О мраке и белогрудой птице

pov Алина

      Когда поезд прибывает к платформе дистрикта-12, из окна купе Алина легко может рассмотреть уплотнившееся снежные покровы, которые лежат на улицах и крышах домов. Белый в колеях дороги мешается с грязью. Когда их с Малом встречают у дверей поезда, а в ноздри забивается густой, напитанный угольной пылью воздух, девушка желает только то, чтобы им позволили увидеться с детьми. После ясного заявления президента Сноу, что её старания скудны для победительницы, она не перестаёт видеть во снах головы любимых, что катятся к её ногам. Алина теряет счёт тому, сколько раз она просит о том, чтобы Мише и Нине позволили присутствовать на ужине мэра. Один из миротворцев у подготовленной машины угрюмо гаркает, что она сможет их увидеть только по завершении всех официальных мероприятий. Пряча руки за спиной, девушка заламывает пальцы до боли, когда их одевают в зимние пуховые куртки и вручают пары варежек, вслед за тем провожая к автомобилю миротворцев. Успевая только шепнуть на ухо, Мал повторяет, что они будут в порядке. Их несколько раз торжественно провезут по главной площади дистрикта, где для населения устроен праздник. Вероятно, детям сегодня вновь раздают бесплатные угощения. Алина видит, как они подпрыгивают и радуются, когда она выглядывает из открытого окна и приветственно машет рукой тем, кто собирается у Дома правосудия и на главной площади. Скоро машина начинает отдаляться от широких улиц, яркие образы вывешенных флагов размываются позади, когда они направляются к личному особняку мэра, где будет проходить последний ужин Тура победителей. Пред дверьми фотографы делают ещё несколько снимков того, как победители Двенадцатого обнимаются, засматриваясь на чужой дом и улыбаясь смущённо от нетерпения быть принятыми мэром и его семьёй.       Каждый в этих стенах Алине и Малу знаком. Глава их дистрикта нередко покупает у победителей ягоды, которые они набирают в лесу. Его дочь же им ровесница, она ходила с ними в одну школу, хоть и всегда держалась в стороне подобно Старковой. Но она мила, когда девушка протягивает ей руку во время приветствия в коридоре, и Алина думает, они могли бы быть подругами, но ни одна из них никогда не решалась подойти к другой. Жена мэра хоть и ладони гостей пожимает, но ко столу не спускается. Как говорят, она часто болеет. В Капитолии, как верят, могут вылечить любую болезнь, но в дистриктах даже для главы дистрикта не будет сделано исключение, здесь они могут только чахнуть и умирать. Алину и Мала в привычной мере готовят в одной из комнат. Даже к скромному завершающему мероприятию подают подготовленные стилистами дорогие ткани и неудобные туфли, которые захочется скинуть перед первым же вечерним танцем. Направляясь прочь от команды подготовки, Алина обнаруживает, что юноша уже спускается к принимающим. Взгляд проскальзывает по картинам на деревянных стенах коридора, когда она направляется к лестнице, что проведёт её вниз. Но слух привлекает высокое непродолжительное пищание, что повторяется три раза прежде, чем взгляд налетает на порог одной из комнат. Дверь приоткрыта, но под ручкой поставлены скважины нескольких замков, так что Алина предполагает, что она принадлежит самому мэру. Пред телевизором внутри удаётся рассмотреть пустующее кресло, отчего девушка несильно толкает дверь, приоткрывая ту сильнее и заглядывая внутрь. В кабинете никто не обнаруживается, но она шагает внутрь, привлечённая идущей трансляцией. Несколько секунд изображение телевиденья выкрашено красным, а по центру высвечивается герб Панема. Скоро под ним загорается объявление.

«ДИСТРИКТ ВОСЕМЬ. ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ. СРОЧНОЕ СООБЩЕНИЕ».

      Мгновение Алина гадает, транслируют ли то же во всех домах дистрикта-12, или передача предназначается только для мэра? На экране появляется женщина-репортёр, лицо которой предстаёт незнакомым. Слова въедаются в мысли. Ситуация в дистрикте-8 ухудшается, объявлена тревога третьего уровня. Текстильная промышленность полностью остановлена, перемещение транспорта через территорию Восьмого невозможно. К местам событий стягивают дополнительные войска, отправляют планолёты и особые подразделения миротворцев, чтобы не позволить беспорядку выйти за укрепления Капитолия. Алина вертит головой, пятясь назад и хватаясь за косяк дверной рамы. Вновь раздаётся писк. Трансляция показывает кадры с главной площади дистрикта-8. Тело перебирает крупная дрожь, когда по ушам ударяет непрерывная очередь автоматов, она сливается в один безликий грохот, за которым не слышны команды или голоса людей. Девушка прикусывает дрожащую губу, замечая, что вдалеке — на зданиях, всё ещё висят поднятые к Туру победителей флаги, некоторые из которых хранят их с Малом лица. Порванную ткань пожирают огонь и чёрный дождь. На земле и за укреплениями бушует разъярённая толпа, нескончаемое множество людей, что бросают в миротворцев камни и кирпичи, некоторые поднимают над собой горящие бутылки и бегут с чем-то схожим на самодельное оружие. Солдаты стреляют без разбора, осыпая жителей Восьмого быстрой смертью. Редкие островки погрязшей в бойне площади завалены телами.       Налетая спиной на дверь и едва не ударяясь о стену коридора, Алина вываливается из комнаты, прикрывая рот рукой и нервно оглядываясь. На негнущихся ногах она едва не уносится прочь, пока не прикрывает чужую дверь, стоит писку вновь зазвучать. Девушка может слышать шепчущие внизу голоса. Ей следует спуститься, обернуться представлением, что ничего не случается. Она глотает сквозь густую тошноту — кадры того, как автомобиль миротворцев переезжает несколько тел, её не покидают. Один вечер. Ей необходимо пережить ещё один вечер, и с ним закончится Тур победителей, и тогда они с Малом вернутся в родной дом. И если им позволят прожить спокойно следующие полгода, Алина знает, что вокруг более не будет камер, слепой лжи и притворства. Иное она Капитолию не предоставит.

•

      Завершение ужина предстаёт ей туманным. За звучанием чужих речей она нередко замечает на себе взгляд Мала, словно он может догадываться о том, что случается. Слова мэра и его дочери заставляют расслабиться. Они задают вопросы, среди которых сложно отыскать те, что заготовлены Капитолием. Иногда смотря в глаза главе своего дистрикта, Алина спрашивает саму себя, видит ли он в ней правду, которую победительница крадёт из его кабинета без особого дозволения? Вероятно, такова его работа — задача следить за настроениями в дистрикте и держать его население в неведенье. Но скоро он скрывается наверху, оставляя гостей для того, чтобы они могли насладиться игрой его дочери, которая садится за пианино. Мэру непозволительно делиться подобными новостями, Алина это понимает, но теперь она знает, что у него нельзя искать помощи. Никто не убедит их в том, что в случае необходимости он защитит их от миротворцев или позволит избежать кары Капитолия.       На улицу уже опускается глубокая морозная темень, когда гостей провожают за двери. От внимания не укрывается то, что Женя направляется к автомобилю, который стоит в другой стороне от того, что должен отвезти гостей к их дому. Алина оборачивается на Мала, но тот не выказывает интереса отъезду их сопровождающей. Приходится ожидать, стоящие вокруг миротворцы не позволят ей направиться к капитолийке, но никто из них не преграждает дорогу. Скоро Женя сама разворачивается к ней, едва касаясь ручки двери. В свете огней чужого дома рыжие витки её волос переливаются под меховой шапкой. — Ты поедешь исправлять моё положение? — пряча ладони в карманах одежд, Алина не заставляет себя смягчиться в лице. Но губы Жени хранят одну ровную изящную улыбку, что будет выглядеть безупречной в каждом объективе камер. — Мы всегда работаем над твоим положением, — облачённые в вельветовые перчатки ладони женщины ложатся на плечи, приглаживая ткань одежд. Жест точно схож на то, как матери наставляют своих детей перед важным днём. — Даже если тебя нет рядом. Есть вещи, которые ещё подлежат исправлению, — усмехаясь, Женя не меняется в лице, но Алина легко различает истину в её словах. Это её работа — сделать свою победительницу выгодной и удобной для Капитолия. — Я в это не верю. Не хочет. Девушка не хочет в это верить, как не желает и играть ради прозрачной надежды на то, что её любимых ещё можно спасти или защитить. Президент Сноу уже обводит её вокруг пальца, обманывает легко и бездушно — даёт поддельную надежду на то, что вещи всё ещё можно вернуть к их прежним положениям. — Это не проблема, — лёгкий жест Сафины смахивает прилипшую к щеке прядку белоснежных волос. — Главное, что верят другие. Береги себя, птичка, — Алина теряется на долгие мгновения, когда женщина целует её в щёку, но находит силу в руках, чтобы слегка сжать плечи сопровождающей в прохладном объятии. Женя уже ставит ногу в светящийся салон автомобиля, когда она обращается к победительнице вновь. Возвышенность лежит в каждой ноте чужого голоса. — Постарайся не усложнять мне работу и пожелай удачи своему жениху от меня.       Их ждут дома. И Алина чувствует, что вся тяжесть мира падает с плеч, когда проносясь по лестнице, Миша прыгает ей на руки. Вероятно, Нина уже отводит его к постели, но мальчик не смог сомкнуть глаз, заслышав весть об их возвращении. Девушке кажется, в стенах их дома в Деревне победителей не существует ужасов восстаний, липкого внимания капитолийцев и ядовитого взгляда президента Сноу, одно слово которого отводит им страшный конец. Когда закрывается дверь, Алина более не слышит повторяющиеся в её памяти выстрелы, которые несут смерть жителям дистрикта-11. Но она знает, что они вернутся к ней во снах. Ужас никогда её не покидает, как и образ зверств, которые победительница переживает на Арене. И она не знает, есть ли место, куда от них можно сбежать.       Но представления о переродках и обещания расправы рассеиваются, когда крепко обнимая Нину у себя под боком, Алина садится в одно из кресел в комнате девочки, пока Мал укладывает Мишу спать. Они заботятся о том, чтобы дети ни в чём не нуждались в уходящие недели, но восполнить тоску способно только их возвращение. Девушка боится знания, что в их отсутствие у крыльца дома стоят миротворцы, ожидающие решения о судьбе всего дорогого и любимого, что принадлежит победителям-отступникам. Но как заверяет Нина, никто не тревожит их двери в уходящий месяц. И едва сердце успокаивается, девочка осыпает Алину вопросами о Капитолии и других дистриктах. Расплетая косу на её голове, она не сразу понимает, что по телевиденью иначе показывают немедленные казни в Одиннадцатом и не рассказывают о жестоких планах президента Сноу. Нина и Миша, как и весь Панем, видят иной Тур победителей. И разбирая между пальцев прядки волос, Алина прикусывает язык, не желая выдать иное. Она быстро смахивает горячие слёзы из уголков глаз.       Что победительница может поведать маленькой девочке, которую подвергает страшной опасности, приводя в этот дом? Девушка надеется дать этим детям лучшую жизнь, и теперь им всем угрожает расправа, потому что Капитолий смотрит на её шаг, будто на открытую попытку протеста. Вероятно, тем выглядят её действия и для жителей дистрикта-8, тела кого сыплются на главной площади, на которой Алина стоит всего неделями ранее. Удаётся ли миротворцам подавить восстание? Остаётся ли хоть что-то от воли людей в Восьмом? Или все они мертвы — погребены под решением одной упрямой девочки? Красоту и каждую особенность встреченных дистриктов погребают под кровью и разрушением. Алина не хочет их вспоминать, боится, что эти руины будут следующим, что покажут в новостной сводке. И ледяной противоположностью этому ужасу выступает память о том, как Александр ходит в своём дистрикте. Так, словно ничто не способно стать причиной его тревог на родной земле, будто один мальчишка-победитель наделён силой изменить что-то для своих людей. Это густое всепоглощающее чувство уверенности должно раздражать, но Алина находит его притягательным — тем, что манит протянуть руку ближе. Она желает испытать его ответом на угрозы, что тугим кольцом стягиваются вокруг её семьи.       Выпрямляясь в кресле и улыбаясь посреди молчания, девушка рассказывает Нине о лошадях, о необыкновенных объезженных кобылах, шерсть одной из которых чернее ночи. Вторая же пятниста в той мере, что делает её похожей на часть молочного стада, тянущегося по полям дистрикта-11. Это сносно сходит на сказку, которую любой ребёнок захочет послушать перед сном. И Нина просит рассказать больше, когда Алина упоминает, что занимала седло одного из животных. Она не говорит, кому они принадлежат, как и не роняет слово об остановке поезда в Седьмом. Чем меньше эти дети знают, тем меньше они случайно сболтнут в школе, и тем меньше угроз соберётся над их юными головами. Девушке кажется, такова разумность. И они с Мишей не должны бояться кошмаров по ночам.       Едва закрывая дверь в чужую спальню, Алина останавливается у порога Мала. Дверь в его комнату слегка приоткрыта, и он снимает рубашку через голову, бросая ту на пол, словно действительно собирается ту сжечь или выбросить. Девушка мало помнит из тех лет, в которые его не было рядом, года оставляют лишь чувство одиночества и сырого холодного камня, что был углом для худой девочки-сироты. Но Мал приносит с собой безопасность, хрупкое понимание того, что кто-то тоже нуждается в самой Алине — во всех странных рисунках на стенах и дурных шутках, за которые ругали учителя. Она знает эту верность, что вслед за ней всегда проведёт юношу за границу Двенадцатого или подтолкнёт прыгнуть в найденный ими ручей. Ей кажется, в любое мгновение он развернётся в своей комнате и заметит её, но верится, мрак коридора укрывает её целиком. Мал садится на край кровати, тяжёлые от геля волосы липнут к его лбу. Думает ли он о том же? Когда они впервые сбегают в лес, мир кажется необъятным, но теперь его границы велики в той мере, которая не подвластна мальчику и девочке из Двенадцатого. Теперь нет безопасности, и Алина знает, что руки Мала в её ладони никогда не будет достаточно, чтобы их спасти. Говорят, время лечит, но президент Сноу ясно объясняет, что у победителей его нет. Суд уже проведён. Теперь каждый их шаг имеет последствия, и в Капитолии будут ждать, когда победители сделают следующий. Но имеет ли теперь значение, каким он будет, если каждому из них уже отведено наказание?

•

      Снег хрустит под подошвами сапог, стоит им пролезть под забором. Луговина остаётся позади, когда их шаги оборачиваются бегом — неизменно неспешным и осторожным, пока Мал учится управляться со своей новой ногой, которую изготавливают в Капитолии. Улицы дистрикта всё ещё покрыты густой дымкой ранних сумерек. Долгое время, пока они не забегают под покров леса, Алина не позволяет себе скинуть капюшон. Проходит всего семь часов с их возвращения в Деревню победителей и, ворочаясь в кровати, девушка укрывается ворохом страшных мыслей, что нарастают в один нарывающий ком где-то под сердцем. Мал любит напоминать, что она не спит, а просто волнуется. Но холодный воздух, что царапает горло, смягчает эту боль. Когда с первым завыванием уличных котов, Алина стучит в дверь Оретцева, он не спрашивает о том, куда они направляются. Дети пред школой проснутся только через пару часов, и до этого времени они успеют вернуться. В лесу слой снега всё ещё тонок, отчего сквозь белую пелену выглядывает лом веток, а где-то показываются и поникшие кустарники, на которых в летние дни они собирают ягоды малины. Где-то удаётся приметить новые поваленные брёвна и тропы диких животных. Чаща встречает их знакомыми перевалами дороги и грязным серым цветом нагих ветвей. Она Алине знакома подобно старому другу, которого привечают после долгой разлуки. Где-то трещат ветви, и они с Малом быстро ныряют к земле, зная, что по левой стороне — у трёх поваленных стволов, они заметят молодую олениху, что беспокойно завертит головой, почувствовав их присутствие. Они могли бы подстрелить её и получить немалую сумму денег в Котле, но ныне необходимость в ней невелика, а времени на торги и разделку туши нет и вовсе. Скоро впереди показывается старый дуб, ствол которого переломлен и рассечён у макушки. Пробегая по его извивающимся заледеневшим корням, Алина хватается за одну из ближайших ветвей, повисая и закидывая ногу, чтобы лезть дальше. Промёрзшее дерево трещит под её хваткой. В лощине между двумя половинами дуба лежит мешковатая ткань, в которую завёрнута пара луков и связка стрел. Копья спрятаны дальше — в канаве близ оврага, куда ведёт склон, но сегодня они пойдут наверх.       Дорога пред ними устлана острыми валунами и каменистой почвой, что хрустит под сапогами даже в первой половине зимы, пока снежный покров ещё недостаточно плотен. Шаги в гору тяжелы, но уже скоро деревья пред ними расступаются, являя взору скалистые уступы, с вершины которых открывается вид на целый лес. Но сегодня они не идут в горы, лишь останавливаются на одном из покрытых ледяной коркой пиков. В обыкновение земля вокруг него полнится высокой зелёной травой и пестрит полевыми цветами. Забрасывая лук за спину, до сих пор Алина не делает выстрел, но рука через весь путь лежит на тетиве. Голодные игры щедро рассказывают об истине того, что его стрелы забирают жизнь человека столь же легко, как и животного в охоте. Разница есть всегда, девушка не перестаёт себе об этом напоминать и боится забыть. Но тогда почему же чувствует себя спокойнее, держа оружие на теле? Оно могло защитить её на Арене, Алина это знает. Но убережёт ли здесь? Она узнает, только если выстрелит, но победительница клянётся, что стрелу на человека не наведёт более никогда.       Вдалеке занимается солнце, пронизывая пейзаж оранжевыми лучами и рассекая небо пурпурной и розовой краской. Пред взглядом не стелется и островок зелени, что неизменно напоминает о том, насколько Двенадцатый не похож на другие дистрикты. Его с Седьмым разделяют противоположные края страны, и нравы этих мест тоже разнятся. Распихивая ледяную корку мыском сапога, Алина опускается на камень. Они не будут здесь достаточно долго, чтобы замёрзнуть. Мал садится рядом — так близко, что девушка поддаётся желанию навалиться на его крепкое сильное тело плечом. Она чувствует, как напрягаются его мышцы, но он не уходит от близости, выдыхает глубоко, так что вокруг его лица собираются клубки пара. Тяжесть точно оставляет его плечи, когда юноша вытягивает вперёд протез, оставляя его неподвижно лежать на камне. Раньше они могли бы бегать за границей Двенадцатого часами: исследовать новые тропы, взбираться к устьям ручьёв, подниматься на самые далёкие макушки деревьев и проводить долгие утра за охотой. Сколь жалкие крупицы их жизни оставляют Малу Голодные игры? Протез Капитолия называют совершенным, подлинным чудом технологий, но он никогда не восполнит утерянную ногу и всё, что рана с собой забирает. Юноша не любит об этом говорить, как и слышать предложения о помощи. Он быстро начинает злиться, так что Алина боится причинить ему боль в редком слове. В тишине утра, что поднимается над дистриктом, поёт только шум ветра и скрипит металл ножа, кончиком которого Мал вычищает сложенную льдом и грязью крошку из подошвы ботинка. До сих пор они не говорят о том, что случается в доме президента, но здесь Капитолий не может их слышать. — Мы не справились, верно? — дуя на холодную сталь, спрашивает парень, всё ещё смотря себе под ноги. Тон голоса предстаёт неисправимо угрюмым, словно заурядная ругань для него есть достаточное оружие против решения власти. И когда Алина не отвечает, вороша под перчаткой слипшийся комок снега, юноша поднимает голову, ловя её взгляд. Кажется, если бы его слова не перебирали внутренности живым ужасом, она легко могла бы смутиться. — Президент Сноу… Так он сказал? Мы не справились. — Не мы, — едва кривя губы, уточняет девушка. Память о густом розовом аромате, перемешанном со смрадом крови, подкатывает ком к горлу. Иногда ей чудится, что она всё ещё чувствует его в доме. В такие часы стены сотрясает крик. — Я. Я сделала недостаточно.       Так выражается президент Сноу. И требует он эти усилия тоже от одной победительницы. Вероятно, ему не стоит и ожидать иное от девчонки, что никогда не оправдывает чужие ожидания и чаще прочего приравнивается ко всем злым ругательствам. Кислая, неспособная, глупая, неправильная, уродливая, худая… Что совершенного она может сотворить? Алина не нуждается в уровне, который требует Капитолий. Она лишь желает, чтобы ей позволили затеряться среди жизней в дистрикте-12, исчезнуть со своей небольшой семьёй и не быть причиной огня, что пожирает жизнь Восьмого. Но она — победительница Голодных игр, и Панем никогда её не забудет. У Двенадцатого была другая девушка, что выживает на Арене, но это случается настолько давно, что даже имя её теряется на устах людей. И сейчас, вероятно, даже самые старые не вспомнят, кем она была. — В этом весь смысл, не правда ли? — Мал хмурит брови, качая головой и поджимая челюсти. Движения его руки, что держит нож, становятся отрывистыми. — Ты прыгнешь выше головы, и этого будет недостаточно. Но таково будет одно желание правительства, и нас объявят невиновными. Я не буду ждать их милости, — сердито бросает Мал, заставляя Алину поёжиться. — Это глупость. Они уже забирают сполна, большего они не получат. Какой в этом толк, если и меня, и тебя приговорят к смерти? Может быть, — одним отточенным движением парень складывает нож, пряча тот в карман, — если бы ты не повелась на обещания Сноу, он ничего не получил бы уже в Туре. — Нет ты ли предлагал держаться в стороне? — шипит девушка у себя над плечом, ожидая, что Мал отпрянет, но он только морщится слегка, словно она обвиняет его в собственной дурости. — И теперь ты думаешь, что я могла бы бросить вызов самому президенту в нашем доме? — хмуря брови, огрызается Алина, вытягиваясь на своём месте, давно переставая ёрзать от неприветливости холодного камня. Парень, видится, сжимает зубы в давно знакомой мальчишеской упертости, которую взращивают стены приюта. Фырканье рвётся с губ. — Может быть, мне не пришлось бы гнаться за обещаниями, если бы ты не проводил время в компании Зои, пока мы были в президентском дворце.       В груди укалывает от вида того, как отворачивая голову, Мал ведёт плечом, едва слышно брюзжа подобно старику. Вероятно, победительница из Четвёртого является одной из девчонок, тисканьями с которыми можно вертеть у Алины под носом, потому что вредная девочка с соседней койки сожмёт зубы и всегда встретит мальчика на Луговине, чтобы отправиться с ним за очередной выдуманной проделкой. — После Игр капитолийцы желали продолжение нашей истории, — юноша несильно пинает снег ногой, — нашей жизни. Теперь они строят планы о нашей свадьбе и не перестают звать под камеры этих детей. Хеймитч прав, — сплёвывает он, — каждый год они будут требовать новые подробности, — голос парня становится тише, он несильно наклоняет голову, смотря на неё понуренным взглядом, в котором играют искры раздражения. Он недоволен. А Капитолий не терпит любое выражение протеста, даже если оно незначительно. — Ты уже ненавидишь это, Алина. — Я тебя не ненавижу, — возражает она, глубоко вздыхая и вслед пожимая плечами, отворачиваясь. — Может быть немножко за тот поцелуй. — Как долго ты сможешь играть это? — кинжал вопроса ложится под сердце, заставляет поморщиться. — Сколько их требований ещё стерпишь? Ты будто принадлежишь им, а не мне. — Какой выбор у меня когда-то был? — огрызается девушка, разводя пред собой руками. С этого пути не сойти, как и не сбежать от погони, которая грозит их настигнуть. — Какой у нас есть выбор? Моей вины нет в том, что со мной нелегко. С нами никогда не будет легко, потому что мы выжили на той Арене. Что ты предлагаешь? — спрашивает она упрямо, чувствуя как холод обжигает глаза, подводя их падающими на щёки слезами. — Что мы способны изменить теперь? Может быть, уже завтра Капитолий забудет о нашем существовании. Или решит казнить. Они не наделены правом хотя бы знать собственные судьбы. Ожидание кары способно быть намного мучительнее наказания. — Мы сбежим.       Тишина замыкает родной голос. Слова ударяют хлёстко, так что Алина дёргано вертит головой, смотря пред собой и не ведая, как не растерять сердца. Безумие. Мир кажется безграничным за пределами дистрикта-12, и на этом холме он лежит на ладони одного мальчишки-победителя. Девушка желает отыскать дурную забаву на лице Оретцева, но его взгляд очерчивает серьёзность, когда она поворачивается к нему, ища хоть толику уверенности в родных глазах. — Исчезнем. Возьмём детей и уйдём вместе. Посмотри вокруг, — кивает Мал вперёд. — Там столько мест, которые могли бы быть нам домом. Мы находили с тобой множество старых развалин. Мы могли бы привести в пригодный вид какие-то из них, найти для себя место. Там мы могли бы не опасаться увидеть миротворцев на пороге собственного дома, могли бы сами решать свои жизни, — обозначает он звучно, словно вся тяжесть последних недель обрушается на него только сейчас. Собственный взгляд дёргается прочь от горизонта, но рука юноши неожиданно ложится на плечо жестом, в котором ласка мешается с ребяческой тревогой. Выражение его лица ломается, когда она не отвечает. — Возможно, ты бы нашла к этому вкус, если бы роскошь капитолийского жилья тебя не прельщала.       Алина едва не прикусывает язык, бурча себе под нос и желая отвесить Малу подзатыльник — точно тот, каким их награждали воспитатели в приюте. Что плохого в том, чтобы радоваться крепкой крыше над головой? Многие годы своего детства они проводят в сырых и холодных стенах приюта, где на всех находится одна старая лохань, чтобы обмыться. Старшие ребята в неё даже не помещаются. Все ранние лета они носят продырявленные тряпки вместо вещей и целые ночи чахнут на скрипящих ржавых пружинах. Разве есть постыдное в том, чтобы хотеть иное? Мал никогда не прячется по углам или забирается под кровать в страхе быть забитым, но Алина знает тех детей, что не доживают до выпуска из муниципального приюта. Деньги Капитолия облиты кровью их соперников-трибутов и слезами их семей, но теперь у них есть шанс хотя бы быть вылеченными, если кто-то из них ранит себя в лесу. Они могут купить лекарства, если Мишу вновь скосит кашель. И теперь Оретцев предлагает то, чтобы она выбрала страшное выживание вновь — выбрала за детей, которых они привечают в своём доме.       Оставляя образ юноши, Алина присматривается к тёмной размытой линии леса вдалеке. Есть ли шанс того, что планолёты Капитолия не найдут их там? Есть ли хотя бы надежда на то, что отряды миротворцев не перевернут целый лес, чтобы наказать сирот-победителей Двенадцатого? Вырастая на улицах, иногда они слышат истории о том, что за границами ходят беглецы и преступники — те, кому удаётся избежать плена и казней Капитолия и спастись в дикой радиоактивной глуши, что мало пригодна для жизни. Но в словах местных живут и другие слухи — страшилки о том, как предателей Капитолия забирают на планолётах и бесследно увозят. Если миротворцы способны поймать их, то сколько усилий они приложат, чтобы наказать девочку, которая порождает зверские беспорядки в дистрикте-8? Смелость уведёт их прочь от дома, и та же погребёт под грудой недовольства, на которое расщедрится правительство. Алина не может представить больший покой, нежели есть эта жизнь за границей дистрикта, где им с Малом не придётся бояться и оглядываться. Они смогут охотиться и исследовать дикую природу, никогда более не взглянут на ужас Голодных игр и не увидят страдания и гибель собственного дистрикта. Девушка бы выбрала это существование, предложи Мал это задолго до Жатвы и Арены — в жизни, в которой не было Хеймитча и детей, за которых они взяли ответственность.       Алина не знает, согласиться ли наставник бежать. Как не знает и, не подвергнет ли худшему риску Нину и Мишу. Ежегодным Голодным играм всё ещё нужны их дети и, возможно, их помилуют. Но удостоится ли весь дистрикт-12 той же милосердной роскошью? Сколько людей будут пытать до смерти, чтобы узнать, куда ушли победители Двенадцатого? Сколько будет казнено? Переживут ли гнев Капитолия Цинна, младшие стилисты, Женя и каждый человек, что прикладывает руку к её и Мала образам в Голодных играх? Может быть, наказание будет отведено для каждого. А может, каждый из них стремительно забудет о славе девочки и мальчика из дистрикта-12, они найдут для себя новые предметы восхищений и обожания, словно победители бойни походят на те же тряпки, которые столь обожают капитолийцы. Они приходят в моду и исчезают столь же стремительно, теряются в истории. Мир за границей Двенадцатого не похож на родной дистрикт. Он полон знакомой и в тот же час глубоко непохожей жестокости, сражения с которой ведут к скупой погибели. Алина желает спросить о многом, верит, что сердце Мала пожирают те же кошмары. Но он каждому из них способен бросить вызов. Когда-то юноша мог идти против очередного рослого мальчишки в приюте, и теперь кажется, тех же он видит пред собой в столице. Но капитолийцы — не задиры с кулаками, и девушка боится обманываться иным, посему она обращается к единственному, что способно убедить его взглянуть на их положение иначе. Небо впереди заволакивает полыхающим огнём воспоминаний. — В дистрикте-8 восстание, — бормоча себе под нос, рассказывает Алина, ковыряя пальцами ткань штанов. Капитолий отдаст приказ, и они будут лежать на площади рядом с приютом, как и жители Восьмого. — Я подсмотрела трансляцию в доме мэра… Миротворцы расстреливают людей на улицах. Там всё пылает, Мал. Всё горит. Солдаты палили без разбора, а камни и оружие людей отскакивали от их формы, словно все они были детской игрушкой для миротворцев… — Так давай сбежим! — дыхание проваливается, а с губ срывается резкий вздох, стоит Малу схватить её за руки. Но с каждым его словом, Алина только сильнее желает отмахнуться. Движение становится нервным. — Начинается революция, ты не понимаешь? Откуда нам знать, что Одиннадцатый не бунтует прямо сейчас? — представление о том, как гибнут семьи их соперников дробящей дрожью саязывается в груди. — Капитолий остановит это, только если сотрёт Восьмой с лица земли… И мы будем следующими, Алина. Нам следует уходить, — утверждает юноша напористо. — Я готов сбежать с тобой. Возьмём детей, выйдем за границу дистрикта и не вернёмся, словно нас и не было никогда. — А как же Хеймитч? — вскидывая голову и морща замёрзший нос, упрямится девушка и не упускает то, как Оретцев мешкает пред ответом. Догадаться нетрудно, ментор не является частью его доблестных и отважных планов. — Мы можем позвать его с собой, — заключает он сдавленно, заставляя Алину отмахнуться. Хеймитч не всегда может ходить или хотя бы стоять, пускаться с ним в бега — подлинная глупость. Когда самогона в дистрикте не хватает на всех, ломка почти сводит его с ума, а в лесу не доведётся найти источник с выпивкой. Их наставнику этот революционный замысел не по возрасту и, приходится предполагать, не по нраву. — Подумай об этом. Пока ещё есть время, Алина, пожалуйста, — тон слов жалит под рёбрами, заставляя содрогнуться. Кто заверит её, что они не разменяют смерть на страдания большие? Даже за то, что они сидят среди этих скал могут убить сполна сурово. Хватка Мала слегка тянет девушку на себя, привлекая. — Ты могла бы оставить всё это, чтобы быть со мной? Чтобы иметь этот шанс сбежать и никогда больше не знать уродство Капитолия? — выдыхая свистяще, девушка запинается в порыве выкрикнуть под горами единственное «да». Горячее чувство обжигает её щёки в знании, что парень пред ней ясно видит каждое из дрянных сомнений. Как однажды говорит и сам, они все у неё на лице написаны. — Но ты не хочешь оставлять дистрикт. — Это не так просто, Мал. Это не только наш дом, но и Миши, и Нины… Столько людей имеют еду на столах и выживает от одной нашей помощи. Женя говорит, что для нас всё ещё может измениться…       Однажды она бы отдала всё за то, чтобы охотиться с ним, когда вздумается, и бросать камешки в местный пруд, но теперь они не являются детьми, которые не знают ничего, кроме приютских стен. — Теперь ты веришь этой.., — брови хмурятся, стоит парню огрызнуться. В детстве они не выбирают слова, чтобы обругать каждого, кто не придётся по сердцу. Но Мал только поджимает челюсти и стремительно поднимается. — Неважно. Идём, нам пора возвращаться.

•

      Когда просыпающиеся улицы дистрикта-12 приводят их к Деревне победителей, в стенах их дома уже горит свет. За окнами мелькают юркие тени. Миша сидит за столом с растрепавшимися волосами и стучит по тарелке ложкой. Пытаясь поправить криво надетую юбку, Нина сбегает по лестницам. Её волосы становятся пушистыми за ночь и лежат за спиной некрупными завитками. Вероятно, если Алина не укажет ей на иное, она пойдёт на занятия именно в таком виде от одного заурядного желания, хоть и в школе не поощрят распущенные волосы. Девочка разворачивается на последней ступеньке и, замечая заступницу, быстро направляется обратно в свою комнату, зная, что девушка поднимется за ней, чтобы помочь с приготовлениями. С тех пор как забота о Мише перестаёт лежать гнетущей ношей на её плечах, Нина расцветает, обретает краску в лице, становится громкой. Алина не помнит и дня, в который она бы торопилась на учёбу с той же охотой. В дистрикте-12 даже не учат ничему интересному, только развивают знания об угольной промышленности, рассказывают историю Двенадцатого, преподают основы грамоты и математики.       Но уже скоро девочка подхватывает тряпичную сумку из угла комнаты и вновь проносится по лестницам. Миша уже ждёт её на улицах, пока Нина наспех натягивает зимнее пальто и оборачивает вокруг горла шарф, единственный раз не позволяя хохочущей заступнице помочь. За дверью поднимается ветер, но Алина выглядывает за неё смело, присматривая за тем, как дети отдаляются по улице, а Миша убегает вперёд, топча ногами утреннюю корку льда. Но скоро приходится вернуться в коридор. Девушка обещает себе подумать о плане Мала. Время ускользает с каждым часом, как быстро в дистрикте заметят их намерения? Теперь каждому их шагу следует быть осмотрительнее. Тишину в стенах дома перерезает звучание обязательной утренней телевизионной трансляции в гостиной, и скоро голова Оретцева показывается из-за дверей главной комнаты. — Ты должна взглянуть на это.       Крадясь у стены, Алина проходит внутрь, с кухни здесь густо пахнет сгоревшей кашей и разогретым молоком. У дальней стены поднимается изображение передачи, где получасом ранее должны были показывать утреннюю сводку новостей, но Мал зажимает пульт в руке, и картинка бегло начинает перескакивать, пока он отматывает запись назад. Ломающийся звук заставляет поморщиться. Юноша только складывает руки на груди, кивая на трансляцию. Верилось, его лицо красно от тепла, но сейчас думается, злость обрисовывает то краской. Молодая девушка-ведущая выступает на экране, рассказывая краткую сводку о завершении Тура победителей. С воздуха показывают великолепие президентского дома, и скоро на экране появляется сам президент Сноу, протягивает Малу руку и обнимает Алину за плечи. Капитолийцам и детям в дистриктах в этот час он, наверное, кажется добрым стариком, что поздравляет победителей с пройденным путём и завершением столь успешного сезона Голодных игр. Кадр даже успевает переключиться с девушки-отступницы, когда её обещание найти достойные убеждения начинает трещать и ломаться под беспощадной волей президента. Здесь воодушевлённая ведущая объявляет, что несмотря на первую высокую престижность прошедшей ночи, репортёрам удалось сделать достойную съёмку и провести зрителей в самое сердце капитолийской ночи. Высокий лишённый изъянов голос рассказывает о почётных гостях, пока на экране показывают отрывки вечера и лица, которые Алина уже помнит плохо. Представляют и Урсулу — её сопровождает речь о том, что после многих недель фамилия Крейн делает яркое заявление о своём положении столь «удачным» появлением. Через минуту уже сама победительница танцует с Плутархом Хевенсби, на видео наложен голос из интервью, которое он даёт пред началом вечера.       Фокус смещается к более «изысканным» гостям, творцам Голодных игр и их победителям. С завершением семьдесят четвёртых Голодных игр Алина не позволяла себе забыть, что куда бы она ни пошла, в Капитолии за ней везде следуют камеры и алчное внимание телевизионщиков. И в минувшую ночь в доме президента девушка об этом знает, поэтому не удивляется съёмке, на которой они с Малом стоят у стола с угощеньями, а уже скоро Алина сидит на одном из диванов среди роскоши дома. Даже когда камера смещается к другим победителям, изображение почти всегда захватывает её, Александра и подошедшего позже Николая. Трудно упустить и мгновение того, когда она смеётся, стоит Ланцову шепнуть что-то над их плечами. Кажется, это была шутка о том, как капитолийцы начали бы взрываться от обилий еды, если бы несколько раз не очищались за каждым ужином. Внимание камер постоянно смещается с одного гостя дистриктов на другого и чаще прочего их всегда замечают в сопровождении важных представителей Капитолия. Но после показывают поочерёдные части репортажа, посвящённого одной победительнице дистрикта-12: её незнакомом стиле танца, вкусе к столичной еде и вечерней прогулке. Алина впивается ногтями в ладони, когда видео запечатлевает их с Александром путь к садовому лабиринту. Секунды она верит, что камера зайдёт туда вместе с ними, но кадр обрывается, возвращаясь к девушке-ведущей. Её голос не перестаёт повторять о том, насколько великолепное празднество содержит президент в своём доме и то, как исключительно проводят ночь юные влюблённые победители. Передача составлена так, что Алина способна поверить, словно она сама получала удовольствие от долгожданного праздника. Она танцует, смеётся в обществе гостей и прогуливается вокруг дома, после мило разговаривает с Малом, держа любимого за руку… Благодарность за эту возможность с её губ через трансляцию звучит искренне. И только в это мгновение девушка понимает, как эта передача представлена Панему, куски которого охватывает огонь. Даже мученица, что бросает вызов Капитолию, сдаётся его соблазнам. Нелепость. Изображение меркнет на стене, стоит Малу откинуть пульт на диван и потереть лицо ладонями. — Ты понимаешь, кем себя выставляешь, прогуливаясь с Морозовым в доме президента? — рука Оретцева указывает в сторону, где минутами ранее Алина кружится под беглую музыку в тени балконов из сверкающего белого мрамора. Но она смотрит на меру непонимающим взглядом и раздражение понимает не сразу. — Что сейчас думают все семьи в домах Двенадцатого, смотря эту трансляцию? — Чем эта прогулка хуже того, что мы делали и говорили в Туре победителей? Всем известно, что это голос Капитолия, не наш. — Ты знала, — отделяет парень, — что в первых своих играх он безжалостно задушил одного из наших трибутов голыми руками, а в своих вторых не сомневался пред тем, как зарубить? — сокрушённо вздыхает он и не понимает вдруг, почему девушка пред ним молчит. Она не знает об этом, и он не должен знать. В детских годах они мало следят за Голодными играми, лишь изредка подсматривают за ними в школе. — Хеймитч рассказал, — шагая к ней, Мал слегка встряхивает девушку за плечи. — Что чувствуют их семьи, когда видят тебя с Морозовым? — То же, что и все те, чьи дети погибли, чтобы мы выступали на сценах в их дистриктах и радовались своей победе, — чудятся, слова более сходят на ворчанье, когда Алина отходит в сторону, обнимая себя руками.       Победителя выводят с Арены только смерти двадцати трёх других трибутов. Иной путь находится только для одной девочки из дистрикта-12. Что чувствует семья паренька из Первого, сына которого она убивает своей стрелой? Девушка думает об этом множество раз. Но кажется, Александра Морозова эти вопросы не терзают. Но будь то иначе, сколь многое бы это изменило? Скорби они, смейся или унижай, задачей распорядителей Игр является заставить их убивать друг друга, и правила эти никому из них не принадлежат. — Мы выживали, Алина! — рявкает Мал, выдавая истину того, насколько сильно его оскорбляет эта схожесть. Она противна и девушке, как и неприемлема сполна. — Он развлекался и чествовал свою силу. Морозов садист и мерзавец — такой же, как и все профессионалы. Какие его слова способны заставить тебя забыть об этих преступлениях? — Я пошла за ним, — рычит Алина, — потому что ты исчез с Хеймитчем, а Жене требовалось время. Я потеряла Цинну среди капитолийцев. Что ещё мне оставалось делать? Прибиться к столу и ждать вас? — голос норовит подломиться, но она не позволяет себе всхлипнуть. Во рту разливается горечь от знания, что ложь в утренней трансляции невелика. — Я хорошо провела время. В месте, где мне не требовалось вставать каждые пять минут и угождать очередному гостю. Я ела и танцевала, а не озиралась по сторонам, потому что в каждый час праздника нас могли арестовать. Может быть, профессионалы — последние твари, но в тот вечер я бы не разменяла их общество на капитолийцев. Ты хотя бы можешь представить, какого мне бы было, если бы всё это время я провела не с ними? — Мне представлять не нужно, — Мал вскидывает ладонь в сторону, где всего минутами раньше звучал голос ведущей, — весь Панем уже видит, что ты нашла для себя более подходящее общество. Я переживал, что тебя могли арестовать прямо там, и что я вижу на этой трансляции? Ты танцуешь и флиртуешь как какая-нибудь девица из Седьмого, которой не терпелось бы повеситься на шею Морозову! — Я бы танцевала с тобой, если бы ты соизволил быть рядом, а не шептаться с Хеймитчем по углам!       Алина вертит головой. Почему они ссорятся? Дом президента полнился людьми, что ежегодно делают ставки на судьбы трибутов; распорядители задумывают пути к тому, чтобы их смерти были яркими и запоминающимися. Неужели общество мерзавца-профессионала может быть хуже них? Победительница хотела бы, чтобы Мал был там, развалился с ней на диване и провёл ночь в обществе других дистриктов, которые не смотрят на них, точно на предметы редкой желанной роскоши. Девушке всегда трудно скрывать, насколько сильно её задевают подобные глупости, но мысль о том, что Мал узнает правду ещё тяжелее. Очередное его слово сердце болью обжигает, так что Алина спрашивает себя, было бы легче, если бы оно к нему ничего не чувствовало? Может быть, многие судьбы сложились бы иначе, не объяви Оретцев об этой любви. Девушка легко может представить, как Мал и Зоя воркуют в коридоре капитолийского дворца. Несмотря на её искушающую высокую красоту, победа Назяленской не отличается милосердием. Но Панем об их поцелуе не знает, а на Алину Старкову в это утро смотрит каждый дом страны. Её шаги тихи, пока она идёт вокруг диванов в гостиной, жмуря глаза. Она не желает смотреть на Мала — видеть эту разъедающую непримиримость на его лице, которое устилает отвращение. Вероятно, он спрашивает себя, многим ли они отличаются от живодёров-профессионалов, если позволяют себе смешаться с ними? И в тот же час Алина обращается к себе, почему она позволяет себе поверить словам Александра? От них следует отмахнуться. Но дурное раздумье не оставляет, заставляя гадать о том, сколько правды в преподнесённых ей истинах и бесчеловечных взглядах. — Мы пытались придумать, — сдавленный тон описывает голос Мала, что говорит за спиной. Стоит повернуться к нему боком, взглянуть искоса на родное лицо, рука девушки возносится к горлу, потирает рвано, словно ей становится душно, — как уйти раньше и вернуться в Тренировочный центр — туда, где мы могли бы друг за другом присматривать. Я искал тебя взглядом каждую секунду, Алина, — признание разрядом тока проносится по телу, заставляя вознести голову и потянуться к теплу слов. Парень сокрушённо вздыхает, но не шагает ближе. Следующее выражение обжигают хлёстко. — Но как я вижу, спасать тебе было не надо. Ты мило проводила время с убийцей. — Да, ты прав, — тихо признаёт девушка. — Он убийца… Как и я. Но он будет жить, Мал, –добавляет она спешно, легко замечая намерение перебить, воспротивиться. — Его дом будет цел, когда он вернётся в дистрикт, и ему не придётся бояться. И что остаётся нам?       Нахмуриваясь, Алина спрашивает и не позволяет себе сжаться или потеряться вновь под взглядом человека, которого зовёт любимым. Но он ей не отвечает, словно боится, что очередное его слово станет доказательством унижений, под которыми Капитолий надеется их утопить. Победительница обещает ему раздумать над их побегом, дать себе шанс убедиться в решении. Но Мал молчит. И когда Алина направляется прочь из гостиной, намереваясь закрыться в мастерской, он не следует за ней, чтобы остановить.

•

      Алине кажется, проходит ли день или целая неделя, она может видеть, что положение Панема ухудшается по часам. Чувствуют ли в Капитолии удары восстания столь же остро? Если дистрикт-8 полыхает, вероятно, в столице не ожидают в скорые дни новые тряпки, пусть и девушка не поспешит заботиться о дурных нуждах капитолийцев. Но ей кажется, запах дыма разлит в воздухе. На улицах Двенадцатого это замечают тоже. Из Капитолия присылают новые отряды миротворцев, а после назначают для них нового главу, что уже в первый день за мелкие нарушения высекает тройку людей на площади города. Со временем солдатские дома занимают лица, которые Алине никогда не были знакомы, а все старые исчезают в ночах — не то переводятся в другой дистрикт, не то возвращаются в Капитолий. Теперь среди них можно и не искать любителей свежего наловленного в лесу мяса. Разжалованный глава миротворцев, пожалуй, тоже не привлекает к себе сердца жителей, как и каждый предыдущий, как и многие те, кто носит белые мундиры со знаком Капитолия. Но воистину ненавидят мужчину за то, что он зазывает к себе в постель молодых обездоленных несчастных девушек. В некоторые дни они собираются небольшими толпами у порога его дома, чтобы заполучить горсть денег или один из дорогих подарков, которыми миротворец их благодарил за оказанные услуги. Этим мерзким делом в дистрикте промышляют нередко, и в приюте Алина знала тех девочек, что ходили к похотливым мужикам, чтобы получить хотя бы плошку еды, которую им приходилось растягивать на несколько дней. От недавно назначенных солдат Капитолия не приходится ожидать лучшее.       В это время года на улицах властвуют метели, и то помогает жителям Двенадцатого пережить страшное время. Миротворцы чаще прочего являются капитолийцами, и многие из них не знают подобной погоды, так что в это время им приходится особенно нелегко. Пускай. Чем крепче их неудобство, тем свободнее люди. Но в лес приходится ходить всё реже, чтобы не быть пойманными. Решатся ли солдаты казнить столь важных и знаменитых для всего Панема фигур, Алина не знает, но проверять не решится. Всё чаще просыпаясь в холодном поту, она обнаруживает, что боится в каждый из дней, в который кто-то приходит к её порогу или стучит в двери. Её арестуют, пристрелят или замучают в собственном доме в то мгновение, в который специальный отряд миротворцев получит приказ от Капитолия. Иногда девушке кажется, что президент Сноу смакует её судьбу за утренним кофе, и до сих пор от наказания её бережёт только то, что восстание в дистрикте-8 является для него большой заботой, нежели ворчливая девчонка из Двенадцатого. Любой ребёнок с малых лет знает, что бунтовать против Капитолия значит навлечь на себя немедленный гнев и жесточайшее наказание. Тех, кто позволяет себе выказывать протест, уводят миротворцы и редко возвращают в собственные дома. Кто-то говорит, что ни одного мятежника не казнят быстро, сначала его пытают и калечат, только после лишают жизни. Алина знает, что её не ожидает лучшее, как и не обманывает себя в том, что правительство не посчитает одну её гибель достаточной расправой. Казнят и других, и девушка не станет гадать о том, кого окутает немилостью Капитолия. Разговоры об изобретательности власти в выборе казней никогда не утихают на устах людей.       Чем неспокойнее становится погода, тем больше времени Алина проводит в стенах дома вместе с детьми и нередко они собираются для государственных передач, которые показывают по телевиденью. Ведущие с каждым очередным репортажем напоминают жителям Панема о Тёмных временах и, вероятно, это с руки власти является очередным способом загладить мятежные настроения. Глубокую зимнюю пору скрашивают только редкие визиты Жени, Цинны и небольшого состава команды подготовки, которые приезжают, чтобы взять несколько интервью и сделать фотографии. Какие-то из них даже предназначаются для планирующейся свадьбы, о которой в размышлениях о побеге Алина совершенно забывает. Женя, кажется, неотвратимо замечает, что они с Малом что-то задумывают, но их отстранённые настроения она не подчёркивает, помогая победителям успешно закончить работу. Изредка капитолийцы роняют слова о нехватке тех или иных продуктов, и за завесой их раздосадованных настроений девушка насчитывает три бунтующих дистрикта: Четвёртый, Восьмой и Одиннадцатый. Правда, предположение о первом из них Алина рассматривает с осторожностью. Эта часть Панема является одной из наиболее богатых и уважаемых от расположения их народа к Голодным играм. Так отчего бы им искать восстания? Чудится, пока Капитолию удаётся сдерживать огонь революции там, где он разгорается. Но мысль о том, что масштабы мятежа могу возрасти сколь захватывают, столь же опоясывают нескончаемым ужасом. Мал всё чаще смотрит за окна, за которыми бушует ледяная губительная стихия. В такую погоду им не уйти, даже если сумки уже собраны. Остаётся только ждать. — У меня плохое предчувствие, — признаётся Алина в один из вечеров, в который они уже разводят детей по своим комнатам. После вместе садятся пред вечерней передачей, ради которой в эту ночь пред телевизорами собирается каждая семья Панема. — Хватит себя накручивать, — только и указывает Мал, помогая девушке усесться, когда она забирается на диван с ногами и удобно устраивается в тепле его бока, укутываясь украденным из спален одеялом.       Цезарь Фликермен с главной площади Капитолия беседует с толпой зрителей. Без упоминания победителей прошедших Игр не обходится, скоро на большом экране показывают совсем свежую сводку, сделанную в их доме. Говорят и о Цинне, чья популярность только растёт с проходящим Туром победителей. Наступает ночь, когда у экранов все ожидают одно из великих событий последнего двадцатипятилетия — объявление Третьей квартальной бойни, что пройдёт в начале следующего лета. Звучит мелодия гимна, и на сцену поднимается сам президент Сноу. За ним идёт юноша в белом костюме, руки парнишки поддерживают шкатулку. Президент Сноу начинает речь со слов о Тёмных временах, без упоминания которых в последние месяцы не обходится ни одна телевизионная программа. Идея называть каждую двадцать пятую годовщину Квартальной бойней принадлежит первым распорядителям Голодных игр, предназначение которых напомнить дистриктам о людях убитых во время восстания. — К двадцатипятилетнему юбилею, в напоминание о том, что бунтовщики сами выбрали путь насилия, каждый дистрикт голосовал за своих трибутов, — напоминает президент Сноу о первой бойне. От идеи того, что люди сами отдавали голоса за своих детей, телом завладевает безобразное чувство, что подлинно сходит на отчаяние. — В пятидесятилетнюю годовщину в качестве напоминания, что за каждого павшего капитолийца было убито двое восставших, дистрикты предоставили вдовое больше трибутов. А теперь, — голос президента становится более высоким и торжественным. Стоит ему откинуть крышку шкатулки, как на экране появляется изображение множества серебристых конвертов, каждый из которых опечатан государственным гербом. Сноу достаёт тот, на конверте которого выведена цифра «75». Внутри оказывается непримечательная белая карточка. — В честь третьей по счёту Квартальной бойни… Дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия, в этот раз Жатва проводится среди уже существующих победителей…       Накрывая лицо ладонями, Алина не знает, продолжается ли на экране обращение. Голос президента Сноу и звучание трансляции теряются за единственным звуком — собственным рвущимся криком. Для дистрикта-12 есть только одна девушка-победитель, а значит, Арена будет ждать её вновь.

pov Александр

      Все объявления государственной важности транслируют в то время, в которое в большей части страны заканчиваются рабочие часы: мужчины и женщины возвращаются с заводов и производств, дети завершают обучение в школах, жизнь в Капитолии только закипает. Трансляцию ждут все, и пока сердца в дистриктах замирают с ожиданием очередного приговора и расправы, капитолийцы поднимают бокалы во славу новых действ, шоу и развлечений. Сегодня говорит сам президент. Пропустить выступление нельзя. Если миротворцы обнаружат в этот час кого-то на улицах, то не убьют, но замучают до беспамятства. Даже для тех, кто сейчас находится в полях или шахтах, включат передачи, детей усадят перед экранами. Государственные телевизоры и проекторы управляются властями дистриктов извне, отключить или заглушить их нельзя. Вероятно, можно перерезать провода и обесточить устройства, но об этом мгновенно станет известно в Доме правосудия, и тогда беда стремительно обернётся ногами миротворцев на собственном пороге. Кажется, ещё можно скрыться от звучания передачи в другой стороне дома, но есть ли хоть малый толк в том, чтобы бежать от распоряжений Капитолия? Они всегда настигают дистрикты, захлёстывают единой волной силы и власти, потому что нет в загнанном и разделённом народе того, что способно восстать.       Во второй половине зимы в Капитолии проходит серия больших празднеств, почти две недели жители столицы отдыхают, гуляют до светлых утренних часов и не притрагиваются к труду. Они начинаются через несколько недель, Александр хорошо это знает. К первому из них он уже прибудет в Капитолий, зная, что каждый из вечеров будет или роскошным пиршеством, или последним зверством от заурядной людской распущенности, вседозволенности и давно заученного превосходства народа столицы. Взращённый в дистрикте юноша не всегда способен понять их вкус к развлечениям, но он не находит удивительного в том, что президент даёт речь в середине зимы — пред началом праздников. После завершения Тура победителей всё внимание Капитолия будет сосредоточено на грядущих объявлениях. Ко времени Третьей квартальной бойни их ожидания будут раскалены, пока дистрикты утонут в гнетущем отчаянии в ожидании очередной кровавой несправедливости, которую свершат над их детьми. Но Александр знает, что со следующим завершением весны их юные дочери и сыновья не пойдут к Жатве со страхом в своих сердцах. Они останутся живы и недосягаемы для распорядка Голодных игр. Возможно, это даже милосердно.       В дистрикте-7 время уже приближается к полночи, когда перебирая пальцами по дереву перил, Александр спускается к первому этажу дома. В стенах стоит густой запах жжёного сахара и трав. Бесшумной тенью проходя под аркой, Люда выходит из кухонь. Её волосы за спиной заплетены в косу, а из-под покачивающейся юбки выглядывают босые ноги. Руки покрыты полотенцем, словно всего мгновением раньше девушка держится за что-то горячее, а тряпку заурядно забывает убрать. Она говорит не сразу, но Александр задерживается у ступеней, ожидая, когда Люда найдёт слова. Это не тяжело и не сложно. Они все ведут эту борьбу, пусть и для каждого она иная. Девушка не боится его, следует полагать, это единственное, что важно. Она лишь живёт в этой гнусной погоне, которой являются Голодные игры. И та не заканчивается с часом, когда трибут становится победителем и покидает Арену. Люда видно расслабляется, теплея в лице, её рука указывает на гостиную. — Ты посмотришь обращение со мной? — спрашивает она и не в тот же час понимает, почему юноша пред ней улыбается, выразительно кивая. Для чего ещё он мог бы спуститься? Этот день есть первое новое сражение всех победителей Голодных игр, и Александр не пожелает, чтобы девушка встречала его в одиночестве.       Он следует за ней в комнату, где пред широким диваном уже включена трансляция, голос Цезаря Фликермена узнать легко. Уже не одно десятилетие он является ведущим Голодных игр и одной из главных теле-фигур всего Капитолия. Запахи вокруг густеют, и юноша замечает на столе несколько кружек с чаем — пар клубится над ними. Рядом выставленные тарелки наполнены печеньем, горка которого щедро залита чем-то похожим на сливочную карамель. Александр никогда не ищет помощи или руки Люды в делах дома. Он сам следит за его порядком, как и стирает тряпки. Если юноша не находится в Капитолии, он с юных лет готовит для себя сам и не отдаёт под чужой нож принесённое из леса мясо. Правда, выпечка ему не даётся никогда. Александр волен смешать сахар с ягодами и купленным на рынке творогом или посыпать им кусок хлеба, ничто более мудрёное не является для него привычным. Но с появлением хозяйки в этом доме чаще прочего они оба готовят на двоих, так что каждый из них увидит плошку тёплой пищи пред собой, если другой не найдёт в себе силу, чтобы спуститься к кухне. И пусть Александру лучше даётся управляться с тёплой добычей, умение обращаться с печью принадлежит Люде. Сладкая и пряная крошка рассыпается на языке, когда он раскусывает печенье и, не пытаясь осадить удовольствие, мгновенно тянется за вторым, так что девушка начинает посмеиваться, несильно толкая его в плечо и веля не набивать себе рот. Пожалуй, его полные щёки, с которыми не удастся говорить внятно, являют для неё большую благодарность, нежели могут слова.       Занимая место на диване, Александр ставит одну из тарелок на колени и под пристальным взглядом Люды следом отставляет её обратно на стол, зная, что она не станет вновь наблюдать за тем, как юноша усеивает крошками всё вокруг себя. Девушка суетится и медлит возле подлокотника, вертя головой в верном страхе нечто упустить. Но Александр быстро подхватывает плед со спинки дивана, раскрывая его немым приглашением сесть, пусть и она замечает эту меру не сразу. Люда быстро забирается на диван с ногами — чай в её кружке широко покачивается, когда она поднимает ту на руки, а юноша оборачивает мягкую ткань вокруг её плеч.       После шестнадцати и своей второй победы в Голодных играх он полагает, что никто в дистрикте-7 не решится занять эти стены. Никто не пожелает спать под этой крышей, не сможет протянуть руку или смотреть без ненависти в глазах, потому что воля Морозова жестоко рубит их дочь. Таков людской суд и таково их понимание, хоть и выбора в том не было, как и злого сердца не было тоже. Он помнит каждого трибута из всех, что когда-либо представляют Седьмой в Голодных играх, и многие из них находят в себе смелость и отвагу, чтобы не желать его ментором для себя самих. Они не хотят быть подобными ему и обращаться с жизнями на Арене так, как этому научен их победитель. Их жизни — цена за это суждение. Глупцам всегда кажется, что они могут быть лучше порядка, который диктует власть. Но быть безвольной куклой в Капитолии или в родном дистрикте — что отделяет их и сколь многое делает непохожими друг на друга? Александр не спрашивает, знает, что каждый ответ обведут неполными мерами.       Люда не рассказывает ему иное. На её Жатве, пока юноша стоит в ряду победителей Седьмого, стоит её худому лицу едва обернуться липким истеричным страхом, он знает, что правила Голодных игр не благоволят к её победе. Этот триумф они не дозволят. Только смотря на неё со сцены, он знает, что её рука никогда не будет достаточно крепка, чтобы убить. Дух покинет её раньше, чем она сможет отбиться от другого трибута. И пока другие мужчины дистрикта-7 машут рукой на её нескладное для выживания тело и кроткий нрав, Александр верит глубоко иное убьёт девочку первым. Аптекари трудятся для жителей Седьмого, они ведут своё дело, помогают и лечат. На Арене нужда протянуть руку или спасти бывают губительнее жажды и дикого зверья. Победители рядом только крутят пальцами у виска и клянут в дурной гордости, когда Александр говорит, что будет ментором для девочки-трибута из Седьмого. Мальчика для подготовки же забирает второй наставник. Для Люды не находятся пожелания удачи, её провожают взгляды людей, что не ожидают её возвращения в родной дистрикт, они кладут её в землю, топя под бесчеловечными ожиданиями. Но Александр возвращает её им, убеждаясь впервые — цена трагедиям мала, они забываются так же быстро, как и добрые дела. Дочь дистрикта-7 гибнет от его руки, но он возвращает к их домам другую девочку, которой Арена обещает немилую гибель. Люди Седьмого не знают обожать его или ненавидеть, и победитель не просит у них ни одно из этих понятий. Но он любит их: неукротимый и властный нрав леса и его народа, их неуступчивость пред трагедиями и несчастьями. Но однажды, Александр надеется, они смогут видеть его преданность им и будут знать, что всё когда-либо сотворённое, он делает для них и других победителей. И возможно тогда, его имя никогда не угаснет на их устах, а сами люди полюбят его в ответ.       Победа в Голодных играх объединяет их с Людой, делает схожими в своей сути и понимании правил, которые принадлежат умам Капитолия. Они забирают от девушки сполна. После своей победы она начинает приходить в его дом и бродит по нему, даже если стены не знают присутствие Александра. Почему она обращается к нему? Что он способен ей дать за пределами Арены? Но даже в родном дистрикте за тенью собственных побед они нуждаются в уверенности и обещаниях, которые предложат им покой и безопасность. Люда приходит за ними, бежит от пустых стен нового дома, таящихся в памяти монстров и навязчивых представлений о нескончаемой жестокости. И юноша не гонит её прочь. Они не теснятся, а он находит смутное представление покоя в компании, что не отравит его столичным ядом. Багра взращивает стойкость, что сталью разлита по венам. Но Капитолий учит Александра равнодушию, что запирает сердце глубоко внутри. Сперва к обществу Люды его приучает безразличие — незаинтересованность в том, как она изберёт поступать или пробудит его в поздний час, блуждая по дому и что-то роняя. Но со временем юноша обнаруживает, присутствие девушки в доме предстаёт мирным и тёплым — свидетельством того, что они всё ещё живут в милости власти, что отдаёт им жирные блага. Тишину Александру способен подарить лес, но о жизнях других победителей он ему не расскажет, и юноша видит то в Люде, когда она сжимается у спинки дивана и не сразу решается положить голову к его плечу. Они тоже боятся, хоть и в дистриктах о них принято думать иное.       До сих пор Александр не рассказывает никому о том, какую правду для него открывает президент Сноу. Право распоряжаться этим решением ему не принадлежит. И следует предполагать, правительство не одобрит подобную вольность. Юноша не знает, смотрит ли обращение его мать. Но он не сомневается в том, что смотрят Николай, Линнея, Давид, Зоя, Алина и Мальен — внимание их всех сейчас принадлежит Капитолию, как тому принадлежат и жизни. С объявлением каждый их день будет подлежать воле правительства: тренировкам, стратегиями и подготовке к Жатве, которая всех судит с одинаковой беспощадностью. Пред выступлением президента трансляция берёт начало пред дворцом на главной площади. Красные полотна государственных знамён устилают белый мрамор величественных стен. Зрительские ряды вдоль дороги пёстро заполнены капитолийцами, что смотрят выступление Цезаря Фликермена на сцене.       Изображение ведущего повторяют на больших светящихся экранах, расположенных по обе стороны от площади. Мужчина восседает в кресле. Его костюм сияет кислотным жёлтым цветом, что непригляден глазу, а белые углы воротника неказисто торчат кверху. Невольно Александр задумывается о выборе собственных стилистов — они не руководствуются первой модой, всегда подбирают те одежды, в которых он выглядит наиболее желанно и соблазнительно для тех, кто платит. Пристрастия капитолийцев зачастую кажутся ему глубоко безвкусными. Но уже скоро выступление Цезаря подводит зрителей и собравшихся к тому, ради чего они собираются, — к новому грядущему сезону Голодных игр и Третьей квартальной бойне. По телевиденью показывают краткий повтор наиболее ярких событий уходящего года и победу Алины Старковой. Кадры с Арены передают её путь вверх по лесному ручью. В последнюю неделю Игры для Александр ясно обозначают то, кто возложит на себя корону победителя. Не избери девушка искать парня, время убило бы его за соперников. Ожидать этого разумно и легко, угодно для ранимого девичьего сердца. Идея отдать триумф двум представителям одного дистрикта никогда не разгорелась бы среди распорядителей, и тогда правительство никогда не обратилось бы к нужде изничтожить их существования в квартальной бойне. Но мир присуждает девочке-мученице добрую жертвенную волю, что распаляет кровожадность Капитолия. Цезарь многие минуты говорит об их с Мальеном Оретцевым совместной жизни в дистрикте-12. Сводка, нетрудно заметить, сделана после наступления холодов и Тура победителей. — Присматривай за ней в Капитолии, ладно? — наставляющий голос Люды отвлекает от передачи. Изумление сопровождает жест, когда Александр несильно склоняет голову набок, ища причины этой просьбе. — Она хорошая девушка. — Отчего же? — внимание не оставляет Люду, стоит ей коснуться губами кружки и широким глотком отпить чай. — У неё доброе сердце. — А я, значит, монстр с камнем в груди.       Тот не раздробить мукой и не истязать жестокими взглядами. Но удары способны откалывать от него куски, оборачивать грубостью и остротой, а жар беспощадности волен закалить, сделать прочнее и недостижимее для любой злой меры, которая принадлежит руке человека. Почему Александр избирает идти к девушке, чью широкую напускную улыбку в эту ночь показывают на экранах? Почему помогает? Может быть, он знает — сложись для Алины Старковой всё иначе, она бы сама пришла к нему. Капитолийцы не способны их понять или хотя бы защитить. В их мире никто не способен слышать нужды победителей, никто не полон воли те восполнить. И Алина принадлежит им с того часа, когда Арена объявляет их с Мальеном финалистами. И смотря её выступление от первого дня и до последнего, Александр знает, что она ожидает увидеть иной мир за пределами Голодных игр. Она бьётся достойно — впечатляюще вполне для девочки из дистрикта-12. Но чаще прочего этого недостаточно, чтобы выжить в руках капитолийцев. — Иногда миру нужен монстр, чтобы отвечать злу мерой, которую не терпят сердца героев, — подтягивая края пледа к груди, Люда несильно улыбается. Её плечи видно подрагивают, как кажется, от безобразия мыслей, которые в ней навсегда поселяет Арена. — В Капитолии попытаются изменить её или захотят поломать. Но ты, — пальцы девушки невесомо касаются плеча, — у тебя есть шансы всё изменить. Все победители это знают.       Александр слышит голос ведущего отдалённо, разбирает только редкие слова и звучание торжественной музыки. На площади Капитолия стихает, и Цезарь легко завладевает вниманием взбудораженного народа столицы. В этот час взгляды всего Панема обращаются к ним. Пальцы Люды холодны, когда юноша берёт её за руку, опуская их ладони на колена и перебирая под невесомым жестом худые холодные костяшки. Эта манера чужда. Возможно, он подсматривает её в одном из столичных романтических шоу или замечает на улицах — в людях дистрикта, которые не таят свою любовь друг к другу. Александр не рождён или взращён для этого, а о ласке рук рассказывает не родная матерь в год, когда ему исполняется шестнадцать. Николай замечает нередко, что его движение всегда направляет не желание, а намерение или расчёт — понятия, которые не позволяют его ранить. И с той же охотой Ланцов способен отметить старание, что вложено в руку Александра, если он желает другого утешить или поддержать. Для капитолийцев его намерение предстанет правдоподобным — вымеренным и превосходным, достаточным для их нравов и лишённым излишеств. Но люди, что ведут свои жизни рядом с юношей, знают иное, и посему Люда руку не убирает, но сжимается в плечах, когда речь Цезаря Фликермена обращает взгляды страны к террасе главного государственного дворца. Неестественность и прохладность подаренного Люде жеста выдаёт неправильное, отдаёт кусок от страшной тайны.       Но их внимание принадлежит президенту Сноу, что приветственно машет рукой, выходя к перилам, что обвиты виноградной лозой. Он не меняется с их последней встречи. Рубиновые губы старика слегка блестят, черты его лица неестественно натянуты, белёсая борода вокруг рта аккуратно подстрижена, а на плечах лежит плотный чёрный мех шубы. К груди прикреплена небольшая брошь с золотистым гербом, которым увенчано каждое знамя вокруг. На площади Капитолия его голос передают через громкоговорители, но даже в дистриктах он властно расходится вокруг, наполняя ядом всё пространство дома. Никто в грядущие минуты не узнает, что дистрикт-8 погибает в крахе и пламени, а положение Одиннадцатого ухудшается с каждым днём, грозясь обратиться трагичным. Но люди из них смотрят, ожидают решения, которому предназначено подавить протестующие воли. И торжественность речи очерняет каждую из их светлых надежд. — А теперь, — белая карточка ложится в ладонь президента, — в честь третьей по счёту Квартальной бойни… Дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия, в этот раз Жатва проводится среди уже существующих победителей.       Александр не может их слышать, но когда камера обводит толпы капитолийцев, он видит, как они взбудораженно вскакивают со своих мест. Ошеломление густыми мазками лежит на их ярких лицах и в размашистых жестах рук. Площадь загорается жадным, тянущимся к зрелищу настроением. Разговоры об избранной идее для новой бойни не стихнут до начала Голодных игр, юноша будет этого ждать. Но сейчас он позволяет Люде опереться на его руку, когда она склоняется за край дивана, словно в потерянном чувстве надеется рассмотреть изображение трансляции лучше. Кажется, даже её дыхание меняется — становится надрывным, хрипящим. — Что он сказал, Александр? — тянет она его за рукав, крепко — до дрожи в пальцах, вцепляясь в ткань. Тон её голоса угасает, надламывается в его имени предвестником всхлипа. — Я не хочу.., — шепчет девушка несвязно, повторяя заветное «нет», стоит парню приобнять её за плечи, склонить голову к своей груди прежде, чем голос обращается высоким, почти истеричным воем. — Я не хочу туда возвращаться, — юноша почти не замечает, как начинает покачиваться, поправляя плед на спине Люды. — Тебе не придётся, — обещает он ей, хоть и знает, что этой правде девушка не сможет поверить. Однажды Александр клянётся ей, что приведёт к победе — подарит эту жизнь за пределами Арены, и сейчас Капитолий желает забрать её назад точно заурядную одолжённую вещицу. — Я найду способ. Всё будет хорошо, — повторяет он слова, которыми одаривают отчаявшихся и напуганных. Юноша спрашивает себя, откуда берётся эта сила, с которой Люда держится за него? Может быть, та находит начало в надежде и вере. Но подпитывается она ужасом. — Ты не будешь участвовать вновь, я обещаю, — не получается знать, слышит ли она его, рвано дыша и исходя стенанием. — Ты тоже не можешь.., — неожиданно обозначает Люда. Дрожь в горле дробит её речь. — Ты не можешь снова пойти на Арену, это неправильно. Ты не должен… — Я не пойду добровольцем.       Девушка не отвечает и, вероятно, разделяет с Александром жестокую правду. Если в правительстве возжелают видеть его на Арене, не будет того, что можно сделать, чтобы это решение изменить. Жеребьёвку не направляет удача, власть над ней принадлежит Капитолию. Великая глупость верить в иное. Приходится ожидать, решение президента Сноу будет зависеть от положения, к которой победитель подведёт Алину Старкову в начале Бойни. Удачи в этом нет. Александр не станет обманываться ожиданиями, которые сотворяет встреча с президентом. Ему принадлежит лучшее положение, но он не позволит себе думать, что Арена Голодных игр не будет ждать его. Юноша выстроит путь и к третьему триумфу, но он знает, что Капитолий не дозволит ему тот взять. Это влияние, любовь толпы и значительность победы правительство ему не даст, путь Старковой в этом убеждает ясно. Этот риск нельзя оправдать, как нельзя и сделать его желанным для власти. А значит, пока Александр располагает правом обещать, что Третьей квартальная бойня не получит его имя среди трибутов.       Где-то за стеной звенит протяжная трель — звонит телефон, которым оснащён каждый из домов победителей. Экран телевизора всё ещё транслирует завершение обращения президента, вновь играет гимн. Жест совсем невесомый, когда Люда отстраняется, поправляя смятую ткань его одежд, точно безмолвно наставляет идти. Александр всё ещё придерживает её за плечи, когда девушка отстраняется, покрывая пледом руки и крепко — до треска ткани, стягивая его на себе в нервной мере. Государственное вещание нельзя выключить, можно только скрыться в другой стороне дома в нужде отстраниться от звука. Юноша спешит к коридору дома, где в тени металлическим блеском отливает небольшая станция. Холодная трубка ложится в руку, окуная в механическое дребезжание. Секунды на другой стороне связи молчат. Александр нередко подходит к телефону — всегда находятся люди, которые не пренебрегают нуждой ему позвонить. Но сейчас он не гадает о том, чей голос заслышит. Он не поздравит его с возможностью вновь проявить свою силу и решение правительства славить не станет. — Это я, Николай, — убеждает юноша прежде, чем слышит к себе обращение. Знает, Ланцов всегда будет ждать, что ему ответит и Люда. — Знаешь, что делают мои родители? — обрывая спрос молчанием, шепчет голос. Его яркое звучание искажено в связи. Александр мог бы легко представить, как победитель в доме Первого оборачивается не раз, надеясь, что за спиной не стоит отец или мать. Человека, что не хочет, чтобы его услышали, всегда узнать легко. Жмурясь, юноша упирается лбом в дерево стены, словно сам рассчитывает уберечь слова от чужих ушей. — Они радуются. Говорят, что у дистрикта-1 есть шанс проявить себя как никогда раньше, что мы можем быть лучшими из лучших, что эта победа принесёт Первому большую славу и небывалое богатство, — гордый тон голоса только нарастает в силе, но он искажается вдруг, неизбежно выдавая высмеивающее выражение. Николай не знает страха пред Ареной, он взращён для неё. Но с годами он теряет любое уважение к настроениям родного дистрикта. Вероятно, за один только этот звонок Ланцов легко потеряет расположение своего мэра и привлечёт немилость семьи, а профессионалы Первого найдут путь к тому, чтобы извести его жизнь за унижение и позор, которыми он станет для собственного дистрикта. — Александр, мы снова будем зачислены для подготовки трибутов к Голодным играм. Я и Линнея. Родители слишком стары, чтобы выступать, даже если Жатва их выберет, кто-то вызовется за них. — Я понимаю.       Слова оседают в тишине коридора в дистрикте-7. Николай не отвечает, молчит минуту, погружая их в гудение телефона. Первый чествует его славой и богатством, роскошью жизни. Родители награждают его одобрением. Но от природы богатых дистриктов понимание Ланцову не воздаст никто. Кажется, даже их работу в Капитолии дистрикт-1 оборачивает понятиями чести, говоря о том, насколько престижной является возможность сопровождать высокопоставленных капитолийцев в делах и досуге. — Александр, — отделяет Николай требовательно. — Ты не пойдёшь? — Не добровольно, — отвечает юноша прозрачнейшей из правд, которую мог бы доверить. Нет таинства в том, что каждый из их разговоров может прослушиваться, а всякое из неосторожно брошенных слов имеет вес. — Тогда и я не пойду, — усмехается Николай, словно одна эта лёгкая вольная манера способна проредить собирающуюся над их судьбами мрачную тяжесть, а сам ужас склоняется пред забавой наглеца. Александр расслабляется с речью друга, теряя за её звучанием даже шум собственного дома. — Панем не потеряет это лицо так рано. — Не хочешь сравняться со мной в числе побед? — дразнит юноша щедро, зная, что меру эту не упустят, а слова неизбежно уколют чужое бахвальство. — Не люблю жертвовать местом горячей славы, но уступлю его тебе, — вздыхает Ланцов. И нет загадки в том, что в этот час он улыбается. Любовь зрителей и окружающих — не то, что он отдаёт легко, всегда зная ей лучшие применения. Они оба окунаются в понимание её значимости и силы, и каждый готов разделить это обожание с другим. Минута молчания рассыпается сквозь пальцы. От помех звенит в ушах. — Как Люда? — справляется профессионал о том, что озвучивать по телефону давно не позволительно. — Приезжай, Николай. Пока есть время.