О мраке и белогрудой птице

pov Александр

      Он приезжает. И вероятно, Николай занимает первый поезд, который подают к платформе дистрикта-1. Дорога к Седьмому близка, зимой на заснеженных рельсах уже за пять часов путь приводит златовласого победителя из Первого на край всего Панема. Александр верит, он всегда хранит в себе особый для чужих взглядов блеск, представляется с расположением к любому грязному делу и являет себя полным крепкой отваги и притягательной дурости. Ланцов не позволяет знать иное. Нет того, что его уму не предстаёт невозможным, и к маловероятным понятиям он всегда находит подход. Но и простейшие вещи и заурядные людские обещания ему не чужды. Для его решений никогда не находятся сомнения, и Александр знает — если он попросит приехать, Николай ухватится за первую возможность, разменяет все предложения и планы, чтобы сесть на поезд и выйти на платформе, на которой победитель из дистрикта-7 будет его ждать. Для двух мальчишек, которых сводят престижные и полные отравы порядки Капитолия, то, верится, предстаёт делом выживания в тени столичных нравов.       Но время подменяет понятия, облачает их мороками чувств и человеческой преданности, которым не учат стены материнского дома. Капитолий наполнен множеством огней, его улицы напитаны энергией. Но Александру кажется, город легко омрачится, если Николай более никогда не вступит под его стены, а его голос со следующим столичным днём не зазвенит на телевиденье. И эта связь всегда оказывается встречена удивлением в их дистриктах. Законы Панема к этой близости не располагают и не благоволят. И восходя под корону триумфатора в четырнадцать, мальчик быстро замечает, что победители вокруг него раздроблены переменчивыми желаниями и настроениями капитолийцев. Они не ищут компаний друг друга, а в Тренировочном центре всегда расходятся по собственным этажам. Но славного победителя Седьмого любят в Первом от расположения, которое он показывает их детям. Люди легко находят то, в чём они нескончаемо схожи, а Николая и Линнею с теплом принимают в дистрикте-7. Они привозят деньги для местных рынков и магазинчиков, и с каждым своим визитом помогают в городе вместе с Александром. Он знает, что не стерпит для них иное отношение, даже если в другой час простой народ обзовёт их извергами, злодеями и живодёрами. Капитолий с противоположным нравом не встречает их с теплом и награждает своих триумфаторов нежеланными страшными дарами. За их тенью родные дома не могут позволить себе роскошь отрекаться от собственных детей, Александр это не допустит.       Пока он стоит на платформе Седьмого, лицо окатывает шквальным ветром, что поднимает прозрачные полотна снега с земли. Висящая в воздухе пурга безжалостно царапает кожу. И только в час, когда огни поезда показываются среди плотного ряда деревьев, юноша позволяет себе откинуть капюшон. Высокий гудящий звук разносится вокруг и продолжает нарастать, стоит составу пронестись мимо, плавно замедляясь. Двери главного вагона разъезжаются в обе стороны, и с порога Николай ступает на перрон. Снежинки стремительно оседают в прядях светлых волос, а за спиной покачивается тяжёлый обшитый лисьим мехом капюшон. В высокие ботинки заправлены штаны из добротной ткани, которая не вымокнет в сугробах. Дистрикт-1 не располагает к суровой погоде, которой славен Седьмой. Но ни Капитолий, ни Первый не желают, чтобы их победитель представлял себя неподготовленным или скупо одетым. За это дивное изобилие они никогда не награждены роскошью свободы. Даже сейчас едва ноге Ланцова стоит ступить к Александру, вслед за ним с поезда сходят несколько репортёров, приехавших специально из столицы, чтобы запечатлеть встречу двух фаворитов Капитолия и показать её в первой же вечерней сводке. Юноша слышит щелчки из камер, стоит рукам Николая лечь на его плечи, крепко прижимая к себе. Зажмуривая глаза, Александр вдыхает знакомый мягкий цветочный запах, которым напитаны вагоны, и острый аромат парфюма, что запоминается ему в доме Ланцова в дистрикте-1. Сила его рук, что лежит на спине, предстаёт понятной и давно изученной. Это не то, что они могли бы скрывать от Капитолия. Эта дружба должна была быть им бронёй, но в столице присваивают её себе, так что теперь не остаётся ничего, что они могли бы беречь от объективов камер. Но даже сейчас, стоит губам Николая мазнуть по щеке, принося с собой тень тепла, Александр выговаривает единственное заученное «не здесь» прежде, чем отстраняется, ещё несколько мгновений рассматривая лицо победителя напротив. Под людским вниманием он всегда держит одну уверенную видную улыбку и расслабленный взгляд, глаза Ланцова наполнены мягким ореховым цветом, а лицо выведено ясными прямыми чертами. Эту красоту называют изысканной и редкой, правильной в каждом проявлении — той, которую надеются достигнуть под ножами врачей в столице.       Приветствия замыкают приезд победителя из первого дистрикта, фотоаппараты прячут в чехлы и заносят в поезд, чтобы уберечь от суровой погоды на окраине страны. Капитолийцы скрываются в вагонах, дрожа от жестокого холода, и даже сопровождающий Николая их стены не покидает. Он проживёт следующую неделю в Седьмом, а его команда будет приглашена в гостевые комнаты в Доме правосудия, которые они не покинут все предстоящие дни, не желая ходить по грязи и непроходимым дорогам. Для Александра и Николая никогда не было таинством, почему капитолийцы сопровождают их даже в путешествиях между дистриктами. Это роскошь, а любое излишество подаренное правительством подлежит контролю. Но уже скоро победители отдаляются от тёмного здания вокзала, несколько мужиков на дороге окликают Ланцова, чествуя возвращение парня, и Александр одобрительно кивает вместе с их словами. Сердце Николая всегда лежало к Седьмому — к простым рабочим людям, что не знают расположение Капитолия. Ему нравится с ними разговаривать — слушать, как они ведут свои жизни, как мыслят или страдают и в чём ищут радость. Как верит Ланцов, они награждены большей силой, нежели те, кто получает жалкую роскошь, на которую расщедриваются в столице. Александр уважает это, не ища в расположении то, что можно ожидать от кого-то из профессионалов. Их общение показывает Николаю этот мир, и он не позволяет себе его отпустить или отвергнуть.       Облокачиваясь на перила первого дома в Деревне победителей, юноша извечно ждёт на крыльце, ожидая, что из-за дверей послышится ругань. Кажется, победитель из Первого всегда предстаёт Багре слишком говорливым и полным самолюбия, так что чаще прочего она гонит его из своих стен с топором и кочергой. Но Ланцов никогда не перестаёт её навещать и одаривать своим вниманием, стоит ему приехать в дистрикт. — Вы с каждым днём становитесь только милее, — вываливаясь с чужого порога и собирая за собой все бранные слова, заключает парень. Дверь за ним звучно закрывается вслед за тем, как женщина велит своему сыну забрать незваного мальчишку, поторапливаться прочь от этого дома и больше не являться ей на глаза. Поправляя растрепавшиеся волосы, Николай оборачивается на запахнутые окна. — И она стала только моложе с нашей последней встречи! — Ты знаешь, что она не может слышать твою лесть отсюда? — деревянные ступени скрипят, когда они вновь сходят к главной улице. Александр стягивает перчатки и только качает головой, пока Ланцов не перестаёт оглядываться на двери его матери. — Правду не зовут лестью. И кто-то обязан одаривать женщину комплиментами, даже если она не подарит мне своё сердце.       Парень подмигивает, и Александр отворачивается мгновенно, отдавая взгляд стелющейся вперёд дороге. Вероятно, не сводя с него глаз, Николай легко приметит полуулыбку на его губах и неизменно обратит ту к личному довольству. Его любят все. Толпы капитолийцев исходят верещанием, стоит ему просеменить мимо, и даже высокопоставленные члены правительства находят удовольствие в его компании. Как победителя славят в родном дистрикте, так и народ Седьмого находит отраду в его визитах. Он, как кажется, до сих пор остаётся поражён тем, что ни одно его слово не заполучает для него расположение Багры. Но Александр знает, она не из тех, кого можно очаровать широкими речами и сантиментами, хоть и он никогда не перестаёт ждать, как Ланцов испытает свой шанс вновь. Картина извечно предстаёт исключительно занимательным действом. — Думаешь, она скорбит? — хруст снега и свист ветра сопровождает вопрос Николая. Многое разделяет их последнюю встречу, как и найдётся щедрая доля того, что однажды Александр решает победителю Первого раскрыть. Вероятно, Багра огреет и его кочергой, если однажды узнает, как близко её сын позволяет подобраться милому наглецу. — Она никогда не позволяла узнать, — истина легка, и с ней юноша выдыхает. Он не помнит свою мать иной и не ведает вовсе, была ли она когда-то другой. Гордость вручает ей сердца капитолийцев. Расчёт и твёрдость в руке приносят победу. Но Александра никогда не награждают роскошью знания, что разделяет утерянную в молодых годах девушку и женщину, что взращивает его. — Багра всегда была неприступной. — И даже в этих понятиях она в высшей степени очаровательна, — замечает Николай и, смотря себе под ноги, юноша ему не возражает. Верится, есть причины для того, что его мать зовёт Ланцова последним нахалом. — «Всегда» принадлежит Капитолию, братик, — неизбежно напоминает он о том, что после того, как Багра покидает столицу, телевиденье уничтожает почти каждую съёмку: все незначительные интервью и многие репортажи. В её истории остаются только Голодные игры, навсегда убеждая в том, что и сам Александр рождается только для них. — Если Жатва выберет твою мать, они будут обязаны позволить ей вернуться в Капитолий. И что будет тогда? — Они казнят её в Голодных играх.       Бойня является оружием правительства — средством напомнить о том, насколько велика и несокрушима его власть, а Жатва уже многие десятилетия забирает у дистриктов их детей. Но была ли она хоть когда-то случайна, или жеребьёвка всегда выбирает тех, через кого Капитолий может вершить свои законы? Эта идея не оставляет Александра с тех пор, как Алина раскрывает ему то, что они с Оретцевым ходят за границы дистрикта. Казни за преступления против правительства чаще прочего транслируются по всей стране, чтобы быть примером для народа Панема. От Голодных игр их всегда отделяет единственное — то, что правосудие легко отличимо от зрелища и любимого соревнования, за которым капитолийцы из года в год следят особенно пристально.       Победители стремительно настигают крыльцо последнего дома. Николай не теряется пред его дверями, широкими шагами он восходит по ступеням, пока Александр направляется за угол — к конюшне и заднему двору. Он полагает, появление Ланцова приободрит Люду. Она предстаёт болезненной со дня обращения президента. Девушка начинает задерживаться у окон, если слышит шаги с улицы. Играющие за окном птицы и блуждающая в ночи лесная живность — верные спутники Седьмого, но каждый из них теперь заставляет Люду дернуться, искать вокруг незримые образы, которые следуют за каждым её шагом. В уходящие дни она перестаёт покидать дом, и чаще прочего Александр приносит к её комнатам еду, а в одну из последующих ночей собирает по её инструкциям небольшой мешочек сонных трав, который девушка мгновенно прячет под подушку. Он предполагает, визит Николая прольёт свет в коридоры дома и станет для Люды радостным знамением. Он умеет сосредотачивать внимание окружающих на себе одном, в скверный час в его компании легко найти утешение — самому Александру не было трудно никогда. Но он не позволяет себе забывать, в близости Ланцова не для всех заготовлено расположение, а кому-то грозят лисьи клыки и когти, остроту которых ясно являет победа профессионала в Голодных играх.       Лошади встают на ноги в своих стойлах, между которыми вспыхивает полоса света, стоит Александру открыть двери. Пятнистая кобыла вскидывает голову в радости встречи, а вороная требовательно бьёт дверцу загона копытом, их ржание поёт в ушах. Юноша подходит к каждому животному, проверяет, пригодных ли их настилы, есть ли в поильниках вода. Засовы стойл приходится дёрнуть вторую тройку раз, убеждая себя в том, что они накрепко закрыты. Он слышит, как их головы поворачиваются ему вслед. Они надеются, что он возьмёт их на улицу и выведет на прогулку, но в это время дня Александр не выпустит их из загонов. Он направляется к дальней стороне конюшен, где стоят закрытые шкафы с амуницией и инструментами. Полки одного из них запылены, но достаточно лишь толкнуть внутренние стенки, чтобы обнаружить за ними второе дно. На крюки подвешено оружие: не столь давно лежащие в руках Багры топоры, меч, несколько изготовленных в Капитолии ножей, короткое копьё… Трофеи капитолийцев и принадлежащие их рукам игрушки, которыми они так любят одаривать Александра. Убедить отдать некоторые из них было непросто. Но сейчас вес этой стали будет тренировать их руки и спины. Никто не заверит их в том, что на Арене победителям раздадут достойное оружие. В одних Играх трибутам выдали одинаковые дубинки, в других бились камнями и разбитым стеклом. Но Александр не предпочтёт идти в лес с пустым поясом. Один из топоров он вешает на него, а второй закрепляет на уровне бедра с помощью ремешков. Перелив ржания разносится за спиной прежде, чем топот приводит к порогу Николая, что обстукивает ботинки при входе. Меч принадлежит ему. Он никогда не получал предложения подобных подарков, отчего Александр забирает любимое оружие для него.       Шаг, что выводит их к пушистому снегу улиц, быстро переменяется бегом, а зимние куртки оказываются повязаны поперёк груди вместе со связкой верёвок. Они пойдут далеко — за бурное течение реки, куда решается заходить не каждый житель Седьмого. Земля там дикая и своевольная, редко легко дающаяся под ногу. Когда Александр предлагает это Николаю впервые, он не ожидает, что мальчишка-профессионал распишет носом землю с первым же поваленным деревом. Приходится обещать никогда об этом не заговаривать, но до сих пор юноша смеётся над воспоминаниями, обращаясь к памяти того, как обнаруживает, что профи обучают сражаться и выживать на Арене, но они не знают суровость жизни за пределами своих домов и школ в родных дистриктах. Но теперь они вдвоём полошат сугробы, направляясь в сторону гор. Снег в это время года тяжёл, отчего мышцы в ногах скоро сковывает тянущее чувство. К концу дня эта боль станет нарывающей и вернётся в следующее утро с новой силой, но их бег станет крепче и быстрее. В погоне от переродков любой склон может стать препятствием, против чего хвойный глухой бор становится им подспорьем. Здесь приходится перепрыгивать очередное поваленное бревно или нестись через сеть нагих заиндевевших ветвей, что хлещут щедро. Для них нет понимания того, когда следует остановиться. Соперники могут гнаться за ними прямо в этот час, как и каждая тварь, которую задумают распорядители.       В лесах седьмого дистрикта легко потеряться. Эти просторы предстают густыми, непостоянными и во многом непроходимыми, иногда губительными для ноги тех, кто не проявляет к ним должного уважения. Выискивая тех, кто избегает отведённой на производствах каторги, миротворцы зачастую теряются в этой чаще, а после лесники или старые жители дистрикта-7 находят солдат замёрзшими, задранными или разбившимися в камнях бурных рек, которые от скорых течений не замерзают даже в глубоко зимнюю пору. Этот лес способен подчинить многих — обратить гордость последней глупостью, превратить отвагу в худшие из страхов, обернуть силу незначительностью и бросить ту к ногам, изломать самые высокие достижения. Но земли знают Александра так же хорошо, как они знают его мать с того дня, когда она ставит одного молчаливого мальчика на ноги, чтобы научить его важивать. И он знакомит Николая с этими местами, так что теперь он присвистывает, оставаясь позади, когда юноша резко сворачивает вбок, уходя от крутого провала земли. Путь через реку им брошен по самодельному мосту местных — по двум погнутым ивам, которые сплетаются над берегом. Ботинок всегда норовит соскользнуть, пока они идут через потоки воды, что бьются о скалистые уступы. Миротворцы многие годы грозятся спилить эти деревья, но иного пути через стихию не знаю и трогать бояться. Устланный осыпающейся хвоей ковёр пред ними становится рыхлым и неровным, нога проваливается глубоко. В это время года далеко в необжитой части лесов пройти можно только на лыжах.       Уже скоро они приходят к одним из высоких вековых сосен и елей. Дерево всё ещё молодо, набирает свой рост и рассекает макушкой серое небо. Но его возраст уже достаточно велик, чтобы распустить среди чащи упругие широкие ветви. Гладкий серый ствол лишён того, за что можно уцепиться, но многие жители Седьмого владеют умением взбираться и на него. Разбивая перчаткой снежную корку, Александр легко находит засечки, сделанные его топором. Они пригодны для гостей этих мест. В несколько цепких шагов юноша подтягивается по стволу, обхватывая его обеими руками. Каждый ребёнок в дистрикте знает щедрую долю уловок, что помогают им покорить местные леса. Подошвы ботинок подрезаны, а под запястьями прячутся ремешки крюков, которые крепко сжимают пальцы. Миротворцам они не доступны. Поднимаясь выше, Александр смотрит на землю, где Николай перебрасывает через пояс верёвку, которую он пропускает за деревом. Она замедлит подъём, но не позволит разбиться, если парень сорвётся у макушки сосны. Он никогда не перестаёт повторять, что управился бы и без неё, но до сих пор ни разу не приходится дозволить иное. Скоро высота становится леденящей, не позволяет вдохнуть глубоко и кружит голову щедро. Николай её не боится, но они восходят к макушке в тишине. Тяжёлые дыхания теряются в завывании ветра и перебивающем друг друга скрипе. Минуты убегают пред тем, как над головой возникают сплетения хвойных ветвей, среди которых прячется пара приколоченных досок. Таких худых укрытий в Седьмом немало, местные могут их заготавливать среди ночи, и даже если миротворцы о них догадываются, снести укрепления им придётся вместе с лесом. Александр выдыхает гулко, когда нога крепко встаёт на одну из молодых ветвей, а тяжесть оставляет руки. Напряжение покидает мышцы, когда пригибаясь под душистой хвоей, он садится на сколоченный порог. Земля далёким белым покрывалом нарисована под ногами. Макушка дерева покачивается на высоте, так что иногда кажется, в любое мгновение оно может понестись к земле. Уже скоро Николай забрасывает удерживающую его верёвку на один из вкрученных в ствол крюков, надёжно закрепляя себя на высоте, и Александр подаёт ему руку помогая сесть.       Здесь они недоступны для Капитолия. Не стоит и гадать о том, что их дома прослушиваются, а в городе всегда найдутся те, кто волен продать слово за мешок денег. Переменчивые земли дистрикта часто наблюдаются миротворцами с помощью военных дронов, но на этой высоте летать они не способны. Аппараты легко застревают в сплетениях ветвей. И даже если они испробуют приблизиться, победители смогут их заметить или услышать. Но возлагая спину на дерево позади, Александр никогда не позволяет себе в полную меру поверить, что президент Сноу его не слышит. Вероятно, будь то иначе, голова юноши будет принадлежать Капитолию, как только они спустятся к земле. Но их приводит сюда не протест и не мятежные настроения, один только липкий гнилой страх, что в правительстве найдут новые пути их подчинить. Молчание сопровождает победителей, пока Николай обтирает раскрасневшиеся ладони от налипшей коры. — Ты ведь знал, маленький мерзавец, — сворачивает он голову набок, так что его глаза оказываются прищурены в выискивающем взгляде. Он уверен в своей правде и не нуждается в иной, довольствуется знанию. — Ты знал, что объявят новой идей квартальной бойни. — Не было способа сказать тебе, не лишив нас обоих голов. Я встречался с президентом Сноу в Капитолии, — Александр недолго потирает переносицу, так что верится, Николаю могло бы показать, что он говорит со скукой. Затылок вжимается в дерево, и юноша надавливает сильнее, позволяя разошедшейся вспышке боли его отрезвить. — Я думал, он пригласит меня посмотреть на казнь Крейна. Но вместо того мы говорили. Он не объявил для меня Третью квартальную бойню — не напрямую, — Александр слегка ведёт головой вбок. Николай теперь смотрит себе под ноги, в ледяную пропасть под ними. Его губы слегка приподняты в том выражении, что сродни оскалу, а не улыбке. Он слушает. И важнее прочего то, что он верит. — Но догадаться было нетрудно. Он рассчитывал, что я догадаюсь. — Чего он хочет теперь? — заметить легко, как носок чужого ботинка подёргивается, манера чего беспокойна и беспорядочна. Неопределённость, страх и отвращение преодолеть легко, они надёжно заперты внутри и себе подчинены. Это привычно. Но здесь вокруг нет тех, чьи желания они могли бы удовлетворить и чьи нужды исполнить. Как и нет тех, для кого приходится надевать броню. — Уничтожить Алину Старкову. — Это не должно быть трудно, — лес вокруг наполняется звоном смеха. Смотря на свои колени, Александр знает, что Николай слегка запрокидывает голову, как делает и всегда, стоит забаве стать густой и откровенной. Капитолий никогда не видит эту привычку, но дистрикту-7 она знакома в своей подлинной природе. — Мы оба знаем, что солнышко не переживёт эти игры. — Уничтожить образ Алины Старковой, — уточняет юноша, отдавая Ланцову мгновения забавы. — В Капитолии её любят. Но в дистриктах на неё смотрят иначе. Они могут её ненавидеть, могут желать быть ею или обожать. Но гораздо опаснее то, что она даёт каждому из них. Только надежда может сравниться в силе со страхом, — вспоминает он истину, отданную ему однажды президентом Сноу.       За историю Голодных игр не раз находятся те, кто обходит их правила, но никто другой не наносит их порядку столь крутую оплеуху. Алина Старкова олицетворяет мало того, что приходится по вкусу капитолийцам, но она вдохновляет жителей дистриктов и являет им каждого обездоленного ребёнка и очередную несчастную девушку; дарит им представление того, что даже для них есть надежда на перемены. Она даёт им веру, и власть существовать с ней не может. Убить её сейчас президент Сноу никогда себе не позволит, не найдя в том и малую долю разумного. И вероятно, к семьдесят пятым Голодным играм миротворцы сравняют Восьмой с землёй, покажут неминуемую участь для каждой части Панема, что восстанет против Капитолия. Бойне останется только казнить влюблённую девочку из дистрикта-12. Но надежда продолжит жить. Это не то, власть вольна допустить. — И в правительстве этого боятся. — Что ты будешь делать? — плотный интерес перемежается с забавой в голосе Николая. Он знает, что Александр уже принимает решение, и причины тому не ищет. Он изнанку их всех изучает и сейчас только заглядывает под руку, ищет бреши, которые мог бы восполнить. — Сомневаюсь, что Алина объявится в Капитолии в ближайшие полгода. А иначе внимание телевиденья на неё не обратить. — Путешествие в Капитолий — не проблема. Ты знаешь, найдётся с десяток домов, что пригласит её на свои торжества, — Ланцов кивает с заурядным знанием о чужих жадных пристрастиях. Даже среди чиновников и их семей найдётся значительная доля тех, кто пошлёт славной победительнице последнего сезона специальное приглашение. Они все — достояние Голодных игр, а редкими востребованными вещицами, как известно, всегда хочется завладеть. — Ты ей не нравишься, — рука Николая стряхивает с чужого плеча снежинки. На синтетической ткани их одежд снег тает плохо. Но его рука задерживается, и Александр отдаёт свой взгляд ему. Уголки губ мгновенно дёргаются, стоит завидеть выражение, которое таит хитрое лицо. Наглец-победитель, слышится, не указывает на несовершенства плана, только задирает от широкого сердца и не лжёт. — Ей не нравится то, чем она меня считает. Это поправимо. — Так что же, — точно раздразненный лис отделяет Ланцов с выражением, настойчивая мера которого грозит забраться под кожу, — ты задумал? — Игру, — хмыкающий звук срывается с губ. Он невесом и быстро теряется среди лесного гула. Надежду нельзя умертвить, только изжечь до холодного пепла. И лишь ненависть горит достаточно ярко, благоволя нехитрой идее. — Я доведу её до бойни, а после Арена сделает многое за меня. В Алине есть сила, потенциал — то, что в дистриктах ненавидят. Оретцев сдерживает её. — Ты хотя бы иногда задумываешься о том, насколько сильно похож на Крейна?       Ледяной порыв ветра треплет хвойные шапки вокруг, унося с собой голос профессионала. Неизбежно напоминает об уязвимости, которую Александр себе позволяет. То есть одно явление слабости — желания мальчишечьего сердца. Ему никогда не позволяли узнать, есть ли драгоценное в единстве тел, и юноша обнаруживает его в правдах, которые заперты на сердце. И сейчас он от них не бежит. Наблюдение Николая не пугает, но предстаёт гонимым, отвергаемым и всегда для них обоих удивительным. — Изредка я думаю, — он несильно толкает юношу плечом, один вольный жест чего окутывает ободряющей мерой, — насколько иначе бы всё было, сиди ты в Штабе распорядителей. — По разные стороны с тобой? — Александр вскидывает брови, не ожидая, что Николай это выберет. Никто не может знать, но верится, распоряжайся иная жизнь их судьбами именно так, Ланцов никогда бы не знал фамилию «Морозов». Но он не был бы один, в этом юноша уверен — Линнея и Зоя бы шли рядом с наглецом из дистрикта-1, как бы сильно победители ни были раздроблены. — Думаю, меня легко любить на каждой стороне. — Легко, — соглашается Александр, не ища попытки рассмотреть лоснящееся довольство, которым сейчас всё естество Ланцова пропитано. Он сердечно любит эти признания, всегда ищет их и ценит больше, нежели любую сладкую речь капитолийцев. Собственные плечи возносятся со вдохом и бесцветным пониманием. — Может быть, мне даже не придётся идти на эти игры. Шанс два к одному, что на Жатве не вытянут моё имя. Но если жеребьёвка рассудит иначе, эти будут моими последними. — Александр, если у кого-то есть шанс победить на арене, то это у тебя. Старик Сноу будет на это рассчитывать, — молвит Николай так, словно даже для ядовитой змеи можно подобрать прелестное имя. — Победить у кого? — не оставляя чужой взгляд, вопрошает юноша. Требование ответить густо ложится в каждое имя. — У Люды? У собственной матери? У тебя?       Рука Ланцова с плеча соскальзывает на грудь, пальцы ложатся под плотную ткань куртки, надавливаются слегка, точно заверяют, что этой трагедии не суждено сбыться. Александр знает каждое имя, что принадлежит тем, кто делит с ним одну природу победителей. Многих из них он берёт за руку и подводит друг к другу, объединяет переломанное общество, что навсегда вырвано из родных дистриктов и не принято Капитолием. Он требует к ним достойное отношение, ищет пути его заполучить. И семьдесят пятые Голодные игры оставят от них только прах. — Что мне останется, когда я вернусь домой? Сноу всегда этого добивался. Меня не убили первые игры. После я выжил во вторых. Я не выйду с третьей Арены — не целиком, — добавляет немедленно понятием, вес которого велик пред самой смертью. Жизнь в агонии страшнее любой казни, в столице всегда это понимали. Александр готов её встретить, но она его изменит, в этом не позволительно сомневаться. — И даже если Жатва меня не выберет, я буду там — в Штабе игр. Буду смотреть, как вы умираете, — удаётся заметить не сразу, как Николай кивает, принимая откровение легко и своевольно в каждом своём проявлении. Вероятно, если жеребьёвка поставит их в эти положения, он только ухмыльнётся и пообещает Александру лучшее шоу, что когда-либо увидит Панем. — Мы много построили за эти годы, но теперь в Капитолии обещают всё разрушить. Отец, вероятно, мёртв. А без него… — Думаешь, Сноу казнил его? — Николай щурится слегка, таит подозрения, как делает и сам юноша в заурядном знании, что для правительства показать эту казнь народу есть последняя недопустимая глупость. В столице с заявлениями не выставят то, что является их упущением и жалким просчётом. Его не стали бы транслировать для всего Панема, но и лучшую судьбу для разжалованного Главного распорядителя предполагать сложно. — Если бы он считал смерть достойным наказанием, Крейн был бы мёртв ещё двадцать лет назад. — Он считал. Семья моей матери мертва.       Собственный дом Багры становится для них могилой. Александр знает, сколь многое она оставляет, чтобы быть запертой в Деревне победителей вместе с мальчиком, что был в редкой удивительной мере схож на юношу, однажды встретившегося ей в Капитолии. Является ли он плодом заурядной случайности, чужого коварного расчёта или сердечного желания, Александр не знает. Редкие наставления его матери слишком непрочны, чтобы искать в них откровения, а стены Капитолия никогда эту правду не раскроют. В ней нет значения, никакая её суть не изменит последние десятилетия их жизни, но победитель желает её как единственное звено — часть мозаики, что остаётся пустующей в полной картине. Николай никогда не позволяет жалеть о том, что мальчишкой Александр ему открывает, как он и никогда не ищет врага в юнце с располовиненной кровью. Ланцов не перестаёт посещать дом Багры в уходящие годы, и он не оставляет их сторону с того дня, когда Сенека Крейн становится Главным распорядителям. Преданность за стенами Капитолия является редким качеством в Панеме, и её приходится ценить превыше прочего. Иное может подвести к казни, пыткам и жалкому существованию для них обоих. — Елизавета не объявлялась? — прижимаясь плечом к коре, Николай почти ложится на ствол дерева.       Впервые лёгкости нет ни в его взгляде, ни в тоне голоса, он насторожен, словно не каждый из ответов может быть к нему милостив. Женщина не является предметом его страхов и опасений, она — давняя забота Александра, но он не видит её уже несколько месяцев. Следует предполагать, сейчас обожаемый победитель из дистрикта-7 не является первым интересом Елизаветы. Но он подозревает, что увидит её вновь. И приходится предполагать, явится она в большей поганой озлобленности и вседозволенности, нежели приходится терпеть раньше. — Подозреваю, — цыкает Александр, — теперь у неё слишком много забот или мало средств, чтобы позволять себе мою компанию.       Когда приходит время спускаться на землю, ноги быстро встают на пушистый и заметённый ветром покров снега. Большую часть пути они проскальзывают вниз, крепко держась у ствола и собирая на одежде целые хлопья осыпающейся коры. Земля под ногами та же, что и провожает их наверх, — молчаливая и безликая. Вокруг разливается тишь, и даже ветер не поёт, стихает. Пришедшее с бегом разгорячённое чувство стремительно оставляет тело, и Александр облачается в повязанную на грудь парку, покрывая капюшоном взмокшую голову. Тому же примеру следует Николай, до того вытряхивая из волос осыпавшуюся стружку, что пёстро лежит в его светлых прядях. Он привязывает верёвку к поясу, но когда Александр направляется вперёд, разбирая под ботинками припорошившую их тропу мглу, снежок ударяется о его плечо. Второй беззлобным дразнящим жестом угождает в грудь, стоит только развернуться к Николаю и вопросить о ребяческой глупости. Но он никогда не может удержаться даже с мечом, что лежит его спиной. Парень в звонком хохоте едва не сгибается пополам, привычно отмечая, что лицо Александра слишком серьёзно для детских уличных забав. Но щёлкая поясом и откидывая тяжёлое оружие в сторону, скоро он скрывается за парой деревьев, о стволы которых разбиваются снежные комки. Ребёнком юноша мог проводить в этих лесах целые часы, но у него никогда не было времени или компании для бестолковых забав. Перчатки давно промокают, но Александр занимает оборонительное положение, сидя на коленях и сгребая к себе небольшие горы снега, который он посылает в юркающего вокруг Николая. Вероятно, Багра утвердит, что это нелепо и глупо. Но в столице от них не ждут иное, как и в словах говорящих кукол не ищут мудрости. Их мальчишечьи года принадлежат подготовке к Голодным играм, а после шестнадцати они не являлись для Капитолия детьми. Доводится предполагать, именно так говорят чиновники в день, в который город славит торжество второго успеха для мальчика из дистрикта-7. — Великий победитель всех времён! — нарочито понижая голос, восклицает Николай. Очередной снежок угождает в лицо Александру, и с колен он валится в пушистую пелену. — Бессердечный и безжалостный подлец! — следующий за топотом непрерывный хруст расползается вокруг и, не поднимаясь с земли, юноша вскидывает ногу из снега, обрекая друга споткнуться и упасть вперёд себя. Белая крошка собирается в волосах того и красным расписывает щёки. Рука тянется к тому, чтобы помочь отряхнуться, но ладони Ланцова поднимают ледяную мглу с земли, посылая ту в лицо. Окуная долину в певучий хохот, они продолжают забрасывать снегом, пока Александр вновь не сваливается на спину, оставляя попытки обтереть лицо или подняться. Николай, слышится, подбирается ближе, но его ботинок проваливается, и он оседает на землю, не раздумывая над тем, чтобы подняться. — Его обожают и ненавидят! — звонкий театральный голос стихает только с тем, как Ланцов обхватывает предплечье юноши, помогая сесть. Капюшон давно падает за спину, а холод щедро терзает кожу, разливаясь под воротник и за спину, так что Александр подставляет лицо зимнему солнцу. Тепло собирается под чужой ладонью, пальцы той стирают холодные капли с его щёк. Рука Николая соскальзывает за шею, давит слегка, поворачивая голову к себе и забираясь под воротник, пуская по позвоночнику искры дрожи. Довольство вспыхивает в его взгляде. — Мерзавцы в Капитолии никогда не знали, что со всем этим делать, — убирая с глаз тяжёлые пряди волос, вторая ладонь ложится на разгорячённую и истерзанную стихией кожу щеки будто с намерением рассмотреть лучше из-под властного неуступчивого взгляда серых глаз. — Эти уроды тебя не ценят, — Александр прикрывает глаза, стоит Николаю коснуться губами скулы и после поцеловать вновь, чуть выше уголка губ с другой стороны. Манера истинно капитолийская, пусть и нежности в ней разлито немало. Лес вокруг давно забирает искусственный запах цветов, оставляя только плотный аромат смолы и недавно спиленного дерева. Выдыхая глубоко, юноша прижимается ко лбу профессионала своим, непродолжительно смеясь. Ему тепло. И кажется, просиди они так десяток часов, суровому морозу не удалось бы проникнуть под их одежды. — Кто им расскажет, как тебя следует осыпать поцелуями, как касаться… — Никогда им не говори, — отрывисто велит Александр, толкая чужой нос своим прежде, чем он отстраняется. Романтичность и привлекательность есть оружия для обоих победителей, но они используют их по-разному и никогда не ожидают для себя. Николай влюбляет в себя сердца Капитолия, но им не позволено узнать, что столь же легко он умеет и любить — прекрасно и беззаботно в каждом своём проявлении. — Я хочу посетить дистрикт-12. — Я сижу прямо перед тобой, а ты думаешь о Старковой? — цокает Николай наигранно раздосадовано. В иной час он был бы оскорблён, в этом не приходится сомневаться. — Невероятно. — Щедрая доля умов в правительстве сейчас думает о Старковой, мы не можем позволить себе иное. — Люди любят искать для себя мучеников, — смакует представление Ланцов, он слегка запрокидывает голову, словно волен свысока взглянуть на чужие роптания и скользкие цели. Ему неизвестно о кровопролитии в дистрикте-8, но беспорядки и казни Одиннадцатого вместе с Туром победителей транслируют по всей стране, обнажая затерянную между словами репортёров правду. — Любят пропускать их через страдания, чтобы собственные не казались настолько ужасными. Они погребут бедную девушку под трагедиями ради своих восстаний. — Я полагал, ты будешь очарован, — замечает Александр. — Не ты ли всегда рвёшься менять наши положения? — Я делаю это разумно и всегда нахожу способ угодить всем, — взгляд Николая оставляет, ложится ниже, проходясь по лицу, словно убеждения на собственных устах в победителе напротив скрыты. Он немногим вздёргивает подбородок и после кивает, убеждает будто. — В этом весь секрет. Старкова тебе того же не скажет, если кто-то вздумает сделать её символом своей маленькой революции. Революция… Понятие столь далёкое и давно утерянное среди Тёмных времён. Но любому пламени необходимо его топливо, а бунтам и восстаниям свойственно кормиться жертвами. — В Двенадцатом тебя не встретят радушно. — Я на это надеюсь, — Александр хмыкает, крадя для себя затейливое хитрое выражение, которым выведено лицо профессионала, что тянется к откровению большему.       Но юноша только перебирает снег у себя под ногами, вспоминая о небольшом свёртке бумаги, что лежит на тумбочке в его спальне. Он не ждёт его, как и не ожидает встретить рисунок ласточек, чьи гнёзда таят эти леса. Со своими белыми грудками они напоминают ему об Алине в то время, в которое с завершением семьдесят четвертых Игр победитель покидает столицу. Александр знает работы многих художников Капитолия с их странным и нескладным вкусом к искусству, но ни один их труд не предстаёт настолько живым и приятным глазу. — У Алины есть эта склонность сопереживать тем, с кем обходятся несправедливо, — верится, ту доводится обнаружить ещё в уходящее лето; рассмотреть на Арене семьдесят четвёртых Игр, где Алина редко смотрит на других трибутов как на соперников, а после бросается за девочкой из Одиннадцатого, для которой никогда не было шанса выжить. — Возможно, страдать за них. — Дом Крейн всё ещё спонсирует твои путешествия? — слегка заваливаясь назад, Николай расставляет руки по обе стороны от себя.       Малое в их привилегиях является предметом щедрости. В столице всему выставляют цену — неизменно высокую, а победители, которых капитолийцы видят желанными, зачастую находят для себя спонсоров и за пределами Арены. Перемещение на их поездах есть удовольствие дорогое в самой высокой мере, и до сих пор возможность путешествовать от одного собственного желания является предметом гнилого великодушного решения, что принадлежит главе фамилии Крейн. Но если Сенека мёртв, то с их домом Александра связывает только противная натура, которая принадлежит членам семьи, что предпочитают его обществом пренебрегать. Победитель будет ждать унижение, а не широкую долю денег. — Я пока не проверял. Но если Сноу желает, чтобы я разобрался со Старковой, он найдёт того, кто заплатит, — взгляд возносится под лучи солнца, что пробиваются через кроны леса, когда Николай поднимается, отряхивая одежды, на которые густо налипает снег. Прежде, чем потянуться за отброшенными в сторону перчатками, он подаёт юноше руку. — Она редкая упрямица. — Правда? А с виду маленькое солнце, добрейшей души девушка, — приговаривает Ланцов, пока они оба идут по вытоптанной поляне, что хранит отброшенные в сторону топоры и верёвочную связку.       Помнится ясно, Алина щедра на слова, которые другие сочтут гадкими и прескверными, но догадаться нетрудно, большая их часть девушке не принадлежит. Они все когда-то оказываются обронены на улицах Двенадцатого или собраны Оретцевым среди задир, которые верят, что кулаки могут раздобыть им кусок хлеба. Александр не способен позволить им себя ранить, как он и не находит ничего оскорбительного в том, что Алина хранит для себя определённые ожидания. Представление о ней омрачено только обществом мальчишки — Мальена. Он говорит за неё, так что на устах девушки редко доводится расслышать слова, что принадлежат ей одной: её воле, её сердцу. Но победа принадлежит её рукам, как и то, чем этот триумф мог бы стать, не тяни её Оретцев обратно в тень незначительности. Та их обоих делает неприметными и слабыми — лёгкой мишенью для руки власти. Идя проложенной в лес тропой, Александр знает, что двум победителям из дистрикта-12 уже назначено время казни. Но решения Капитолия, как и настроения всего Панема, переменчивы. Он не лжёт, когда пред началом Тура победителей говорит с Женей о том, что их положения всё ещё можно изменить. Алина Старкова заставляет власть желать её уничтожить, и это влияние велико в той мере, которой непозволительно пренебрегать. Но крадя это раздумье, дорога скоро расступается для Александра, уступает место двоим. Топор на его бедре позвякивает в молчании, пока скорым шагом Николай его настигает, занимая место рядом. Теперь, когда каждый день будет приближать их к Бойне, ему полагается знать то, о чём не расскажут в вечерних передачах и что не покажут в новостной трансляции, которая полагается дистриктам. Народ Капитолия об этом не знает, как и Александру не полагается знать тоже, но он давно находит пути к сотрудничеству с мэром Седьмого. Кажется, для каждого человека найдётся нечто намного страшнее немилости власти. — В Восьмом восстание. Треть его населения уже мертва, дома поражают болезни, снабжение полностью остановлено. У них нет ни еды, ни питьевой воды. Я видел сводку, Николай, — обращается юноша к профессионалу. — Миротворцы похоронят дистрикт в огне и не оставят ничего за собой. — Дистрикт-8 падёт, — отделяет Ланцов воистину мечтательно, словно в выводах этих нет ничего примечательного или мудрёного, — недовольства потушат нашей кровью, а победители станут ещё более редкой и дорогостоящей роскошью для капитолийцев… Не так мы надеялись провести следующее лето, не правда ли? — будь они гостями Капитолия, победитель позволил бы себе усмехнуться этой ядовитой забаве. Но они ходят по земле его родного дистрикта, и он знает, о чём шепчет народ на улицах, как и Николай легко рассматривает опасную суть на языках людей. — Ты думаешь о том, что настроение окрепнет в Седьмом. Но их взгляды принадлежат тебе, Александр. — Кроме тех дней, когда ты приезжаешь в дистрикт? — юноша возводит бровь слегка со знанием, что замечание глубоко под чужую броню заберётся, и даже Ланцова заставит окунуться в краску. Он голову не скашивает, знает, что один блеск глаз выдаст польщённые чувства. — Люблю, что ты так хорошо знаешь, как сильно они обожают меня. В этом году не стоит и ожидать справедливой Жатвы. — Жатва вообще никогда не бывает справедлива, — замечает Александр, пока древко топора в его руке подламывает гнущиеся над их путём ветви. — Я не собираюсь умирать так рано. Но если мне придётся идти на Арену, — точно в давно заученном жесте ладонь Николая ложится ему за спину, касаясь рукояти меча, что легко выскользнет из ремней, чтобы быть переложенным в руку. — Я предпочту запомниться людям намного больше любого победителя. — Ты обещал уступить мне место горячей славы, — юноша сопровождает победителя-профессионала под пристальным взглядом, скоро встречая мгновение, в которое Ланцов подмигивает, не находя слова собственным упущением. — Горячая слава — твоя. Я заберу себе их сердца. — А если Старкова не захочет ими делиться? — обнажает Александр жестокую правду того, что кого бы ни выбрала Жатва, для дистрикта-12 есть только одна девушка, что выйдет на Арену. И ныне в ожидании следующих Голодных игр в каждый из дней Панем будет знать её как трибута, как девочку, чья карточка с именем будет лежать в распорядительной чаше показательно — так, чтобы каждый дом в стране видел неизбежность её судьбы. — Мы договоримся, — неумолимость в чужом голосе сходит на обещание, — на каждого можно найти свой подход.

•

— Линнея? — в кратком выражении Александр спрашивает о девушке, когда вдалеке — среди соснового бора показываются рыжевато-красные крыши домов и кирпичные углы стен. Столбики тёмного дыма над ними спешат к небу.       Сейчас, следует предполагать, Линнея находится дома, делит время со своей семьёй, но час обращения президента Сноу она проводит в Капитолии. Вероятно, сидит на одном из закрытых балконов на первой площади города. И кажется, Александра от схожего предложения бережёт только намерение правительства — ожидание того, что он устранит для них созданную в прошедших Играх неудачу. Но он не знает желание ходить среди капитолийцев в день, когда цена на каждого из победителей оказывается непомерно высока. Она не упадёт со следующей Бойней и будет только расти. Более двадцати лет понадобится для того, чтобы Арена восполнила жизни, которые заберёт следующий сезон Голодных игр. — Не хочет даже вставать с кровати, — выразительно поджимая губы, Николай машет рукой. — Она была с министром почти целую неделю. Иногда я верю что сверну этому животному шею, если он попадётся мне на глаза.       Верит и Александр. Но в стенах Капитолия эта вера незначительна. Они все таят эти желания, кто-то даже оборачивается смелостью пытаться их исполнить. Но воспротивиться воле чиновников и всех богатых ублюдков значит понести наказание. Зоя знает об этом больше прочих. За отказом не всегда следует борьба, а слова достаточно для кары. Она не всегда настигнет мятежника. За Николая и Линнею тяжесть недовольства понесут родители. За Александра Багра и Люда. За победителей Двенадцатого их собственные воспитанники. Президент Сноу бывает редкостно изощрён в выборе того, через кого он доносит послания. До тех пор, пока его приближённые не калечат драгоценных победителей, они могут делать с достоянием Голодных игр всё, что им вздумается. И даже некоторые увечья способны залечить их технологии и медицина, так что остаётся ничтожно малое, что капитолийцы не могли бы себе дозволить. Александр это знает, чувствует нарывающую боль под шрамами, которых не видно на коже.       Но он всегда ищет пути их защитить, и когда юноша обращает голову к Николаю, он кивает глубоко свидетельством того, что помнит о каждой просьбе и сделанном обещании. Капитолий щедр на людей, чья жадность бесконечна, а кошельки тяжелы. Но Александр полагает, некоторые из них глубоко больны. Он никогда не протягивает руку министру, о котором говорит Николай, от одной истины того, что мужчина весьма специфичен в том, какие девушки принадлежат его пристрастиям. Но юноша не способен назвать его животным, многие из них не раздирают мясо для удовольствия и не ругаются над жертвой. Но министр располагает редкой и глубоко извращённой любовью к издевательствам. Линнея является предметом его увлечения в последний год, и многие месяцы Александр не перестаёт искать способ её освободить. Он предлагает ублюдку деньги, которых у него нет; ищет людей, что водили бы девушку в музеи и просили бы сопровождать их на представлениях, но забрали бы её из чужих рук. Но какая сила есть в этих попытках для высокопоставленного чиновника? Они способны только рассмешить. Александр обещает Николаю, если он увидит способ защитить Линнею, он ухватиться за него. До сих пор такого не находится. Но следующие Голодные игры переменят положения вещей.       Под ноги победителям рвётся расчищенная жителями каменная дорожка. Округлые булыжники поскрипывают под ботинками. Сугробы здесь уже достигают середины бедра, а в лесу, чудится, слой снега и того толще. Александр задерживается у края деревни, отмечая, что над домом его матери вдалеке дым гуще и плотнее. Он помнит тепло её дома — густое и почти удушающее, словно она никогда не может согреться. Разворачивая топор в руке, юноша указывает рукоятью на здание, стоит Николаю встать у его плеча. — Её руки никогда не были нежны или ласковы, всегда щедры на поучительную меру. Она посвятила все свои юные годы вере в то, что её усилий будет достаточно, чтобы я мог выжить в Голодных играх, — тугое чувство опоясывает горло, не позволяя сглотнуть или сделать вдох. Его мать оказывается достаточно разумна, чтобы никогда не позволять ему узнать, каково существование победителей. Иначе Александр никогда не смог бы желать жизни после триумфа, что не встречает его с заботой и теплом родительских рук. — Но как бы она меня ни звала, что бы она ни сделала и как бы жестока ни была, я не могу просить её вернуться на Арену. — Это плохо? — Николай наклоняет голову, заглядывая за чужое плечо. — Это опасно, — внимание оставляет дом Багры и ложится на собственный. Он в равной мере принадлежит Люде. — Через полгода кого-то из них не будет. Ни одну из них Голодные игры уже не вернут, не со мной на Арене. И даже если меня там не будет, — взвешивая исходы, Александр качает головой. Родительница учит его судить холодно и принимать жестокие решения, от которых нет спасения в вере. Но одно хочется отвергнуть. — Люда не выживет. А Багру убьют распорядители. — Я каждую ночь думаю об этом, — признаётся Ланцов, выходя вперёд. Крыльцо собственного дома остаётся позади, словно в дистрикте-7 есть иное место, где их могли бы ждать. — Что если Жатва выберет родителей? Отца и Линнею? Меня и маму? Мы могли бы защищать друг друга, но что будет потом? Ни в одном ответе нет утешения. Я столько раз задумывался, для чего мы терпим эту жизнь, — замёрзшие в ушедшие ночи ступени скрипят под их шагами, когда юноши восходят на веранду следующего дома в деревне. Его двери открыты, а стены пусты. Металл позвякивает и падает на пол с грохотом, когда они опускают оружия на пороге дома. — И после Бойни мне кажется, не останется ни одной причины жить дальше.       Запылившийся ковёр мягок под ногами, он проводит через широкий коридор и через арку из косого бруса сворачивает к просторной гостиной, воздух в которой холоден и плотно напитан травяным запахом. Диваны аккуратно составлены пред пустым камином, а в кухне не горит свет. Из высокого, украшенного плетёными серёжками торшера выкручена лампочка. Окна занавешены не полностью — в той мере, что опускает на комнаты прохладный полумрак. Александр разворачивается на своём месте бесшумно, чтобы посмотреть на парня. Николай остаётся стоять под тёмной аркой. Лишённый окон коридор позади него облачает пространство чёрным цветом.       Ланцов любит, когда его слушают, и обожает ещё сильнее, когда цитируют. И Александр прислушивается к нему всегда, открывая для себя остроту ума и яркость лисьего нрава. В каждый из дней он находит их более привлекательными, нежели может быть любая человеческая красота, коей Николай не обделён. Он не позволяет капитолийцам любить что-то кроме неё, пряча характер за наглостью и самонадеянностью — тем, что в столице ненавидят. Когда Ланцов оборачивается на входные двери, Александр спрашивает себя, зачем они приходят в этот дом? Его стены не знают чужое присутствие. Но юноша присматривается, обводит под взглядом горячий румянец, которым написан щёки Николая, и то, как высоко вздымаются его плечи с тяжёлым дыханием. Его руки убраны за спину, и он создаёт впечатление, в котором кажется, будто парень рассматривает незнакомые ему стены. Но они уже бывают здесь, и Александр приходит к этому дому нередко. — В последнее время было много работы? — его шаг плавен, когда Николай проходит в гостиную. Снег всё ещё лежит на меховом воротнике его одежд и осыпается им под ноги. Ланцов не позволяет удивляться тому, насколько простые слова они избирают для этих жизней. Граница пред тем, что люди зовут интимным и сокровенным, стирается давно — раньше, чем должно было быть позволено. Много работы… Для него, для Николая, для многих победителей. Трудом принято обзывать всё, за что платят. — Они делают это специально, — заключает Александр, немногим вознося голову. — Хотят взять последнее, пока есть время. До бойни будет только хуже.       Дыхание замирает, стоит потянуться вперёд и отбросить перчатки. Чужая парка надрывно скрипит в кулаках, когда юноша прихватывает ткань одежд на плечах Николая. Ему сложно покориться, и парень никогда этого не ждёт, но он любит, когда они занимают его положение. И Ланцов волочет за собой, обращает спиной к стене, дуги которой ударяют по позвонкам, стоит Александру запрокинуть голову, потянуть на себя, делая поцелуй Николая на его губах более тяжёлым и глубоким. Но боль с его жаром не приходит, зубы не жалят, только тяжесть ладоней им завладевает, обнимает лицо, ведя к себе. Движение оборачивается проникновенным, стоит прихватить чужие губы, поддеть их языком и пройтись вдоль размашисто и протяжно. Поглаживая прохладные щёки большими пальцами, Ланцов даёт ему мгновение отпустить, расслабить хватку на широких плечах, оставить воздвигнутую необходимость защищаться. Его ладонь опускается под голову, касания пробегают по подбородку со светлым щекочущим чувством, с которым Александр отвечает на поцелуй. Руки соскальзывают к воротнику Ланцова, и он сминает его губы, вкладывая в ладони силу, что не позволяет Николаю на него навалиться. Его тело горячо, а ткань убегает под пальцами, стоит рукам лечь на сильные мышцы груди, легко раскидывая в стороны полы куртки. Сбить её с плеч не получается. И тогда Ланцов отстраняется под властью распорядительного взгляда. Его парка падает у ног, быстро стянутая с рук. Этих секунд достаточно для того, чтобы дёрнуть вниз замок змейки и сбросить за спину тяжёлую ткань. Александр слышит её шуршание, когда его спина вновь наваливается на дерево стены. Прикрывая глаза, он выдыхает гулко, когда тело Николая ложится на него, накрывает полностью. Чмокая уголок губ, Ланцов прижимается к нему лбом, так что его горячее дыхание обжигает щёку.       Роскошь доверия непозволительна, но его красота изведана и распробована. Александр знает, что Николай любит подводить к границе, раздражать своим стремлением к тому, чтобы заполучать во владение каждое его удовольствие и даже шумный надрывающийся вдох. Позже он пройдётся носом по линии челюсти, но не позволит себе коснуться шеи, потому что Александр этого не терпит. И когда он попросит Ланцова подождать, тот замрёт над ним и в ласкающем движении пропустит сквозь пальцы короткие прядки смоляных волос, которые парень уложит назад, пригладит. Они оба умеют любить — каждый по-своему, и оба крепко стоят на ногах, разменивая стыд и унижение. На улицах принято считать, что для людей их дела удовольствия в близости тел не бывает. Они все становятся похожими друг на друга, безынтересными, неприглядными… Но Александр выпрямляется по стене, стоит губам Николая оторваться от него, растягивая ниточку слюны. Его колено ложится меж ног, слегка надавливает на внутреннюю сторону бедра, точно раскаляя пламенеющее напряжение, которое стекается к низу живота. Капли влаги бегут по телу, а волосы липнут к коже, отчего всё в одежде становится отвратительным и неудобным. Крепость и твёрдость мышц распростёрта под её тканью, когда Александр обхватывает Николая за плечи, отводя свои губы к его уху. Но раньше, чем он может прошептать, колено парня ложится к паху, надавливает слегка, ярко обнажая возбуждение и заставляя простонать сквозь сжатые зубы. Теснота тряпок делает ощущение острым — тем, что способно заставить изнывать. Дыхание подламывается в поющих вздохах, когда плавно вкладывая силу, Николай подводит колено ближе. Забирая слова, его ладонь поддевает из-под ремня плотную синтетическую ткань белья, дёргая её наверх. Пальцы проходятся по чувствительной коже прежде, чем распускают ремень. — Какой ты голосистый, — смеётся Ланцов над его ухом. Каждый из звуков на губах юноши делает его жадным до большего, заставляет желать и слышать каждое свидетельство наслаждения. Он любит ублажать, заставлять изнемогать от сладких чувств. В этом легко начать нуждаться.       Народ Капитолия склонен к вырождению, а правительство нуждается в постоянно растущем числе граждан на каждый дистрикт и увеличении детского населения, посему нетрадиционные связи запрещены в Панеме. О них не говорят. В дистриктах, вероятно, каждый несчастный только покрутит пальцем у виска или махнёт рукой, если кто-то на улицах сболтнёт, что парни друг друга обласкивают да к стенкам прижимают. Но за завесой общественных порядков и преподносимых ценностей обеспеченные капитолийцы недалеки от искушений плоти, запретных вкусов и сладких угодных извращений. За уходящие четыре года Александр узнаёт щедрую меру того, насколько велик может быть голод человека: его похоть, вседозволенность и жадность. Но до тех пор, пока каждый из капитолийцев держит в руке достаточную сумму денег, нет того, что ограничивает его желание и дрянные нужды. Александр не находит отвращения в близости мужского тела. Как и женская, она рождает в нём интерес и широкими мазками приносит одурманивающее возбуждение.       Впервые Александр протягивает руку Николаю ещё в пятнадцать через год после собственного триумфа в Голодных играх — на Банкете победителей в президентском дворце, где златовласый парень не перестаёт выступать пред камерами и принимать поздравляет со своим впечатляющим выступлением на Арене. Профессионал. С первым взглядом, что ложится на трибута из дистрикта-1, Александр знает, что их восхождение разделяет ничтожно малое. Их представляют друг другу незамедлительно, и ещё год до следующих Голодных игр они встречаются в чужих домах на празднествах, которые не понимают. Они говорят мало, делятся редкими фразами и выступают у одного микрофона с заготовленными речами. И Александр никогда не решается сказать, насколько это великая драгоценность иметь шанс разделять каждый из капитолийских вечеров с семьёй. Отец, мать и старшая сестра всегда следуют за Николаем, сопровождают ко многим гостям. В столице предполагают, что они найдут интерес в положениях друг друга, и юноши играют для телевиденья это ожидание. Но стоит вспышкам камер их оставить, Николай стремительно скрывается в обществе Линнеи и Зои. Александр предполагал, они лишь понимают друг друга лучше, происходя из богатых дистриктов. И мальчишка из дистрикта-7 ещё год не догадывается о том, что они пытаются его уберечь. Но он всегда помнит Николая шумным, привлекающим внимание и собирающим на себе взгляды. Тем, кто умеет убеждать в том, что его положение написано превосходством и торжеством силы, за которые большая часть дистриктов ненавидит и клянёт профессионалов. Но они не сближаются ещё год — до следующего сезона Голодных игр, в которых Александр вновь выступает на Арене в шестнадцать.       Николай находит его на седьмом этаже Тренировочного центра в одну из ночей после завершения семидесятых Голодных игр. До сих пор юноша не знает, что приводит в его апартаменты наглеца из дистрикта-1. Может быть, он лишь замечает один из капитолийских автомобилей, что возвращает парнишку среди поздней ночи — времени, в которое столица не спит. О причинах рассказывает только время. Но Александр помнит этот искусственный звук, с которыми открываются двери лифта на его этаж, погружая победителя из Первого во мрак. Юноша не позволяет ему включить свет и не зажигает тот сам, забиваясь под пыльный угол лестницы и с головой заворачиваясь в первый угодный кусок ткани. Он давно теряет память того, был ли вовсе одет. Помнит лишь, что оседая на пол, дёргается прочь от собственной постели, не желая на неё ложиться. Ей должно быть местом для сна и отдыха, и Александр боялся её испачкать, сделать непригодной. Он просил Николая уйти — кажется, скулил больше, нежели говорил внятно. И когда тот не слушает, юноша пытается на него напасть, после надеется уползти. Сейчас, окуная себя в агонию воспоминаний, Александр до сих пор остаётся благодарен за то, что победитель из Первого в ту ночь не решает направиться прочь. Ланцов поднимает его с полов и относит под ледяной душ, отмывает в жестокий час и помогает переодеться, после провожает к постели и просит для них горячую пищу, заговаривает до липкой дрёмы и раннего утра. Лишь в грядущий день Александр узнаёт, что Николай проводит его по понятию, которое знает и сам сквозь год, проходящий с его собственной победы. Они не первые и не единственные. Для каждого своя цена за нежелание жить в этом порядке. Ланцов говорит, для него была Линнея, что могла его поддержать в необходимое время, но ему не по сердцу было знать, что для мальчишки с седьмого этажа нет никого. Сколько бы людей их ни окружало, с той ночи Александр знает, что всегда займёт сторону Ланцова. Сначала то предстаёт гарантом собственной неприкосновенности и опытности, но после обозначает верностью и чувством безопасности, что только крепнет с годами. И до сих пор находятся несчастья, которые юноша не пожелал бы проходить без Николая.       Но порядки Капитолия никогда не перестают напоминать, жизнь победителей принадлежит им. И то, насколько велика эта страшная алчная мера, рассказывает только время. Обогащённые господа столицы присваивают себе даже их с Николаем дружбу. В шестнадцать Александр надеется, что близость станет для них защитой — предметом разговоров, которые отвернут интерес капитолийцев от двух мальчишек-победителей. Но вероятно, в своих юных годах они не понимают и малого о том, насколько извращены и тошнотворны вольны быть пристрастия людей. Их дружба не отталкивает чужие взгляды, а привлекает интерес, который они никогда не надеются найти. И протянутая в одну из ночей рука рождает в капитолийцах желание иметь их обоих. Стыд — давно не то, что они могут себе позволить. Как и нет того, что дало бы им право отказаться. За Ареной они принадлежат только тем, кто заплатит выставленную цену. Чужая жадность не оставляет стен между ними, как и дурноту представлений. До сих пор Александр не знает, есть ли разница в том, чтобы видеть униженные положения друг друга или терзаться представлениями. Ни в одном ответе нет спасения.       Но издевательство капитолийцев прокладывает дорожку к единственной истине — в столице друг для друга есть только победители. И чтобы не впасть в уныние и мрачный ужас, они находят утешение в том, что в Капитолии желают присвоить себе. Николай всегда мягок в том, как он обращается с Александром, и с ним юноша волен позволить себе не ждать, что его прикосновения принесут боль или ранят. Им никогда не позволяют узнать, рождено ли это удовольствие самой близостью или заурядной безвыходностью. Но правила столицы подменяют многие понятия. Их встречи скоро перестают быть лишь тем, что капитолийцы способны купить. Они обращаются тем, чего Александр и Николай ищут всякий раз, возвращаясь в Тренировочный центр или посещая дистрикты друг друга. Эта близость рассказывает, что в плоти для них тоже есть наслаждение и право решать, что понравится вкусу. Капитолий знакомит их с множеством мужчин и женщин, чьи лица размываются в памяти, и за их желаниями для Александра никогда не было того, кого он мог бы желать. К ним нет доверия, но оно всегда есть для Николая. Его доброта и ласка. Во множестве других людей для юноши не существует права сказать «нет» — отвернуться от чужих пристрастий, сколько бы противного и ядовитого в них ни было. Но общество Ланцова всегда окружает этим чувством уверенности — пониманием того, что слова Александра будут услышаны, сколько бы нагл и дерзок в жестах ни был победитель из дистрикта-1. Николай говорит, даже в их деле для людей находятся семьи и любимые, но каждый из них клянётся никогда не позволять себе подобную роскошь. Их любимые быстро станут предметом прицелов Капитолия, и всегда будет только малое, что могло бы их спасти в случае немилости власти. Александр никогда не хотел делать Люду предметом исключений, но она является одной из них. Девушка сама выбирает угодный путь и ищет решения, а это есть то, в чём он не способен её ограничить. Привилегии, окружённые вниманием положения и возданные возможности никогда не позволяют им в полной мере вернуться в дистрикты. И те не делают триумфаторов схожими на капитолийцев, лишь обозначают то, что судьбы трибутов Голодных игр принадлежат им целиком. Они владеют своими победителями, а не пытаются воздать им роскошь столичных положений.

•

      Немногим больше недели отделяет то утро, в которое Александр сбегает по крыльцу своего дома, чтобы направиться в лес. Дорога в деревне всё ещё хранит следы Николая, которого они с Людой провожают на вокзал в уходящий вечер. Каждый из ускользающих дней они проводят втроём, делят обеды и ужины и чаще прочего гуляют вместе, ходят в город и выезжают на лошадях. Девушка, разумеется, знает, почему они занимают отдельный дом, но она находит радость в визите Николая, как и замечает, что Александр всегда меняется с приездом профессионала. Заявление президента жестоко обращается с планами каждого из них, так что каждый победитель затихает, оседает к земле, чтобы строить новые или оставить их на волю Жатвы, которая безжалостно заберёт двадцать трёх из них в конце следующей весны. Юноша не заботится о своих соперниках на Арене, но эти Игры будут иными. Может быть, поэтому нога почти проскальзывает на последней ступени крыльца, когда Александр уводит взор на главную улицу, по которой поднимается двойка мужчина из соседних домов. Тяжёлые топоры лежат за поясами каждого из них. Они будут тренироваться вместе с ним.

•

      Со своими первыми Голодными играми Александр знает, что запылившаяся коробка всегда лежит под кроватью в комнате его матери. В детских годах он никогда не решается там прятаться и глубоко жалеет о том, что не находит вещь раньше, чем Багра решает её показать. В последние семь лет победитель редко приходит к дому родительницы, но знает, что внутри этих стен всегда может подняться по молчаливой лестнице и вдохнуть разгорячённый воздух. После он вновь спускается к гостиной, стены и мебель которой в точности повторяют собственные. Взрастая в этом доме, Александр подмечает мало того, что меняется с тем годом, в который он его покидает. Каминная полка пустует, на ней лежит только пара еловых ветвей, иголки которых давно осыпаются. В столовой на столе стоит только одна кружка, а вазы вокруг пусты, в них никогда не доводится увидеть цветы или лесной сбор. Пред камином выставлено кресло, подле которого стоят кочерга и старый ржавый топор. Отставляя взятый из спальни матери чемодан на стол, Александр сдувает с него толстый слой пыли. Багра, кажется, не один десяток раз велит эту коробку забрать, если мальчик не хочет, чтобы она ту сожгла, но минует уже третий десяток лет, и чемодан всё ещё хранится в её доме нетронутым. Его давно утерянная дороговизна читается в качестве неизменившейся с годами кожи и чистотой золочёных застёжек, металл которых не съедает ржавчина. Эта вещь считалась потерянной для моды ещё в те дни, когда была привезена в дистрикт-7 двадцатью годами ранее. Иногда доставая ту из-под кровати матери, Александр замечает на пыли следы пальцев или неотвратимо различает то, что предметы лежат не в том порядке, в котором он их оставляет. Ему нравится думать, что хотя бы содержимое этого чемодана дорого сердцу Багры, но она никогда не открывает его при сыне.       Замки щёлкают стройно, а крышка оказывается откинута на другую сторону стола. Руки в привычном порядке подхватывают плотную белую ткань, что обретает сероватый оттенок за ушедшие годы. Манжеты рукавов слегка растянуты, уголки воротника уплотнены и стоят к верху, плечи прошиты грубыми прямыми линиями, а искусственная огнеупорная ткань с высоким свистом проскальзывает под пальцами. Под бортиками краёв сверкают застёжки. На плече нарисован серебристый герб Капитолия, а к правой стороне груди прикреплена нашивка с чёрной надписью «CRANE». Это куртка пилотов. Перед переходом в Штаб игр обучение распорядителей требует того, чтобы они напрямую наблюдали за Ареной. Каждый из них обучен водить планолёты, которые бороздят небо во время Голодных игр. Устройство этих металлических птиц, кажется, предстаёт детской забавой для тех, кто направляет все совершенные технологические решения, которые используются на Арене. Палец вновь ведёт по нашивке, и Александр забрасывает вещь за спину, в давно заученном движении просовывая руки в рукава. Куртка тесно сидит в плечах и спине, потому что собственная фигура закалена тренировками и боями. Сенека Крейн сложен более изящно и, как утвердят, изыскано, хоть и юноша не уступает ему в росте. Александр знает его. Вернее, знает то, что когда-то дозволяли рваные пустые встречи, правды в которых найдётся столько же, сколько в любом представлении Капитолия. Роскошь общения — не то, что они когда-либо могут себе позволить, но отчего-то Крейн всегда находил способ подстроить обстоятельства так, чтобы их пути пересеклись. Чаще прочего это были короткие, лишённые смысла разговоры в обилие внимания капитолийцев и репортёров. Всего один раз для них находится дар времени — шанс сказать больше там, где никто слушать не станет. Но ни многих лет, ни этих встреч до сих пор не оказывается достаточно, чтобы Александр научился его понимать.       Ладонь подхватывает небольшое устройство из чемодана. В центре металлической рамки находится прозрачное стекло и схожий на линзу глазок размером с горошину, а по боковой части тянется ряд кнопочек. Это новый проектор, юноше дарят его в Капитолии всего годом ранее. Чип, который он утапливает в специальный разъём, умещается на подушечке мизинца. Рука откладывает устройство на стол за мгновение до того, как над ним высвечивается голограмма.       Несмотря на давно уходящее время, изображение почти лишено изъянов. Лицо девушки не предстаёт чужим, ныне Багра теряет малое от юности. Годы крадут только полноту черт и яркость цветов, которыми написаны губы и цепкий повелительный взгляд. Грузные волны смоляных волос спускаются за спину. Красный шёлк летнего платья бежит по плечам и струится к земле, переливающееся полотно ткани обведено чёрным ремнём. Босые ноги девушки утопают в искусственном зелёном ковре, мало схожем на траву. Мышцы её рук ясно обрисованы на сильных предплечьях, несмотря на то, что тот день от Голодных игр Багры отделяют три года. На фотографии за её спиной поднимается серый камень особняка, на парапетах которого сидят каменные статуи орланов со сложенными крыльями. Александр знает это место. Это летний дом фамилии Крейн. Внутри ему побывать так ни разу и не удалось, но он видит его иногда из окна автомобиля, безошибочно определяя очертания здания. Голова девушки слегка повёрнута набок, словно изображению предшествовал зазывающих её голос. Года не могут разгадать эту едва заметную улыбку на её лике. Есть ли это расчёт и холодное довольство? Или быть может, в выражение этом есть что-то от сердечной любви и заурядной радости? Проекция никогда это не запечатлеет, а Багра не возжелает рассказать. И совершенно иным выглядит лицо юноши, что спускается по ступеням дома. Он улыбается ярко и маслено, светлые ободки глаз блестят затейливым выражением, что полной мерой отдано девушке впереди. Волосы того сложены в блестящие чернильные колечки, а кожа бела, словно её никогда не касалось солнце. Гладкие, лишённые изъянов линии наполняют чёрную ткань его брюк и рубашки, а на груди расходится алая ткань жилетки. Рукава одежд подкатаны к плечам, делая вид юноши небрежным, скандальным вполне, несмотря на видную роскошность окружения. Их схожесть Александру всегда предстаёт расплывчатой и чужой — той, которую принято гнать и не признавать. На руке Сенеки сидит маленькая девочка, что машет рукой в сторону своей матери. Пышная юбка платьишка топорщится в разные стороны, чёрный ободок волос падает ей на сморщенный лоб. Урсула всегда являлась дочерью своего отца — она рождается в Капитолии, и насколько Александру известно, никогда столицу не покидает. Знание дивно — он тоже присутствует на этой фотографии. Она сделана за семь месяцев до его рождения и всего за пару недель до того дня, когда Багра покинула столицу и больше в город не возвращалась.       Александр взмахивает рукой и изображение меняется. Голограмма транслирует видео, звук которого приглушён, но юноша всё ещё может разобрать переливы высокого детского смеха. Урсула качает ногами, сидя на коленях своего отца и не переставая тянуть руки к длинному белому столу-компьютеру. Голубой свет складывает на его стекле бесконечные геометрические модели и строки данных. Рассматривая их, когда-то Александр проводит целые часы. То, как пальцы Сенеки рисуют круг на экране, поднимая пред ним голограмму какого-то здания до сих пор предстаёт завораживающим, словно юноша всё ещё может удивляться этому подобно мальчишке. Ему удаётся посидеть за таким столом не раз после победы в первых Голодных играх. Спустя двадцать лет они становятся только совершеннее и гениальнее. Но каждый раз, когда в Штабе Голодных игр Александр садится за отключенный пульт распорядителей, он не предпочтет привести его в действие. Но победитель замечает неотвратимо, рядом нет того, кто мог бы объяснить принцип его работы или научить обращаться с множеством исключительных технологий. Как нет и того, на кого он мог бы обернуться. Впрочем в Капитолии вовсе есть мало понятий, что способны заставить его смеяться так заливисто и непорочно, как то делает девочка в старой записи.       Ладонь пересекает воздух вновь, и видео обрывается на мгновении, когда двухлетняя Урсула повисает на шее Сенеки, наконец крадя его внимание. Изображение сменяется тёмной фотографией, на которой почти нет света. Телевизор в дальней стороне комнаты исходит помехами, и всякий раз Александра поддается желанию повернуться. Скользя от очага, взгляд ложится на тот же экран, поставленный на тумбочку с тремя резными ножками. В камине на фотографии горит огонь, выжигая тучные полена и освещая всполохами чужое лицо. Куртка в свете пламени предстаёт белой — совсем новой. Глаза мужчины напротив подведены карминовым красным, а дорожки влаги отблесками нарисованы на его лице. Александру кажется, людям у власти и силы не полагается плакать. И до сих пор он гадает, знали ли когда-нибудь в Капитолии о подобном акте неповиновения? Если нет, то вероятно, Сенека Крейн взаправду является одним из самых выдающихся и исключительных распорядителей за всю историю Голодных игр. Его талант к тому, чтобы перестраивать события и менять ход происходящего, есть явление редкое и бесконечно дорогое. Но что бы ни запечатлела фотография пред ним, Александр это не помнит. Может быть, этого и не было никогда. Может быть, он не был прижат к груди отца, чья рука поддерживала его за спину, и он никогда не спал на его плече посреди материнского дома в дистрикте-7. Мальчику на этом изображении, кажется, не больше года, и Александр редко может узнать в нём себя. Он не осведомлён, при каких обстоятельствах была сделана эта фотография, ничто в ней не выглядит складно. Но Багра, скорее, огреет его меж лопаток, чем заговорит о Крейне, так что юноша давно перестаёт расспрашивать.       Проектор показывает последнее фото — единственное, что принадлежит славному победителю из Седьмого. Оно сделано в Капитолии — на Банкете победителей четырьмя годами ранее, после второй победы Александра в Голодных играх. Его лицо всё ещё хранит детские черты, а угольные пряди волос черны, спускаются к ушам, обрамляя золотые колечки серёг. Глаза подведены чёрной подводкой, а на щеках лежит неестественный румянец и мазок блесток, являя акценты, значение которых мальчик всё ещё не понимал в ту ночь. Александр видит, что сам улыбается широко — совсем по-ребячески. Вспышки камер отражаются в штормовых глазах, что смотрят в себе подобные, когда он пожимает Сенеке руку, и тот удерживает его ладонь своими двумя. Первый год, в который Крейн был назначен на должность главного распорядителя.       Александр с четырнадцати лет знает о том, кем он является. Багра рассказывает ему в Доме правосудия — пред его первым отправлением в Капитолий. Юношу никогда не учат обожать или презирать, и до своей первой победы в Играх он Сенеку Крейна даже не знает. Вероятно, мальчик должен находить жар ненависти под кончиками пальцев от одной правды, что этот мужчина направляет Штаб распорядителей, но кажется, ничто не было способно научить его ненавидеть собственного отца. Верится, эта хитрость находится в самом Крейне. Сколько бы времени Александр ни проводил в Капитолии, ничто не способно обеспечить дозволение к их общению. Но одна встреча после его первых Голодных игр делает его жадным до слов Сенеки, тепла и родительской ласки его рук. Возможно, голодный человек бросится на что угодно. Возможно, собственная мать считала своего сына глупцом за эту слабость. Возможно, он голодал слишком долго.       И даже на Банкете победителей в шестнадцать лет Александр полагает, камеры крадут именно это мгновение. Минуты, в которые он смотрит на Сенеку с бесконечной верой в то, что ему не была безразлична судьба одного мальчика на Арене, а ужасающие переродки не были созданы по указке самого Крейна. Те, в которые юноша надеется, что блеск в глазах мужчины рождён радостью от одной правды о том, что он находит в себе силу выйти из бойни живым. Николай говорит, что Сенека смотрит на сына, точно на один из своих гениальных проектов, и пожалуй, Александр всегда нуждается в этом напоминании. Но с завершением семьдесят четвёртых Голодных игр оно теряет важность. С победой Алины в президентском дворце юноша только поздравляет главного распорядителя с редким успешным зрелищем. Но после той ночи на эту должность назначают иного человека, а главу дома Крейн не видят за делами Третьей квартальной бойни. Вероятно, не стоит и грезить о следующей встрече. Года собирают расчёт на то, что однажды Александр будет награждён его вниманием. Но теперь нет человека, что мог бы ответить на каждый обретённый вопрос.       Пуская звучную рябь по стенам, дверь дома хлопает, и с одним нажатием кнопки проектор отключается, стремительно оказываясь отложенным. Вероятно, внимательность и ясный слух его матери уже выдают ей присутствие сына, но он не приходит для того, чтобы бежать. Он ждёт её. Ожидает, что она пройдёт под одной из арок дома и не пожелает посмотреть в его сторону. Может быть, как и Александр не терпит её в своём доме, Багра не желает видеть его в этом, пусть и она никогда не позволяет себе о том заявить. Вернее женщина может только заметить, что её сын требует к себе излишне много чести. Когда она проходит к обеденному столу, нетрудно заметить, оружие верно закреплено на её теле, но на поясе или за плечом нет ни одной подбитой туши. Значит, Багра не охотится. Она готовится к Третьей квартальной бойне и будет ожидать от Александра той же разумности. — Сними эту тряпку, — непреложно велит Багра, откладывая охотничий нож к тому месту, где стоит её кружка. Льющийся с окон солнечный свет золотит сталь. — Смотреть невозможно, когда ты её надеваешь. — Ты любишь эту тряпку, нет нужды строить иллюзии, — заворачивая проектор в мягкую ткань, юноша вновь откладывает его в чемодан. Вероятно, будь он младше, она бы сочла необходимым треснуть ему по губам, чтобы Александр больше никогда не порывался болтать о вещах, которых не понимал. Но сейчас его мать молчит, смотрит на него через плечо, ожидая, что он перестанет растрачивать её время без толку и расщедрится озвучить причину своего снисходительного визита. — Люда не переживёт эти игры. — Не переживёт, потому что слабая, — в грубом жесте его мать откладывает ремень с инструментами на стол. Металл щедро гремит. — Даже не пошевелится, чтобы окрепнуть к лету. И руки не стоит сбивать. — Это настолько плохо? Она честно заслужила жизнь победительницы. — Ты преподнёс ей эту победу на серебряном блюде, мальчишка, — дерево ножек скрипит, когда Багра разворачивается подле стола, возлагая руку на спинку стула. Её лицо заточено в строгое поучающее выражение, с которым она легко могла бы обозвать его последним глупцом. — И малой её заслуги в этом нет. Должен был дать девице умереть и не мучиться. Но ты позволил своим амбициям возобладать над собой. Забудь про неё и принимайся за дело, — голова женщины кивает в сторону окон и леса. — Думаешь, другие трибуты будут сидеть сложа руки все эти месяцы? Пока Жатва не рассудит иначе, ты — участник семьдесят пятых Голодных игр. Эта Арена будет самой кровавой и жестокой за последние двадцать пять лет, она не будет похожа ни на что, к чему мы готовились раньше, — голос матери стройно выводит ужасающее представление. Но её взгляд озаряется гордостью. — Большая часть трибутов будет готовиться к Голодным играм со знанием, что ты можешь стать их соперником. И в этот раз каждый на Арене будет научен убивать. — Мне жаль… Хотелось сказать, что невзирая на всё, ему жаль, что для Третьей квартальной бойни в дистрикте-7 нет никого, кроме неё и Люды. — А мне нет, — отрезает Багра, заставляя вновь посмотреть на неё и точно веля не сметь опускать голову. — Я убью каждого из трибутов на этой Арене или брошу их в пасти переродкам, если это понадобится для того, чтобы ты вышел оттуда живым. — Если мы оба поедем в Капитолий, что будет тогда? — Александр с малых лет умеет чувствовать настроение матери, которое требует того, чтобы он скрылся с её глаз. И сейчас, когда её щёки слегка красны, руки сложены на груди, а глаза наполнены леденящим пламенем яростных чувств, он знает, что ему следует хотя бы замолчать. Поучения от него — не то, что она станет терпеть. — Это я выступал в Голодных играх, пока мой собственный отец сидел среди распорядителей. Готова ли ты встретиться с Урсулой? — юноша склоняет голову набок, окутывая тон голоса липким желчным интересом, которым брызжут капитолийцы. — Думаешь, после этих двадцати лет они позволят тебе спокойно дожидаться своей смерти на Арене? Они выжмут из этой недели в Тренировочном центре всё, что смогут себе позволить. И я буду там, чтобы смотреть, как они слетаются над тобой подобно стае падальщиков. — Не возлагай на меня чужую жестокость, Александр. — Чужую жестокость? — вставая на ноги, вопрошает он требовательно. Юноша стоит прямо перед ней свидетельством всех решений и когда-то сделанных выборов, которым наречено было обернуться трагедией. Вина не принадлежит рукам его матери, но жестокость никогда не была ей чужда. — Ты сделала это со мной. Ты и отец! Испробуй солгать, — подцепляя угол чемодана, Александр подталкивает тот в сторону женщину, не уделяя вещи взгляд, как на неё не смотрит и Багра. — И теперь Крейн мёртв, а без него ни меня, ни тебя саму ничего не спасёт на этой Арене. Твоя собственная дочь будет сидеть за тем проклятым пультом, чтобы убить и меня, и тебя — и каждого, кого выберет Жатва. — Я уже переиграла их однажды, мальчишка, — не колеблясь на своём месте, обозначает его мать с высоко поднятой головой, словно каждое его слово о неё точно о камень разбивается. — И я сделаю это вновь, когда вы оба переживёте этот сезон. А теперь будь добр, верни эту коробку на её место, прекрати поливать своими слезами полы в этом доме и поторапливайся на улицу.

•

      Капитолийский поезд стремительно отъезжает от платформы в дистрикте-7. Оставляя верхние одежды, Александр знает, что один из младших стилистов уже готовит для него несколько нарядов, которые будут пригодны для улиц дистрикта-12. Правда, его команда подготовки не перестаёт роптать о том, что их победитель находит интерес в одной из самых бедных и грязных частей Панема. Некоторые даже боятся, что он подцепит в Двенадцатом какую-то заразу и после будет нуждаться в лечении Капитолия. Вероятно, представляй Алина Старкову меньшую угрозу для общественных порядков, в столице никогда не выдали бы разрешение на это путешествие от одной необходимости уберечь своего фаворита от потрясений, которые хранит несчастная жизнь Двенадцатого.       Президент Сноу рассчитывает на то, что Александр способен изменить положение одной победительницы из дистрикта-12. За неудачу в делах правительства платят головой, юноша хорошо это знает, как понимает и то, что на казнь не поведут его самого. Прицелы власти извечно наведены на людей любимых. Но никто в Капитолии не удостоится зрелищем его наказания, Александр доведёт эту игру до конца, а после потребует достойное вознаграждение за свои старания. Иногда он строит представления о том, что выйди Алина с Арены одна, она была бы одной из них — победительницей, которую им должно было бы направлять в Капитолии и отводить от людей, чьё внимание может быть губительным. Её победа возносит к одному положению и одной природе. Но её воля и сила ставит их на противоположные берега, один из которых шторм намеревается захлестнуть. Они оба являются оружиями — невидимой равной в своей сути силой, вложенной в руки отличных людей. И Александр не знает, разменял бы один плен на другой. Принадлежать гневу несчастных людей едва ли участь лучшая, нежели у него самого. Но он понимает и их, являясь неотъемлемой составляющей всех замученных, наказанных и казнённых. И в тот же час Александр не перестаёт рассчитывать, строить образы того, к какому порядку обратится Панем с Третьей квартальной бойней. Голодные игры заберут у восставших их девочку мученицу — символ надежды и сопротивления. Президент Сноу покажет по всей стране смерть двадцати трёх победителей и оставит только одного ярким знамением того, что ни одна революция не сравнится в силе с мощью Капитолия. И если Александр всё ещё будет жив, для него ничего не изменится. Но верить в лучшие исходы значит надеяться на удачу, полагаться на которую глупо и в равной мере опасно. Власть над завершением следующей Бойни принадлежит одному расчёту.       Дверь поезда отъезжает, пока юноша занимает место за столом вагона-ресторана. В его руках лежит планшет — лёгкая металлическая рамка с полностью прозрачным экраном. На столе стоит хрустальная ваза с кусочками шоколадного бисквита, её крышка давно отложена в сторону, а горка сладкого масляного десерта стремительно тает. Чужие шаги не обозначают себя тяжёлым звучаньем, но порог занимает фигура мужчины. Тёмно-русый цвет коротко остриженных волос прорежён видной ровной сединой — свидетельством годов, которые не пытаются спрятать. Этот мужчина не стар, но солдатское дело щедро посыпает его голову пеплом — тлеющим прахом беспорядков, недовольств и людских восстаний. Суровость лица выведена в лишённом чувств взгляде и шрамах, один из которых перечёркивает бровь, а второй скользит по губам точно начерченная художником линия. Он одет в чёрный костюм, что выглядит неприглядно на сильных плечах и топорщится на одном из боков, у которого лежит оружие. У ног сверкают начищенные мыски туфель. Вероятно, мужчина скверно терпит эту одежду — её представляют камерам, но для бойцов она не пригодна. Александр не спрашивает и о том, нравится ли ему новая работа. Как хочется утвердить, любое дело лучше, нежели судьба безгласого. Не поднимая взгляд и держа планшет на одном из колен, юноша единственный раз нажимает на экран. Текст меняется. Он читает о промышленности в Двенадцатом — о том, чем живут его люди и как поддерживают жизнь среди небольшого населения. Это скупые данные — те, что легко предоставить представителю дистриктов и не показать слабости, упущения в системе, которые Капитолий не предпочитает раскрывать Панему. Чужая фигура молчаливой тенью остаётся стоять на пороге. Есть ли то черта солдат или всех подчинённых, Александр не знает. — Ты не обязан следовать за мной за пределами столицы, Иван, — заключает он. Глаза всё ещё бегут по подсвеченным на экране строкам. Юноша предпочтёт вероятность того, что мужчина останется в капитолийском поезде, когда они достигнут Двенадцатого. Главное поселение там невелико, и как кажется, местные жители укажут ему дорогу к Деревне победителей. — Я ваш сопровождающий, сэр, — произносит холодный голос. Сдержанные слова заточены подобно стали, словно мужчина говорит со своим командующим, а не мальчишкой, которого ему должно направлять в путешествии. — Будь то в Капитолии или в дистриктах. «Сэр», — Александр проговаривает про себя вновь, не выказывая иного чужому убеждению.       Он верит, зовут не его. Так обращаются к высокопоставленным чиновникам и богатым господам в Капитолии, с подобными словами не взвывают к игрушкам и куклам. Кровь диктует для юноши иное, но он не может позволить кому-либо разбрасываться вольностями там, где внимание правительства обращено к ним одним. Эта неосторожность предстаёт Александру глупой и недальновидной. Может быть, Иван неверно понимает их положения, и то грозит стоить ему не только языка, но и головы. Багре должно утвердить, что её сын сам ошибается в распоряжении. Но он верит, выбор сделан верно, необходимо лишь время, чтобы принять новый порядок. Юноша не сразу отмечает, что его взгляд съезжает со статьи и обращён сквозь стекло, к собственным ногам. Память напоминает о словах человека, чьи суждения всегда казались ему некрепкими и далёкими, слишком опасными и непостоянным, чтобы подпускать к себе. Как и на Арене, в Капитолии одно неверное решение способно разрушить жизни.       Складывая руки пред собой, Иван взирает на Александра совершенно бесцветно, точно смотрит на него из-под безликой маски, которую носят верные солдаты всего Панема. Миротворец. Вместе со своим отцом и двумя старшими братьями Иван больше пятнадцати лет служил в одном из специальных подразделений, которые предназначаются для поддержания мира в дистриктах. Как утверждает он сам, последним указанием Панема для них становится авария на одном из заводов в дистрикте-8, со дня которой минует уже десять лет.              Известно, в Капитолий мужчина возвращается один, завершая службу среди миротворцев и отказываясь от повышенного звания. Но, как оказывается, защита необходима даже тем людям, чья власть над Панемом безгранична, так что долгое время Иван работает с каждым, кто предложит достойную плату. Он меняет военную форму на дорогие костюмы и представительские образы капитолийцев, а землю дистриктов на званые вечера и деловые совещания. В столице скажут, что мужчина отвечает за жизнь того, кто платит. Александр же утвердит, что он есть лишь тот, кого застрелят первым. В этом они оба есть одни только слуги, подобные друг другу в своей службе. Но победитель выбирает Ивана не от схожести, которую они делят. Более семи лет он посвящает работе в Капитолии, три из которых он служит дому и делам фамилии Крейн, а два следующих года сопровождает самого Плутарха Хевенсби. С Сенекой юноша никогда миротворца не видит, а после завершения семьдесят четвёртых Голодных игр Плутарх в работе Ивана более не нуждается, и новый Главный распорядитель сам знакомит Александра с миротворцем, рассудительно отмечая, что исключительные времена требуют исключительных мер. Победитель не совершает глупость, не зовёт чужой выбор случайностью. После перевода Жени для работы с дистриктом-12 победитель Седьмого обязан получить нового сопровождающего. Спонсоры в Капитолии просят подходить к выбору особенно тщательно от значительности собственного положения. Вероятно, боятся, что кто-то раздумает его убить с объявлением следующей Бойни. Александр более не нуждается в том, кто познакомит его с каждым влиятельным положением и проведёт через столичные нравы. Юноша желает того, кто будет его силой и рукой в Капитолии. Сейчас, когда неконтролируемые восстания поражают Восьмой, никто не пожелает иное. Но Александр знает, его близость к семье Крейн — не то, что могут себе позволить в правительстве. И никто не считает необходимым изменить решение. Может быть, умы власти полностью принадлежат беспорядкам, которые распаляет победа Алины Старковой. Или же они ждут, полагают, что после семьдесят пятых Голодных игр он больше не будет представлять для них угрозу, нарывающую проблему и предмет сомнений.       Отключая экран планшета, Александр садится на стуле ровнее. Он ожидает, что Иван покинет вагон или займёт диван рядом с баром, но он не двигается, точно ожидает команды. Эта солдатская строгость действий — не то, в чём нуждается юноша. И он желает знать, видит ли пред собой преданность или слепое преклонение, цена которому есть достойная денежная плата. Стоит ему подняться с дивана, как мужчина отходит в сторону, пропуская его сквозь двери вагона и в мрачном настроении направляясь следом. Они идут к одному из замыкающих купе, где для Александра должен быть подготовлен зал для тренировок. Он уже облачён для борьбы. Грудь обтягивает чёрная, специально производимая для Капитолия ткань, которая поддерживает температуру тела и не позволяет влаге скапливаться. Двери пред ними отъезжают вновь, окуная во мрак, но с хлопком ладошей загорается холодный белый свет, подавая взгляду целый периметр бесцветных стен. В дальней стороне стоит пара мишеней и манекен человека с перекошенной головой. Слева от них поставлен пьедестал со щедрым выбором оружия, к части которого Александр никогда бы не прикоснулся на Арене. У правой стены выставлены несколько машин и тренажёров, которым должно укреплять его силу и выносливость. Но юноша не прикасается к их кнопкам, бегать его учат леса Седьмого. Он легко замечает на оружейном столе пару стальных топоров во многом похожих на те, что хранит дома. Они привычной тяжестью ложатся в ладонь, рукоять приходится по руке. Прокручивая ту, Александр не занимает удобное положение, разворачиваясь в замахе. Он бросает одно из оружий в мишень. Лезвие топора вонзается немногим выше центра, перерезая красную границу. Этот удар лёгок. Но Арена никогда не удостаивает простотой целей. Чаще прочего та всегда будет стараться убить его ответной мерой. И сейчас вместо хруста дерева слышится треск костей. Ведя рукой по разнообразию оружий, Александр стоит к Ивану спиной, зная, что тот не двигается ни на шаг в сторону. Вероятно, не вздрагивает, когда победитель касается смертоносной стали. — Расскажи мне об Урсуле Крейн, — не оборачиваясь, требует юноша. — Какая она? — Гордая. Неудержимая. Порывистая. Воинственная. Преданная… — Каковы её отношения с овдовевшей госпожой Крейн? — юноша выпрямляется подле стола, поднимая в ладонь один из тяжёлых ножей. Лезвие того таит зубчики у основания. От внимания не укрывается то, что Иван молчит дольше, чем приходится ожидать. Знает ли о причине интереса или лишь не осведомлён о связи двух представительниц фамилии? Может быть, решает, сколь много ему дозволено сказать. Мужчина откашливается. — Они никогда не были близки, — вновь выходя к мишеням, Александр обнаруживает, что рассчитывает услышать иное, позволяет навязанным представлениям себя обмануть. — Миссис Крейн отрицает её право претендовать на семейное состояние, и она неоднократно пыталась принимать решения в жизни девочки, но расположение Сенеки принадлежит Урсуле, — предположение верно, Иван не может видеть, как его трибут улыбается. Ему верится, он уже знает это. Юноша никогда не видит их вместе, но скупая доля фотографий в доме матери не рассказывают ему иное. — Отсутствие общих наследников и безразличие супруга ожесточило госпожу дома. Мистер Крейн… — Я знаю, каков он, — отрезает Александр. Нож отяжеляет его правую руку, когда левой держа топор, он замахивается вновь. Удар выбивает щепку из центра мишени. — При всём уважении, сэр, — Иван выдерживает паузу прежде, чем говорит вновь. — Я это оспорю. — Они когда-нибудь говорили обо мне? — победитель не повышает голос, когда направляется за отданным цели оружием. Шум дороги крадёт его вопрос, но он знает, что Иван слышит. — Думаю, Вам известен ответ на этот вопрос, Александр.       Известен… Он не перестаёт перебирать понятие на языке, когда наклоняется, выдёргивая топоры из деревянной плиты. Ответа для него существует только два, и оба из них неприглядны. Но неполное и лишённое сути выражение сопровождающего неизбежно указывает на единственное суровое напоминание о том, кем является Иван. Если Капитолий прикажет отойти и позволить Александра пристрелить, мужчина это сделает без промедления. И проверяя это знание, юноша спрашивает вновь, не отрывая от сопровождающего взгляд, пока он возвращается к столу с оружием. — Когда в последний раз ты видел господина Крейна? — Обсуждать с Вами дела Капитолия не является одним из моих обязательств, — Иван, доводится видеть, не понимает, почему Александр кивает его прямому нежеланию говорить. Но оно предстаёт победителю понятным и разумным. — Сэр, какая нужда для вас посещать Двенадцатый дистрикт? — не ожидая, что мужчина заговорит вновь, Александр поворачивается к нему неизречённым требованием объясниться. Значит, миротворца не извещают о том, что становится причиной их путешествия. — Эта девчонка — мисс Старков, ставит вас в нестабильное положение. — Что вокруг ты можешь назвать «стабильным», Иван? Алина важна, — отделяет юноша значением, о котором мужчине следует спрашивать распорядителей, что управляют их страной и жизнями. Брови сопровождающего хмурятся, делая выражение угрюмым. — Для блага Панема и Капитолия. «Для победителей», — остаётся неизречённым. — Какую игру Вы ведёте? — обращается Иван вновь, стоит Александру подойти к стойке, которая хранит копье, лук и трезубец. Любимое оружие Алины неожиданной лёгкостью ложится в ладонь. Он не умеет стрелять, ожидать подобную роскошь на собственных Аренах никогда не приходилось. Но рука тянется за одной из стрел. — Я всегда задавал этот вопрос господину Крейну, теперь спрашиваю Вас, сэр. — И что же, он отвечал? — поворачивая голову, юноша говорит над своим плечом, но Иван вдруг качает головой. — Нет, никогда. Как и вы не отвечаете сейчас.

•

      Поезд останавливается у платформы Двенадцатого в час, когда за окнами уже не слышен шум шахт и самого города. В большинстве домов погашен свет, на главной площади закрыты рынки и магазины, а на улицы опускается глубокая темень, которую сопровождает свет звёзд и остроносого месяца. Мэр и глава миротворцев осведомлены об их приезде. Они решают, будет лучше, если Александр предпочтёт избегать продолжительного хождения по улицам. Вероятно, ему даже выделяют одну из комнат Дома правосудия, что предназначается для гостей особой важности, которые чаще прочего прибывают из Капитолия. Сопровождающие поезд миротворцы настоятельно советуют не совершать глупости. Кажется, они ожидают, что ночь Александр проведёт в подготовленной для него комнате и только после отправится к чужому дому. Без карты дистрикта или сопровождения местных жителей найти Деревню победителей будет трудно. Но когда двери поезда открываются, лёгкие наполняются густой висящей в воздухе взвесью. Александру знакомы Первый, Второй, Третий и Четвёртый, и теперь он встречает Двенадцатый. На улице властвует пурга, видеть сквозь которую получается с трудом. Один из миротворцев держит юношу за плечо прежде, чем они садятся в автомобиль, что нет сомнений, привлечёт несколько неспящих жителей к окнам своих домов. Победитель знает, что дистрикт-12 не похож на Седьмой, и в тот же час он понимает, что правду того сможет рассмотреть только при свете дня. Но он направляется на другую сторону страны не ради чужих обездоленных положений. Александр приезжает, чтобы предложить девушке-победительнице игру. Солдаты Капитолия сопроводят его к началу, но вести они её будут только вдвоём.

конец первой части