О мраке и белогрудой птице

pov Алина

Однажды Александр убеждает её

— клянётся , что не отпустит.

И это обещание он сдерживает,

не переставая мучить её спросом...

Желает ли сама Алина уйти?

      Она засыпает и просыпается вновь. Иногда пред ней во вспышках света пляшут туманные тёмные силуэты. Они исчезают после, часто уходя в те мгновения, когда голова наполняется горячей раскалывающей кружащей болью. Мука отступает вновь, а тело расслабляется под лёгким растягивающимся чувством, в котором отступают кошмары, горестные воспоминания и жуткие представления. Алина теряет счёт тому, сколько обрывчатых незначительных обещаний слышит вокруг. Ей помогут заснуть и почувствовать себя лучше, её защитят и о ней позаботятся… Но девушка замечает только редкие часы, в которые по прохладным лежащим на изгибе руки трубкам пускают препараты. Они смягчают физическую боль, успокаивают и прячут тревогу, чтобы потом она явилась вновь, остро вцепившись в грудь и оторвав на растерзание очередной кусок плоти. Иногда Алине кажется, она слышит детей. Нина и Миша говорят рядом с ней, их слова сливаются друг с другом, становятся обрывчатыми и неразборчивыми, отчего девушка чувствует себя запертой в прозрачной клетке и невозможности до младших дотянуться. Чудится, над ней вновь выпускают стайку соек-говорунов. Они норовят завлечь, обмануть и истерзать в напеваемых записях голосов.       Веки Алины залиты жаром слёз. Она не может упасть в крепкий и безмятежный сон и в тот же час не может проснуться. Вокруг что-то пищит, а голову не покидает статичное гудение. Победительница не говорит, нервно бормочет чаще и кричит на каждого, кто пытается за неё взяться. Она не верит тому, что её лечат, и не желает приниматься навязываемое благо. Слова в мыслях перемешиваются друг с другом. Революция, дистрикт-13, Александр, план… Девушка их почти не разбирает, надеется только в каждый из грядущих часов, что сможет совладать с телом и придёт к чувствам. Ей не удаётся зацепиться ни за что знакомое вокруг. Женя или сам Плутарх её не посещают, не показывается даже Хеймитч. Но всякий раз когда сознание становится светлее, Алина пытается ухватиться за что-то, и вокруг для неё не находится никто. Она должна уцепиться за скупую возможность вернуть Нину и Мишу. Она должна удостовериться в том, что Николай, Люда и Кьеран сейчас находятся в безопасности.       Когда Алина открывает глаза, под потолком разливается тусклый жёлтый свет, а от стен исходит зеленоватое и голубое свечение. Где-то мигают красные и белые лампочки, гудение затихает и другое — более низкое, начинается вновь. Девушка ожидает, что затылок пронзит болью, когда она пытается вывернуть голову на холодной подушке, осмотреться. Но мучение её не посещает. Неясным мечущимся взглядом победительница осматривает то, что сходит на больничную палату. Она находится в госпитале. Экраны приборов светятся, за переменяющимися на них цифрами не удаётся уследить. У дальней стороны комнаты верхняя часть стен занята небольшими окошками, за которыми не удаётся различить людей. Алина поднимает пред собой руку, рассматривая двоящийся набор пальцев, и обнаруживает, что к ней более не проведены трубки и наборы проводков. Пальцы в тяжести падают на подушку, подхватывая пару сухих прядей. Они белы. С распадающимся на губах победительницы всхлипом рука валится вновь. Память о случающемся на Арене вновь догоняет её, под кожу забирается, внутренности кислотой разъедает и в груди оседает, заставляя глубоко втянуть воздух и продрогнуть. От чувства того, что за ней всё ещё гонятся переродки, хочется взвыть. Руки дрожат, когда Алина пытается ими упереться в твёрдый матрас, поднимаясь на одном локте. Скрипя, койка покачивается, и она садится, не находя в себе крепость даже держать голову, отчего та падает к груди. Её руки бледны, покрыты синими нитями выступающих вен, а тело облачено в белую робу. На высоком металлическом столике удаётся различить размытое отражение. Глаза девушки красны и точно не похожи на собственные. Сминая под кончиками пальцев кожу щёк, она не ощущает лицо своим. Кружение одолевает голову, пока победительница надеется потянуться к раненой ноге, отчего она едва не сваливается с койки, сквозь шипение забрасывая ступню на прохладный угол. Пальцы дрожат, когда Алина подворачивает грубую ткань, рассматривая незаметные швы на бледной заживающей линии рваной раны. Ладонь дёргается к собственному затылку, где с нарывающим чувством пальцы ощупывают несколько инородных стежков. Подтягивая к себе колена, девушка открывает рот, думая, что закричит в памяти того, как падает от удара, но вместо того, она вгрызается зубами в ткань штанов, судорожно сжимаясь.       Алине кажется — скоро двери разъедутся, и Александр пройдёт через них, чтобы замахнуться над ней вновь — убить, в чём ему так и не удаётся преуспеть. Она покачивается, повторяя, что должна была предотвратить это — должна была пустить эту стрелу к сердцу, а не плечу. Но победительница сомневается прежде, чем делает выстрел, ожидая, что эта рана могла бы задержать, дать им время скрыться. И почему медлит? Она привыкает к милости быстро, рассуждает верно, сколько раз мерзавцы-профи растрачивают шанс её убить? Александр всё делает более сложным, всё понимаемое подвергает сомнению. И возможно, тогда на Арене Алина не желает его убивать, как не хочет и расправляться ни с кем другим. Но Голодные игры не принимают этот выбор, юноша доказывает ей это сам. Он показывает Панему её смерть — так об этом говорят. И почему девушка позволяет себе верить, что удостоится меньшей беспощадностью, чем есть та, которая забирает жизни всех его соперников? Колена крадут её воющий голос, Алина морщится крепко, вспоминая морозный холод земли, что её привечает. Она падает. И Александр приходит, чтобы ударить её вновь. Кажется, кости хрустят от того, насколько сильно девушка сжимается в мысли о том, что Мал не дожидается её возвращения. Видит ли он, как планолёт поднимает её? Или встречает страшную правду только грядущей ночью во время парада погибших трибутов? Быть может, Александр нападает на него следующим, и тогда над Малом не оказывается планолёт, что мог бы увезти его в заточение дистрикта-13.       Алина не знает, сколько часов минует с её последнего дня на Арене. Быть может, проходят дни. После того как она теряет сознание в планолёте, никто не спешит отвечать на её вопросы, никто не пытается объяснять. Загнанно пятясь назад себя, девушка едва не ударяется головой о стену и не сбивает рукой несколько аппаратов, когда двери палаты разъезжаются. Внутрь проходит низенькая старушка в зеленоватой юбке. На её плечо повязан платок с красным крестом. Она врач — улыбается мирно и ласково, но ни слова не произносит прежде, чем предлагает лекарства и воду. Алина не знает доверие, но понимает быстро — выбор принять или отказаться ей никто предоставлять не собирается. Сотрудница госпиталя не уходит, пока победительница не раздирает себе горло двумя круглыми дисками горьких таблеток. Наверное, они должны снимать боль. Девушка не знает, различает ли в этот час муку душевную и физическую. Когда старушка несильно толкает двери, заставляя их разъехаться, Алина вытягивается, опускается босыми ступнями на обжигающе холодный каменный пол, чтобы выглянуть. Её палату не охраняют. Или то может являться уловкой подобной тем, которые создают распорядители, — иллюзией предлагаемой свободы, которую потом вырвут из рук с кожей ладоней. Но никто не препятствует, пока девушка бредёт к порогу.       На тёмных стенах коридора написаны комбинации букв и цифр, а в дальней стороне пола упорядоченные белые лампочки убегают в обе стороны, освещая металлические ограждения палат. В десятке шагов несколько докторов разговаривают друг с другом, ни один из них не уделяет появлению Алины внимания. Может, за мраком коридора они её заурядно не видят. Держась о прохладный металл, девушка пятится вдоль коридора — в сторону от людей. Что-то бьётся о стену по другую сторону следующей палаты, заставляя её встрепенуться и щедро зажмуриться в попытке рассмотреть происходящее за стёклами занавешенных окошек. Следующие двери тоже оказываются приоткрыты, отчего под ноги с порога льётся тусклый тёплый свет. Едва победительница делает к нему шаг, как перед ней по полу проносится жужжащая машинка, которая звонко ударяется о трубы у другой стороны коридора и катится обратно, замедляясь. Алина присаживается перед ней, несколько раз толкая заводную вещицу на месте. — Чего же ты стоишь? — требовательно вопрошает её детский мальчишечий голос, едва не заставляя девушку завалиться назад себя в испуге. Отдёргивая руку от игрушки, она безмолвно присматривается к мальчику, что остаётся стоять внутри палаты, глядя на неё по-детски недовольно. Его серая курточка блестит, а кудри падают на глаза, закрывая половину лица. Кьеран. — Запускай! — но победительница не умеет обращаться с машинкой, и та останавливается, отъезжая от её ладони только едва. Мальчик раздувает щёки и скоро садится рядом с Алиной, несколько раз оттягивая игрушку назад. — Смотри, как надо, — ребячески хвастает он прежде, чем та уносится в палату. Сперва девушка не двигается, когда Кьеран берёт её за руку, но после начинает волочить ноги, пока он ведёт её внутрь, любопытно задирая голову. — Ты тоже будешь плакать?       Оглядываясь победительница не понимает вопрос. Она беспокойно осматривает комнату, скоро находя заурядную койку. Та в точности повторяет собственную. Николай сидит на ней, вжимаясь спиной в стену и укладывая подбородок на поджатые к груди колени. Его светлая чёлка слипается на лбу, а кожа вокруг глаз красна не то от того, как сильно её растирают ладонями, не то от обилия слёз. Юноша вытягивается сперва, напрягаясь, когда Кьеран возвращается не один, но оседает после, оставляя Алину без внимания. Его взгляд пустеет. — Я расскажу тебе секрет, — дёргая девушку за руку, Кьеран ждёт, пока она наклонится, чтобы прошептать ей на ухо. — Когда он плачет, мне тоже хочется плакать.       Не переставая покусывать губы и внутренние стороны щёк, победительница смотрит, как он уносится за машинкой, чтобы достать ту из-под медицинского шкафа. Она не спешит подходить к парню, но он на неё не реагирует вовсе, и скоро Алина садится рядом с ним, забираясь на койку с ногами и кладя затылок на прохладную стену. Она не остаётся одна. На их с Николаем руки надеты подписанные браслеты с незнакомыми названиями. Расстройство, синдром… Они болеют, и ни один из них не понимает, зачем ужасам Арены полагаются научные названия. Алина вздрагивает слегка, не сразу понимая, что с её первого шага к палате в стенах никогда не было тихо. Пряча лицо у колен Николай не перестаёт всхлипывать, его лицо блестит от слёз. Сколько он сидит здесь? Сколько купается в горе, пока к нему не пускают хотя бы Кьерана? Девушка не спрашивает его, только находит себя забившейся к его плечу. Ничто вокруг она не наделяет доверием. Но она верит победителю. — Кто-то из местных жителей нашёл для него машинку, — наклоняя набок шею, рассказывает юноша, отчего Алина обнаруживает, что голос наглеца-профи ей не знаком. В нём нет задора и всякой краски, остаётся только глубокая опоясывающая тоска. — Кьеран говорит, что в Капитолии нет таких, — Николай втягивает в себя воздух, когда его голос надламывается. — И я уже третий день разгадываю ребус того, как будет правильнее объяснить, что для него теперь вообще ничего не будет как в Капитолии, — победительница не говорит почти. Картинка пред ней всё ещё разбегается, пока мальчик кружит с игрушкой, катая машинку по воздуху. Рука девушки лежит на плече Ланцова — не то поглаживает, не то придерживает крепко в скользком страхе, что она вновь может свалиться, потерять его в чужих стенах. — Линнея победила, — Алина моргает часто от резкого звука. Юноша рядом с ней садится ровнее, когда сквозь текущие слёзы он глотает воздух. Беспомощность становится колючей, и у девушки губы дрожат от того, как сильно она хочет разрыдаться. Она снова и снова сбивается со счёта дней теперь, когда для неё утверждают, что Игры уже завершаются. Ей хочется сказать, что это хорошо, и убедить, что ничто не заберёт жизнь Линнеи теперь. — В Тринадцатом верят, что Александр, Зоя, Мальен, — из горла льётся только одно слабое сипение, когда Алина вздёргивает голову, надеясь спросить больше, чем Николай может сказать. — И Энобария всё ещё живы. Вероятно, забраны Капитолием для того, чтобы узнать, куда нас увезли. Вместе с моей матерью. Но я думаю, — лицо юноши искажается, кривится так, будто его окунают в боль и жар злобы, что ими двумя разделена. — Лучше бы они были мертвы. И мы были бы мертвы тоже. Я предпочел бы остаться на той Арене, чем то, что с ними сделают.       Алина тоже это знает, пусть и в этот час её голова норовит свалиться от того, как сильно её трясёт. Мал жив. На это она может надеяться, как и Николай будет верить, что однажды вновь посмотрит в глаза каждому, кого любит. Для них не будет большей радости, но та лежит в руках Капитолия. Даже те, кого миротворцы забирают как преступников, лучше мёртвые, чем живые, и у победительницы в груди жжёт от того, насколько велик сейчас ужас Мала и победителей. Их страдания услышат даже в Тринадцатом, власть об этом позаботится. Алина пальцы до боли заламывает в множащемся представлении того, что с ними могут сделать. — Ты что-нибудь знаешь о Багре? — сутуля плечи, спрашивает девушка, ковыряя под пальцами всё, на что ляжет ладонь. — Её оперировали почти шесть часов, когда нас только доставили сюда. Я не видел её, но мне говорят, что она восстанавливается, — лицо Ланцова скрашивает нечто скромно походящее на улыбку, но скоро её подменяет нервная отчаянная усмешка. — Хотя Тринадцатому пришлось хорошенько покорпеть над её внутренностями. Эта женщина не даст жизни местному населению. Я могу только посочувствовать несчастному, которому поручили уведомить её о том, что Александра здесь нет. Хеймитч должен был быть с ней, когда она очнулась. Тогда его ещё не заперли, чтобы протрезвился.       Пока Алина заслушивается словами, ей кажется, она лишается рассудка. Скупые наблюдения в ней ни одно крохотное чувство не собирают. И Хеймитч есть только ещё один предатель. Исключительно и неуступчиво — так следует рассудить ещё после того, как он не удосуживается и слово обронить о намерении Мала вызваться на Игры вместе с ней. Где бы не заперли их ментора, так победительнице хотя бы не придётся его видеть и встречать напоминание о том, что наставник не удостаивает её честностью. Ей кажется, Хеймитч поддерживает союз с Плутархом, но если и его бросают куда-то просыхать, девушка не ждёт тёплое отношение к себе. — То, что тебе рассказали об Александре, — шмыгая носом, Николай не поднимает к ней голову, только рассматривает свои ладони, на загорелой коже которых проступают белые и розоватые пятна. Алина не хочет его слышать и вовсе не желает слушать о любимом мальчике Капитолия. Она уже позволяет ему излишне много, пускает в свои сердце и голову, теперь не ведая, где следует запереть мысли о нём. Должно быть, он в этот час доволен тем, чего достигает сам. Может быть, Капитолий даже позволит ему жить и избежать пыток, и он навсегда разменяет все их жизни, играя ими подобно фигуркам в детской забаве, награда которой неисчислимо велика. — Сноу поручил это ему. В начале Тура победителей? — уточняет парень вопросительно, отчего победительница разбирает с трудом, хочет ли он, чтобы она гадала вместе с ним. Интерес Александра, его внимание теряют яркость и цвет, становятся прозрачным свидетельством того, что ничего подлинного в них не было никогда. Он никогда не оставался в Двенадцатом и не звал в Капитолий ради неё самой. Он искал собственную цель, для которой Алина является только предметом. Она плотно сжимает губы, пока их щиплет от соли слёз, веля себе не удостаивать его ни одни рыданием. Но пройденная вместе половина года делает его значимым, и только самому победителю перешагнуть эту долю оказывается чрезвычайно легко. — Зимой — пред тем, как он отправился в Двенадцатый, мы встречались, и он рассказал мне. Только я знал. Сноу хотел отвернуть от тебя людей, и вероятно, старик верил, что Александр может ему в этом помочь. — И тебя это устраивало? — Алина, ты знаешь, что у Багры была семья, когда она победила в Голодных играх? — девушка едва не сжимается в плечах и не вздыбливается подобно злобной кошке, когда обнаруживает, что Николай смотрит прямо на неё. Победительница с трудом разбирает, что он надеется в ней увидеть. Многие секунды ей кажется, что он совершенно не слышит её вопрос. Но ответ для него прост, она должна утвердить, что отыскивает однажды суровую правду. Вместе с незнакомой гибелью её следует отдать рукам Капитолия. Так правительство поступает всегда с теми, кто переступает нескончаемо выдумываемые законы. — У Хеймитча она тоже была. Как и у Зои, — в приподнятых уголках губ по кривой улыбке юноши разливается давняя, но всё ещё жгучая обида. Он неожиданно качает головой. — И теперь у них никого нет. Тебя ведь тоже ребятишки ждут, ты ради них была готова на самого Хеймитча бросится. Мы не живём иначе, солнышко, — Алина шипит тихо, стоит Николаю щёлкнуть её по колену. Отчего-то боль всё та же, что и на Арене: норовящая сломать. Девушка могла бы не верить ему, вновь повестить на сотканную правительством расчудесную картинку о жизнях профи. Но она верит Линнее, и ужас когда-то ею поведанных на Арене слов до сих пор Алину не покидает. От сгущающегося раздумья становится тошно. — Я бы целовал ноги каждому в правительстве и вышел бы ещё раз на Арену, если бы знал, что моя сестра, моя мать — что они будут жить. Александр тоже кого-то любит. Он тоже чего-то опасается: для себя, для своей семьи, для всех победителей. Но мерзавец, — едва голос Николая не проваливается в икании, он вновь растягивается во всхлипе, — даже мне ни слова не сболтнул о договоре с Плутархом. Если бы он только сказал мне, что на самом деле задумал… Мне стоило догадаться, мы могли бы придумать что-то вместе. Но он знал, что я не соглашусь. Я бы не допустил то, что ему или Зое пришлось остаться там. — Выходит, мы оба были обмануты, — мирно заключает Алина, ожидая, что для них обоих не найдётся другая правда. И если каким-то из таблеток полагается смягчать их боль, то работают лекарства воистину погано. Обнимая себя обеими руками, девушка усмехается безрадостно. — А я только повелась на пару поцелуев. Их надуманную значимость хочется только растоптать. И победительница не сразу понимает, что сидящий рядом Николай окутывается мёртвой бесцветной тишиной. — Александр… Поцеловал тебя? — Это настолько противоестественно для тебя? — ворчит она, щедро насупливаясь. Ей чудится, на её глазах лицо юноши теряет всякий человеческий живой оттенок. И Алина не разбирает, что он ищет в этих словах. Неужели высокомерно ожидает, что девчонка-замухрышка из Двенадцатого не удостоится подобной честью? Но она не позволяет этой глупой мысли себя отравить, и знает, что возможно, слова Александра о поцелуях Ланцова никогда не являются игрой или преувеличением. — Нет, я рад, — натягивая губы в слабой улыбке, он несильно щипает победительницу за плечо. Жест настолько не спешен, что она легко могла бы его избежать. Но девушка его позволяет и верит заурядно, что тот сможет её отрезвить. — Эти поцелуи что-то значили для него. — Николай, есть то, — запинается Алина, истинно нелепо убегая от очередного слова, предназначающегося Александру. Но даже Ланцов, видится, проводит эти часы в дурноте и подловить её на ином не смеет. Прежде победительница засматривается на Кьерана. В другой стороне палаты мальчик дёргает одну дверцу шкафов за другой, чтобы отыскать нечто пригодное, подходящее для выдуманных препятствий для своей машинки. — О чём я хотела бы тебя спросить. Но я не знают как. — Как думаешь? — приподнимая плечи, рассуждает Николай. Впервые нечто похожее на интерес является на его лице. — Я тебе, солнышко, теперь должен гораздо больше, чем заурядные ответы, хотя совестливость не является одним из моих лучших качеств. — Я всегда думала, что то, как живут профи, это ваш выбор, — Алина поджимает губы, обращая лицо к парню. Пульсирующая в голове боль опускается к шее и смотреть на него становится в каждом понятии мучительно. Свет оказывается излишне ярок. — Вообще-то все так думают, — замечает победительница, не находя ничего лёгкого в настроении, но Ланцов ей кивает. Ему это тоже известно, сами профессионалы о своих образах на телевиденье заботятся особенно старательно. И его взгляд скоро ложится на мальчика, что стремится ему показать, какой загон для игрушки он составляет из нашедшихся вокруг вещиц. Девушке хочется улыбнуться. — Линнея рассказала мне о Кьеране, пока мы были на Арене. Она сказала, что у таких, как мы, нет выбора. И я не перестаю думать… Если один человек в Капитолии мог заставить её сделать подобное — родить ребёнка, чтобы после отдать его кому-то другому… Что ещё они могли бы заставлять нас делать? — Алина постукивает себя саму по ноге, не ведая, куда уместить собственные руки. Николай на неё не смотрит, но слушает видно, опуская взгляд в личном раздумье. — Я столько раз видела Линнею вместе с министром, я никогда не могла подумать, что он владеет ей, точно предметом на рынке. И я видела вас в компании стольких людей, что теперь не знаю, понимала ли я когда-нибудь этот, — на губах теряется неладное выражение, — образ жизни. — Что ж, это наша работа, — склоняя голову набок, победитель заглядывает ей в глаза. И у девушки в груди болит от того, как просто он это называет. Все чувства с очередным признанием становятся горячее. — У Давида она одна — заставлять свой мозг работать на Капитолий, приносить пользу. У кого-то вроде меня, Линнеи, Александра и ещё, пожалуй, у десятков, — с гадким выражением выделяет Николай, растирая лицо ладонью, — она другая. Мы заставляем своё тело работать на них, потому что они могут требовать, а нам нечего больше предлагать. Ты приходишь, потому что они желают, чтобы ты пришла. Ты не имеешь права сказать, что ты чего-то не хочешь; что тебе что-то не нравится; что тебе плохо, — каждое выражение вырезает на изнанке груди отметину. Алина не знает, за что может взяться, пока её взгляд мечется по палате. И Ланцов выбирает слова так, чтобы никакие из них Кьеран не смог понять. От каждого впечатления становится горько. Они копятся подобно снежному кому, отчего победительница не ведает, куда может уместить весь мрачный ужас чувств. — Ты удовлетворяешь их. Или заурядно позволяешь им делать с собой всё, что им вздумается. И в каждую из таких ночей ты лишь пытаешься отделить себя от собственного тела, — кровь распускается по языку, когда девушка до боли прикусывает щёку, вспоминая о ночи принадлежащей им с Малом победы. Тогда она думает, что видит жирное тщеславие, и сейчас впервые различает в том попытку сбежать. — Думаешь, что это всё происходит не с тобой, и после ты сможешь просто отмыться. Ты сдаёшься, надеешься найти хотя бы что-то для себя: подарки, — Алина вздрагивает, стоит Николаю вновь несильно ущипнуть её за предплечье, отвлечь. Он обещает ей ответы. Но их лёгкость нескончаемо гнусна, — сплетни, деньги, тайны, удовольствия… Но ни в чём нет утешения, есть только выгода. Иногда мне, как наверное, и остальным, кажется, что окружающим неприятно находиться рядом с нами от того, сколько раз нас трогали и передавали друг другу. К некоторым деньгам в Капитолии не прикасается столько людей, сколько имело кого-то из нас. — Это не так для меня, — дёргано убеждает победительница, кивая один раз, а после второй и третий. Николай присматривается скоро, обескураживает. Ничто в его лице не напоминает о знакомом пёстром лисьем выражении, принадлежащем ему даже на Арене. Но она лишь хочет заверить его в том, что не знает к нему этих противных чувств. — Хочешь знать секрет, солнышко? — лицо юноши светлеет. — Я только что разгадал, почему Александру было так сложно воплотить план Сноу. Ты видишь в нас людей. Ты видела в нём человека, несмотря на всё, в чём была убеждена. — Этого явно было недостаточно для того, чтобы он увидел человека во мне. Она не хочет его смерть, если для них найдётся шанс эту гибель предотвратить. Но Александр желает её собственную как условие того, что он мог заполучить. — Ты не понимаешь, — чужое заключение укалывает, заставляет встрепенуться. Как Николай может так судить? Синяки уже почти сходят с его шеи, но Александр определённо не мешкает пред намерением его придушить, как мог бы и убить. С той же лёгкостью он разбивает девушке голову, от памяти чего всё изнывает внутри. — Он боится решений Сноу столько же, сколько их боимся мы. Александр не мог знать, насколько Плутарх готов выполнить свои обещания. Он рисковал всем, когда вместо твоей смерти выбрал передать тебя Тринадцатому. И ещё до того Капитолий никогда не был тем, что ты видела, Алина, — раздражение отступает стремительно в редких воспоминаниях о времени, что предшествовало Третьей квартальной бойне. Скромные дни полные радости и дружеского тепла, которого она никогда не знала. — Всё, что казалось тебе прекрасным, весёлым или хотя бы терпимым, показали тебе мы. Мы сделали этот город таким для тебя, чтобы тебе никогда не пришлось бояться или знать то, что знали мы. Александр об этом позаботился. Он просил нас не оставлять тебя и отводить от людей, которые могли бы быть опасны. Так не обращаются с теми, от кого хотят получить только выгоду.       Но девушка боится протянуть руку этому убеждению. На мгновение ей кажется, что победитель из дистрикта-7 вновь становится предметом её кошмара. Там он спросит её, разве не она сама отпускает стрелу, направленную на его грудь? Алина не гадает о его намерениях, только желает защитить себя и Мала, пока в уходящей ночи забываются разговоры о поцелуях. Она отвлекается на то, как в рваном жесте ладонь Николая обводит ребёнка. И Кьеран, слышится, жаден до каждого часа, в который дядя уделяет ему внимание. Девушка ждёт, улыбка должна проступить на лице парня, но вместо того алые линии под его глазами проступают вновь. Кажется, они начнут кровоточить, если Ланцов обронит следующую слезу. — Александр настаивал на том, чтобы этого мальчика забрали из Капитолия, потому что он знал, что министр использует его, чтобы добраться до Линнеи, а после и до меня… В правительстве нашли бы способ извести нас. Но теперь Линнеи здесь нет, — твёрдость отступает от голоса. Отстранясь к стене, Николай вновь ударяется о неё затылком. И это понимать легче всего. Мука от отсутствия Александра, Мала, Линнеи, Зои никогда не пройдёт и не утихнет. И садясь ближе, умещая голову у плеча победителя, Алина хочет утвердить упрямо. Они их вернут. Но дрянное правительство не пожелает отдавать в последнем животном издевательстве. — Это всё не похоже на Капитолий. И я не имею представления, что необходимо делать с ребёнком. Паршивое положение, — цыкает парень, — такие не являются моими любимыми. — На Арене оно не было паршивым? — ковыряет слова девушка, не рассчитывая найти одно, которое скрасит хоть малое в окружающем. — Пусть на Арене, но я делал то, чему был научен, и спал среди людей, которых любил. Здесь, — Николай вкрадчиво выглядывает за открытые двери палаты, наклоняясь не в полную меру, чтобы Алина не завалилась набок. — Я с нетерпением жду, когда Плутарху от нас что-то понадобится. Я уже был слугой однажды. Я не стану им снова. — Николай, кем бы они не были, — девушка едва не сжимает губы, пока робкий голос говорящей о министре Линнеи всё ещё звучит в мыслях. — У этого мальчика есть родители. И сейчас у него есть только ты, — указывает она, опуская ладонь над грудью парня. Без капризных настроений, вероятно, не обойдётся. Но сейчас победительница об этом не скажет. — Может быть, у Кьерана теперь не будет ярких одежд и изысканной еды, но они не важны. Важно только то, будешь ли ты рядом, чтобы позаботиться о нём, чтобы поддержать его и защитить. И если ты захочешь, я помогу тебе. Союзникам полагается беспокоиться друг о друге. — Тогда я просто обязан помочь тебе найти своих, — обещает Николай ровным голосом, когда Кьеран приходит к ним, слыша своё имя. Машинка остаётся отставлена в сторону, а сам мальчик резво забирается на край койки, не переставая вертеть головой между победителями. — Есть ещё один вопрос, — неспешно обозначает девушка, пока вокруг них разливается детский смех. Ребёнок не перестаёт ускользать от её ладони, убегая от щекотки, пока она треплет его необыкновенные кудри. На устах Ланцова нежданно рождается только неприглядный мычащий звук, точно изнеможение не позволяет ему сказать больше. — Почему я слышала голос Сенеки Крейна на Арене? — Николай ощутимо напрягается в плечах прежде, чем разворачивается к победительнице. — Кроме тех, что подражали моим детям, когда сойки-говоруны напали, некоторые из них говорили голосом Крейна. — Я знаю Крейна, — Кьеран с трудом может усидеть, слыша знакомую фамилию. — Я знаю целых пять! — Не люблю отступать, но здесь я предпочту сложить руки. Я не могу обсуждать это с тобой, — объясняет юноша, ведя головой рассудительно. Он защищает Александра, Алина это знает. Также поступает и Женя. Но вероятно, нет предательства или нелюбви в том, что девушка знает сама. — Алисия Крейн выразила внимание только ему. Александр говорил со мной об Урсуле Крейн. И одна из его лошадей была знаком расположения Сенеки Крейна. Раньше я думала, что он ценил Александра как победителя первых игр, в которых он был Главным распорядителем. Но потом Александр остался с Багрой, чтобы говорить с Елизаветой Крейн. И ты рассказывал о них тогда в Тренировочном центре… — Их семья, — неприветливо отделяет Николай, точно от чужой истины ему хочется только отмахнуться, — была спонсорами Багры в её играх. Она с Крейном познакомилась в тот сезон — за три с половиной года до рождения Александра. — Какое преступление она совершила? — Алина высоко вздымает брови. Осудить легко, Багра тоже является жертвой порочных нравов столицы. Но виденье это отчего-то выходит нескладным. — Не похоже, что Капитолию чужды подобны связи. — Лучше тебе это спросить у неё. Она уникальная женщина. Она даже своему сыну не рассказала эту историю целиком. — И Александр… — Такой же, как и мы, — девушка едва не бросается с места, придерживая себя саму и хватаясь за поручни от того, насколько чужд ей непреклонный гавкающий тон парня. Отворачиваясь, он накрывает лицо ладонями, шумно выдыхая, пока затихающий Кьеран гладит его по голове. — Но это всё меняет, — шепчет Алина самой себе. — Это ничего не меняет для меня, — говорит Николай отрывисто, будто некто может у него это забрать. — Никогда ничего не меняло. Мне плевать, что он Крейн. Я видел, как этот человек поднимал себя с постели и заставлял себя ползти, если кому-то из нас требовалась помощь. Он вырос со мной. Я не прошу тебя о прощении, солнышко. Но у меня есть сестра. И у меня есть брат. Я люблю его. И я не предам его. — Значит, — не боясь уступить, указывает девушка, хоть и любую человеческую забаву собрать не получается, — Сенека Крейн и… Багра. — Занимательный союз, правда? — победитель хмыкает невыразительно, точно представление можно счесть за один из обожаемых Капитолием скандалов. — Хотел бы я это видеть.       Лицо Николая почти не меняется, но в каждый его жест ложится тревога, когда он дёргано вытягивается на своём месте, стоит в коридоре госпиталя зазвучать нестройным шагам. Видно для глаз все мышцы в его теле поджимаются. Так готовятся принимать удары. И совсем не схоже на то, Кьеран опирается о плечо юноши, любопытно норовя выглянуть за двери. Придерживаясь за край койки, Алина встаёт первой, покачиваясь и обмирая на месте, когда сквозь шёпот Люда показывается в скудном свете коридора. Она несёт на себе ту же одежду, которую доводится видеть на старушке. Вероятно, девушка трудится в госпитале. Её лицо не хранит ничего от блеска и вычурных красок, оставленных Капитолием. Она робко проходит внутрь, складывая руки пред собой. Она выглядит спокойной, пусть и взгляд Люды мечется между Николаем и Алиной. — Мне не сказали, когда лучше их привести, — объясняет она неуверенно, не спеша подходить. Её улыбка встречает теплом, когда о том не приходится мечтать. — Но я решила, что ты хотела бы их видеть.       Девушка скоро оборачивается к порогу, где из-за двери друг над другом показываются две затаившиеся головы. Миша и Нина едва не расталкивают друг друга в коридоре, когда бросаются к заступнице, распугивая весь госпиталь своими восклицающими голосами. Люда, видится, отпрыгивает в сторону. Слёзы не перестают скатываться по лицу Алины, когда она бьётся коленями о пол, подхватывая в объятии Мишу. Топча свою юбку, Нина садится рядом с ними, крепко сжимая их обоих в своих руках и прикладываясь лбом к голове победительницы. Даже их тепло не кажется девушке настоящим, тело заполняет один иступляющий холод Арены. Но всхлипывая над макушкой Миши, она понимает, что в уловке распорядителей никогда не было ничего подлинного. Их голоса оказываются совсем не похожими на те, которыми кричали сойки-говоруны. Они живые, заливистые, полные напоминаний об уюте их дома в дистрикте и проведённых в приюте годов. Сквозь застилающую глаза пелену слёз Алина надеется детей рассмотреть. Шум рьяно бьющегося сердца звенит в её ушах, но резвые речи и непотревоженные лица младших приносят в грудь покой. Победительница не чувствует холод полов и не знает нарывающую в ноге боль, пока Нина перебирает её волосы, обнимая заступницу за шею. Миша не может устоять подле них. Чудятся, они становятся бледнее. Но девушка винит только всякое отсутствие солнечного света во всём окружающем, не находя в детях ни свидетельство побоев, ни признаки голода. Они сыты, они одеты, и здесь она может их защитить.       Растирая руками лицо и размазывая слёзы, Алина стремится обернуться к Николаю, хочет заурядно отдать кусочек от этого счастья в надежде, что оно тоже станет для кого-то спасительным. Но всё вокруг затихает, когда она видит, что Люда присаживается на край койки рядом с ним. Николай укладывает голову к её груди, позволяя девушке поглаживать его волосы и держа её дрожащими ладонями за руку. Они оба тоже любят кого-то очень сильно. И они оба тоскуют по одному человеку. На мгновение Алине кажется, что эти чувства к нему она тоже может разделить. Признание обращается невыносимым. — Я знала, что ты победишь, — не боится заявить Нина над ухом Алины, пока перебивая сестру, Миша рвётся рассказать, как они летали на планолёте. — Это я знал, что она победит! — спорит он ребячески, притопывая ногой и краснея в щеках. — Мама Линнея победила, — слышится позади вредный тоненький голосок хмыкающего Кьерана, из-за чего Миша стремится заглянуть за Алину, где маленький капитолиец прячется за боком Николая. Любопытствуя старший мальчик скоро обходит победительницу, чтобы рассмотреть его лучше. — А ты кто такой? — звонко вопрошает Миша. Кьеран в уходящий час успевает забрать свою машину и теперь крепко прижимает её к груди, молчаливо и хмуро оглядывая чужого парнишку с ног до головы на потеху Нине. — Ты скучно одет, — единственное, что заключает капитолиец, отворачивая голову, чем заставляет Николая слабо хохотнуть. Его замечание неминуемо зовёт присмотреться. Миша носит на себе престранный серый комбинезон в чём-то схожий на увиденную в планолёте куртку Плутарха. — Что это за одежда на тебе? — Алина спрашивает, поднимаясь с пола, но не отпуская руку девочки. Другая её ладонь гладит Нину по щеке. Она одета в точности схоже на Люду и встреченную старушку. К полу опускается тёмно-зелёная юбка и рубашонка бела. Только повязки не хватает на руке. — Я помогаю Люде в госпитале. Буду как мама. Мы не могли дождаться, когда нас пустят к тебе! — рвётся рассказать девочка. — Нам надо столько тебе показать! — поддерживает её Миша, обнимая заступницу за бок и хлопая глазами. — Когда Мал вернётся из Капитолия? Ему бы здесь понравилось. — Скоро, — все внутренности и негодную глотку расцарапывая, тихий ответ застревает в горле, когда Алина кладёт руку ребёнку на голову. От беспомощности и пустого чувства безысходности вновь хочется раскричаться. — Очень скоро.       На это Алина рассчитывает. Она сама сделает это возможным, если потребуется, пусть и чудовищные нравы правительства не пообещают ей эту роскошь. Победительница должна надеяться ради себя и этих детей, потому что они будут нуждаться в нём. Её голос меркнет ощутимо, стоит Нине поднять на неё голову. Она будто становится на несколько лет взрослее за те недели, что разделяют их. И она всё понимает.

•

      Алина проводит в госпитале ещё несколько дней. С каждым из них ища убежище от головной боли, она боится засыпать. Ночью прохлада её палаты принимает образ ледяной стальной клетки. Металлические челюсти планолёта вновь и вновь поднимают её с Арены, наполняя голову зовущим криком Мала и мучениями победителей. Жуткие образы не имеют конца, являя себя злодеяниями распорядителей и страшными умыслами президента Сноу. Зачастую срываясь с койки посреди ночи, Алина пытается сбежать от его голоса, когда-то говорившего с ней в дистрикте-12. И покачиваясь на полу, она накрывает уши, чтобы не слышать вопли своих соперников и друзей. Ей подсказывают — необходимо сосредотачиваться на чём-то, даже если рядом не находится никого, кто мог бы помочь и отвлечь. Девушку учат проговаривать простые факты, напоминать себе о том, кем она является и где находится её дом. Только потом она переходит к более сложному, пытается избежать воспоминаний, каждое из которых приводит её к отсутствию Мала и нескончаемым страданиям невинных.       Почти всё время бодрствования Алина проводит с Николаем и детьми. Для Люды несколько раз в день выделяют время, в которое она может проводить время с ними и помогать в лечении. Несмотря на величину потрясений, девушке удаётся найти для себя место в Тринадцатом. Дистрикт предлагает ей работу, которой она не боится. Но Алина знает — она тоже сбегает. За делами госпиталя удаётся унять шум мыслей, напоминающих о несчастьях. И в шансе помочь победителям Люде становится спокойнее. Она рассказывает им многое.       Жилая часть Тринадцатого состоит из небольших чистых квартир с белыми стенами. Всем гражданам выдают новую, но совершенно одинаковую одежду. Каждого кормят три раза в день. Правда, еда оказывается совершенно безвкусной. Детей в дистрикте почти нет, некоторое время назад его поражает большая эпидемия. Болезнь убивает большую часть населения, включая ребёнка и сына их президента. Некоторые становятся бесплодными, отчего любой приток беженцев и новых жителей особенно приветствуется. В Тринадцатом позволяют получить профессию, а дети ходят в школу, отчего в первую часть дня Алина младших почти не видит. Кьерана к общественному порядку пытаются приобщить тоже, но мальчик вновь и вновь срывает учебный процесс для того, чтобы его отпустили к Николаю. В дистрикте уже подростки старше четырнадцати могут получить низший армейский чин и считаться солдатами, а обучение для работы в госпитале считается уважаемым. Территория Тринадцатого походит на руины без признаков человеческой жизни, радиоактивной зелени и живности. Строительство ведётся исключительно под землёй, чтобы скрыть дистрикт от всего Панема. Часть сооружений существует уже не одну сотню лет и построена ещё до современной истории, являя тайные убежища для глав правительства на время войны и последний оплот человечества, если жизнь на поверхности станет невозможна. В книгах об истории для жителей Панема забывают упомянуть, что до Тёмных времён Тринадцатый является центром развития ядерного вооружения для Капитолия, продолжая свою деятельность по сей день. В года первой неудавшейся революции оружие нацеливают на столицу с условием, что дистрикт станет независимым и свободным от власти Панема. Капитолий разрушает всё, что когда-то находилось на поверхности, и перекрывает доступ к дистрикту извне в расчёте на то, что его жители вымрут сами. Но строгое распределение ресурсов, дисциплина, выработанный десятилетиями порядок и бдительность позволяют пережить каждую диверсию Капитолия. За семьдесят пять лет Тринадцатый многому научился, их граждане превратились в солдат и создали автономное общество. Но выходить на поверхность можно, это позволяют иногда — по расписанию, чтобы люди могли размяться и побыть под солнцем. Алина не удостаивает себя мечтание о том, что её наградят подобной возможностью. Вероятно, Плутарху первому следует побояться, что она сбежит, отчего девушка не знает, когда вновь сможет увидеть сияние подлинного солнца и прогуляться по живой земле.       Николаю не приходится легче. Ни лекарства, ни нескончаемые беседы с врачами не переменяют его состояние и делают раздражённым, отчего к концу второго дня ему в палату приносят небольшое проецирующее устройство. В Тринадцатом хотят, чтобы победитель мог посмотреть закрывающую церемонию Бойни и убедиться в том, что его сестре ничего не угрожает. И совершенно не хочется забывать то, как Ланцов выхватывает у какого-то солдата пульт для управления техникой. Алина думает, что они подерутся, но мужчине приходит необычное уведомление — надпись высвечивается на его электронных часах, с чем он машет на победителей рукой и покидает палату. Только когда Николай начинает перематывать запись на несколько часов назад, девушка понимает, чего он добивается. Перед закрывающей церемонией всегда устраивают укороченный показ прошедший Игр, и поскольку они разделяются незадолго до завершения Бойни, юноша собирается смотреть её до конца. Сперва Алина намеревается уйти, не желает вновь возвращаться на Арену и позволять президенту Сноу и всему Капитолию ей владеть, точно живой игрушкой. Но она остаётся ради шанса увидеть Мала, найти хотя бы небольшие подтверждения тому, что остальные победители всё ещё живы.       Николай останавливает трансляцию, когда камеры запечатлевают то, как сидя у ствола одного из покрывшихся инеем деревьев, Багра окровавленной ладонью пытается дотянуться до Александра. Он, видится, до того сидит перед ней, в тот час уже вставая. Его щека измазана в тёмной крови, словно до того на её месте лежит рука женщины. Пред ней единственный сын является только мальчиком — юношей всего на пару лет старше самой Алины и тем, кому приходится смотреть на то, как его мать умирает. Оттого рассмотреть человеческое в его лице становится совсем нетрудно. Николай остаётся позади него ещё до выстрела пушки и не ждёт то мгновение, когда Александр налетает на него спереди, сбивая с ног и передавливая горло древком топора, вырывая вместе с чужим вдохом выстрел пушки, пронзающий округу. Не находя в себе силу смотреть на то, как Ланцов под ним дёргается и задыхается, Алина отворачивается. Но сам юноша оказывается нетронут страшной сценой. Может быть, он сам старается примириться с правдой о том, что выбор этот ему не предоставляют. В планолёте Николай отваживается даже шутить. В его словах до сих пор не удаётся определить обиду или отчуждение. Он не выставляет перед собой щиты, только убеждает всех вокруг, что поступок Александра его не ранит.       Алина знает, что случает вскоре. Она вспоминает то, как юноша выходит прямо на них с Малом. На его лице лежит выражение, которое ей до сих пор не удаётся забыть. Девушка никогда не хочет испытать это немилосердие вновь. Но победитель дистрикта-7 не выкован из железа и камня, соткан только из плоти, крови и костей. Тогда — на Арене, Алина не способна видеть то, как его лицо поражает боль, стоит её стреле пронзить вывихнутое плечо. Не намереваясь оборвать его жизнь, девушка не рассчитывает то, что не пытаясь достать стрелу, он сможет бежать. — Ты совсем забыла упомянуть, что пыталась его пристрелить, солнышко, — Николай несильно подталкивает её вбок, отваживая от проносящегося на экране соснового леса. — Скажешь — есть чем гордиться? — упрямится девушка, не желая и одного ладного слова о том, что случается в ужасе Игр. — Он этого и добивался — хотел, чтобы я тоже замарала руки. — Думаю, если бы на то нашлось время, он бы был восхищён.       В действа обнаруживается и то, чего Алина не видит, когда на Арене три выстрела звучат друг за другом, забирая у зрителей Багру, Николая и влюблённую девочку из дистрикта-12. Линнея разделяется с Зоей, решая вернуться к их укрытию, чтобы отыскать оставшихся. Но пока Назяленская гонится за Энобарией, Ланцову не встречает ни собственный брат, ни их добрый друг, ни даже влюблённые из Двенадцатого. Алина ожидает, что Александр помчится за Малом, но упускает верно то, какую рану ему наносит. Он даже не доходит до их укрытия на склоне, когда садится на землю, удерживая древко в своём плече. Накрывая лицо ладонями и заставляя Николая придержать её за руку, победительница едва не вскрикивает, стоит юноше выдернуть стрелу. Трансляция не передаёт звук с Арены, но они знают что он кричал в тот час — ему тоже было больно. Кровь скоро пропитывает одежду с обеих сторон его одежды, и находится малое, что можно перевязать старыми утягивающими повязками. Сбивая Александра с ног, Линнея находит его плетущимся к месту их ночлега. Алине кажется, под ней дрожат металлические ножки койки, когда Николай наклоняется к небольшому экрану. Низкий хриплый ревущий стон на его губах вовсе не похож на человеческий, и девушка скоро обнимает его за сжатые плечи. Ей тоже хочется звать их друзьями — верить в то, что хотя бы для Александра она не была только предметом амбиций и личного расчёта. Но для Ланцова они являются любимыми людьми. — Как ты мог допустить это?! — в голове эхом не перестаёт звучать крик Линнеи, когда она ударяет победителя рукоятью копья по лицу, разбивая ему расцарапанную птицами щёку.       Она не видит ничего, что случается. Но когда среди её союзников остаётся только Александр, не находится никого другого, кто мог бы забрать жизни остальных. Пыл Ланцовой стихает, когда ей удаётся придавить юношу собой, прижимая того спиной к земле. Он не держит оружие. И он ей не сопротивляется. Девушка откидывает копьё в сторону, стоит победителю не отозваться на своё имя. Тогда она сползает коленями на землю. Жар гнева и разочарования уходит, оставляя её с правдой того, что истекая кровью, Александр тоже пред ней умирает. Алина думает, что знает это — знает отчаяние, в котором Линнея пытается отыскать то, что могло бы помочь. Потому что она тоже не хочется терять одного из последних понимающих её людей. Грудь наполняется скребущей болью, а по лицу Николая катятся слёзы, Арена наполняется рыдающим воем Линнеи, когда она кладёт голову на грудь Александра. Его глаза оказываются прикрыты. На её лицо ложится чуждое ломающее порядок осознание, когда по шумящей долине проносится выстрел пушки. И Ланцов тоже это замечает — видит то, как сестра оглядывается, не понимая, почему звучит выстрел. Её руки всё ещё лежат на Александре, она может чувствовать, что он всё ещё дышит. Это даёт Алине надежду на то, что пусть в руках Капитолия малое доведётся назвать жизнью, но победители всё ещё находятся где-то там — в его власти, и возможно, всё ещё не теряют веру в свой спасительный час.       Но зрелища для Капитолия не заканчиваются никогда. И одно вырывает изо рта слабый хрип, когда девушка хочет осесть от того, что распорядители никогда не позволяют Малу вернуться за ней. После того как Александр трибутов разделяет, на их половине Арены начинает очередной катаклизм. Земля обваливается одним потоком, сходя вниз, унося с собой и деревья, и валуны. Парень из дистрикта-12 никогда не имеет шанс вытянуть механическую ногу из этой трясины. Заваливая мёрзлой землёй, она схватывает его быстро, пока Мал не захлёбывается ей. Николай убеждает, Капитолий делает это специально, чтобы схватить Оретцева как первого, кого они не хотят упустить, когда Игры отступают от определённого порядка. Но Алина не знает в этом утешения, чувствует только бездонную обречённость, потому что распорядители никогда не намереваются отпускать никого из них живым.       Одной из последних с Арены уходит Зоя, не отступая от намерения убить Энобарию прежде, чем ей удаётся перейти воду, чтобы скрыться на другой половине Арены. Они рвут друг друга перед наступлением ночи, так что скоро во мраке на земле становится не видно крови. В одно из мгновений Алина уверена, что Зоя насаживает руку соперницы на свой трезубец подобно куску мяса. Наступление утра не встречает ни одна из них. Трибуты Двенадцатого и Седьмого падают в один день вместе с девушкой из дистрикта-4 и юношей из Первого, навсегда забирая с собой обожание Капитолия и истории, которые им никогда не позволили бы рассказать. — Если правительство не решит её казнить, — не переставая нервно покачивать ногой, замечает Николай, слегка выворачивая голову, чтобы взглянуть на Алину. — Зое придётся хуже всего. Они её ненавидят. — За что? — За то, что они никогда не могли заставить её подчиняться.       Признание распускает штормовой холод о грубой красавице, никогда не опускающей голову. В дистриктах даже дети знают, как жестоко миротворцы способны издеваться над преступниками. Алина не ведает, сможет ли сбежать от представления того, как поступают с теми, кто уязвляет саму власть Капитолия. Но для них с Николаем на экране остаётся ещё одно представление, и они оба затихают, стоит трансляции явить сцену того, как руки президента Сноу возносят над головой Линнеи корону. Раскалённая правда обнажена на его лице. Он желает её уничтожить. Он желает уничтожить их всех — одно заявление седлано явно.

•

      На следующий день Алине приносят серую рубаху и такие же серые штаны. Руку просят поднести к специальному устройству на стене. То оставляет на коже ядовито-фиолетовую татуировку с индивидуальным номером гражданина и расписанием дня. На часы разделено всё: подъём, завтрак, физическая подготовка… Как объясняет Люда, краска распадётся только вечером во время душа, а утром поставят новую. Отбой тоже строго по часам, отчего в госпитале настаивают на приёме снотворного. «309» — число отсека, предназначенного лечению. Его приходится заучить первым. Сегодня Алине должны показать личную небольшую квартиру. Когда последние тесты завершают, она всё ещё сидит на койке посреди своей палаты, не зная, куда теперь должна пойти, и кого могла бы ждать. Люда кружит возле неё, пока Нина и Миша в соответствии с расписанием находятся в школе. — Я сожалею, — неуверенно обращается Алина, заставляя девушку замереть подле медицинского стола. Она тиха большую часть времени. И не доводится быть уверенной, что хоть кто-то спрашивает её о том, тоскует ли она по дистрикту или людям. Её дом стоит в Седьмом, но жизнь человека вернуть может быть не так легко. — Я знаю, что ты очень дорожила Александром. — И я сожалею, Алина, — в мирных чувствах убеждает Люда. Она вздыхает видно. Её ладонь сложены пред собой, пока победительница не перестаёт перебирать собственные пальцы. — Я знаю, в это сложно поверить… И Тринадцатый попытается убедить тебя в другом. Но пусть Александр не боится быть тебе врагом, он никогда им не был. Иногда Капитолий не предлагает лучше, чем есть меньший ужас. — Александр не враг. Он всего лишь монстр из моих кошмаров. Он всегда был моим монстром, — не ища чужого взгляда, Алина смотрит на свои колени. Очередной переродок распорядителей — так его звали профи из Второго. Капитолий его забирает, но девушке кажется, что он её никогда не покидает. И она не хочет отдавать ему больше, чем он крадёт от неё уже. Полагается утвердить верно, что-то Алина отдаёт ему сама. — Ты не встречала Женю? — В госпиталь не пускают от одного желания, — Люде приходится обернуться. — И Жене… Тяжело заполучить расположение местного управления. Она отказывается сотрудничать с Плутархом, поэтому ей не разрешили тебя навещать. — И Николая тоже не отпускают вместе со мной, — с горечью добавляет Алина, утыкаясь взглядом себе в колени. До сих пор она думает, что теперь для капитолийской сопровождающей более не находятся причины, чтобы заботиться о благополучии девицы из Двенадцатого. И вероятно, саму Сафину не устроит эта негодная мысль. — Врачи хотят, чтобы Николай пробыл в госпитале ещё хотя бы несколько дней, — Люда подходит ближе и видно пытается потянуться к руке сидящей девушки. Жест выходит нескладным. Алина не успевает протянуть ладонь, когда встречную уже убирают. — Они должны убедиться в том, что он не будет опасен для Тринадцатого. После того как Хеймитч усыпил его на планолёте, Николая пытались привести в чувства — он нападал на всех, кого видел вокруг себя. — Может быть, если бы с нами не обращались, как с животными в зверинце, ему бы не пришлось себя так вести, — не тая вредность, Старкова фыркает, вертя головой. Нелепица.       Чего в дистрикте-13 ожидают от победителей и за кого их принимают? С их последнего дня на Арене едва проходит неделя, и Алина скорее отгрызёт кому-то руку, чем примет такое отношение вновь. Но возразить странному слову не позволяют. Заставляя Люду широко вздрогнуть, по приоткрытой створке дверей стучат. Пригибая голову, в палату заходит широкоплечий здоровяк, одетый в военную форму. Вероятно, если девушка встанет, она будет едва ли выше его плеча. Прямые чёрные волосы мужчины сбриты с боков и собраны в небольшую петлю, а его черты лица выглядят незнакомыми. Алина не может вспомнить, если встречала такие среди жителей дистриктов. Взгляд золотистых глаз верно обозвать соколиным. Люда отходит в сторону, стоит солдату пройти вперёд. — Мисс Старков, — обращается он. Его голос неожиданно оказывается приятным и совсем неподходящим для военного. — Полковник Батар — дистрикт-13. Мне поручено сопроводить Вас. — И куда Вы меня сопроводите? — щурясь недоверчиво, Алина не мешкает перед вопросом. Но ни раздражение, ни недовольство не проступает на чужом лице, полковник отвечает почти мгновенно. — Вас вызывают в генеральный Штаб.       Сами ноги кажутся девушке чужими, когда она сходит с койки госпиталя. Кожа зашитой на ноге раны растягивается, точно на её место налепляют кусок резины. Так она себя чувствует и приспосабливается, словно ничего от себя ей не принадлежит. Проскальзывая мимо военного и выходя в коридор, Алина просит только о единственной минуте, когда скрывается на пороге чужой палаты, где в дальней стороне лежит Николай, упираясь лбом в стену. Он поднимается мгновенно, слыша чужое присутствие. — Пришла напоследок проведать меня в неволе, солнышко? — внимание Ланцова ложится за спину, отчего девушка сердечно надеется, что полковник не станет пытаться зайти внутрь, иначе дни его заключения здесь неизбежно продлят. — Как приятно, что меня не так легко забыть. — Ты уж не задерживайся здесь, — просит Алине прежде, чем обнимает юношу. Его руки тяжелы и холодны на её спине. Чудится, в стенах этой комнаты он становится на десяток лет старше, и даже его волосы теряют золотистый блеск. — Не хочу, чтобы кто-то разделил нас снова. Мы не должны позволять им это. — Как только они напичкают меня ещё парой успокоительных, так сразу и свидимся.

•

      Госпиталь занимает несколько отсеков, разделённых металлическими дверями, механическими и электронными с замками с различными системами доступа. Всё вокруг построено из камня или из стали. Один из проходов выводит к людной шахте, разделённой на десятки уровней и уносящейся вниз, отчего у Алины замирает дыхание, когда она выглядывает за перила и крепче берётся за перила. Каждый человек куда-то идёт, все живут по расписанию. Одеваясь в одни и те же вещи, они все выглядят одинаково, передвигаясь подобно частям одного механизма. Насколько же глубоко они находятся под землёй? Везде разлито холодное и белое сияние ламп или свечение красных, зелёных или голубых лампочек, выделяющих двери и проходы. Всё подписано своим номером и обозначением. Протягивая руку, полковник Тринадцатого строго приглашает Алину к дверям лифта, прозрачные стены которого напоминают те, что открывались для неё в Капитолии. От вида просторной капсулы подобной той, которой предназначается поднимать на Арену, девушке становится тяжело дышать. Она несколько раз встряхивает головой, чтобы смягчить в голове звуки ударов, с которыми миротворцы избивали Цинну. Жив ли он сейчас? Мучим ли властью подобно каждому другому преступнику?       Тошнота подкатывает к горлу, стоит лифту с высокой скоростью понестись вниз, пролетая один уровень за другим, отчего свет мигает вокруг них. Мужчина рядом с победительницей оказывается молчалив, хоть и взгляд с неё не спускает, складывая сильные руки перед собой. Под короткими рукавами его одежд объемные мышцы блестят, и с ними он легко мог бы переломить Алину надвое в этой временной клетке, отчего она прижимается боком к другой стороне лифта. На руку военного надета какая-то редкая вещица, которую Люда называет телебраслетом — наручными часами, передающими текстовые сообщения. Штаб оказывается спрятан глубоко под жилым комплексом Тринадцатого и надёжно огорожен от посторонних людей. Пропуская девушку через двери, полковник остаётся позади, но ей едва удаётся сделать несколько шагов вперёд.       Штабом является зал заседаний военного совета. Помещения оборудованы высокой техникой — повсюду расставлены встроенные компьютеры и электронные карты, изображающие неясные наборы данных и расположение войск в различных дистриктах. В центре находится гигантский прямоугольный стол с замысловатыми приборными панелями. В дальней стороне телевизионный экран транслирует передачи Капитолия. Алине мгновенно становится интересно, если она или Николай будут появляться здесь чаще, сможет ли она поспеть к редким часам, в которые Линнею как победительницу будут показывать по телевиденью? Сейчас передают только сводку о товарах, дефицит которых скоро ожидается в столице. Некоторых собравшихся узнать не удаётся, и сперва они Алину даже не замечают, обсуждая то, что видят на экране. Но высокий дородный мужчина с уложенными назад блестящими волосами поворачивается первым. Плутарх. Его впору прозвать предводителем мятежников против Капитолия. Но правительство Тринадцатого от него независимо. Вытянутое лицо мужчины озаряется точно прежде, чем он привлекает внимание остальных, обходя всю величину стола и придерживая неизвестную папку в руках. За ним направляется женщина около пятидесяти лет, за её спиной покачиваются идеальные ровно подстриженные волосы неестественно серого цвета. — Госпожа президент, — обращается к ней Плутарх, указывая на победительницу, позвольте представить — Алина Старкова. Девушка — олицетворение надежды. Наш луч света. — Мы ещё не встречались, — девушка хмурится едва, тяжело перебарывая намерение закатить глаза и спросить капитолийца о всех прозвищах, которые для неё подбирают. Но женщина — президент, протягивает ей ладонь. Победительница пожимает её слабо, отмечая, как невозмутимое выражение на чужом лице сменяется располагающей доброжелательностью. — Меня зовут Альма Коин. Мы надеемся, Алина, у нас Вам будет спокойно, — женщина всё ещё придерживает её за предплечье, когда в тонком звучании чужих перешёптываний, предлагает сесть за стол. — Мы тоже потеряли многих и мы ценим то, как собраны Вы остаётесь в таком положении. — Так Вам легче это называть? — любопытствует Алина, незаинтересованно поднимая брови. Выглядывая из-за фигуры Коин, она оглядывается, ища Плутарха, что подходит к краю стола. — Я не перестаю ждать, что где-то здесь откроется дверь, и на меня выбегут ваши же переродки. Уж простите за недоверие, господин Хевенсби. Зверюшки мне не понравились. — Переродки были вынужденным шагом, — мужчина спешит объяснить, расставляя руки по обеим сторонам от брошенных на стол бумаг. За его спиной не перестаёт крутиться незнакомая женщина видной капитолийской внешности. — Чтобы мы не позволили президенту Сноу сомневаться в цели, которой хотели добиться на этой Арене. С самого начала, — Плутарх тянется в карман своей серой куртки, доставая из него знакомые часы, на циферблате которых загорается солнце, — хотел завоевать твоё доверие, Алина, и ожидал встретить тебя как ментора на той Арене. Год назад мы и подумать не могли, что ты будешь трибутом. После того как объявили об идее Третьей квартальной бойни, решения необходимо было принимать быстро. — У нас не было такой роскоши, как время, — лишь слегка оборачивая голову, замечает госпожа-президент. — Её нет и сейчас. Вам известно, что произошло? — спрашивает она девушку, не позволяя знать, что подразумевается под заурядным вопросом. Коин остаётся бесстрастна. — С самого начала 74-тых Голодных игр, Вы вдохновили всех нас, когда вызвались участвовать вместо этой маленькой воспитанницы, — Алина поджимает губы, пока на них вертится замечание того, что он сама едва ли не являлась маленькой воспитанницей. — Вы сохраняли жизнь той девочки на Арене, поразив своим поступком Одиннадцатый дистрикт и весь Панем. Вы не поступились жизнью юноши из своего дома и сумели переменить порядок Игр. Вы пролили свет этих решений на нашу страну и её народ, — победительница морщится почти, слыша, что кто-то среди слушающих смахивает слёзы. Неужели в речи женщины находится трогательное? Алина слышит только нескончаемую сказку о трагедиях. — После того, что Вы сделали, начались восстания, столкновения, стычки в семи дистриктах. Если поддержать это движение, мы объединим Панем против Капитолия. Такой шанс может не представиться ещё семьдесят и сто лет. Разумеется, господин Морозов значительно усложнил эту задачу, когда связал Вас с собой и не самой удачной для нас компанией. Это поведение значительно омрачило то, чего нам уже удалось достигнуть, и мы утеряли многое, но сейчас всё ещё подлежит исправлению.       «Связал». Что это за выражение такое? Неужели Алина является только вещицей — тем, что можно привязать к столбу позора и бесчестия, которым для окружающих является общество Александра и победителей-профи? В это однажды верит она сама. Но если правда такова, девушке как можно скорее следует признаться, что этот выбор сделан только ей одной. За время, проведённое в госпитале, она едва не успевает забыть, ради чего с ней обращаются, точно с хрустальной фигуркой. И сейчас она старается отыскать в памяти всё, что знает о тайном заговоре вызволить её с Арены. Тринадцатому необходимо, чтобы Алина сыграла роль, которую они для неё придумали. Бросить вызов Капитолию и вдохновить революцию есть одно, но теперь люди хотят, чтобы она стала символом и лидером — лицом, плотью и голосом восстаний. Но это не свобода. Кто-то вновь дёргает за ниточки, как дёргал и президент Сноу, Капитолий и сам Александр. Её используют. И Алина не хочет быть использованной, как не желает и Николай, сколь бы сильно не отличались требуемые от них нужды. — Всё, что я сделала, — зубы норовят заскрипеть от того, как сильно победительница сжимает челюсти, когда говорит вновь. Когда-то она тоже хочет этого — надеется, что гнев и движение людей сможет её защитить от немилости Капитолия. Но сейчас девушка рассчитывает только, что в нём хоть кого-то удастся спасти. Она выберет революцию, но сначала та обретёт значение и путь к тому, что никому больше не придётся умереть за то, что одной девочке из Двенадцатого удаётся спастись. — Было ради того, чтобы моя семья могла жить. И мои поступки не породили ничего, кроме наших страданий и смертей тех, кого убили и сейчас пытают для того, чтобы я могла сидеть здесь — вызволенная с Арены вами, — слова не удаётся обозвать резкими, но Алина слышит, кто-то охает, видимо, находя её неблагодарной. Но ни одно выражение Коин не задевает, так что скоро победительница задирает голову к Плутарху. Открытости и эмоциональности капитолийцев она в этот час верит сильнее. — Скажите, что с остальными трибутами? Они живы? — Они живы, но мне очень жаль, — вздыхая и потирая переносицу, откровенничает мужчина, — пока мы не знаем многого. Мы свяжемся с моими агентами в Капитолии, как только это представится возможным, — Алина совсем не успевает спросить больше, стоит настроению капитолийца перемениться. Вынуждая кивнуть, он смотрит на Коин, но говорит, как кажется, всё ещё с девушкой. — Мы должны показать, что ты жива как можно скорее, пока Капитолий всё ещё не подавил огонь. Чем скорее мы сможем явить то, что тебе удалось пережить Бойню, тем наиболее эффективно нам удастся ликвидировать нанесённый Александром урон. Нам нужно, чтобы каждый дистрикт восстал против Капитолия вслед за тобой. — Не припомню того, чтобы я уже согласилась быть для вас хоть кем-то, — явно перебивая слово Коин, Алина огрызается, заставляя отскочить помощницу Плутарха, пока капитолийка не перестаёт расхаживать вокруг них. — Грош цена вашему восстанию, потому что как только Вы расскажите всему Панему обо мне, десятки схваченных Капитолием людей будут убиты. И ещё столько же миротворцы повытаскивают из своих домов, чтобы казнить, — вспоминая ментора Багры, родителей Николая и Линнеи, семью Давида девушка резко поднимается из-за стола, заставляя ножки стула проскрипеть. — И я не буду делать ничего на их крови. — Эта революция касается не только тех, кто пленён властью Панема, — Алина чувствует себя маленькой девочкой, когда госпожа-президент не утруждает себя тем, чтобы подняться вслед за ней. Вероятно, скоро она перестанет просить и найдёт способ заставить победительницу поддержать вспыхнувшие в Панеме идеи. — Она коснётся всех нас. Нам нужен голос. — А мне нужно, чтобы вы не просили меня принимать подобные решения от одного вашего желания! — вспыхивает девушка, видно заставляя Плутарха прикрыть глаза и покачать головой. И она сама начинает вертеться. Вокруг не находится никого, кто мог бы её поддержать или что-то подсказать. Нет даже предателя-Хеймитча. И каждый в Штабе выглядит так, будто стыдится за её поведение. Пускай. Алина мало заботится о добром расположении каждого из них. Она того вообще не ждёт. Победительница выпрямляется только, раздумывая, будет ли у неё шанс проскользнуть к двери и не быть задержанной. Она чувствует себя запертой, отчего горло опоясывает духота. — Сначала я поговорю с теми, чьи семьи напрямую заденет то, что вы просите. И в следующий раз я хочу, чтобы здесь присутствовали те, кто заботится обо мне, а не о вашем движении. Хотя бы мисс Сафин… — Госпожа президент, — не дожидаясь, когда Алина закончит говорить, к женщине из-за её спины обращается до того сопровождающий победительницу полковник. — Думаю, необходимо позволить девушке идти сейчас. Она до сих пор не посещала завтрак. И его время может закончиться. — Точно-точно, — не перестаёт лепетать помощница Плутарха. — Такие дела не решаются на голодный желудок!       Алина не возражает. Она ожидает, что разгорится спор, но её быстро сопровождают к дверям, веля подождать. Кого-то должны прислать, чтобы сопроводить победительницу к столовым. Запоминая дорогу к Штабу, она знает, что сможет вернуться к госпиталю. Но если никто не выдаст ей карту ходов и шахт отыскать среди них необходимые сектора и отсеки не будет легко. Горячо дыша и пытаясь справиться с загнанно бьющимся сердцем, Алина не сразу замечает, что дверь зала военсовета не закрывают до конца. Отходя с прохода, она прижимается спиной к одной из стен, чтобы не быть увиденной. — Говорила же, в первую очередь надо спасать парня, — звучит голос Коин, отчего в немом сипении колени едва не подгибаются. Чего Тринадцатому стоит размениваться их жизнями? Даже Женю, Люду и Николая вывозят исключительно, потому что Александр смеет требовать для них это. — Всё получилось бы быстрее. Не такой вы её описывали. — Она многое пережила, — Плутарх, слышится, впервые дозволяет себе сесть за стол. Его дипломатичная речь становится тише, вполне напоминает ту, с которой они вместе танцевали в резиденции Сноу. — И ей нужен личный мотив — цель, в которой она увидит необходимость наших действий. Увы, люди не всегда ведут себя так, как вам хочется, госпожа президент. Она предана, оставлена, расстроена, и она злится. Эти чувства надо только направить в нужное русло. Люди в дистриктах чувствую то же. Она сможет их объединить. Кто-то должен идти впереди, и Алина будет лицом этой революции.       Кладя руку на сердце, девушка не находит на одежде прохладный металл брошки. Вероятно, её снимают с неё вместе с одеждой, которую она носит на Арене. Никто не ждёт их с Малом возвращения в Двенадцатом. И вероятно, не все даже замечают, что их воспитанники перестают показываться на улицах. Жители дистрикта запуганы и унижены. Теперь у них забирают единственное, что меняет жизнь населения впервые за многие десятилетия. Никто не поможет им. Никто не возьмётся заботиться. И теперь Алину просят направить Панем к чему-то большему — повести к борьбе и будущему, которого у них не было никогда. Ей всего лишь необходимо решить, желает ли она, чтобы люди умерли от оружий Капитолия или от его немилой власти. Но есть ли взаправду в этих судьбах хоть какая-то разница?

•

      После проведённых на Арене дней и недели пускаемого по вене питания никакая еда не кажется однообразной, пока в столовой поднос катится по металлической стойке мимо горячих котлов. Рацион стабильный и меняется редко — на завтрак миска горячей каши, чашка молока, фрукты или овощи. Добавку никто не предоставит. Каждый житель получает именно столько пищи, сколько необходимо, чтобы дожить до следующего приёма еда в зависимости от того, какую работу гражданин выполняет в дистрикте. В этом смысле Тринадцатый, пожалуй, контролирует своих обитателей даже больше, чем Капитолий, но проведённые в приюте годы приучают не жаловаться. Алина едва не отпускает поднос из рук, когда замечает среди похожих друг на друга голов одну наиболее яркую. Рыжие волосы Жени нисколько не теряют свой прекрасный вид. Девушка принимается быстро перебирать ногами между рядами лавок и небольших столов прежде, чем женщина замечает её, почти сваливаясь из-за своего места. Она едва позволяет Алине отставить свой поднос на свободное место прежде, чем заключает у своей груди, окутывая теплом и слабым сладким запахом. Сейчас девушка не знает неприязни к тому, как Сафина зовёт её «моя победительница». — Ты так бледна! — улыбка выходит истинно вымученной, стоит до ушей донестись восклицанию. Женщина мгновенно начинает пытаться утащить Алину к столу, едва позволяя себя рассмотреть. Без грима её лицо остаётся всё таким же совершенным, и даже на ресницах удаётся различить золотой отблеск рыжего цвета, пока локоны капитолийки послушно лежат на плечах. — Тебе необходимо срочно поесть! Не удивлюсь, если они и тебя держат в пещерных условиях.       Девушка с трудом протягивает руку к еде, когда замечает таящегося за изящной фигурой Давида. От горячей еды стёкла его очков запотевают, а торчащие в разные стороны волосы падают на лоб, в чём складывается картина того, что он совсем ничего не видит. Истинно забавно то, как ложка мужчины замирает в воздухе, а его щёки краснеют стоит Жене прижаться к его боку и прошептать что-то на ухо. Только сейчас Алина понимает, что каждый из прошедших дней они не проводят в одиночестве. Здесь, чудится подлинно, они могут быть свободны. — Доброе утро, Алина, — снимая очки, Давид говорит отстранённо, но победительница того не сторонится. Ей верится, они вновь сидят в поезде, путешествуя вместе с победителями в Капитолий. И пока девушке не доводится знать ничего лучше них. — Багра не объявлялась? — спрашивает она скоро, не пытаясь вызволить свою ладонь, которую Женя не перестаёт придерживать. Она вовсе забывает о своей еде. — Я была у неё, — рассказывает капитолийка, сперва роняя с губ неясный звук. — Ей пока тяжело ходить. Она ест в своей комнате. — Ты была у неё? — не тая изумление, Алина спешит поинтересоваться. Она едва кладёт ложку каши в рот, когда желудок болезненно сжимается. От одной массы на языке к горлу подступает тошнота от того, как сильно она отвыкает от настоящей еды. — Похоже, я нравлюсь ей больше, чем все эти солдаты, — замечание исполнено гордостью, пока Сафина ведёт головой по сторонам, собирая всё население Тринадцатого в одно лишённое красок слово. — В конце концов, мы любим одного мальчика. Помогать мятежникам, правда, — надменность проступает в жеманном голосе, стоит женщине наклониться ближе к столу, — не совсем мой конёк. Но мои дни в Капитолии сочтены, я не смогу вернуться. А мы с тобой, — усмешка проступает на губах, стоит Алине вгрызться в сладкую мякоть яблока, — отныне живём в мире комбинезонов, отсутствия манер и редкой безвкусицы. Оказывается, в моду может войти любое старьё. И демократия тоже. — Они уже предложили тебе? — неуверенно спрашивает Давид, стоит на устах Жени прозвучать последнему слову. Его сотрудничество Плутарху, вероятно, принадлежит одним из первых. И его молчание пред победителями мало отличается от того, чем их награждает Александр. — Думаешь, я должна была сразу согласиться? — Думаю, от тебя требуют слишком много, — неожиданность признания заставляет Алину вытянуться за столом. Она благодарна за эту честность. — Я бы не хотел быть на твоём месте. Но я рад. Я рад, что моему изобретению удалось спасти жизнь хоть кому-то, — объясняет он прежде, чем вновь сутулит плечи над своим подносом.       Его рука дрожит, стоит Костюку взяться за стакан с водой. Его мозг спасает жизни многим из них, без него малое было бы возможным. И Женя не удерживается пред возможностью рассказать о том, что сейчас Давид работает именно над разработкой оружия, большую долю дня находясь в каком-то секретном отделе. — Ты знала о том, что Сноу поручил Александру? — вопрос тих, и Алина почти не поднимает лицо от тарелки, когда обращается к Сафине. Краска тотчас оставляет лицо, словно девушка взаправду способно вогнать её в стыд или разочарование. — Я узнала на том же планолёте. Мне казалось, — плечи Жени вздымаются слегка. Впервые доводится видеть, она не смотрит на предмет своей работы. И её глаза подёргиваются блеском сожаления. — Он был очарован тобой, как была и я. Я стараюсь говорить себе, что важен только выбор, который он сделал потом. Но ты должна злиться. Ты должна злиться больше всех и на каждого, кого сочтёшь достойным этих чувств.       Алина боится сказать, что тогда — на крыше Тренировочного центра перед Третьей квартальной бойней, она допускает отравляющую мысль. Однажды её сердце тоже находит это чуждое чувство — понимание того, что ясный кварц чужих глаз перед ней отражает очарование. Ей нравится это. И Александр тоже ей нравится, все уходящие месяцы рождая изнутри незнакомую полноту чувств. Ужас того по сей день настигает Алину во снах.