие. И Алина вздрагивает едва, стоит юноше встряхнуть головой так, будто он надеется избавиться от неслышимого другими шума. — Они не были бедны, жили достойно, и их любили в Седьмом. В семнадцать Багру выбрали для Игр, и она победила. После триумфа в Капитолии мама встретила этого юношу… Крейна. Она встретила Сенеку Крейна, — повторяет Александр, как мог бы убеждать себя самого в том, что ему известно. — Он был перспективным учеником в академии. Я не знаю, — запинается юноша. Его дыхание сбивается. — Я не знаю, она никогда мне не рассказывала… — Чем они его обкололи? — подражая друг другу, Алина и Николай поднимают головы, когда Багра разворачивается у края стола, смотря им за спины — в дальнюю сторону зала. Одна из карт мигает над Плутархом, пока он занимает место у стены, не издавая ни звука для их ушей. — Вероятно, наркотик, — внимание мужчины только единственный раз ложится на явленное на экране изображение. Он уже заполучает себе время, чтобы сделать анализ записи, увидеть то, что незнающий порядки Капитолия человек не заметит. И Багра не ошибается в том, у кого требует ответы. — Среди людей его волшебно называют «сыворотка правды». Капитолий давно ведёт разработки. Вещество переводит человека в то состояние эмоционального возбуждения, в котором отключаются главные процессы психологического сопротивления. Страх, привязанность, ответственность, любовь… Александр расскажет им всё, что они пожелают. И в ответ они внушат ему всё, что пожелают. — Я думаю, нам следует уйти, — подзывая Николая заговорщически наклонится ближе к столу, Алина шепчет над плечом парня, качая головой и не находя в себе крепость вновь взглянуть на трансляцию. Заурядная человеческая жалость к её чудовищу ей не чужда. Его мучения сердце норовят изодрать. — Он никогда не выбирал рассказывать нам эти секреты. — Капитолий уже забрал эти секреты, — ладони Ланцова сжимаются на столе. Он смотрит пред собой, рассуждает. Они в этот час допускают одну мысль — необходимость революции, что заберёт у Капитолия право на творимый с людьми ужас. — Они ему больше не принадлежат. Меньшее, что мы можем, это убедиться в том, что никто не посмеет их переврать… — Хорошо, — перебивает Николая голос врача. Интонация мужчины не меняется, остаётся механической. От неё хочется сбежать. — Продолжайте — говорите о себе. — В год моего рождения Багре запретили посещать Капитолий. Когда мне исполнилось четырнадцать, мне рассказали, что в наказание за преступление моих родителей, семья моей матери была казнена, — зубы скрежещут друг о друга, стоит девушке глубоко втянуть воздух. Николай выпрямляется на своём стуле, немое внимание отдавая Багре. На неё смотрит и Алина, обнаруживая, что никому из них она не даёт право узнать, причиняет ли решение Капитолия муку. Женщина пред ними проживает жизнь, которую каждый из них мечтает избежать. И она никому не позволяет свою боль зреть. Опуская голову, Алина принимается растирать глаза, стоит следующим словам зазвучать в болезненном голосе Александра. Это жуткая жизнь. Капитолий с рождения не награждает его иной. — Моё имя сначала должно было быть вложено для Жатвы двенадцать раз. Потом двадцать шесть. Через год сорок два… Мама готовила меня с шести, чтобы я мог выжить на арене. Научила меня обращаться с оружием, не спать несколько дней подряд... Но она верила, что самое сложное это убить. — И ей удалось научить вас? — очередной вопрос сгустком раздражения оседает в теле. Алине хочется заставить врача и чужого мучителя замолчать. Это тоже является пыткой — изысканной для нравов Капитолия. — Вы умеете убивать, господин Морозов? — Да… Да, — чудится, слабый безвольный тон Александра меняется, отчего девушка наклоняется глубже, всматриваясь в мерцающий экран. Он звучит таким, каким она запоминает его на крыше Тренировочного центра, будто признания впервые начинают принадлежать ему самому. — Я никогда не сомневаюсь. Я не боюсь забрать жизнь. Впервые меня выбрали для Голодных игр в четырнадцать. Моим наставником стал один из победителей Седьмого. Он считал, что я продержусь на Арене пару дней, только если буду хорошо прятаться. Сенека Крейн в тот год уже был распорядителем. Я знал, кем он является. — А он? Он знал о том, кто вы? — Да. Моя мать никогда не связывалась с ним. Но Сенека слишком умён для того, — голова Александра падает вновь. Он жмурится крепко. Сквозь его интонацию сочиться нечто скромно схожее на презрение. Это личное чувство. И Алине не требуется понимать науку, чтобы видеть, что действие препарата ослабевает в победителе. Но его врач это замечает тоже, начиная нечто спешно переносить в свой планшет. — Кто бы мог не знать. И я выжил в тех Играх. — Вы победили, — неожиданно исправляет незнакомец, окружая себя смехом от звучания которого становится жутко и горестно. Николай подле Алины напрягается, причину чего девушка отыскивает быстро. Она тоже знает, что Александр не смеётся так. В краске его голоса остаётся только хриплая грубость и резкость. — Если бы хоть что-то знали о победе в Голодных играх, доктор, вы бы понимали, что победить значит выжить. Эти слова не противоречат друг другу. Победители не получают больше, чем выживание. Но оно, — шипящий звук на губах Александра заставляет продрогнуть, — не принадлежало мне. Когда мне исполнилось шестнадцать, президент Сноу приезжал в наш дистрикт, в наш дом… Он сказал… Спросил… Разве в обществе может быть достигнут порядок, пока его члены избегают наказания за совершённые преступления? Я помню, — юноша закашливается, пусть и не находится того, чем он мог бы подавиться. — Ему понравилось то, что я думал о том, какие последствия в дистриктах обретёт то, что мне придётся выступить добровольцем. Это разобщило бы Панем ещё сильнее, потому что никто до того не проявлял подобную отвагу ради славы своего дистрикта, как о том объявили по телевиденью. В тот год Сенека Крейн стал главой распорядителей. Это было проверкой для него. Так в Капитолии хотели испробовать его пригодность для этой должности и убедиться в том, как хорошо он понимал, что я никогда не смогу стоять по другую сторону Арены и соответствовать народу Капитолия. Я должен был пойти добровольцем на Голодные игры — это было условием порядка и того, что наказание будет исполнено, а урок усвоен, — не переставая стирать катящиеся со щёк слёзы, Алина не может сглотнуть, когда замечает, как Николай наклоняет голову, на продолжительные мгновения отворачиваясь от записи. Он является профи, и он вызывается на каждые свои Игры. И Александр никогда не рассказывает ему о том, что разделённый ими удел не является его выбором. — После я встретил юношу… Профи, высокомерный победитель 69-того года, — прикрывая глаза, Николай усмехается почти неслышно. Алина осторожно опускает руку на спину юноши, когда его грудь начинает дрожать свидетельством молча роняемых слёз. — Что вы помните о Николае Ланцове? Что можете рассказать? — У него красивые волосы — похожи на золото, — девушка вынуждает Багру обернуться, когда прыскает над своим плечом, перебивая всякую необходимость в рыдании. Это чудно взаправду… И Ланцову в радости чувств полагается смеяться. Человеку, чьи чувства ножом вырезают, сдирая с них шкуру, следует говорить о преступлениях, но вместо того Александр одаривает образ Николая щедрой горстью комплиментов. — Он громко смеётся. Людям тяжело не улыбаться, смотря на него. У Николая есть сестра… Линнея. Он очень её любит. И я ей нравился. — Почему вы сблизились с господином Ланцовым? — не усмиряя пытку, настойчиво интересуется врач. — Сначала я думал, что вызываю у него жалость. Но потом я понял, что он пытался меня защитить. Николай всегда был очень шумным, даже размашистым в жестах. Он не знает ничего личного, постоянно трогает вас или сидит вплотную, — Алина глубоко кивает, смотря на Ланцова. Её губы дёргаются с неровным подобием улыбки, пока она гладит парня по спине. Победительница не скажет о нём иное. Николай всегда находит способ сделать себя первым предметом внимания окружающих, пусть и мера эта извечно находит в сердце девушки крайнее раздражение. — Я не понимал, что чувствовал к этому, и не знал, какое поведение будет правильным. Я начал искать с ним встреч. Он был опытнее, научил меня многому. — Сенека Крейн — ваш отец, — Алина до ведущей боли сжимает зубы от того, насколько бесчеловечными являются нескончаемые предметы допроса. Они не кончаются и продолжают множить личные страдания, так что в них скоро придётся утопиться. Девушка не знает действие капитолийских препаратов, но она надеется, что Александр не помнит того, что случается, если власть позволяет ему не быть казнённым. Сосуществовать с тем, что слышат стены столицы, не представляется совместимым с жизнью. — Вы говорили? Он помогал вам выжить на Арене? — Нет, он сделал эти Голодные игры адом для меня, — к ответу подступает непозволительная твёрдость, не оставляя ничего от подаренной Николаю светлой памяти.       Возможно, Сенеку Крейна казнят. Алина отнимает отца у человека, кто забирает её робкое обожание и ненависть. Но его слова не освещают ничего о любви. Какие бы чувства ни предназначались Крейну, девушка не делает себя их противовесом. Александр не взращивает к ней ненависть. В иное верить истинно легче. И она не хранит понимание того, какой отец может сотворить подобное со своим сыном. О том надлежит спрашивать у Багры, но женщина не наградит их и скудным словом. — Монстры, которых сотворили распорядители, никогда меня не оставляли. Помимо трибутов, каждое живое существо на той Арене пыталось меня убить. Я истекал кровью, но Капитолию был нужен их победитель, и они спасли меня. Я выжил. Мы встретились с Сенекой вновь лишь после моих вторых Голодных игр — во время празднования… После него меня познакомили с несколькими моими спонсорами и сказали, что я должен уделить им время. Они говорили, что «заплатили» за мою компанию.       От единственного избранного выражения горько и противно. Но Алина никогда не жалеет о том, что просит Николая ей рассказать. Она хочет понимать их. Эти судьбы ей не принадлежат, но в каждой из них отведено сожалеть, помогать и черпать силу. Девушка кивает самой себе и напоминает не впервые — они это изменят. Такова обязанность, чтобы никому более не пришлось жить сквозь насилие, которому подвергаются победители. Капитолий не щадит никого из них, награждая малыми триумфами, представляющими скудное право на жизнь. Также власть поступает с каждой частью Панема. — Что спонсоры хотели от вас? — Моё тело. Они находили «будоражащим» видеть то, на что я способен на арене, и после чувствовать, как я доставляю им удовольствие, — звук повторяется вновь, и сперва его не удаётся различить. Александр сглатывает часто и шумно, выдыхая свистяще. Потирая горло, Алина узнаёт эту меру. Его тошнит. — Николай поддержал меня. Он был знаком с тем, что нам приходилось делать. Мы верили, что помогаем друг другу, но со временем некоторые спонсоры начали желать компанию нас обоих. Некоторые, — интонация Александра обрывается звучно. Он замолкает так, будто теряет всякую последовательность того, о чём ему приходится говорить. Ему не удаётся отыскать ту вновь. Но девушка не нуждается в уточнениях. Она обнимает себя руками, когда сосредоточить на чём-то взгляд не получается. Извращения Капитолия порождают только ненависть. Глаза Николая блестят в свете экрана. Он предстаёт недвижимым. Требуется крайнее проявление воли, чтобы пережить то, что алчные нравы заставляют их делать. — Они нас не касались, но желали, чтобы мы трогали друг друга. Это виделось им «необычным». Николай был ко мне добр. И мягок. Я ценил это. Я помню, что он всегда винил себя за то, что ему приходится делать со мной. Но это защищало нас. Кто-то начал испытывать к нам отвращение, зная о нашей связи. — Любит ли господин Ланцов вас? — Алина отшатывается едва, стоит руке Николая резко опуститься на стол. Он накрывает ладонями лицо, оттягивая волосы. Этот жест полагается придержать, не позволить юноше драть с себя клочки теперь. Но он сам не дозволяет эту личную муку — знает, что Александр нуждается в нём. Ему необходима свобода, право на которую лежит в основании задумываемой революции. — Мы семья. — Но любит ли он вас, Александр? — настаивает врач, отчего доводится видеть, голова победителя пред ним покачивается в нарастающем отчуждении. Он догадывается, начинает понимать, что не должен ничего произносить и отвечать нелепым требованиям. Даже его положение на стуле обретает определённость, возвращаясь к живому человеческому подобию, не знающему действие наркотика. — Почему вы спрашиваете? — сомнение сочиться сквозь вопрошение. Грудь Алины сдавливает беспощадным страхом. Что его мучитель решит делать теперь, когда действия препарата оказывается недостаточно? Оборачиваясь сперва, девушка напоминает себе об опасении Плутарха. Капитолий внушит Александру всё, что пожелает. Правительство позволит ему жить и перекроит всё, что ему известно, навсегда исключая возможность измены. — Я лишь хочу помочь вам понять. Возможно, он тоже использовал вас для своей выгоды, воспользовался вашей слабостью, юностью… — Всё не так… — А как же? — Алина едва не шипит, смотря на экран и одним губами прося об одном, отчаянно умоляя не слушать. Чем бы ни являлись извращённые принципы Александра, она не хочет позволять ему верить в навязываемую Капитолием ложь. — Убедите меня. Николай не вернулся за вами. Он не пытался с вами связаться. Он ушёл с людьми, которых вы не знаете. Вы уверены в том, что хотя бы осведомлены, кто такой Николай Ланцов? — Нет, — натянутая на лицо Александра улыбка пугает. — Хорошо. Вы умный человек, господин Морозов, — расслышать нетрудно, капитолийского врача не трогают терзания победителя. Он остаётся доволен экспериментом и тот видит пред собой. — Это у вас от отца. — Я не похож на Сенеку, — фыркающий звук остаётся брошенным сквозь трансляцию. Ему надлежит позабавить. Но сдаваясь дрожи, Алина захлёбывается ужасом, едва врач обращается к юноше вновь. — Не лгите мне, Александр. Мне не нравится наказывать вас за это. — Я не хочу быть похожим на Сенеку, — победитель исправляет себя, надменно возводя голову. — Вы следили, — старик взывает к нему вновь, растягивая очередное слово, — за 74-тыми Голодными играми? — Да, я находился в Капитолии. Сделал ставку на юношу из Одиннадцатого. Но в Голодных играх побеждает не сила. Важно умение приспосабливаться, искать пути, обходить препятствия… — Вы хотите сказать «нарушать порядок», — подменяя понятие, исправляет врач. Он может показаться любезным, но его тон равнодушен и холоден. Так звучит безжалостность к тому, чему ему придётся подвергнуть Александра, чтобы заполучить необходимый результат. — Разве не это сделала Алина Старкова? Она нарушила порядок, пошла против правил Бойни, порядка Капитолия и всего Панема. Это угроза всем дистриктам и мирной жизни людей. — Если юная девушка, которая нашла лазейку в вашей Игре, способна быть угрозой стране, может, вы не там ищите проблему? — не успевая рассудить о замечании, девушка хмурится, поворачиваясь к Плутарху, чья усмешка потрясает зал, вынуждая скривиться даже Багру. Алина спрашивает Сноу о том же. И если президенту показывают эту запись, приходится ожидать, он ненавидит то, что первой фаворит его страны говорит устами девчонки-мятежницы. — Что вы чувствовали, когда они победили? Эта девушка, — нотки презрения играют в том, как капитолиец зовёт Алину. Замыслу Тринадцатого отведено заставить об этом тоне жалеть. — И её возлюбленный. — Я не ошибался в представлении о судьбе, которая их ждёт. Реакция правительства на то, что им удалось сделать, была закономерной. — Отлично, — отравляющее довольство проступает сквозь запись разговора. — Вернёмся к вам. Что вы любите? И кого? — Я люблю сахар… Сладкое. Я дорожу временем, которое провожу со своими лошадьми. Свою мать, я люблю свою мать, — тепло подступает к щекам, стоит завидеть, как Багра склоняет голову, не переставая покачивать трость на своих коленях. — Люду, я очень хотел защитить её. И Николая. Я никогда не знал братьев и сестёр, но я люблю его. — Помню, вы называли мне ещё одно имя, — не позволяя себе отвлечься на пытающий допрос, Алина не упускает то, как Николай улыбается, не смотря на экран. Он разгадывает эту задачу раньше, чем девушка обнаруживает, что не ожидает ничего от признаний. Но они принадлежат ей. — Мне казалось, у вас не было времени на долгие знакомства. На Арене, во время последней бойни вы были врагами. Вы обещали быть честны со мной, господин Морозов. — Эта девушка… Старков. Я был восхищён ей. И Алина была добра ко мне, — напоминает Александр ей о том, что разменивает сам. Но она не злится теперь и продолжает болеть, — несмотря на то, какие ожидания она хранила для всего, что я мог ей предложить и показать. — Вы влюбляетесь в каждого, кто добр к вам? — девушка едва не уступает ворчанию от того, как сильно жестокий интерес врача схож с обвинением. Любить её в Капитолии отныне противозаконно, и объявят об этом неизменно скоро. — Я редко таких встречаю. Любовь более извращена, чем о ней говорят. — Мисс Старков рассказывала вам о себе? Делилась секретами? — Я не болтаю о чужих секретах, — твёрже выговаривает Александр, смотря на капитолийца из-под падающих на его лицо волос. — Я не могу. — Иначе мы начнём заново, — яд любопытства норовит загубить, отчего от трансляции хочется отшатнуться. Старик пред победителем не боится того, что мучимый им юноша перестанет выдавать Капитолию драгоценную информацию. Он не опасается, только ждёт шанса подвергнуть его муке вновь, когда Александр отвечает ему твёрдым «нет». — Так говорите же. — Не заставляйте меня, — требует победитель, в холодном гневе ожидая то, как человек пред ним испытает шанс сломать его волю вновь. — Не вынуждайте принимать меры. Вы можете сказать мне больше, — настаивает доктор. — И можете быть честны. — Я сердечно желаю свернуть вам шею, это достаточно честно? — заключает Александр единственное. Его пальцы обвивают металл браслетов. Явленное сквозь запись замирающее молчание предстаёт незнакомым, но обрекая Алину дёрнуться на стуле, врач встаёт. Её перебивает звук того, как юноша бросает затылок на изголовье стула. Его взгляд сопровождает каждое движение мужчины, направляющегося к медицинскому столу. — Не надо, пожалуйста.., — девушка едва не оцарапывает свои ноги, впиваясь ногтями в ткань одежд, стоит голосу Александра провалиться. Вот так легко кто-то заставляет умолять монстра из её кошмаров. Зло никогда не принадлежит победителю из дистрикта-7, оно целиком порождено Капитолием. — Я рассказал вам достаточно, умоляю… Я не хочу… — Вы чрезвычайно упрямый молодой человек, господин Морозов, — Алина не позволяет себе зажмуриться или отвернуться, плачет немо, заламывая пальцы до боли, когда Александр едва не взбирается по заключающему его стулу, стоит мучителю нависнуть над его рукой. Он не намеревается щадить, когда направляет к его вене иглу. Сперва девушке не удаётся различить блеск, проступающий на лице пленённого победителя. Но она рассматривает истину скоро… Слёзы окропляют его лицо. — Но не существует того, что не поддаётся исправлению. Вы наблюдательны, я не сомневаюсь, — говорит врач, не позволяя тишине растянуться. Он всё ещё не возвращается к своему стулу, когда начинает допрос вновь. — Так что же вы можете рассказать об Алине Старковой? Вы талантливый стратег, Александр. Будьте им для меня. — Она красиво рисует. — И когда ты успела так его очаровать, противная девица?! — девушка стремительно вскакивает со своего места вместе с Николаем. Ни один из них не ожидает острую резкость того, как голос Багры перерезает мрачное молчание зала. Щёки женщины красны, пока она делает небольшие шаги на одном месте, что-то изрекая для самой себя. — Она готова умереть за людей, которых любит. И производит впечатление человека, что отдаст вам всё, если такова будет цена за жизнь её близкого, — лицо Александра переменяется спешно. Он вновь теряет понимание того, что его окружает прежде, чем доктор изрекает скупое «продолжайте». — Это неправильно… — Вы в безопасности, — спокойно объясняет врач, являя очередную ложь. — Не сопротивляйтесь. Это истощает ваше тело. Вы хотите быть слабым? — юноша не говорит, но мотает головой раз, сползая по спинке своего стула так, словно не может справиться с головокружением. — Так прекратите бороться. Вы почувствуете себя намного лучше. Что ещё, господин Морозов? Скажите, вы хотели бы быть на его месте? На месте Мальена. — Я не понимаю… — Вы хотели бы быть любимы Алиной Старковой, поддерживать её движение, которое разрушает наше общество? Из-за неё гибнут люди. Вы бы перешли на её сторону, если бы она просила? — едва не повисая на предплечье Николая, Алина накрывает губы ладонью. От яркого свечения экрана и белых стен изображаемой комнаты слезятся глаза. Возможно, ничто из этого не является настоящим, есть только смонтированная Капитолием запись. Но вера эта и любая надежда тают стремительно, рождая в груди выворачивающую наизнанку беспомощность. Их скудные осколки уловить не удаётся. Победитель не может верить во внушаемое ему. — Вы хотите, чтобы вас спасли, Александр? Желаете, чтобы двери за мной открылись, а за ними оказался ваш друг? Возможно, хотите увидеть мисс Старков или свою мать? — Каждую секунду, — выдыхает юноша. И лгать не может. — Но они не хотят вас спасать. Особенно Алина. Вы для неё убийца. Цепной пёс системы, которую она пытается разрушить… Оставила бы вас собственная мать, если бы вы были любимы? Оставил бы вас друг, если ваша связь была так важна? Никто не придёт, Александр. Но вы можете многое для нас сделать, — условие под волей мучителя просто. — Поможете Панему и миру в стране, — девушка тянется вперёд и приближается к столу, когда звук трансляции наполняется незнакомыми помехами. Где-то звучит писк и щёлкают замки дверей прежде, чем пред врачом появляется второй человек, чьё лицо рассмотреть не удаётся. Алина видит только затылок и плечи белой формы. — Вы должны прекратить процедуру, — настаивает чужой голос, не позволяя узнать, насколько мерзкий старик не доволен прекращением его пыток. — Дальнейшее тестирование данных препаратов не является частью процедуры допроса. Мы получили необходимую информацию. Этот трибут неприкосновенен для наших следующих решений. Юноша является ответственностью Сенеки Крейна. И в данный момент он чрезвычайно настаивает на том, чтобы господина Морозова показали ему целым. Переведите его обратно в палату для лечения, пока господин Крейн не позаботился о том, чтобы мы все лишились своих положений и финансирования. — Молодец, Сенека, — всё ещё опираясь на Николая, Алина выглядывает за его фигуру, чтобы лучше рассмотреть Багру. Теперь женщина обеими руками опирается на свою трость, строго кивая тому, что видит. — Молодец, — победительница скоро разворачивается на своём месте. Ничто в её лице не запечатлевает память о том, через что приходится пройти её сыну. Багра направляет рукоять палки на экран. — Как вы заполучили это видео? — Через зашифрованный сигнал из Капитолия, — направляясь вдоль стола, Плутарх не скупится на разъяснение. — Нам отправили её. Давид Костюк истратил весь день на то, чтобы мы поняли, кем была авторизована передача. Запись предоставила Урсула Крейн. Я не решусь пытаться узнать, как она заполучила запись. — Хорошая девочка, — неожиданно гордо довольствуется Багра. Одно удаётся признать. Урсула истинно походит на ту, кто может являться дочерью Багры. — Коин уже об этом знает? — Нет. Запись просматривал только я, чтобы убедиться, что всё идёт так, как мы задумывали. Пока это всё, что я могу сделать для тебя. — Нет, ты можешь сделать для меня кое-что ещё, — заключает женщина, беспристрастно минуя оседающего за стол Николая и саму Алину. Плутарху приходится обернуться ей вслед, но Багра говорит вновь, только когда достигает дверей Штаба. Слышать отказ она не намеревается. — Найди способ связаться с Крейном.

pov Александр

      Он никогда не принимает полную меру того, что предлагает ему Плутарх. Революция будет принадлежать только Алине. И возможно, распорядитель никогда не предлагает её самому Александру. Он слышит замысел, но он никогда на него не соглашается. Вместо этого юноша позволяет Плутарху прийти к нему за целью, которую Капитолий способен понять. Хевенсби нуждается в скрытом от глаз зрителей вызволении, и вместо того победитель предлагает ему убийство, которое требует президент Сноу. Юноша даёт распорядителю зрелище столь необходимое Третьей квартальной бойне. И на допросе он не изрекает иное, объясняет то, как Плутарх приходит к нему за обожаемым рейтингом — за шансом увидеть гибель обожаемых трибутов наиболее красочной. Спасение для победителей является показанной для Капитолия гибелью, и запутаться в этой задумке чрезвычайно легко. Врачам в Тренировочном центре не хватает времени для того, чтобы истину распутать. Пока Давид не достигаем для Капитолия, возложить ответственность на него не является недопустимым. Александр не лжёт, он ищет неправильные неполные слова, и до них добираются первыми.       Когда Александр просыпается в госпитале вновь, Голодные игры и Третью квартальную бойню уже завершают. Ремни снимают с тела, и завершая лечение, повязку убирают с плеча. Юношу предупреждают, врач будет посещать его каждую тройку дней, и не находит для того причин, когда не обнаруживает на себе и малые раны. Спросить или оспорить он не пытается, вновь про себя проговаривая веление Сенеки Крейна. Скоро ему приносят стопку чистой одежды: футболку, лишённые излишеств брюки с ремнём и лёгкую куртку. Они чёрные. Только изредка на ткани блестит металл или вышивка, которыми выведено имя дизайнера. Едва задерживаясь у небольшого зеркала и обводя челюсть ладонью, Александр различает неправильное. Капитолий убирает тонкие нити шрамов с его лица, но над его левой грудью теперь высечена краснеющая четырёхконечная звезда, нарывающая под пальцами. Бока и одно из плеч всё ещё хранят заживающие гематомы, которые оставляет копьё Линнеи. Врачи не лечат их до конца и не проводят регенерацию его кожи. Это могло бы не значить ничего, но для подобных Александру это является всем. Сколько бы он ни был необходим Панему мёртвым, в это время Капитолий не надеется его продавать.       Его руки не полны вещами, пока лифт отвозит победителя на парковочный этаж Тренировочного центра. Выше ему подняться не позволят, не разрешат и вернуться в дистрикт — это заявление сделано ясно. Какие бы настроения ни подхватил народ Панема, если Александр переживёт это время, в Седьмой он не вернётся, пока не закончится война. Жители дистрикта не ждут ни его, ни последнюю старшую дочь дома Морозовых. Он мёртв для них, он мёртв и для всего Панема, как бездыханна и Алина Старкова. Но если союзникам и единомышленникам Плутарха удастся заставить её играть для них желанную роль, девушке придётся восстать для людей вновь. И как только над страной зазвучит её голос, Капитолию понадобится Александр, как потребуются и захваченные победители.       Из дверей лифта его сопровождает только Иван и невооружённый солдат Капитолия. На расчерченных площадках в первую половину дня после завершения праздника стоит только один автомобиль. Его обтекаемая форма сильно занижена к земле, отчего сперва победитель отмеряет, может ли в него сесть. Острый разрез фар одаривает ярким белым светом. Он дорогой и, вероятно, единственный подобный на дорогах. Стоит Александру коснуться двери, она открывается вверх, позволяя ему сесть и вдохнуть прохладный напитанный ароматом духов запах. — Ты не торопился, младший братик, — откидывая назад прозрачные стёкла очков, в неспешном тоне замечает Урсула, разворачиваясь к нему на сиденье.       По изголовью её кресла рассыпаются длинные чёрные пряди прямых волос, столь похожих на те, что принадлежат их матери. На плечах девушки лежат только волнистые лямки короткой майки, сложенной из жемчуга и переливающихся чешуек, а в пол под ней упираются тонкие шпильки каблуков, заставляя Александра гадать, так ли пригодны они для того, чтобы водить автомобиль. Он не боится встретить в глазах Урсулы этот азартный блеск, трепет предвкушения, с которыми она рассматривает его. Их речь и манеры не схожи, но они родны. Есть ли в том заслуга Сенеки, или то есть личный выбор капитолийки, она не знает к юноше предубеждений. Возможно, то есть единственное, что отличает её от столичного собрания. — Ты не можешь и представить, насколько велика интрига того, что ты сейчас сидишь на этом сиденье. Большой скандал даже для Капитолия. — Я не размениваюсь на меньшие, — смотря пред собой, заключает Александр. Он не мог победить в третий раз, но в этом году он получает нечто ценнее того, чем является победа. Победитель выживает, и вместе с ним выживают те, чьи жизни Арена грозится забрать. — Мисс Крейн, — занимая место позади них, зовёт Иван. Они знакомы, юноша это помнит. Не проходит и пяти лет с того дня, в который мужчина работает на дом Крейн. — Я помню, ваш отец запретил Вам перемещаться без охраны. — Только сама охрана виновата в том, что их машина не смогла за мной успеть, Иван, — в наигранном сожалении Урсула вздыхает прежде, чем ровно садится в кресле, нажимая одну из с кнопок. По машине прокатывается мирное гудение. — Пристегнись, братик, — просит девушка, не дозволяя мгновение пред тем, как её автомобиль рвётся с места.       Александра откидывает к сиденью. Пока внутри салона разливается смех Уллы, он не может отстраниться от кресла, а по коже ползёт острое щекочущее чувство. Их удерживает нечто схожее на силовое поле, которым оснащены планолёты. Но машина скоро останавливается вновь, заезжая в лифт. Рука Ивана передаёт девушке небольшой телефон, чей прозрачный экран мгновенно загорается. Устройство оказывается отброшено Александру на колени, но юноше удаётся его поймать. Ему не предназначается иметь подобную технику, но Улла не выказывает тому сомнение. — Твои документы уже подготовлены, — объясняет она, придерживая одной рукой руль. Нижняя часть растянутого перед ними стекла наполнена цифрами и различными данными. Они не перестают переменяться. — Пришлось дать тебе семейную фамилию, чтобы ты мог пользоваться нашей собственностью. И вот это, — снимая со своей головы очки, она вкладывает их в руку Александра. — Ваши глаза не приспособлены для обилия искусственного освещения и техники. Твоё зрение сгорит быстро, если не будешь носить. — Кошечки были твои? — вопрошает юноша, едва машина выезжает с территории Тренировочного центра, занимая главную улицу Капитолия. Под голубыми стёклами очков цвета становятся чужими, пока всё, чем он является, остаётся позади. Он не делает исключения для того, как распорядители способны влиять на настроения Арены. — Мои, — не боится признать Урсула. Она не перестаёт следить за движением, перестраиваясь между автомобилями и давно пересекая дозволенную черту скорости. Но её лицо являет неумолимую улыбку. Она предана своему отцу, знание чего Александру явлено одним из немногих. — Они были моим экзаменационным заданием. Я использовала модель горных львов. Они могли бы и артерию разорвать, если бы удалось укусить выше. Тебе очень повезло с ним, — легко переменяя нрав разговора, ладонь девушки склоняется ко второму ряду сидений, где единственное место занимает Иван. — Бывает излишне угрюм, зато никогда не даст тебе умереть.       Александр не подвергает убеждение Уллы сомнению, пока его пальцы разминают место над левой грудью. Работа сопровождающего продолжает его жизнь. Собственная ладонь в этот час опускается к предплечью, где под кожей перекатывается легко ощутимая капсула чипа. Этот город его не отпустит, он никогда не обещает победителю это. — Ты боишься? — Чего бы я боялся? — кладя голову на сиденье, Александр рассматривает отражение Урсулы в одном из зеркал. Она играется, это юноша видит. Тот же интерес проявляют к редкой дорогой вещице. — Чужой жизни, — понятие является изысканным на устах девушки. Но её откровение приятно. — Я бы боялась. — Твоя мачеха тоже ожидает нас? — не выдавая расположение, Александр смотрит на распадающиеся за окном очертания зданий. Он не ищет иное. Елизавета никогда не упустит этот шанс, не заботясь о его непозволительности. Победитель будет ждать, что она испробует его коснуться в доме Сенеки. Там ему не послужит время, он окажется заперт. — Не зови её так, иначе она нам обоим жизни не даст, — тягучий цыкающий звук наполняет взвесь тишины. Представителям Капитолия нравится смаковать сходство, которое Александр берёт от отца. Но Урсула оказывается иной, её взращивают нравы цветущего высокого города. — Елизавета должна была уехать с завершением Игр, но ей нравится отравлять папочке жизнь, и она не хотела отказываться от встречи с тобой. Не переживай, — убеждение является лёгким. Так Урсула могла бы говорить о грядущем ужине, отчего юноша не ищет сомнения, рассуждает непреклонно — ей ничего неизвестно об их связи. — Наша компания скоро станет для неё неприятна, и она вернётся в центральную часть Капитолия. Никогда не понимала, зачем отец рассказал ей о нашем происхождении. Я никогда ни одного косого взгляда не знала, но ей нравится всё делать неоднозначным. — Сенека не рассказывал ей, — стекло вырисовывает прозрачное отражение полуулыбки. Находится и то, что любимой дочери никогда не рассказывают. Александр обнаруживает это сам. Но Урсула не будет терпеливой к его молчанию. Её растят со стремлением требовать, право чего принадлежит её происхождению. — Ксавьер и Алисия рассказали. Они любят тебя? — Меня тяжело не любить, я способна. — И ты не отвращена тем, — юноша не пытается таить выражение, с которым о нём будут говорить, как только Капитолий явит правду о Третьей квартальной бойне народу, — что вынуждена возиться с кем-то из дистриктов. — Сколько я себя помню, я всегда знала, что у меня есть брат, — судит Урсула. Её голос остаётся ровным, пока девушка глубоко наклоняет руль автомобиля. — И у моего отца есть сын. Мне нравится быть единственным ребёнком, но папочка очень любит тебя, и я всегда хотела тебя встретить.       Александр предпочтёт это — выберет знать её, как мечтает знать и всегда. Но он понимает отличия. Любовь Сенеки принадлежит Урсуле. Но юноша является его долгом и ответственностью. Он никогда не позволяет себе спутать понятия.

•

— Ты не оставишь нас? — отмечая, как Иван поднимается с сиденья автомобиля, Александр задерживается у его дверей. Но мужчина только поправляет манжеты своей лёгкой куртки прежде, чем со строгим жестом руки указывает победителю на сторону дома. — Я там, где я должен быть, сэр. Я сопровождаю вас.       Выходя из-за машины, юноша замедляет шаг, рассматривая изображение дома, скромная память о котором хранится в спальне его матери в дистрикте-7. Во всём находится несовершенство. Заключённая в аккуратные газоны трава вокруг него наделена более тёмным цветом, а высокие белокаменные фигуры орланов в утренний час солнце необыкновенно осыпает позолотой. За колоннами особняка удаётся различить укрытые тенями очертания внутренних залов. Где-то вдалеке совсем тихо звучит шуршание листвы и неспешный бег воды. Александр всё ещё видит их — рассматривает мороки образов, которые не перестают настигать его, преследуя с Арены. Но они отступят скоро, и на их место придёт привычная Капитолию искусственная красота. К ступеням дома победителя провожает устланная камнем дорога, и он неизменно замечает излюбленную в столице привычку не спешить, из-за чего он на несколько шагов вперёд всегда выступает перед Урсулой. Но присматриваясь к чужому порогу, Александр медлит и шаг смиряет, когда Сенека спускается по ступеням. Его вид переменяется значительно: волосы гладко собраны и уложены назад, а к одежде возвращается опрятный вид. Даже в стенах он предпочитает традиционность. Мужчина тоже избирает остановиться, не тая хрупкое обожание к тому, что видит пред собой. Ему не позволяют это, когда он требует. И теперь Капитолий подменяет его мечту сломанной игрушкой. Но Сенека смотрит иначе, видит ценность, в которой никогда не позволяет сомневаться. Однажды ему удаётся волочить четырнадцатилетнего мальчишку, но того перед мужчиной давно не остаётся. Годы его забирают. — Не прикасаться? — неожиданно дипломатично спрашивает Сенека, заставляя Александра прищуриться.       Он неизбежно напоминает о разговоре, который хоронят стены президентского дворца, и о нужде, которую прививает сыну. Когда юноша ступает навстречу, он судит только о том, наградит ли его грудь отца забытым мгновением покоя? Победитель давно перестаёт его искать. Но Сенека раскрывает руки, скоро возлагая их на спину Александра. Забава укалывает неизбежно, юноша превосходит родителя в силе. Вес её норовит утянуть к земле, когда глаза закрываются. Место переплетающихся друг с другом мыслей занимает тишина. Победитель повторяет только, велит себе выдохнуть и вдохнуть вновь, когда ладонь Сенеки ложится на его голову, перебирая волосы. Он обещает позаботиться о нём, но ожидать это доверие не станет. Александр стремится повернуть голову от его плеча, пока рука похлопывает его по спине. Урсула семенит мимо них, направляясь к дому. — Не советую заглядываться на место любимого ребёнка, — наставляет она, забавляясь.       Сенека не рассматривает в том иное. Его смех оказывается неожиданно низок и певуч, непривычен вполне, пока они вместе идут к главным дверям. Их высокие автоматические створы в этот час оказываются открыты. Ладонь отца всё ещё накрывает плечо Александра, когда они восходят к светлым цветам главного холла. Краска в мраморе и благородном дереве не является ядовитой или вычурной. Но звук отравляет юношу тем, что заставляет задержать шаг, уйти от близости и расположения чужой руки. Этот смех им ненавидим. И чужая забава им присвоена. Она не утихнет, пока для Елизаветы остаётся то, что она может испить от Александра. — Это, — молвит женщина, направляясь от обеденного зала. Полупрозрачный шлейф её жёлтого платья скользит по полу, когда она вздёргивает голову. — Так очаровательно, — отвращение туго опоясывает горло и грудь от разливающегося вокруг аромата. Александр его с себя теперь не выведет, им всё вокруг будет пропитано. Но он не дожидается официального представления, Сенека не допустит мысль, что юноша может не знать, кем Елизавета является. И он предоставляет ей то, чего она желает. Ледяная скованность завладевает телом, стоит женщине оставить поцелуй на каждой его щеке. — Какое это удовольствие наконец тебя встретить. «Не могу удовольствие разделить», — остаётся неизречённым.

•

— Я попросил привезти сюда твоё имущество и вещи твоей матери, — объясняет Сенека, проходя внутрь одной из комнат. Просторная кровать посередине заправлена блестящим черным, а на белье возложено множество сумок. Их транспортируют сюда ещё в уходящий день. — Возможно, они были бы необходимы, — упоминание Багры для них одинаково остро. Александр не может удостоить мужчину истиной того, что его матери удаётся подняться на планолёт живой. — Я также включил то, что принадлежало мисс Старков и господину Ланцову, — Сенека не скрывает улыбку, когда привлекает внимание юноши к небольшой стопке альбомов и художественных материалов. Он не позволяет сомневаться в том, какой интерес находит в жизни сына. — Я подумал, оно могло бы пригодиться тоже.       Александр не отвечает ему, когда осматривает предложенную ему спальню. Бегущий с открытых окон ветер играет с лёгким материалом штор, а по другую сторону от постели располагаются двери к личному гардеробу, для которого у юноши никогда не соберётся достойное количество вещей. Сенека желает предоставить ему дом теперь, когда у него забирают возможность вернуться в дистрикт. Щедрость отобрать не менее легко, отчего Александр не желает к ней привыкать. Даже лежащие в близости руки альбомы Алины являются дозволением, потому что правительству необходимо, чтобы юноша отыскал, что сможет её уязвить. Эту работу ему поручают теперь, пока миротворцы не могут добраться до укрытия мятежников. — Благодарю, — слово является скупым, но оно подходит. Вдыхая полной грудью, победитель не ищет разгадку для того, почему его отец выбирает этот дом местом своего заточения.       Александр видит в мужчине эту рвущуюся, норовящую ускользнуть необходимость спросить его о судьбе Багры. Но он не хочет говорить с Сенекой о своей матери. Он помнит девушку, которую юноша никогда не знал. И Александр знает женщину, которую Крейн никогда не встречал. Юноша не посмеет перейти грань того, что позволит правительству приговорить к казни их обоих. И Сенека не станет то требовать, иное не польстит словам о его разумности. Победитель хочет сказать ему только то, что даже если бы знал право говорить, юноша не сказал бы больше правды о том, что Плутарху удаётся её забрать. Но он не ведает, удаётся ли Багре выжить. Он действует быстро, находя её раненной, не разменивая минуты пред тем, как добирается до Николая и Алины. И Александр не знает, куда Плутарх их забирает. Он догадывается только, монета власти может быть чрезвычайно схожа с обеих сторон. И та отведёт им одну долю в руках правительства. Но победитель выбирает её для девушки вместо того, чем могла бы суровая гибель на той Арене. До сих пор ему кажется, сколь бы горестна ни была эта судьба, Алина предпочтёт её вместо смерти, которой полагается легко разлучить её с детьми, Мальеном и собственным домом. — Я могу запирать свою дверь? — оборачиваясь спрашивает Александр, когда Сенека останавливается по другую сторону порога в решении его оставить. На мгновение лицо мужчины оказывается заключено в напряжённое выражение.       Возможно, он сочтёт это за юношеское упрямство или воспримет как проявление осторожности, которой после станет искать причины. Победитель мог бы указать на Елизавету и рассказать, насколько извращено всё то, чем является вторая госпожа дома Крейн. Но сейчас он это не сделает. Пока Александр не способен разгадать, как Сенека решит поступить, узнай он правду. Алисия и Ксавьер становятся причиной, от которой семья Багры никогда не встречает очередное утро. Юноша сомневается, что они когда-нибудь знают последствия сотворённого. И он делает то, чему учит его мать — не позволяет себе доверие этому человеку. Скоро Сенека кивает в согласии, умиротворённо протягивая руку к электронной панели на стене. — Разумеется. Я покажу тебе, как её заблокировать.

•

      Час отводят для того, чтобы Александр мог возложить голову на подушки. Но он его не принимает и только оставляет куртку на своей кровати прежде, чем собирает в руку альбомы и спускается к первому этажу дома, где танцует уличный ветер. Юноша теряется сперва, но после он подступает к пустующему залу. Вокруг невысоких столиков стоят диваны и кресла, а дальнюю сторону занимает пара прозрачных панелей, на которые должно транслироваться изображение. Из высоких ваз растут невысокие деревца — Александр находит их подходящими для себя, пусть и не хранит предпочтения. Одиночеством его не удостаивают, Урсула находит его быстро. Не намереваясь возвращаться ко сну, она опускается в одно из кресел, не переставая рассматривать всё, на что ложится рука Александра. И Сенека приходит вслед за ней. Находится то, о чём они должны говорить. Есть правила и меры дозволенного. И те гласят, что этот дом юноше покидать не разрешено. Он не наделён даже правом позвонить Линнее от чужого имени. Александр прислушивается внимательно, когда Сенека объясняет, что девушки нет в первом дистрикте. Она туда никогда не возвращается. В тот же час Капитолий не покидают их с Николаем родители и ментор Багры — мужчина из Седьмого. Победитель знает, где их содержат. Его щедро опаивают их криками, пока он находится в Тренировочном центре. Пока ничто не подсказывает, как юноша может до них добраться. Его пальцы не покидают шершавый угол листа, на котором краски карандашей собираются в изображение нескольких морд. Александр помнит тепло и мягкость их шерсти под своей ладонью. Отсутствие Алины рядом с этими вещами предстаёт чуждым. Они принадлежат ей. И однажды они к ней вернутся. Александр обещает это ей, запечатлевает память о ней прежде, чем Капитолий постарается её перекроить. Он не хочет её забывать, но даже вес альбома на коленях не возвращает ему память о чуткости её ладоней. Они рождают картины на этих страницах, и они же собирают для него крупицы заботы в лесу Арены. Свежий рубец на его груди написан ими. — Тебе нравилась девочка? — Сенека постукивает пальцами по обложке альбома прежде, чем отодвигается от разделяющего их стола и глубже садится в кресле. Он не прикасается ни к чему иному, пока они говорят о государственном поручении. — Старков? — Конечно, она ему нравилась, — крадя слово, Улла наваливается на спинку дивана позади Александра. Горделивость тона играет в её голосе, пока она не боится заглянуть под его руку и рассмотреть переданные юноше материалы. — Я вывела для Плутарха на отдельный экран то, как они ворковали на дереве в том лесу. Он думал разъединить вас, — отделяя намеренно, девушка обращается к победителю. — Но трибуты Второго были достаточно близки, и мы отказались от этого решения. Было очень мило. Думаю, жители Капитолия утирали бы друг другу слёзы, если бы мы добавили изображение в главную трансляцию Игр. И откровенность меня очень удивила. — Эта откровенность не предназначалась для твоих ушей, — Александр смотрит пред собой, стоит молчанию замкнуть его слова. Но скоро он возводит брови слегка и в опущенной к столу голове поднимает на Сенеку взгляд, не сразу понимая, что замечание могло бы стать причиной его смеха. — Это в порядке, — заверяет мужчина, — ты мог бы говорить. — Это не поможет Панему, — взмахивая над столом, юноша обводит ладонью строки составленного для него плана. Любые подготовленные Капитолием документы смешны, потому что они не имеют цену. Их перепишут так, как будет угодно. — Алину не удастся выманить с помощью меня. Для неё сейчас было бы разумно и закономерно меня ненавидеть. Если Капитолий хочет привлечь её внимание и ударить, придётся найти нечто более ценное для её сердца. Власть заполучает это уже. И Александр раскрывает ей правду того, как это позволит унизить сторону мятежа. — И я, — выдыхая звучно, Сенека выпрямляется на своём месте. Он наклоняется слегка, точно надеется рассмотреть нечто на лице сына, — спросил вовсе не о государственном поручении. Может быть, скоро ему разонравится каждое ожидание, которое юноша не оправдает, и тогда он более не сумеет отыскать предложенную руками отца любезность. — Прекрати мучить его сентиментальными расспросами, — приходится чувствовать, Улла дёргается позади от того, как резко Александр выворачивает голову, когда Елизавета переступает порог комнат. Эти порывы должно замечать. Но возможно, они остры только для самого юноши, отчего скоро он говорит только для себя. — Я знаю иное понятие о мучениях.       Урсула уходит первой, заявляя о том, что ей надлежит готовиться к одной из вечерних встреч. Она не отводит юноше подробности своей жизни, для этого не находится время. Но знание заурядно, её ожидают. Девушка одарена расположением общества, друзьями и уважаемой в Капитолии работой — Александр не является частью этого порядка. — Следует сказать им сейчас, что нас не предпочтительно оставлять в компании друг друга, — юноша заключает холодно, когда Елизавета останавливается позади него, возлагая руки на спинку дивана. Сенека просит её дать победителю отдых прежде, чем уходит. Ему не явлена истина того, насколько извращено и истинно тошнотворно развлечение женщины. И Александр не решается кричать ему вслед. — Не такой исход ты ожидала. — О, меня и этот способен устроить, — тягучий тон голоса норовит удушить. Елизавета протягивает ладонь к шансу перевернуть одну из страничек, не ожидая того, что Александр ударит её по ладони. — Никто не может тебя забрать. Никто не может принудить, — близость чужих губ опаляет ухо, — вернуться обратно в дистрикт. И я могу видеть тебя, когда пожелаю. Это большой подарок. Не имею понятия, что послужило такому решению, но пожалуй, ты действительно себя окупил. Скажи, это тяжело? — вопрос норовит подломиться. Александр сжимает челюсти, когда ладонь Елизаветы ложится на его загривок. Её пальцы несильно поглаживают шею, приучая противиться очередному вдоху. — Быть мёртвым для всех: для своей подруги, для невесты, для дистрикта… — Не так легко как быть свободным от тебя. — Александр, ты не являешься человеком, — смех льётся сквозь жеманность елейных приласкивающих слов, — что мог бы ошибаться в своём положении. Это мой дом, — Елизавета выразительно выводит заключение. — И это мой город. Права распоряжаться ими, как и тобой, принадлежат мне, — воздух выбивает из груди, стоит женщине прихватить его волосы. Она оттягивает их назад с той мерой, что заставляет Александра запрокинуть голову. Шум излишен, но на губах застывает нужда в том, чтобы кто-нибудь прошёл через двери зала. Но окружающая тишина наполняется только едким шёпотом. — Вздумаешь рассказать им, и я избавлюсь от тебя. И вместо роскоши этого дома и обожания твоего отца я награжу тебя чем-то более страшным, чем будет забвение, — обещает Елизавета прежде, чем оставляет поцелуй на его виске, не слыша клятву, которую Александр выводит одними губами. Этот соблазн станет для неё последним.