О мраке и белогрудой птице

pov Алина

      Как и в Двенадцатом, со ступеней Дома правосудия в дистрикте-7 открывается вид на главную площадь. За те часы, что победители проводят за ужином, люди расходятся на работу, ограждения убирают, пусть и флаги Панема всё ещё треплет суровый ветер. Спешащие по мощёной площади люди даже не смотрят в их сторону, быстро оставляя торжество Тура победителей и возвращаясь к своим делам. Алина не перестаёт подмечать множество отличий, что делают это место столь непохожим на её дом. Камень брусчатки сложен кольцами, что напоминает необъятный, стелющийся под ноги срез дерева. Напротив Дома правосудия стоит башня с круглыми часами и резными стрелками. Под цифрой «12» легко рассмотреть окошко, из которого, как говорят, в полдень и полночь вылетает деревянный дровосек. Широкие улицы расходятся в стороны. Вокруг тянется россыпь рыжих и красных черепичных крыш. Несмотря на близость зимы вдалеке виднеются зелёные островки хвойных лесов, отчего дистрикт-7 полнится красками. В этом он исключительно отличается от принадлежащего Алине и Малу дома. Двенадцатый полон серых, грязных и выцветших цветов, а ярким его делают только флаги, которые вывешивают в государственные праздники.       Спускаясь к площади вслед за Александром, Алина застёгивает куртку под горло и легко замечает, что Мал прячет руки в карманы пальто. Холод в этой части страны кусач и жгуч. Не следует и раздумывать над тем, надевать ли перчатки. На улицах Седьмого стоит звонкий топот, в городе ездят запряжённые лошадьми повозки, что перевозят инструменты и рабочих. Цепочка миротворцев остаётся за спиной, строясь вокруг Дома правосудия. Ноги ведут к одной из крайних улиц, по обеим сторонам которой друг за другом расположены теремки с открытыми лавками из тёмного бруса. Александр неспешно ступает в стороне, пока они медленно плетутся по рынку, останавливаясь подле очередного торговца. Здесь продают множество удивительных вещиц — домашнюю утварь, резные игрушки, одежду из крупного хрустящего волокна. Алина даже приобретает пару коней-неваляшек, небольшую музыкальную шкатулку и несколько рубах, расшитых тусклой нитью и составленным из небольших крестиков узором. Мал находит в лавках связку инструментов, которые не доводилось знать в Двенадцатом. Пока он разговаривает с одной из местных женщин, Алина замечает, что Александр останавливается у тех торговцев, к которым не заводят собственные ноги. Он передаёт им деньги, но совсем не удаётся высмотреть, что юноша покупает, недолго разговаривая с жителями дистрикта. Старая женщина треплет его по волосам, а один из мужиков долго говорит что-то вслед… Не сразу получается догадаться, что Александр ничего не покупает, лишь наполняет ладони торговцев деньгами. И когда они встречаются у одного из теремков, не позволяя спросить о щедрой мере, его рука указывает на дальнюю сторону улицы, где стоит высокое здание школы из выгоревшего на солнце кирпича. Невольно доводится заметить, что по всем улицам Седьмого тянутся старые столбы фонарей. Свет здесь не является такой редкостью, как в дистрикте-12. Под ногами почти нет грязи, хотя по дорогам растянуты глубокие колеи. Там, где заканчивается брусчатка, дорога выложена бетонными плитами в форме шестиугольников.       Окраина города густо обтянута старым районом, бедные дома в котором стоят не первый десяток лет, а бесцветные лица людей изнурены трудом, но даже это мало сравнится с тем, как люди живут в Шлаке. Александра то и дело останавливают местные. Иногда это худая женщина, что ведёт под руку свою дочь. В другой час же к победителю Седьмого обращается одинокий старик. То и дело дети на улицах тыкают пальцами в Мала и Алину, должно быть, узнавая в них тех, за кем следили по телевиденью. В это редкое время нет загадки в том, почему власть не хочет, чтобы дистрикты имели роскошь поддерживать друг с другом связь. Разобщённость между их жизнями настолько глубока, что она перестаёт быть правительству союзницей. Правда о том, как существуют другие, породит, как думается, одни восстания и мятежи, что обратят Панем пеплом.       Окраина Седьмого окружена молодым сосновым бором, и Алина не раздумывает, когда Александр предлагает сесть в одну из пустующих телег, что направляется в лес. Правда, с недоверием смотря в сторону Морозова, Мал остаётся на земле, видно поездку не одобряя. В Двенадцатом они не один час проводят за стенами дома, так чего же бояться сейчас? Природа здесь совсем не похожа на ту, что властвует в иной части страны, разве они могут упустить такой шанс? Лес привечает их с ранних лет, но держа Оретцева за руку, Алина не способна отпустить чувство того, насколько сильно он вздёрнут. Может быть, причина тому общество другого победителя. Или юноша лишь не способен доверять подобной щедрости Капитолия. Старкова ей тоже не верит, но под топот ослиных копыт не перестаёт вертеть головой, осматривая живую суть чужого дома. Ковёр вокруг здесь больше рыжий и всё ещё светлый от опавших на тонкий слой снега иголок, а земля камениста, покрыта мозаикой из пёстрых мхов и лишайников, что выглядывают сквозь белое полотно. Со временем из-под сжатых челюстей даже Мал задаёт вопросы, не имея силу удержать в себе интерес. Ему удаётся выспросить у Александра, есть ли у жителей дистрикта-7 выход к океану, как в Четвёртом. Доступа к берегам люди не имеют, но по их земле бежит множество буйных и рьяных рек, по которым сплавляют тяжёлые брёвна. Чем глубже повозка заезжает в лес, тем плотнее на земле становится слой инея — свидетеля ночных морозов и предвестника скорой зимы.       Деревня победителей в Седьмом защищена схожими вратами, что оберегают дома и в дистрикте-12. В этот час на улице играет пара детей, один из мужчин присматривает за ними с крыльца. Не привлекая их внимание, Алина останавливается в стороне, позволяя себе подсмотреть за девочками, что поднимают по ветру разноцветный кусок ткани, привязывая тот к своим рукам рыболовной леской. Кажется, Александр утверждает, что он называется воздушным змеем. Когда один из победителей Седьмого знакомит гостей со своей семьёй, девушка находит в них несметное очарование. Собственная грудь наполняется всполохами чего-то похожего на надежду. Может быть, однажды их с Малом жизнь обретёт этот образ покоя. Чужая семья рождает мысль о том, что даже для выживших в Голодных играх есть мир за пределами Арены. Алина не привыкает видеть это с Хеймитчем, хоть и недостойным или жалким его существование окликнуть не посмеет. Мал бегло разговаривает с победителями дистрикта-7, и девушка находит в том спокойствие, стоит юноше приметно расслабиться и даже подыграть забаве детей. Суть разговора не достигает уши, но она улыбается, наблюдая за ними в стороне. Она оборачивается, чтобы обратиться к Александру, но вопрос теряется на губах, стоит заметить, что стоя у обочины дороги, он тоже наблюдает за зрелищем. Взгляды, которые он делит с победителями Седьмого, предстают напряжёнными, исключительно неправильными для людей, что знают одну судьбу. Половина домов в деревне занята бывшими трибутами, и пожалуй, до того их отношения представляются Алине иными. Пряча руки за спиной и кротко улыбаясь, она пятится к дороге, прерывисто слыша болтовню Мала о чужом быте. Александр поворачивается к дальней стороне улицы, стоит поравняться с ним в плечах. Непроизвольно неспешный шаг ведёт их по деревне. — Не могу поверить, что лес является частью дистрикта, — засматриваясь плотными шапками хвойной чащи, признаётся девушка. — Нам приходится искать лазейки в ограждении. — Вы можете выходить за границу? — слегка прищуриваясь, Александр обращает к ней голову.       Точно окаченная ледяной водой, Алина дёргается с вопросом. Взбрыкнувшее сердце зовёт обернуться на голос Мала в признании собственной глупости. Но гордо вознося голову, девушка заставляет себя посмотреть на Морозова. Пожалуй, с той же удачей она могла бы заявить в Капитолии о том, что в дистрикте-12 денно нарушают закон. Но памяти предстают слова Хеймитча о том, что столичная публика не может усидеть на месте от одного представления того, как трибут нарушает правила, а его наглость остаётся безнаказанной. Так, например, некоторые дерутся между собой пред Голодными играми, хотя это строго запрещено порядком. Может быть, если Алина будет достаточно уверена в своей безнаказанности, Александр не пожелает рассказать о её преступлениях миротворцам, а после и какому-нибудь малодушному человеку в правительстве. — Электричество пускают по ограждению только ночью, — хмыкает девушка, смотря пред собой. Мера неизбежно уменьшает значение слов в нужде не выдать страх. Взгляд сцепляется на силуэте женщины, что идёт им навстречу, спускаясь по лесной тропинке. — Сколько я себя помню, граница дистрикта всегда была под напряжением.       Правда на устах Александра тяжестью ложиться на плечи. Кажется, они все знают глубоко иные крохи человеческой роскоши. Может, быть Двенадцатый и грязен. Но жители Седьмого заперты в своём доме, а местные заборы не пронизаны ходами к просторам за пределами дистрикта. За тенью слов Алина не способна оторвать взгляд от той, в ком нетрудно узнать Багру Морозову — мать Александра. Хотя лицо предстаёт незнакомым, в нём нет ничего схожего с Людой, чью победу Старкова помнит с минувших лет. За плечо женщины брошена тяжёлая кожаная сумка. Её фигура суха, точно натренирована многими годами труда, а блестящие нетронутые сединой угольного цвета волосы собраны сзади. Лицо блестит, должно быть, от долгой прогулки. В нём оказывается нетрудно различить раздражение поднятым шумом. Алина только сейчас осознаёт, как сильно нарушает привычный удел жителей Седьмого. — Щенок вновь птиц в округе пугает? — требовательно вопрошает Багра, останавливаясь в шаге от своего сына. Накрывая губы ладонью, девушка немногим склоняет голову, рассматривая зрелище, которое находит забавным. Ей не чужда собственная дрожь в ночь, когда Банкет победителей сводит её с Александром Морозовым. Но даже он выглядит провинившимся мальчишкой под строгим взглядом своей матери. — Его здесь нет, мама, — смысл чужих слов настигает Алину не сразу. Она могла бы предположить, что они говорят об уличном псе, но речь Александра раскалывает представление. Улыбаясь женщине, чьё внимание хваткой вцепляется в тело, Старкова тянется к слову. — Меня зовут… — Я знаю, как тебя зовут, маленькая мученица, — перебивает её Багра безжалостно. Только сейчас доводится заметить, что на её дальнем боку таится древко топора. Зубчики охотничьего ножа переливаются на поясе. — И четверти дня не прошло с того часа, как ты голосила на площади, — леденящая прямота чужих слов норовит изломать кости, и часто моргая, девушка смотрит на Александра. Потеха в его глазах сколь быстро является, столь быстро же исчезает. Багра неожиданно оборачивается в сторону леса, где таится звук топота. — Твоя скотина снова сбежала, мальчишка. Однажды на неё выйдет медведь или волк, и ты найдёшь животину задранной. — «Щенок»? — уточняет Алина, поспевая за чужим шагом, когда юноша обходит плечо своей матери, чтобы направиться к концу улицы и опушке. — Николай Ланцов, — от взгляда не укрывается, как уголки чужих губ дёргаются с выражением невесомой улыбки. Раздумью предстаёт нахальный образ именитого победителя из дистрикта-1. — Мама зовёт его щенком. — Николай… Бывает здесь? — Мы звоним друг другу. Раз в месяц посещаем дистрикты, — Александр кивает. Видится, не удаётся утаить, сколь резко девушка переносит на него свой взгляд. На мгновение она поддаётся злости на себя саму за то, насколько прозрачным и острым предстаёт собственное ошеломление. — Иногда реже. — Кто позволяет вам перемещаться между дистриктами? — топча промёрзшие ветки под ногами, спрашивает Алина. До Тура победителей возможность увидеть каждую часть Панема предстаёт тем, о чем не задумываются от правды того, что никогда не сбудется. Насколько прекрасно было бы иметь шанс сесть на поезд и просить отвезти туда, куда захочется сердцу? То не умоляет мерзость профи, но ныне повстречавшееся в лифте Тренировочного центра общество победителей предстаёт девушке друзьями. — Непохоже, что это являются частью даров, которыми осыпают победителей. — Многое можно получить, если просить правильных людей.       Алина надеется выспросить больше, хочет знать, насколько гнила цена подобной роскоши, владеть которой дозволено единицам. Но из подлеска среди строя деревьев показывается чёрная лошадиная голова, и от испуга Старкова едва не бросается в сторону. Им навстречу выбегает лошадь, сильные ноги которой бьют землю и полошат свежий снег. За ржанием и тяжёлым фырчащим дыханием девушка с трудом слышит, как Александр смеётся, стоит ей налететь на его спину, пока животное кружит подле них грациозными шагами. Порода неизменно сходит на ту, которую запрягают в колесницы Капитолия. Она выше в холке и намного крупнее тех тощих и нескладных кобыл, что можно изредка повстречать в Двенадцатом. Из-за спины доносится беспокойный оклик Мала, что неизбежно оказывается привлечён появлением чужой животины. Та бьёт копытом и игриво вскидывает голову, когда Александр подходит, чтобы огладить её морду и широкую шею. Лошадь видно успокаивается и кусает юношу за плечо, прихватывая зубами ткань одежд, точно забавляясь. Беря за уздечку, он подводит её ближе к Алине. В дистрикте-12 содержание такого скота является редкой роскошью, и сейчас девушка не перестаёт посмеиваться, неумело касаясь ладонью мокрого носа и перебирая пальцами плотную шерсть. — Она не таскает грузы, — объясняет Александр, пока победительница осторожно обходит животное сбоку.       Кажется, на полагающиеся победителям деньги, Алина тоже могла бы позволить себе лошадь, но от какой нужды её дом мог бы в той нуждаться? Двенадцатый можно обойти пешком, люди редко используют хотя бы повозки. В груди укалывает от вида того, как кобыла обращает голову к юноше, и он что-то шепчет ей на ухо. Никогда не получается растерять представление того, как руки победителя держат окровавленный топор, но сейчас они нежны, ласковы вполне. Чужая жизнь в Седьмом противопоставляет себя суровому безжалостному нраву Голодных игр, и этому впечатлению верить до скребущей в груди боли трудно. — Отведём её в стойло, — предлагает Александр, когда Мал их догоняет, рассматривая холёную животину. Они направляются к одному из крайних домов, из-за которого выглядывает крыша небольшой пристройки. Но Алина оборачивается на улицу, отмечая, что на ней не остаётся и тени присутствия Багры. — Твоя мать выглядит столь молодо, — замечает она. Утверждение отражается недоумением на лице Мала. Кажется, он не ожидает, что именитый победитель из дистрикта-7 станет говорить о своей семье. Панему, пожалуй, известно о нём мало, и даже саму Багру Морозову телевизионщики и репортёры давно не окружают вниманием. — Она молода. Ей было двадцать, когда родился я.       Ведя плечом, Алина не находит того, что могла бы ответить. Возможно, она не имеет права судить. В приюте Двенадцатого всегда хватает сирот, что нуждаются в доме. И теперь, зная, как сильно Капитолий любит видеть детей своих победителей на Арене, девушка не верит, что когда-нибудь посмеет возложить подобную судьбу на своего ребёнка. И пусть их средства ныне позволяют достойное существование для целого дома, ничто не оградит их детей от силы капитолийцев. Но смотря на жителей Седьмого, Алина убеждается не впервые — не все разделяют ужас пред этим суровым уделом. О семье Ланцовых, чьи дети пошли добровольцами в Голодные игры, думать не хочется вовсе. Это зверство. Едва ли меньшее, чем является сам Александр Морозов.       Выложенная камнем дорожка приводит их к открытым вратам пристройки, что оказывается небольшой конюшней, разделённой на два стойла. Чудовищные представления меркнут, стоит второй кобыле свесить голову к гостям, встречая их поющим ржанием. Всё её рыжее тело раскрашено белыми пятнами, отчего животным легко залюбоваться. И если вороная лошадь взбрыкивает, стоит Малу положить ладонь на сильный бок, то её пара не перестаёт тыкаться мордой в плечи победителей, толкая их и прося уделить ей внимание. Взгляд крадёт настоящее седло, повешенное на одну из стен, и лошадиная амуниция, которой Алина не знает названия. Внимание к ним не ускользает от Александра. Девушка только недоумённое моргает, когда он склоняет голову в их сторону с неизвестной нуждой, стоит ему завести чёрную кобылу в денник. — У неё спокойный нрав, — рассказывает юноша, приоткрывая врата к пятнистой кобыле и обнажая правду того, что он ей предлагает, — она не сбросит. Ты могла бы прогуляться верхом, Алина. — Она никогда не бывала в седле, — указывает Мал раньше, чем девушка обдумывает предложенное, так что остаётся только неуверенно замяться на месте, переступая с ноги на ногу. Как бы сильно ни хотелось проехаться на спине лошади, ни один из них не знает подобного мастерства, а детям с малых лет рассказывают, как эти животные способны топтать и скидывать наземь. Мгновение сменяется, и Александр разворачивается к Малу, вынуждая того сделать шаг в сторону от стойла. — Я спросил не это. — Я бы хотела попробовать, — почти бубнит Алина, смотря исподлобья и заставляя Оретцева низко прошипеть.       Вероятно, даже если кобыла и побежит, пара синяков не лишит её жизни, а иного она не предпочтёт бояться. Если бы не Тур победителей, вероятно, в Двенадцатом никогда бы не довелось раздумать над тем, чтобы сесть в седло. Девушка знает, что будет жалеть, если откажется сейчас. Взгляд не удаётся оторвать от очаровательной кобылы, которую выводят из стойла. Александр перекидывает через её острые уши ремешки уздечки и умело затягивает подпругу. От взгляда не укрывается то, как он не одну тройку раз дёргает каждую пряжку, словно не может себя убедить в том, что та правильно и крепко застёгнута. Мысок широко качается в стремени, стоит только ухватиться за седло. Но плечо Морозова не позволяет завалиться набок, и спустя мгновение Мал поддерживает её сзади, помогая перекинуть ногу за спину лошади и сесть. Твёрдости под ногами нет, и Алина не сразу привыкает к высокому положению, но улыбается широко, чувствуя силу животного под собой и его дыхание. Она слушает внимательно, учится распределять вес, держать правильное положение спины и колен, ставить мысок сапога в стремя. Морозов не врёт о нраве своей кобылы. Её шаг спокоен, а нрав терпелив. Забирая поводья себе в руку, Александр выводит лошадь на улицу и передаёт их в ладони девушки, правильно вкладывая меж пальцами и веля дождаться его возвращения из дома. От нетерпения покалывание бежит по телу, холод отступает. Говорят, в этой части страны тянется самый протяжённый и высокий горный кряж в Панеме. В лесу с возвышенности можно рассмотреть необъятные снежные пики, и Алине не терпится их увидеть. Тяжёлое дыхание лошади являет клубки пара, и крепко сжимая поводья в руке, девушка протягивает руку к шее животного, осторожно поглаживая. Жёсткая грива проваливается сквозь пальцы. Александр скоро выходит через малое заднее крыльцо, его брюки сменяют рабочие штаны, пальцы бегло закрепляют ремень на поясе. Лезвие оружия скрыто в чехле, но древко прикреплённого топора узнать легко. — Зачем он тебе? — выходя пред лошадью, бросает Мал. Мера точно предупредительная, указывает верно неизречённое «не подходи». Понятия они не уточняют, но надевая на ладони перчатки, Александр только смотрит исподлобья, словно в чужом густом недоверии и показательном страхе для него нет ничего примечательного. — Даже малый ребёнок не пойдёт в местные леса без топора, — Алина почти вцепляется в гриву лошади, когда та дёргает в сторону, стоит Малу сделать шаг назад, вставая прямо под нос животного. Любая опора утекает из-под тела, отчего девушка чувствует, что в любой момент может свалиться. — Она чувствует твой страх.       Стремительно минуя фигуру Мала, когда тот преграждает путь, Александр подхватывает повод, не позволяя кобыле уйти в сторону и удерживая их с девушкой на одном месте. Ладонь похлопывает по пятнистой шее. Спрашивать бы, говорит ли Морозов о всаднице или о лошади? Но Алина вдыхает глубоко, когда доводится восстановить равновесие. Пропуская поводья сквозь пальцы, она пытается взять их так же, как их вкладывают в руки. Должно быть, это есть большая дурость не взирать на оружие на чужом боку, но пожимая для себя самой плечами, девушка не находит в себе ужаса пред скверной участью. Даже Александру Морозову не должна быть отведена власть вершить кары для Капитолия. Как и говорит президент Сноу, следует ожидать, что в несчастный случай никто не поверит. Верится, в правительстве хотят, чтобы победительница из дистрикта-12 боялась: бежала прочь от каждой дрожащей на дороге тени и не смела тянуть руки. Так и что же чиновники велят сделать, если верный мальчик-победитель из Седьмого донесёт им о вольностях, которые Алина себе дозволяет под час Тура победителей? Власть сама связывает себе руки, а возданные Александру возможности и свобода сколько пугают, столько же и манят вполне. Девушка не станет воротить нос от того, что приходится по сердцу, это Голодные игры у неё не отнимут. — Кто согласится идти с тобой в лес, пока ты держишь оружие? — Мал кружит на одном месте с каждым шагом Александра, точно боится упустить его из виду. Его голова возносится к Алине, протягивая руку, словно она вольно может выпрыгнуть из седла. — Нам следует вернуться. Скоро начнёт смеркаться. — До наступления темноты ещё пара часов, — неуверенно выговаривает девушка, не отводя взгляд от Оретцева. Ей хочется увидеть горы и пройтись по лесу, что столь не похож на их собственный. Сколько победителей до них удостаивались подобным шансом? Казалось, Малу интересно то же. Но, видится, он пренебрежёт любой возможностью, если это заставит Алину спуститься на землю. — Ты можешь остаться, — голова Александра склоняется к началу деревни, где несколько мужчин со своими семьями занимают веранды дома. Как оказывается, они не ограничивают себя во внимании к гостям. — Они не откажут тебе в гостеприимстве. — Всё хорошо, Мал, — девушка улыбается мягко, хоть и не сомневается, что никакое её слово не переломит упрямство на родном лице.       В обыкновение она всегда пойдёт за ним. Останется, если таково будет его желание. Но Алина знает, что вероятно, они более никогда не вернутся в дистрикт-7, как и более не удостоятся честью объехать Панем. Она столь сильно хочет, чтобы юноша пошёл с ней. И это желание равно в мере его нужде того, чтобы она осталась рядом — там, где он мог бы её защитить. И они оба не хотят уступать. Но Мал не останется здесь один. Кажется, даже с победителями Седьмого ему не тяжело окунуться в звонкое приятельство. Алина это видит и не посмеет отнять. — Мы вернёмся до того, как начнёт темнеть, — обещает Алина, когда Александр разворачивает лошадь в сторону леса, замыкая грузное молчанье, — и вместе пойдём к Дому правосудия.       Она выворачивает голову, стоит направиться к лесу. Надеется, что собственное довольство высоким положением на спине животного приободрит Мала, но кобыла тянет вбок от того, как наклонено тело девушки. Кажется, Морозов отпускает её специально, безжалостно заставляя потеряться в седле. Его смех тих, переливается среди завывающего ветра, что норовит исцарапать щёки. Алина нервно вцепляется в поводья, стоит кобыле отдалиться от своего хозяина. Они начинают восходить на холм, и девушка верит, что в любое мгновение свалится со спины животного, пока они обходят стройные сосновые стволы. Победительница ворчит, вздыбливаясь подобно кошке, когда Александр находит в себе милость вернуться к боку лошади и направить её за собой. Опушку заливает фырчанье. — Я беру с собой то, что должен, — указывает он безмятежно, обтянутая перчаткой ладонь указывает в сторону, где лежит длинный сук дерева, что стал бы препятствием, обратись они к другой дороге. Без инструмента лес для жителей Седьмого не обходится. Пока слой снега ещё не велик, ясно доводится видеть, где пролегают вытоптанные тропы. — Я думаю, если бы ты хотел выслужиться пред Капитолием, ты бы обошёлся и без топора, — смотря на Александра сверху вниз, Алина не позволяет сомнению подломить её голос. Ужас норовит пружиной скрутиться внутри, но она гонит его прочь. Они не на Арене и никогда на неё не вернутся. — Не думаю, что когда-нибудь смогу привыкнуть к мысли, что моя жизнь принадлежит им. — Я этого почти не замечаю, — девушка верит, ей следует с чужим словом отмахнуться, хотя бы высмеять эту дурную позорную меру, что признаёт свою принадлежность к капитолийцам. Из-за них им приходится убивать друг друга. И из-за них угроза обращена ко всем, кого любит Алина. Но изречь хотя бы слово не получается. Вместо того она оборачивается, фигура Мала сливается с деревьями и теряется в деревне победителей. — Ты ведь упиваешься этим… Превосходством. — Я твоего мальчишку-любовника даже не замечаю, — откровенность слов заставляет поёжиться. — Его страх незначителен. — Значит, и я незначительна, — горделиво прямя спину, хмыкает девушка. Тщеславный и честолюбивый мерзавец. — Ты не дёргаешься, не опасаешься, не склоняешься пред своим страхом, — рука Александра поглаживают шею лошади. — Иногда это важнее, чем не бояться. Это спасло тебя на Арене. — Ты знаешь что-то, кроме Голодных игр? — хмурясь, Алина не позволяет себе скосить взгляд. Она проводит многие месяцы в надежде, что забудет явленный бойней ужас. Он никогда не перестаёт терзать её по ночам. Но юноше рядом с ней нравится восхвалять каждое порочное и ядовитое понятие, что принадлежит рукам Капитолия. — Хоть что-то, кроме этого бесконечного наслаждения собственной кровожадностью. — Почему я не должен наслаждаться тем, что заслужил своей победой? — Я спросила не это, — передразнивающей резкой мере следует уколоть, начать нарывать, но Александр только слегка склоняет голову набок будто в коротком раздумье. — Возможно, я знаю, — молвит он, уводя лошадь в сторону от старого трухлявого пня. — Как и ты. Как и каждый другой. Но от этого мы не перестаём быть теми, кем являемся. Победителями.       Алина морщит нос с избранным словом. Она себя таковой не считает. Это не победа. Это выживание. Жалкое существование в руках Капитолия в малой мере доведётся назвать достойным. И оно вовсе не сравнится с тем, что принадлежит людям, что не уступают Морозову в непростительности сотворённых на Арене расправ, которые так обожает правительство. Но теряя всякое недовольство, девушка слегка заваливается вперёд, стоит кобыле остановиться. В какой-то дивной игре она задирает голову вместе со своим хозяином, животное подпрыгивает слегка, бьёт передними копытами землю, и Алина не может избавиться от чувства, что должна за что-то схватиться. Неизбежно отвлекая, пальцы Александра щёлкают по голени её сапога. Прежде, чем девушка может спросить, рука юноши указывает наверх — к небу. Рассмотреть припорошённые клубки гнёзд на толстых ветвях получается не сразу. С деревьев вокруг поднимается небольшая стайка маленьких птичек, но некоторые из них остаются сидеть. Острые крылышки сложены, а длинные узкие хвосты трясутся на холодном ветру. Пёрышки хранят серо-коричневый окрас, а грудка противоположно тому белая. Из-под хвойных шапок доносятся короткие чирикающие звуки. — Это ласточки, — объясняет Александр. — Они не улетают, гнездятся здесь. Они часто переговариваются друг с другом, но я никогда не слышал, чтобы они пели. — Не каждая птица рождена, чтобы петь. — Не каждая, — согласие на чужих устах сколь удивительно, столь же и отрадно до какого-то чудного и незнакомого чувства, что в груди разливается трепетом.       Земля под копытами теряет уклон, и Алина выдыхает, немногим расслабляясь и увереннее садясь в седле. Говорят, лошади чрезвычайно пугливые животные, и девушка не может перестать рассматривать то, как они льнут к рукам своего хозяина. Они не запуганы и видно не голодают. Земля под копытами кобылы тверда, закалена ночами. Девушка едва не подпрыгивает в седле, когда Александр постукивает пальцем по её сапогу вновь, указывая, что она слишком сильно давит на бока лошади. Ещё многие минуты Алина изводит его поддельным недовольством за то, как сильно он её пугает, но ни презрение, ни даже раздражение её слова не рождают — только чуждую тихую утеху. Рассчитанность действий за объективами камер победителя не оставляет. Девушке хочется утвердить, Александра легко представить безумцем. Но расчётливость, уверенность и уравновешенность нрава рождают в голове совершенно иной образ даже в тот час, когда юноша берётся за топор, чтобы срубить препятствующую ветвь. — Полагаю, ты ждёшь благодарности, — выговаривает Алина, оборачиваясь переживанием, когда ей предлагают испробовать вести лошадь самой. Привыкнуть к контролю над всем телом удаётся не сразу. — За те слова на Банкете победителей. — И ты не послушала. — Откуда тебе это известно? — девушка напрягается всем телом, и лошадь под ней отвечает на подобную дурную манеру порывистым фырканьем, вертит головой. — Догадка. Всё это упрямство.., — тянет Александр слово, мелькая меж деревьев всего в шаге от своей кобылы. — И я прав. — Что тебе известно обо мне и Мале? — нет знания о том, какой ответ найдут для подобной наглости. Но Морозов сам возлагает на себя её интерес, когда подходит на капитолийском празднестве. Возможно, это очередная игра. Или личное пристрастие самого победителя, причины которого Алина не способна отыскать. — То же, что уже известно и Капитолию. — И почему же ты решил меня предупредить? Оказал бы услугу правительству, — ведя плечом, девушка обнаруживает, что давно не смотрит на топор, что покачивается в ладони Александра. Вероятно, причина тому её внимание к шагу лошади. Но ничто в жестах или словах не оголяет угрозу, хоть и совершенно не получается забыть, насколько легко эти руки рубят как дерево, так и людские шеи. — Получил бы кусок ещё жирнее, чем имеешь уже. — Это твоё несметное презрение, — поворачиваясь к Алине, юноша возводит брови. Слова написаны подлинным увлечением. То поддевает нечто внутри, заставляет поёжиться от истины того, что чужой язык всегда щедр на злые слова, но ни одно из них никогда не находит ответ, не забирается под кожу победителю, — так говорят в Двенадцатом? — Так говорят везде, где из детей не растят профессионалов и мальчиков на побегушках у Капитолия. — А ты, значит, девочка на побегушках, — слова ударяют чем-то хлеще пощёчины. Облачённый в иней лес им свидетельствует. И правда особенно гнусна, потому что Александр не врёт. — Возможно, мы похожи, Алина. Как никто другой. — Не думаю, что хочу быть похожей на тебя, — упрямится она, уводя лошадь вправо и скрываясь за старым гнилым стволом. — Я не убиваю детей на потеху Капитолию, — холод забирается под одежды, когда доводится заметить, что юноша останавливается позади. Их разделяет пара широких шагов, и остановиться получается не сразу. Всадница неумело тянет поводья на себя, разворачивая кобылу к её хозяину. — Я тоже, — отделяет Александр, — был ребёнком, — холодный взгляд скрытых под тенью глаз проходится по Алине чем-то острее ножа. — Но важнее прочего то, что каждое твоё маленькое различие незначительно. Мы оба бежим за жизнью, которую не можем иметь. — Твоё представление о жизни мне противно, как и твоя маленькая компания друзей-профи. — Это забавно, — усмехается юноша дробяще, обнажая ряд белых зубов. — Твой мальчишка-любовник загнал тебя в положение, из-за которого вашим маленьким жизням грозит опасность. Но твоё отвращение принадлежит мне, — внутри разгорается борьба с нуждой направить лошадь прочь, когда тяжёлым хлёстким шагом Александр выходит к ним, но он только вновь посылает кобылу вперёд. Рука ложится на поводья, словно более победитель не доверяет их своей гостье. Теперь, когда он идёт впереди, Алина не может видеть его лицо. — Хотя это я предупредил тебя на Банкете. — Мал, кажется, был с твоей подружкой, — указывает она неуступчиво. Зою Назяленскую тоже могут наказать, президент Сноу указывает на это предельно ясно. — Думаешь, её положение лучше нашего? — Она вольна делать то, что пожелает сама. Она знает порядки Капитолия. — Тогда почему ты помог мне? — не отступает девушка. Этот вопрос так и не удостаивают ответом. — Никто другой тебе там не поможет, — то, как чужая ладонь обхватывает место чуть выше лодыжки, неизбежно заставляет взглянуть вниз. Алина крепко поджимает челюсть, сводя взгляд с лица Морозова на его истинно бесцеремонный жест, надеясь, что то послужит для него достойным велением отпустить. Но он только сжимает кожу сапога слегка, заставляя вновь обратиться к его глазам. — Ты неправильно определяешь стороны. Есть только Капитолий. И есть мы. Но тебе угоднее проводить границы, которых не существует. — Сорок шесть умерло, чтобы ты мог выйти со своих Арен, — указывает Старкова сквозь сжатые зубы. — И смерти других двадцати трёх каждый год тебя прельщают. — И кто установил эти правила? — что-то подламывается внутри с леденящим вопросом. Девушка не находит слова. Эта правда принадлежит чудовищу из кошмаров многих и из жизней тех, кто от жестокой руки теряет своих детей. Этот порядок установлен задолго до их рождения. — Оплакивай я этих людей или ругайся над ними, ничто не изменит их судьбы. Остальное — сантименты.       Они не говорят вновь. По лесу проносится только звучное ойканье, когда лошадь Алины решает перескочить одно из поваленных деревьев. Мир для них с Александром выглядит по-разному, в этом она уверена. Но уже скоро возвышенность выводит их к глубокому оврагу, пропасть которого густо завалена буреломом. Девушка не сразу понимает, куда им следует идти дальше, но стоит ей поднять голову, как небо поверх леса обретает очертания. Его серый цвет почти сливается с каменным рисунком вдалеке. Алина едва не задерживает дыхание от того, какое величие являют горы, чьи белые верхушки убегают под плотную взвесь облаков. Это не сравнится со скалами дистрикта-12. Неприступные склоны предстают далёкими и неприступными, непосильными для человека. Жил ли на земле тот человек, что имел смелость и силу по ним ходить? Вероятно, даже в истории Седьмого таких не находится. Алина любит свой дом, но что-то в просторах чужого дистрикта заставляет её сердце трепетать. В леса Двенадцатого можно только сбежать, но чаща Седьмого даёт то пристанище, которое девушка никогда не надеется получить. Может быть однажды, она покажет детям домик, который они находят с Малом за границей, и тогда он неизбежно напомнит ей о дистрикте-7. Но уже скоро под мрачными и изумрудными кронами деревьев приметно темнеет, на землю опускаются сумерки, и Алина понимает, что им следует вернуться. Её ноги крепнут в седле, и если бы у неё была возможность вернуться, она бы непременно надеялась на то, что Александр изберёт прогуляться с ней верхом. Девушка невольно представляет то, как сидя в седле, они с Николаем многие часы обхаживают эти просторы. — Ты будешь на балу к завершению Тура и нашему возвращению в Капитолий, — молвит она, разворачивая лошадь в сторону Деревни победителей. Верно знание, её не удостоят ответом иным, нежели приходится ожидать. Кажется, юноша не пропускает ни одно важное или престижное событие в столице. — Буду.       Алина знает, что не найдёт для Александра Морозова слова прощания, когда они вернутся в Дом правосудия. Она скажет ему «до встречи» и, восходя на поезд, скривится от гонимого сердцем понимания… Может быть, они видят одни понятия по-разному, но они проживают одну жизнь победителей. Только одного та избирает кормить, а вторую испытывает снова и снова, оставляя мучиться среди бессонной ночи, которую победительница проводит с кистью в руке. Алина спрашивает себя саму вновь, где находится грань, что рождает между ними отличия? Берёт ли она начало в Багре или в правде о том, что жеребьёвка не выбирает кислую девочку-сироту? Может быть, как и утверждает Александр, отличий и нет вовсе, истина чего рождает отвращение. Никто не может утвердить точно. Но Алина знает одно — эта жизнь ей не принадлежит.

•

      Шестой, Пятый и Третий — небогатые дистрикты встречают победителей с усталостью и закоренелым безразличием в глазах. Они теряют своих детей и выходят на площади, только потому что того требует Капитолий, а записи о проходящем Туре покажут по всей стране. Находятся среди них и те, где взгляды людей таят злобу и жажду расправы. Они кричат имена победителей звучно, точно с восторгом, но для Алины в их выражениях читается ярость и обида. Если они из года в год тешатся скромной надеждой на то, что хотя бы один их ребёнок вернётся домой, так почему же Двенадцатый удостаивается роскошью видеть живыми сразу двух трибутов? Их победа становится очередным способом для Капитолия разобщить народ. Сложно представить, что в правительстве взаправду боятся революции, когда люди сами готовы растерзать друг друга.       Особенно густо эта правда напитывает жилы в Четвёртом, Втором и Первом — в богатых дистриктах, где победа в Голодных играх является почётным достижением. Гостей возят на открытой машине по улицам и площадям. Здесь торжества Голодных игр являются особенно важными днями, на которые выделяется несметное количество денег. В обыкновение они объявляются выходными, так что улицы, площади и широкие бульвары наполнены людьми. Пожалуй, они являются теми немногими, что запоминаются Алине обилием гостей в правительственном доме. Столы ломятся от подготовленных мест, а залы наполнены танцующими славными представителями дистриктов. Им принадлежит самое большое количество победителей, имена которых девушка очень быстро перестаёт запоминать. Единственный раз она позволяет тревоге свиться внутри. Она не ищет встречи с Зоей в Четвёртом, но когда девушка не является на ужин, Алина не может отогнать мысль о том, что власть казнит её первой. Возвращение в Капитолий не обещает им лучшую судьбу. Николая среди его семьи в Первом не обнаруживается тоже, но его родители указывают на то, что ещё за неделю до церемоний он отбывает в столицу.       Огни Капитолия, чудится, становятся только ярче за месяцы их отсутствия, хотя в Тренировочном центре и на главной площади пред президентским дворцом меняется мало. Оказывается, завершение Тура победителей не обладает той пышностью, с которой проводятся Голодные игры. Правда, теперь Алина смотрит на город иначе. Александр называет его уродливым, и выглядывая из окна автомобиля, она не перестаёт гадать о том, что столь сильно не нравится его вкусу. Может быть, это чуждая неестественность цветов или редкие архитектурные формы, которые не приходится ожидать в дистриктах. Стоя в лифте Тренировочного центра девушка множество раз мешкает над кнопкой со святящейся цифрой «7», сжимая меж пальцев небольшой свёрток жёлтой бумаги. Её быстро крадут приготовления к вечеру интервью и празднеству в доме президента, но Алина знает, что будет жалеть, если к своему скорому отъезду не решится подняться.       На сцене приходится делиться впечатлениями от Тура победителей, и девушка едва удерживается от комментария о том, что пожалуй, завершение в Капитолии является худшей его частью. Ей не нравится то, какой интерес находят столичные люди в жизни пары сирот из дистрикта-12. В особенности ранят слова о том, что взятые на воспитание дети смогут найти в них славный пример для гордости, а когда подрастут, последуют примеру Алины — вызовутся добровольцами. Правда, внимание к Нине и Мише удаётся унять разговорами о свадьбе, от которых собравшиеся толпы капитолийцев возбуждённо ревут. Эти слова для них не новы. Пожалуй, данное торжество капитолийцы ждут так сильно, что речи о нём поднимают с самого завершения семьдесят четвёртых Голодных игр. Иную судьбу для пары победителей публика, как видно, не отводит. Мал никогда не выступает против идеи и молвит о том не раз с того дня, как они занимают один дом в Деревне победителей. Праздник планируют устроить в зиму после Третьей квартальной бойни — через год, чтобы скрасить для Капитолия перерыв между сезонами. Вероятно, никто не внимает причине того, что победительница на сцене тихо хихикает, укладывая подбородок на плечо своего возлюбленного. Алина думает, столичная мода настолько скоротечна, что уже через полгода все забуду об истории любви из дистрикта-12, и власть заурядно не станет тратить деньги на их свадьбу. Завершение вечерних интервью проводят в восхвалениях распорядителей Голодных игр, спонсоров и всех чиновников, что позволяют влюблённым проживать эти полные роскоши, славные судьбы победителей.       Позволяя только сойти со сцены, их сажают в автомобиль, что отвозит прямо к вратам особняка президента, где проводится бал и завершающее Тур победителей торжество. Капитолийцы, как и всегда, будут гулять до утра. К вечеру на лице Алины золотой подводкой рисуют небольшие солнца в точности похожие на то, что являет её старая брошь. Волосы оставляют прямыми, так что их белое полотно ниспадает к тёмно-синему бархату платья, что расшито множеством прозрачных камешков, искрящихся на свету. На Банкете победителей она всё ещё является невинной девочкой-сиротой из бедного дистрикта. Теперь же стилисты представляют её той, кто берёт от богатства, которым капитолийцы награждают триумфаторов Голодных игр. Личный особняк президента ничуть не уступает в обилии огней самому Капитолию. Его окружают зелёные просторы садов, что полнятся искусными статуями, фонтанами и небольшими озёрами. Белый мрамор здания сияет, а его потолки настолько высоки, что мгновение Алине кажется, они ходят под открытым небом, которое испещрено россыпью звёзд. Целые собрания музыкантов располагаются на балконах, сменяя одну мелодию другой. На улице для гостей подготовлены усеянные подушками качели и уютные беседки, повсюду стоят столы с бесконечным обилием жирных яств. Блюда являют собой самые редкие морепродукты и целые туши животных. Из земли поднимаются аккуратные краны с разноцветными и переливающимися напитками. В стенах дома ходят декоративные животные, что развлекают гостей. Лишённые шерсти коты, кожа которых являет собой неестественные цвета. Маленькие собачки, пропорции тела которых, вероятно, укорачивают зверюшкам жизнь. Птицы, клювы которых являют человеческую речь.       Говорят, мероприятие открыто только для самых важных и уважаемых представителей Капитолия, но каждый угол особняка наполнен людьми, что заставляет Алину гадать о том, насколько высоко понятие значимости в столице. Президент Сноу в изысканном вечернем костюме лично спускается по мрамору ступеней, чтобы поздравить победителей с завершением Тура. Он пожимает руку Мала, давая наставление, и обнимает Алину со словами о том, почему у Голодных игр есть их победители. — Хорошо, мисс Старков, — объявляет мужчина над её плечом, отчего губы в неосознанности дёргаются предвестником улыбки. Это должно быть похвалой, тогда почему на языке горько? Руки всё ещё невесомо лежат на чужих плечах, когда президент говорит вновь так, что вероятно, даже Мал не слышит слова. — Но недостаточно для победительницы.       Взгляд президента являет Алине давно знакомое змеиное выражение. Пожалуй, она его заслуживает. Стоит ей ухватиться за подставленную руку Мала, она не утруждает себя снисходительностью и почтительным довольством. И сам юноша смотрит только на неё, замечая мгновенно, как краска уходит с её лица. Приходится верить, она вновь стоит на Арене среди переродков. Только теперь вокруг нет трибутов, которые тоже грезят о выживании. Есть только невероятно технологичные и мудрёные оружия Капитолия, нацеленные на то, чтобы их унизить, замучить и уничтожить. А слова президента Сноу есть одна неисполненная угроза, сила которой есть власть и воля всего Капитолия. Вероятно, «недостаточно» не есть плохо, оно равняется только со словами «мало» и «на грани». Может быть, у Алины ещё есть шанс всё исправить. Может быть, надо лишь постараться лучше — унизить себя сильнее и склониться глубже. Но в старых глазах Сноу есть только один ответ — ни одна её попытка более не будет засчитана. Всё, что ей отведено, это право укрыться в дистрикте-12 и ждать своего наказания и расправы, которую отведёт им Капитолий.       Девушка верит, ей нужна одна только искра, хотя бы огонёк надежды на то, что у неё есть шанс обменять жизни близких на свою собственную. Пусть правительство Алине его подарит, и она сыграет для них любой спектакль пред собственной казнью. Но никто не даёт ей подобное обещание, а значит, ни в каких уступках нет смысла. Голодные игры не оставляют ничего, кроме единственного права — пытаться выжить. Но победительница требует от него больше, берёт в руки другое — желание спасти любимого и родного человека. Так отчего же не продолжить играть сейчас? Весь Панем способен обернуться Ареной. Алине кажется, она может видеть это мгновение мелочного человеческого недовольства — осознания собственной беспомощности в том, что даже сам президент не может велеть пристрелить её прямо сейчас без ущерба для всей страны и целого Капитолия. Система хрупка. Камеры запечатлеют каждую секунду встречи.       Девушка позволяет телевизионщикам увидеть их все прежде, чем со сдавленными и неряшливыми словами благодарности Мал утягивает её в сторону, стоит Сноу отпустить их к торжеству. Едва не теряя крепость в ногах, Алина вцепляется в край одного из столов. Люди вокруг пьют и веселятся, а она едва стоит на дрожащих ногах. Следует вернуться к главным дверям особняка и поблагодарить президента Сноу за оказание услуги — освобождение от необходимости играть пред каждым ненасытным репортёром. Рука Мала не отпускает плечо. Насколько же велико разливающееся вокруг сожаление, когда она поворачивается к нему? И что Оретцев скажет теперь? Какую большую покорность они могли бы проявить и какую уступку сделать, чтобы спастись от недовольства правительства? Нет ничего, что можно сделать, так он утверждает? Мал не перестаёт вертеть головой. Он не то собирается подозвать сопровождающих, не то надеется выискать пути к побегу. Но хочется вдруг спрашивать, за что погибают люди на площади Одиннадцатого? Алина не уверена даже в том, что им позволят вернуться в дистрикт-12. Дикость. Её щёки горят, а от запаха еды, парфюма и цветов становится дурно. — Ты никогда не перестаёшь добавлять мне работы, птичка.       Замечание принадлежит Жене, что вкладывает в ладонь своей победительницы странной формы бокал, в котором играет голубая, наполненная пузырьками жидкость. Рот кривится от вязкого искусственного вкуса ягод. Огненно-рыжие волосы женщины уложены в пламенный каскад, низ которого выкрашен чистым белым, что в точности повторяет бесцветные пряди Алины. Рубиновое платье с высоким вырезом на ноге соткано из сотен и тысяч лоскутков, что сходят на лепестки цветов. Хочется утвердить, что теперь нет никакой работы — Сафина может возвращаться к труду над своим славным и безукоризненным трибутом, пока девочка из дистрикта-12 не испортила ей репутацию. Но Женя говорит первой, улыбаясь победительнице с этим изысканным и точно поддельным выражением капитолийцев. — Тебе повезло, что я всегда делаю всё безукоризненно, — замечает она певуче прежде, чем машет кому-то в толпе гостей. — Лицо попроще, солнышко, — вязко посмеиваясь, указывает Хеймитч прежде, чем похлопывает Мала по плечу, указывая куда-то в сторону. На серый пиджак мужчины уже кто-то проливает свой напиток. Или, быть может, он сам ненароком опрокидывает стакан. — Выглядишь так, будто объявила войну.       С избранными словами хочется рассыпаться. Она и объявляет ещё в тот день, когда они с Оретцевым разделяют на двоих горсть ядовитых ягод. Правда, широкие сражения ожидать не приходится. Борьба закончится, как только в Капитолии решат с ними расправиться, стирая с лица земли и топча под сапогом власти. В глотке разливается незнакомое играющее тепло от предложенного Женей напитка. Горячее покалывание бежит по всему телу и опускается к ногам. В горле перестаёт дрожать, унося с собой последний предвестник рыданий. И от подкатывающего чувства голода Алина вцепляется зубами в первую же изысканную закуску — тарталетку, наполненную грибами и сыром с плесенью. Дёрганый жест направляет руку, когда та проваливается у бока, не находя рядом плечо Мала. Хеймитч отводит его в сторону для разговора. Вероятно, ментор всё ещё располагает надеждой на то, что они все покинут это торжество с головами на плечах. Победительница едва подступает к столу с искусно сложенными десертами, когда Женя берёт её под локоть, направляя их к стенам особняка, где люди кружат в неспешных чудных танцах. Сопровождающая, слышится, заявляет — если её подопечная не начнёт работать над лицом и своей бескрайней открытостью, то через несколько лет обзаведётся ранними морщинами. Окутываясь притворной, глубоко наигранной любезностью, Алина едва удерживается от утверждения о том, что в правительстве явно не собираются отводить ей столь продолжительное существование.       Они вместе входят под светлые величественные стены, что убегают высоко наверх, вдалеке складываясь в гладкий, полный огоньков купол. Из клумб и высоких ваз здесь растут цветы и экзотические деревца. Повсюду щебечут гости, передавая друг другу разноцветные таблеточки. Женя подводит свою победительницу к каждой важной и почётной персоне, которая удостаивается приглашением к дому президента. Алина не запоминает их лица, не удерживает в голове имена — капитолийцы все походят на сливающееся воедино пятно красок, которые ей противны. Вероятно, никто из них уже через год не вспомнит о её судьбе. Может быть, Капитолий даже обставит всё так, что его жители начнут отступническое имя проклинать. Но сейчас они хвастают пред ней татуировками с солнцем во всю щёку. Некоторые заказывают разного вида украшения с символами победительницы и цепляют те на каждую часть своего тела.       За их множеством Женя подводит Алину к высокому широкоплечему мужчине, чьё видное брюшко нисколько не соответствует представлению о капитолийце. Для них полнота является первым признаком несостоятельности. Пурпурный цвет его костюма кажется девушке ядовитым, и она узнаёт господина раньше, чем сопровождающая может его представить. Это Плутарх Хевенсби — один из учредителей Голодных игр, что теперь занимает положение главного распорядителя вместо Сенеки Крейна. Его лицо тяжёлое, а черты грузные, совсем непохожие на все тонкие линии, что так нравятся гражданам Капитолия. Алина едва не зажимается всем телом, когда мужчина приглашает её на танец. Сколько бы Женя ни пыталась её обучить, девушка совершенно не слышит музыку и двигается не лучше деревянного человечка из дистрикта-7. Но кажется, господин Хевенсби совершенно не возражает идее того, что победительница несколько раз пройдётся по его новеньким туфлям. Музыка вокруг льётся неспешно, и Алина неумело следует за чужими плавными шагами, не ведая, насколько ощутимо для капитолийца её напряжение. Пурпурный цвет одежд не перестаёт напоминать о том, пред кем она стоит. Возможно, именно Плутарх нажимает кнопочки, что посылают в неё огненные шары в Голодных играх. Или это он выпускает тварей-переродков, что раздирают парня из дистрикта-2. Мерзость, от которой Алина не может сосредоточить взгляд на лице распорядителя. И теперь он отвечает за Третью квартальную бойню — самое ожидаемое в столице событие каждого двадцатипятилетия. — Ваш возлюбленный не огорчится от того, что я дозволяю себе подобную вольность? — подмигивает мужчина, подводя их под голубоватый свет ламп. — Думаю, он будет не против, — не позволяя себе вертеть головой, девушка предполагает, что Хеймитч всё ещё не возвращает Мала к празднеству. Или кажется, они её теряют в то мгновение, когда Женя уводит победительницу прочь от столов. Она заставляет себя почтительно улыбнуться, обещая себе, что эта уступка будет последней. Нет смысла создавать спектакли, если ни один из них не выиграет им спокойную жизнь. — Капитолийская музыка нам не по вкусу. Приезжайте в Двенадцатый, господин Хевенсби. Мы можем показать вам настоящие танцы. — О, не искушайте, — смеётся Плутарх. Его слова рождают чуждую лёгкость, с ним не тяжело вести вечерние беседы. Алина могла бы подумать, что он старается ей угодить. — Боюсь, я не поспею за вашими беглыми инструментами, — замечание неизбежно заставляет усмехнуться. Девушка вскидывает голову слегка, ожидая, что забава обидит капитолийца, но он только снисходительно улыбается. — Прошу Вас, мисс Старков, смейтесь. Правда полностью ваша. — Это большая честь быть представленной новому главному распорядителю, — врёт девушка нарочито складно. Вероятно, это есть малая часть сладкой и лживой лести, которую так любят в Капитолии. — Не тяжело ли занимать положение Сенеки Крейна после таких успешных игр? Уверена, впечатление его работой сложно превзойти. — Тяжело, несомненно. Вы абсолютно правы, — замечает Плутарх, поворачивая их в такт высоким свистящим тонам музыки. Над ними играет какой-то духовой инструмент, названия которому победительница не знает. — Сенека очень гордился тем, какое представление Вам удалось показать на Арене. Вы для него были давней мечтой. — О, неужто? — злоба и ненависть к чужой страсти обжигает Алину под кончиками пальцев. Но вероятно, её слова сойдут за подлинное удивление. — Хотел бы я рассказать Вам больше, — распорядитель учтиво кивает, — но боюсь, право принадлежало моему другу. — Догадываюсь, даже без его ума и славных идей подготовка к Третьей квартальной бойне — невероятно захватывающая работа. — Да-да, — признаётся Плутарх, подводя их обоих к крайней стороне зала, когда композиция начинает стихать. — Но так получается, я лишь продолжаю трудиться над ней. Арена к семьдесят пятым Голодным играм возводится уже многие годы, такую работу не проделаешь за сутки. Но говоря между нами, тематику и свою особенность она обретёт именно в эти дни. Чего стоит только одно стратегическое совещание? — вопрошает мужчина с истинным воодушевлением. Вероятно, он замечает насколько сильно округляются глаза победительницы. Отчего распорядитель ей всё это рассказывает? Верится, даже не каждому празднующему вокруг капитолийцу может быть дозволено знать подобные таинства. — Оно, должен сказать, проводится уже сегодня — ровно в полночь, можете поверить? — Разве вам полагается разглашать эту информацию кому-то вроде меня, мистер Хевенсби? — Алина дозволяет себе интерес, когда Плутарх отходит назад, его рука шарит под угловатым лацканом пиджака. На ладонь распорядителю падают золотые часы на цепочке. Откидывая аккуратную крышку, он протягивает их девушке. Стрелки указывают на без десяти минут полночь. Пальцы касаются хрустального ободка лишь едва, когда он загорается. Тонкая линия тёплого света выводит солнечные лучи, в точности повторённые с её броши. Изображение исчезает так же быстро, как и появляется. — Тоже обзавелись сувениром? — Часы изготовлены по моему личному заказу, я сам составлял рисунок, — осведомляет победительницу Плутарх с видной гордостью обретённой вещицей. Кажется, её цена даже для подобного человека оказывается велика. — Отвечая на вопрос, Вы правы, собрания проводятся в исключительно узком кругу и остаются большим секретом. Но я уверен, что Вам можно довериться. Не правда ли, мисс Старков? — мужчина слегка вздёргивает одну бровь, словно в его вопросе может быть хоть малая доля серьёзности. В дистриктах не покупаются на подобные жесты щедрости. И слегка поджимая губы, Алина верит, что смотрит на очередную игру капитолийцев. — Боюсь, такая девушка, как я, и малого не может знать о том, куда вы отбываете, — улыбается она, думая, что отмахнётся от важного знания, как только покинет общество распорядителя. — О, как вижу, — взгляд Плутарха Хевенсби ложится девушке за спину, неизбежно подталкивая к тому, чтобы обернуться. Причину его замечания удаётся найти не сразу. Секунды стремительно убегают пред тем мгновением, в которое девушка замечает Александра, что уверенным шагом пробирается сквозь толпу. — Вас у меня уже хотят украсть. Интересный молодой человек, не правда ли?       Взгляд налетает на удаляющуюся спину распорядителя, когда Алина поворачивается к нему, чтобы ответить. Великая странность… Кажется, не о таких манерах любит напоминать Женя. Внимание мгновенно возвращается к юноше, что обходит танцующих. Всего неделя разделяет встречи, но девушка невольно заходится изумлением тому, насколько сильно Капитолий меняет их образы. Выглядит ли она для него тоже столь непохоже на девочку, что посещает дистрикт-7? По ногам Александра спускаются брюки из струящейся и переливающейся подобно серебру ткани. Той же выполнена жилетка, ремешки которой затянуты на нагих боках. По ушам поднимаются искрящиеся на свету цепочки серёжек. По ярко обрисованным мышцам его рук тянутся витиеватые линии серой блестящей краски, той же нарисована небольшая россыпь звёзд, что выводит дугу от скулы к виску. Алина ёжится от того, насколько высоко над краем брюк лежат уголки жилетки, оставляя широкую полосу блестящей бледной кожи. Острые линии очерчивают живот. Ходить в подобной одежде целую ночь не может быть удобным. — Я проведу, — выводит ясный голос, когда Александр протягивает девушке руку. В этом нет ничего от предложения или выбора, словно с теми же словами он мог бы велеть.       Но не находя вокруг себя ни одно знакомое лицо, Алина позволяет себя увести. Чужая хватка на ладони направляет между капитолийцами, каждый из которых пытается с победителями заговорить. Юноша проводит к совершенно иной стороне дома, где людей не столь много, а гости сидят на диванах, что составлены полукругом. На них падает тень нависающего сверху балкона, но под ногами бегут капли небольших фонариков с тёплым светом. У подлокотников кресел поставлены целые вазы с фруктами. Тот тут, то там стоят пустые бокалы, полные напитков графины и сосуды причудливой формы. Отдалённую от танцующих обитель наполняет высокий смех и перебор голосов. Сперва Алина не может найти среди мужчин и женщин хоть одно знакомое лицо, но скоро замечает Николая Ланцова, что разваливается на одном из диванов. Ладонь Зои Назяленской опускает небольшую гроздь винограда над его устами, позволяя откусить несколько ягод. Ни злоба, ни обида не приходят от вида девушки из дистрикта-4, что сочится запомнившейся вычурной роскошностью. Густое чувство спокойствия разливается по телу от истины того, что она всё ещё жива. Зоя замечает Старкову не сразу, поднимая взгляд из-под чёрных ресниц, но она только отворачивается вновь, присаживаясь на спинку дивана и не уделяя ей внимания. Пожалуй, Алина могла бы предложить ей указать, куда уходит Мал, если его общество привлечёт больший интерес победительницы. Взгляд убегает и в другую сторону, где искрясь своим светлым образом, Линнея сидит на коленях какого-то мужчины, заливаясь высоким хохотом. Мгновение Старкова вертит головой, стараясь прогнать картину того, как чужая рука сжимает ягодицу девушки. В дистриктах то назовут пошлым, но Капитолию не чужды ни нагота, ни прилюдная страсть. Только за первую половину ночи Алина сбивается со счёта, подмечая пары, что не страшатся обхаживать друг друга, занимая каждый угодный угол дома. Рот открывается в широком и масленом удивлении тому, что Женя сидит на одном из крайних диванов. Её ладони и подбородок сложены на плече мужчины, чьё серьёзное лицо обращено к планшету в руках. Холодный свет экрана отбрасывает блики на стёкла чужих очков. Сафина не замечает общество своей победительницы долгие минуты, пока с незнакомым милым выражением лица о чём-то щебечет с незнакомцем. Отличия в гостях приметить легко. Как и тогда в лифте Тренировочного центра, они не являются капитолийцами — большинство есть представители дистриктов. Многих победителей Алина даже не способна узнать от правды о том, что они забирают свои триумфы в её детских годах.       Ладонь Александра подводит к одному из свободных мест — на противоположной стороне от своих друзей. Музыка здесь намного тише, нежели в другой части дома. Девушка оценивает жест, среди этих людей намного спокойнее, нежели в нескончаемом круговороте капитолийцев. Находя сухость на языке, она берётся за один из ближайших бокалов, напиток в нём переливается розовым перламутром. — Он перемешан с наркотиком, — предупреждает Александр, смотря пред собой. Приглушённый голос теряется за стоящим вокруг гулом. Алина позволяет напитку прильнуть к губам и, морщась, отставляет его в сторону, надеясь, что меру сочтут за заурядный дурной вкус. Пожалуй, даже гости начнут смотреть на неё косо, если она вольно пренебрежёт угощением в особняке самого президента. — Благодарю, — шепчет девушка, когда ей протягивают простой стакан со сладким напитком, что напоминает сок. Должно быть, простую воду этой ночью она отыщет только в фонтанах.       Оглядываясь вокруг, Алина не понимает, почему победители избирают для себя место, что располагается так далеко от еды. Но после она замечает, что повсюду вокруг семенят гарсоны с блюдами, разнося небольшие тарелочки с яствами. С неизречённым вопросом Старкова обращается к Александру, что рукой обводит окружающих в молчаливом жесте. Как оказывается, достаточно подозвать себе кого-то из персонала и попросить обо всём, что только придётся по вкусу, так что уже скоро девушка окружает себя небольшими блюдцами. Запрокидывая на спинку дивана голову, Александр в это время говорит с Николаем, что низко наклоняется над его лицом. Замирая с ложкой малинового щербета на языке, Алина находит на себе острое внимание Жени — сопровождающая не перестаёт переводить строгий взгляд с неё на Александра, хотя юноша не внимает ни одной пристальной мере. Вероятно, сейчас уже нет ничего, что могло бы ухудшить положение девочки-победительницы из Двенадцатого, так что она только забирает полную ложку ягодной сладости. Зоя общество Старковой явно избегает, а после её и вовсе не обнаруживается нигде вокруг. Алина в давно позабытой нужде касается бархата платья на своей груди, проверяя, что прихваченный из поезда кусок бумаги всё ещё лежит под воротником. Цинна помогает его спрятать. Как бы щедро вокруг ни лилось едкое ощущение безопасности, она не может достать его здесь. Оборачиваясь к Александру, девушка обнаруживает, что не знает, как привлечь его внимание. Обмениваясь тихим словом с победителем из Седьмого, Николай не перестаёт метать клинки взглядов на спутника своей сестры. С раскрасневшимися щеками Линнея поднимает в воздух бокал. Губы незнакомого Алине мужчины касаются мочки её уха, а сквозь мягкую ткань платья рука поглаживает внутреннюю сторону бедра. Картина предстаёт больше противной, нежели пылкой, и Алина крепнет в своём намерении уйти. Она едва заносит руку, и голова Александра уже поворачивается к ней, выдавая истину того, насколько совершенна и натренирована его реакция. Вероятно, она оставлена Ареной, и девушка не решается на ту указать, врёт щедро, говоря о том, что хочет подышать свежим воздухом.       Юноша вызывается проводить её сквозь толпу. Его ладонь ложится меж лопаток поверх волос и бархата платья, направляет рядом с собой, но Александр мгновенно её убирает, стоит Алине повести плечом от лёгшего на спину нового чувства. Электронный перебор клавишных над ними играет беглую мелодию и прежде, чем они выходят на улицы, юноша кивает победительнице на пустующий уголок зала. Она, правда, обнаруживает, что в жарком чувстве забывает каждое показанное Женей движение. И долгие минуты Алина проводит, кружась на одном месте, придерживая тяжёлые юбки, чем широко потешает Александра. Его рука ведёт девушку вокруг себя в такт музыке, и представляется, она танцует для него, перепрыгивая с ноги на ногу, как это делают в Двенадцатом. Стоит им вбежать под высокие белые арки дома, Алина не может перестать смеяться, рассуждая о том, насколько, должно быть, забавно и нелепо это выглядело со стороны. Из-под опущенных бровей Александр смотрит на неё вопрошающе, пока они поднимаются по выложенной гладким камнем дорожке. Несмотря на зимние месяцы, трава вокруг них зелена, а кожу ласкает тёплый ветер. — Ничего, — девушка качает головой. — Я смеюсь над собой. — Ты настолько смешная? — До уморы, — признаётся Алина голосисто, расправляя плечи и с важной манерой вознося голову, отчего сама вновь начинает потешаться. В стороне от особняка пред ними возникают зелёные стены обстриженных деревцев. Александр оборачивается прежде, чем они входят под них. — Кажется, меня не пригласят сюда вновь, — дорожка расходится в разные стороны, обнажая то, что сад является небольшим лабиринтом. Победитель дистрикта-7 не отвечает ей иное, но оборачиваясь лишь раз, девушка обнаруживает, что он слушает, следуя в избранную ей сторону. — Такова жизнь победителя? Нужда оглядываться везде, куда бы я ни пошла. Бояться за жизни своих близких. Играть… — Мы все играем, Алина, — соглашается юноша, как мог бы и утвердить, что они все подобны друг другу. Но даже сейчас она не способна в это верить. Ей повезёт, если у ворот чужого дома её не будут ждать миротворцы. Но ни Александра Морозова, ни его друзей-профессионалов такая судьба не ждёт. И девушка не знает, способен ли он признавать это отличие. — Арена не заканчивается там, где тебя объявляют победителем. — Мы всегда выживали, — Алина склоняет голову то на одну сторону, то на другую, будто противопоставленные друг другу истины способны иметь для неё разный вес. Зелёные стебельки стен вокруг открывают ей бутоны цветов, что крадут взгляд. — После выпуска из приюта хотела провести свою жизнь с Малом. И теперь она принадлежит Капитолию. И даже если мне позволять жить спокойно, всё своё существование я буду заперта в доме в Деревне победителей с нуждой играть человека, которым я не являюсь. А теперь остаётся лишь страх за наши жизни.       Ломающаяся дорожка лабиринта выводит их к круглому фонтану, из каменных дисков которого точит вода. Вокруг густо пахнет розами, чьи лепестки по воде гонит ветер. Не поднимая головы, девушка возлагает ладони на шершавый бортик. Его камень представляет рисунок острых листиков. Даже сейчас она не может сказать всё. Их представление о жизни победителей разнится, и несмотря на глубину этой пропасти, Александр никогда не пренебрегает её словом, сколь бы ни были грубы избранные выражения. Может быть, он даже способен признавать и её правду. Но смотря в отражение на воде, Алина вынуждена гадать, было бы всё иначе, не вызовись она добровольцем в Голодных играх и не укажи жеребьёвка на Нину? Может быть, тогда хотя бы её любовь к Малу всё ещё принадлежала бы ей. Тогда девушка не спрашивала бы себя — узнает ли она когда-нибудь, какого это, когда её целуют, потому что хотят, а не потому что это необходимость — показательное шоу для чьей-то силы. — Это естественно хотеть большего, когда ты предназначена для него.       Александр молвит с тем, как его ладонь поддевает из воды один из лепестков. Тот распадается на его руках, мгновенно тая. Алина улыбается с трепетным порывистым чувством. Но ни в один год жизни ей неизвестно и малое о большем. Разве сироты в дистрикте-12 располагают подобными понятиями? Старкова ойкает звонко, отскакивая в сторону, стоит победителю рядом зачерпнуть холодную воду, брызгая ей на руки. Она отвечает ему не менее ласково и щедро сполна, отчего на серебристых одеждах остаются тёмные круги. Алина накрывает рот ладонью, надеясь найти в себе хотя бы слово извинений за испорченную работу чужого стилиста. Но Александр тому не возражает, и девушка обнаруживает, ей нравится слышать, как он смеётся. Переливчатый и тихий, истинной милый звук облачает его чем-то человеческим, что нельзя услышать ни на интервью, ни на Арене. — Жизнь победителя может быть плоха, — говорит он вновь, выразительный взгляд глаз не покидает её лицо. — Угодна. Удовлетворительна. Даже достойна. Жизнь победителя — та, что принадлежит выжившему на Арене. Но мы не решаем, какой она будет. Ты можешь лишь играть по правилам. Или нарушить их. — Или обойти, — замечает Алина. Истинно преступные слова для того, кто ходит по дому президента Сноу. И вероятно, он её слышит, как слышит и каждое слово до. Но если он уже не находит все её усердия достойными, так чего же она может бояться сейчас? Девушка присаживается на бортик фонтана, придерживая плотный бархат платья. Она слегка выворачивает голову, чтобы взглянуть на Александра, присматривается в полной мере. — О чём мечтает такой человек, как ты? Не похоже, что ты боишься силы Капитолия. — Возможно, я мечтаю о чём-то, что есть у тебя самой, птичка, — Алина хмурит брови, гадая, берёт ли юноша это обращение от Жени или даёт ей его сам. Она не скрывает удивления, когда он говорит вновь. — О семье… О детях. — Чего тебе это стоит? — не пытаясь осадить недоумение, спрашивает девушка, едва с уст Александра скатывается последнее слово. — Ты легко найдёшь себе жену. Вырастишь себе третье поколение победителей Голодных игр. Похоже, выйти из них живым не составляет труда твоей фамилии… — Я стерилизован. — Как.., — срывается с губ прежде, чем Алина замолкает.       Александр смотрит на неё как тогда — в лесу Седьмого. Его взгляд обращается леденящим и глубоко безразличным, совсем не похожим на взгляд гордеца-победителя, что кружил её в танце. Минуты утекают в молчании. Понурив плечи, девушка вертит головой, жалеет о том, что спрашивает. Уголки чужих губ вздымаются немного. В этом выражении нет ни радости, ни довольства. Его не назовёшь улыбкой. Алина вспоминает о том, как Хеймитч отговаривает капитолийских врачей от операции после Голодны игр, он защищает её от их алчных взглядов. Почему никто не защищает Александра? Есть столько человек: Багра, Женя, все мужчины-победители дистрикта-7… И для одного мальчишки не находится никого. Девушка не должна подпускать к себе вину, но она сожалеет, хотя терзаться должно капитолийцам. — Как животное, — утверждает юноша словами, которые Алина не решается произнести. — Это ты хотела сказать. — Мне… Мне очень жаль. — Надо же, — растягивая слово, точно испытывая жестокой истиной, Александр цыкает совершенно легко, словно для него в своей неполноценности нет никакой тяжести. — Отвращение и твою жалость отделяет столь маленькая правда.       Кажется, девушка поднимается на ноги слишком резко, когда терзание сказанным переполняет тело. Даже стоя на расстоянии нескольких шагов, юноша отступает в сторону. Движение плавное и одновременно точное. С той же грациозностью рысь в лесу отталкивается от земли. Задерживаясь на одном месте, Алина вытаскивает из-под воротника сложенный листок бумаги. Пальцы бегло разворачивают его, и она протягивает тот на раскрытых ладонях, не сразу привлекая чужой взгляд. Разводы акварели и плотные линии рождают на бумаге тельца нескольких белогрудых птичек. Их птенец высовывает из гнезда одну серую головку. — Это твои ласточки, — объясняет Алина, когда пальцы подхватывают лист, вырванный из любимого альбома. Секунды чужая ладонь лежит в её собственных.       Смущение пламенем проходится по щекам. До Капитолия она никогда не рисует для кого-то, и даже этих птиц рождает проведённая в кошмарах ночь. Но ещё в поезде девушка решает, что правильнее будет отдать их Александру, пусть она и не знает, сколько ценности он находит в искусстве. Может быть, он даже бросит кусок бумаги в ближайший камин после всего, что она говорит. Его лицо смягчается, Алина это видит, пока на лёгком ветру рисунок подрагивает в ладони. Но когда юноша возносит к ней голову вновь, это выражение исчезает стремительно, так что она теряется, стоит ему кивнуть на арку из плюща. — Нас будут искать.       Ноги ведут по аккуратной дорожке между зелёными стенами сада. Алина не пытается утвердить о том, что провела бы ещё часы у фонтана, если бы это значило, что зелёный лабиринт скроет её от праздника Капитолия. Разноцветные бутоны цветов и аккуратные лепестки освещает жёлтый свет фонарей, что стелются под ноги прерывистыми линиями и прокладывают путь. Лабиринт манит сильно — зовёт протянуть к нему руку, наклониться, вдохнуть запах. Но держа одну руку под грудью и осязая под ладонью бой сердца, девушка не позволяет себе остановиться, в страхе упустить путь. Пальцы перебирают воздух, но нарисованное теплом чужих рук прикосновение стряхнуть не удаётся. Стены вокруг отчего-то ощущаются тяжёлыми, сдавливают плечи и заставляют задержать дыхание, пока музыка и голоса президентского дома не становятся ярче и полнее. Огни празднества и вычурные силуэты гостей обрекают выдохнуть. Балкон президентского дворца пустует, и Алина утыкается взглядом себе под ноги, качая головой. Проведённое вдали от торжества время поселяет лёгкость в теле. Вокруг густо разливается надежда на то, что никто не теряет её среди празднующих. — Мисс Старков, — выводит женский голос. Его тон облачён в долю диковинной строгости, но слова противоположно певучи, выдавая присущую капитолийцам жеманность и заставляя задрать голову. — Я весь вечер не могу вас поймать.       Обращённый вперёд взор рисует высокий силуэт девушки. К бёдрам её ног и глубоко очерченной талии поднимается перламутровая струящаяся ткань юбки, что предстаёт глазу почти прозрачной и переливается в свете огней с покачиванием одежд и каждым плавным шагом. Груди поддерживает корсет, половины которого походят на блестящие морские раковины. Нити жемчуга обрамляют бока капитолийки, а золотые цепи поднимаются к ключицам, исчезая за шеей. Глубокий чёрный цвет складывает пряди волос, что витками лежат на одном из плеч девушки так, будто она ступает из воды. Острые черты рисуют лицо, каждая часть которого изыскана, словно создана самим скульптором. Тень чёрных ресниц обрамляет глаза глубоким полным цветом, а кожа в благородной мере бела. По плечам и бокам тянутся рисунки татуировок, напоминающих рыбьи чешуйки, переливающиеся от пурпурного к серебристому и голубому. — Общество победительницы семьдесят четвёртых Голодных игр чрезвычайно тяжело заиметь, — обозначает капитолийка, придерживая одной из рук ткань своей роскошной юбки, что до того волочилась по дорожке. Обращённый к Алине взгляд тяжёл, приковывает к месту. Губы приподняты в улыбке. Хочется предположить, даже куклы улыбаются более естественно. — А вы… — Прошу, зовите меня Урсула. Во время ваших игр я была наблюдающей в Штабе игр, всё ещё проходила обучение, — голова немногим склоняется набок с мгновением подлинного интереса. Победительница встречает тех, кто делает ставки в Играх, как и тех, кто их создаёт. Но человека, что учится на бойне, она встречает впервые. Чужой тягучий голос сложен гордостью и чем-то схожим на честолюбие. — С третьей квартальной бойней я вступаю в штаб распорядителей и буду ответственна за семьдесят пятые Голодные игры. Ваше выступление во многом помогло нам усовершенствовать Арену. — Сложная же у вас работа, — выдавливает Алина, едва не сжимая зубы. Она может только надеяться, что слова не звучат язвительно. Девушка не найдёт в себе милую улыбку для распорядителей Игр, для которых жизни трибутов являются предметом труда и учёбы. — Достаточно сложная, чтобы не допускать сентиментальность. Кого-то она способна спасти, — отделяет Урсула, едва заметно качая головой. Её взгляд чуть сощуривается, словно даже сейчас она рассматривает девушку из дистрикта-12 точно предмет своей работы. — Другого лишит высокого положения. А третьего погубит легко. — Равно как и ваши ловушки и переродки на арене, — замечает Алина, складывая руки пред собой. Её губы являют улыбку. — Выходит, мы все обязаны играть по одним правилам. — Мы похожи, — признаёт Урсула. — Но одно нас разделяет. То, что не всем подвластно менять эти правила. И, пожалуй, для одних проиграть не стоит ничего, — взгляд тёмных глаз обводит образ победительницы. — Для других проигрыш стоит всё. — Позволите поинтересоваться? — обращая взгляд к зданию дома, спрашивает Алина. Она не копается в чужом унижении. Слова явно обозначают их положения, а собственными должно подавиться. Дистрикты знают, что они являются лишь грязью в ногах Капитолия, но и в столице не каждому полагается жирный кусок. — Сложно ли младшим распорядителям попасть на подобный бал? Их не ожидаешь встретить в президентских домах. — О, я не могу знать. Я представляю здесь свой дом, — легко отвечает Урсула, оборачиваясь к гостям.       На прекрасном лице не удаётся отыскать и долю внимания отведённому ей оскорблению. За окружающим шумом доводится расслышать тянущуюся из-за спины тень шагов, и Алина едва не сутулит плечи от понимания, что должна была уйти, чтобы не выдать вниманию капитолийцев время, проведённое в компании Александра. Собственная ладонь до боли сдавливает запястье другой руки, когда взгляд Урсулы скользит над плечом. Видное превосходство в её выражении теряется под омрачающей лицо тенью, губы сжимаются в тонкую линию. — Верю, моего возвращения уже ожидают, — молвит капитолийка пред тем, как направиться к гостям. Её внимание более не возвращается к победительнице последних игр, но Алина обращается к ней вновь, боясь, что изысканное столичное имя мгновенно ускользнёт из её головы. — Постойте, Урсула… Спрос ударяется о чужую спину, оставаясь неуслышанным и недостойным излишней минуты времени богатой гостьи. — Крейн, — обозначает Александр, останавливаясь подле плеча. Его взгляд в нечитаемом выражении провожает девушку. — Урсула Крейн.       С фамилией к памяти возвращается образ главного распорядителя: чёрная смоль волос и высокое выражение лика, неизменно льстящего положению. Слова президента Сноу оставляют горечь во рту. Вероятно, Сенеку казнят за допущенную лазейку. Но представительница его семьи и фамилии вновь занимает кресло распорядителей Голодных игр. Холод бежит по телу вместе с поднимающимся ветром. Теперь слова Урсулы не предстают унижением, они являются угрозой. — Думаю, она желает моей смерти, — смотря себе под ноги, Алина усмехается, пожимает плечами. Она оглядывается, обнаруживая, что вокруг не находятся жадные до страстей капитолийцы. — Сенека Крейн лишился своего положения главного распорядителя из-за меня. И мне кажется, я ответственна за казнь её отца, — голова возносится к плечу с тихим звуком, что уносит ветер. Нежный перелив смеха узнать легко. — Семья Крейн является одним из домов-основателей Капитолия. Сфера путешествий и отдыха принадлежит им целиком, — Александр слегка ведёт головой. Плотно поджатая челюсть выдаёт напряжение на его лице. — Они не станут бедны от того, что твоя уловка лишила Сенеку его положения. Чего Урсула от тебя хотела? — Ничего, — выдыхает Алина, — она одна из распорядителей в Третьей квартальной бойне.       То, как резко, будто из-под удара голова юноши дёргается к ней, заметить получается не сразу. Он щурит глаза, словно надеется понять, слышит ли правду верно. Свет окружающих фонарей рисует его кожу бледной. Но раньше, чем Алина позволяет себе уточнить, Александр меняется в лице, к нему возвращается знакомое расслабленное выражение, что исполнено равнодушием. Неглубоко кивая, он направляется в толпу гостей, где его рукой завладевает видная женщина. Утыкаясь взглядом себе под ноги, девушка направляется в сторону особняка, гадая о том, сколько ещё часов им придётся здесь пробыть. Если Плутарх Хевенсби отбывает для государственного совещания, то приходится верить, и хозяин дома тоже отсутствует, а значит, и судьбы победителей-отступников не являются его первой важностью. — Алина! — окликает её голос Мала, что мгновенное привлекает к ним дюжину взглядов, от которых следовало бы отмахнуться. Девушка охает звучно, когда Оретцев подоспевает к её боку. Его щёки красны, а глаза загнанно бегают. — Где ты была? Хеймитч не мог тебя найти. Ты хотя бы понимаешь, как я беспокоился? — говоря сквозь сжатые зубы, не унимается юноша, пока они протискиваются сквозь гостей. — Я начал думать, что тебя арестовали! — Я хотела отдохнуть от шума, Женя… — О чём ты вообще думала? — одним нервным движением убирая разметавшиеся волосы с лица, Оретцев не позволяет ей договорить. Его недовольство колет щедро. — Хеймитч сейчас, должно быть, встряхивает Ланцова, пытаясь вытребовать у него правду о том, где ты. — Прости, что я не оказалась повешенной за измену прямо здесь всем на обозрение, — шипит Алина, мгновенно натягивая на лицо смазливую улыбку, когда от тона её голоса женщина рядом едва не роняет тарелку из своих рук. — Возможно, тогда ваши усилия не были бы напрасны! — Идём, — говорит юноша ей, утягивая в сторону противоположную от дома. Только сейчас получается расслышать, насколько бездонна усталость в его голосе. Девушка выдыхает, смягчая настроение. Помнится, это он исчезает первым. И Жене, нет сомнений, было известно о том, куда направляется победительница, которую теперь корят за исчезновение. Нелепица. И Алина не находит вкуса ко всем прочим. Но когда голос Мала складывает столь желанные слова, любое недовольство забывается. — Мы возвращаемся в Двенадцатый.

•

      К часу, в который они заходят в поезд, что отвезёт их обратно в дистрикт-12, солнце уже встаёт за горизонтом Капитолия. Их празднества и церемонии тянутся через всю ночь, и жители столицы отходят ко сну в ранние утра, привыкая вставать к делам поздно днём. Цинна и их команда подготовки остаются в Капитолии, и Алина долго прощается с ними, зная, что в следующий раз увидит их вновь, вероятно, только через полгода — к семьдесят пятым Голодным играм. Если доживёт. К спокойствию своего сердца девушка обнаруживает, что лицо Хеймитча не разбито, лишь ткань его пиджака расходится в плечах, словно кто-то вздёрнул его за одежду. Узнать то, удалось ли ему выспросить что-то о местоположении своей победительницы, Алине не удаётся. В вагоне-ресторане её ментор находит бутылку крепкого спиртного и покидает их в направлении своего купе, отбрасывая пробку в сторону на своём пути. Отказываясь от завтрака, они с Малом тоже расходятся к своим спальням.       Едва автоматическая дверь за девушкой закрывается, она скидывает туфли с ног, так что они летят в разные стороны. Мышцы дрожат от напряжения, и Алине кажется, проходи она в них дольше, то её легко настигла бы судорога. Кнопка на панели управления затемняет окна, скрывая встающее солнце за стеклом. Может, раз она позволит себе последовать порядку капитолийцев теперь, когда ноги с трудом проводят её к душу. Платье забирают в отведённое Цинне купе, и наспех освобождая волосы от украшений, девушка встаёт под сильные струи тёплой воды. До того её кожа липка, шея и поясница мокры от пота... В волосах перемешиваются запахи блюд, цветов и ароматов, которые на себе носят капитолийцы. Угольная пыль и грязь родного дистрикта привычны, но есть нечто ядовитое в этом осадке, что оставляет на теле время, проведённое в Капитолии. Скоро по спине бежит душистая пена, и обнимая себя руками, Алина позволяет себе закрыть глаза на долгие минуты, пока голова не начинает кружиться. Краски стилистов густыми каплями стекают с её лица подобно грязным разноцветным слезам. Оборачиваясь мягким полотенцем и оставляя на полах мокрые следы, с тяжёлой головой девушка крадётся в спальню, беря из ящиков свободные штаны и джемпер для сна. Алина едва не взвизгивает, когда дверь в её купе отъезжает, но порог переступает одна только Женя. Её изящные ладони толкают вперёд небольшой столик на колёсиках. На верхней полке того стоит чаша с водой и лежат небольшие свёрнутые полотенца. Под ними располагается собрание множества разноцветных баночек и бутыльков. Торжественное одеяние более не сковывает тело Сафины, на поясе наспех завязан пояс халата, шёлковая ткань которого расшита осенними кленовыми листочками. Волосы собраны сзади в свободный хвост, хотя лицо всё ещё скрыто за смазавшимся макияжем. — Я думала, все разошлись, чтобы отдохнуть пред возвращением в Двенадцатый, — направляясь к постели, обозначает Алина. Она не скрывает недоверие, ступает так, словно крадётся. Даже если Женя то замечает, она не уделяет скверной манере внимания, обводя свою победительницу с ног до головы знакомым оценивающим взглядом, словно пытается рассудить, сколько работы ей предстоит. — Я не могу отпустить тебя ко сну в таком виде, — заключает она, подгоняя Алину ближе к кровати и мгновенно подхватывая в ладонь несколько мокрых прядей её снежно-белых волос. — Так никуда не годится! Завтра они будут сухими и начнут ломаться. И ты совсем не смыла косметику, — девушка моргает растерянно, стоит сопровождающей провести подушечкой пальца под глазом. На коже остаётся чёрный развод, оставленный тушью. — В дистрикте не столь много времени на то, чтобы научиться краситься, — фыркает Алина, не поднимая глаз и перебирая в пальцах ткань штанов.       Стилисты Капитолия любят указывать, что она совсем запускает брови или ногти. Напоминание о том, что жизнь в дистрикте-12 к этой ухоженности не располагает, рождает в их словах приторную жалось, что совсем не походит на понимание. Но пальцы Жени неожиданно подхватывают за подбородок, заставляя посмотреть выше. — Я позабочусь о тебе. — Ты не обязана.., — пробует девушка, наблюдая за тем, как порхающими шагами Сафина направляется к столику, чтобы взять с него гребешок и баночку с кремом, запах которого стремительно расходится вокруг. — Ничего не желаю слышать, мне будет в радость! — утверждение рвётся с чужих губ.       В неловком чувстве Алина пожимает плечами и, забираясь на постель с ногами, позволяет сопровождающей распутывать свои волосы и расчёсывать их с каким-то кремом, что должен сделать их мягкими и послушными. Девушка не изрекает и слова, вздыхая со взглядом на свой стол, где лежит подаренный Цинной альбом и пенал с красками. Но раньше, чем она может рассыпаться удивлением, Женя подхватывает их одной рукой и передаёт Алине. На устах замирает тихое «благодарю», рука берётся за один из карандашей и зависает над страницей, где с одних воспоминаний нарисован набросок очертаний небольшой конюшни в Седьмом. Скрашенные тишиной минуты девушка невидящим взглядом смотрит в альбом. Внимание Жени предстаёт ей странным и непонятным, но оно в своей сути походит на заботу. Хочется ожидать, что скоро она заговорит о самых скандальных новостях прошедшего вечера или расскажет о том, какая новая мода преследует общество капитолийцев, но того не случается, и за это Алина благодарна. — Ты обязательно должна рассказать мне, где ты проводила ночь, — вместо того указывает Женя. Противоположно рукам младших стилистов движения её пальцев мягки. Плечи с ними расслабляются, а нужда защищаться сворачивается глубоко внутри, скрываясь. — Мал рассказал, что ты пропала. Хеймитч едва не подрался с Ланцовым из-за тебя! — Он правда пошёл с ним драться? — не пытаясь скрыть ухмылку, Алина задирает голову, явно мешая работе Сафины. — Сомневаюсь, что охрана бы ему это позволила… Но мне рассказали, что он распугал половину гостей, — наигранное недовольство поселяется на губах Жени, потому что победительница пред ней не перестаёт вертеться. Но то выглядит настолько забавным и несерьёзным, что невольно девушка начинает тихо хохотать, садясь ровнее, чтобы не испортить чужой труд. — Ты видела меня с победителями из других дистриктов.       Карандаш скрипит под пальцами. Рука выводит пару прямых линий. Щёки, кажется, краснеют от воспоминаний. Капитолий стоит на жизнях таких, как она, и Алина редко способна получать удовольствие от времени, проведённого в столице. Её яд и искушающие ловушки мерещатся ей в каждом угле города, словно арена Голодных игр поджидает её и там. Ей не приходится притворяться или играть нужду быть принятой. И с каждой минутой, проведённой в обществе победителей, в сердце крепнет надежда на то, что даже у Алины есть шанс продолжить эту игру — найти иной путь, чтобы спасти их с Малом жизни и выжить в соревновании, которое грозит отнять их дом и покой. Она гонит память о том, не хочет возвращаться к Арене вновь, но девушке кажется, именно так она чувствовала себя в играх — сильной, способной изменить их с Малом судьбы и принимать решения, которые будут иметь значение. Сердцу спокойно в прогулке, что проводит их с Александром к фонтану в центре замысловатого сада. Алина находит в его компании большее удовольствие, нежели ей способен подарить самый высокопоставленный капитолиец. Сезон закончится, её статус победительницы затуманится, и посему общество столичных господ кажется ей посредственным, а внимание отвращает.       Но какой интерес Александр мог бы найти в её положении? Девушка не способна об этом знать, но вероятно, он и вовсе рассудит, что в её триумфе нет ничего примечательного. Его слова вновь и вновь рождают в ней незнакомое увеличение. И противоположно ожиданиям она находит в нём мало от свойственного профессионалам звериного тщеславия. Его циничность извечно окатывает тело ледяной волной, но если Алина не обратит к тому речь, Александр никогда не заговорит о собственных кровавых достижениях. И если камеры не обращены к нему, Голодные игры или Капитолий редко являются предметом его мыслей. Девушка, вероятно, нелепо солжёт, если рассудит, что интерес Александра к её жизни в дистрикте был ей неприятен. В теле поселяется трепет от одной мысли о том, что кто-то из другой части Панема мог бы посетить её в Двенадцатом. Угождать капитолийцам за одну возможность путешествовать не хочется. Алина знает, что не будет скучать по проведённым в поезде дням, когда вернётся домой. В груди разгорается желание знать, ценит ли Александр то, что имеет несметную свободу перемещений или относится к ней, точно к должному? — Мы танцевали, — уточняет Алина. Руки Жени складывают ухоженные пряди волос в тугую нехитрую косичку вокруг головы. Тянущее чувство у шеи отвлекает от раздумья. — После мы с Александром смотрели зелёный лабиринт сбоку от президентского особняка. — Лабиринт, значит, — замечает Сафина. Отличить затейливую манеру получается не сразу, и лишь поднимая взгляд, Алина замечает хитрую улыбку на её губах, отчего щёки окатывает жаром. — Я не вру! — девушка морщит нос во вредном настроении, не желая спрашивать, что было предметом мыслей её сопровождающей. — Там есть фонтан в центре… — Я тебе верю, — высоко смеясь, утверждает она. Ладонь Жени секунду сжимает плечо, а после возвращается к макушке, ловкие пальцы прячут тонкий хвостик косички между прядями и закалывают шпилькой. Её речь остаётся ровной, но слова обращаются более тихими, обрекая заслушаться. Алина опускает взгляд к рисунку. — Тебе необходимо быть осторожнее здесь — в Капитолии, Алина. Нам всем приходится опасаться. — Чего? — Властных мужчин и коварных женщин. — Ты многое знаешь о Морозове, — осведомляется Алина, отводя внимание от слов своей сопровождающей. Их значения в голове свиваются в ворох дурных мыслей и представлений. Вероятно, если она уточнит суть сказанного, Женя сама отвлечёт её для чего-то менее значимого. Это понимание найти легко, хоть и угадать трудно, отчего женщине-капитолийке предупреждать об опасностях и соблазнах столицы. — Семь лет я сопровождала его, пока меня не перевели к тебе, — шаги тихи, когда Сафина подходит к столику. Её рука опрокидывает над чашей один из бутыльков, роняя несколько капель, а после она разворачивает одно из небольших полотенец и окунает то в воду. Алина стремительно откладывает альбом в сторону, чтобы не испортить бумагу. — От самого престижного трибута всего Капитолия тебя перевели к нам, — обозначает она. До семьдесят четвёртых Голодных игр работа с детьми из дистрикта-12, верится, является одной из самых неуважаемых. От заботы резко становится не по себе, и девушка вздыхает глубоко, стараясь стряхнуть с себя дурное чувство. Жене, кажется, должна быть противна правда того, что после редкой славы ей приходится работать с трибутами из Двенадцатого. — Это было его желанием, — Алина прикрывает глаза, когда её лицо слегка приподнимают, а лба касается уголок мягкой тёплой ткани. Распущенное в воде средство успокаивает кожу. Удивление застревает на губах и рассыпается мгновенно. Ничто в голосе Сафины не выдаёт недовольство или разочарование отведённым ей положением. — Какая власть есть у победителя из Седьмого, чтобы решать подобное? — Мы можем иметь безгранично многое, если люди хотят что-то от нас самих, — продолжительное мгновение девушка моргает, пока руки Жени в невесомом прикосновении прикладывают полотенце к щекам. Её лицо выглядит непотревоженным, но на нём нет знакомой забавы.       Скоро она возвращается к столику, отчего Алина смотрит в её спину. Для жителей дистриктов нет секрета в том, что Капитолий щедро поощряет и награждает тех, кто славит его порядок и несёт тот среди людей. Старкова хочет утвердить — обозначить собственное неверие в то, что вновь станет плясать по указке власти ради какого-нибудь желанного блага. Но разве не это она делает все уходящие дни? Она пытается доказать свою преданность, надеется выслужить их с Малом старые жизни, которые грозят отнять. Голос Александра выводит в голове напоминание. Они похожи. Возможно, больше, чем Алина способна признать. Но вероятно, трагедии победителей нельзя сравнить. Она гонится за жизнями своих близких и невинных, бежит от уловки, которую правительство сочло неповиновением. Девушка не устраивает представления ради роскоши, которой существование не удостаивало никогда. Не ей судить о чужих нуждах, но жажда жестокости и услада в окружающих смертях — не то, что она способна понять. Алина не соберёт в голове представления о том, что могло бы заставить её пойти на подобное. Мысли подёргиваются сомнением. Стоят ли всех этих жертв редкие возможности? Она думает о том, сколь было бы желанно путешествовать иногда между дистриктами, иметь крохи власти принимать решения и не страдать о тяжести собственного существования. Чем ближе становится услада этих даров, тем более манящими и необходимыми они предстают. — Мы все чувствуем это притяжение к нему.       Отрывая от раздумья, неожиданно признается Женя. Лёгким движением её руки расправляют новое полотенце. Теперь она обтирает своё лицо, присаживаясь на край постели в стороне от Старковой. Её макияж скрывает под собой ровный розовый цвет кожи. Красивые, точно сглаженные черты всё ещё обрамляют лицо сопровождающей. Среди мыслей не найдётся желания просить её уйти. Сейчас Алине нравится разговаривать с Женей, и на мгновение она даже способна забыть, что говорит с капитолийкой, которой надлежит сопровождать её в столице и сделать более «пригодной» для высоких норм. У девочки из дистрикта-12 никогда не было настоящей подруги, и она не может позволить себе быть убеждённой, что тех дозволено искать среди представителей Капитолия, что не желают ей лучшую судьбу. Алина вздыхает. — Мы рождены в дистриктах, — уголки губ дёргаются в улыбке, и она качает головой, утыкаясь взглядом себе в колени. — В конце пути, мне кажется, даже Александр Морозов — лишь славный парень из Седьмого, что возомнил, что игра по правилам способна вознести его на уровень капитолийцев, а он сам не понесёт наказание, когда возьмёт слишком много силы.       Это — то, что делает Алина. Требует от Голодных игр больше, чем дозволяют их правила. Забирает с Арены не одну жизнь, а две, обращая чужую ошибку собственным бунтарством и сопротивлением в глазах власти. И теперь она знает последствия. Однажды граница дозволенного найдётся и для Александра. К удивлению, Сафина ничего не отвечает, но её взгляд находит свою победительницу, и пожалуй, с тем же выражением лика она могла бы утвердить единственное: «ты ошибаешься». Расправляя плечи, Алина разворачивается к Жене и садится удобнее, вновь забирая себе альбом. Мгновение заставляет её засмотреться на естественное лицо сопровождающей: острый росчерк рыжих бровей, аккуратные яркие губы и румянец щёк. Без грима она предстаёт ещё прекраснее. — Это, наверное, было большой отрадой для тебя работать с таким, как Александр, — предполагает девушка, отмечая, что лицо Сафины складывает кроткую тёплую улыбку. Правда, причину той различить не удастся. Может быть, она тронута словами о бывшем трибуте. Или удивлена вниманием своей победительницы. Не стараясь спрятать презрение в словах, Старкова пытается наиграть капитолийский говор. — Его достижения, должно быть, можно смаковать часами. — Я знаю его с тех пор, когда ему было четырнадцать, — придерживая девушку за предплечье, Женя смеётся, останавливая чужую попытку повторить все чопорные речи. — И вероятно, никто мне не поверит, если я расскажу, каким он был до всей этой славы. — Расскажи мне, — когда сопровождающая уже надеется ту убрать, Алина подхватывает её ладонь, несильно сжимая, чем кажется, заставляет позабавиться только сильнее. Женя, нет сомнений, и меру эту почти не скрывает. — О, прошу, расскажи мне, — поправляя полы халата, женщина садится ровнее, в важной манере расставляя руки по обеим сторонам от себя. Купе наполняет молчание, но что-то в чужом лице выдаёт правду того, что память о трибуте и победителе из дистрикта-7 ей дорога. — Он был тихим мальчиком. Любящим больше слушать, нежели говорить. Он был моей первой Жатвой, — Алина к чужому недовольству с рассказом морщит лоб. Капитолийцы нередко выглядят неестественно молодо. И если Сафина ещё семь лет назад трудится над проведением бойни, то сейчас девушка не осмелится утвердить точно, сколько её сопровождающей лет. — Молчаливый, нелюдимый… Совсем не то, что необходимо трибуту, — заключает Сафина с видным ожиданием того, что победительница Голодных игр способна это понять. Без внимания зрителей и поддержки спонсоров шансы выжить на Арене минимальны. Женщина вдруг усмехается. — Его ментор не один час ругался в поезде. Всё пытался объяснить, что Александр погибнет одним из первых, если не будет хоть немного более заинтересован в своей победе. Но сын победительницы Игр — всегда большое событие для Капитолия. И я знала, что можно сделать из этих ожиданий, — в замечании легко удаётся отыскать гордость проделанной работой. Страсть к подобному труду Алине чужда — напоминание о том, что для капитолийцев жизнь их трибутов есть личностный проект. И Женя является одной из них. — Багра не поехала с ним? — уточняет девушка, только сейчас обращая внимание на то, что как приходится предполагать, ментором Александра являлся мужчина. Какая женщина оставит своего ребёнка одного пред Голодными играми, если у неё есть шанс дать ему опыт, которой способен спасти жизнь? Эту истину не хочется понимать. — Ей запрещено, — Сафина резче прочего вскидывает голову. Её удивление спросом и незнанием Старковой обнаружить легко, но победительница щурится слегка, надеется, что подобному положению найдётся объяснение. Ей знакомы порка и казнь, но о таком наказании доводится услышать впервые. — Она не посещает Капитолий уже очень много лет. — Меня бы это устроило, — отмахивается Алина. Как и утверждает Хеймитч, после её триумфа в Голодных играх её будут ждать в Капитолии в каждый новый сезон. Они будут требовать всё больше, если не решат убить. — Не говори так! — вспыхивает Женя, отчего приходится вздрогнуть. Девушка только начинает смеяться, находя чужое беспокойство презабавным, но Сафина протягивает руки и берёт её ладонь в свои, точно надеясь, что Старкова не пренебрежёт всей серьёзностью чужой судьбы. — Она преступница, Алина. Быть в немилости Капитолия — едва ли судьба лучше, нежели у безгласых. Для тебя всё ещё может измениться. Для неё — никогда. — Какое преступление она совершила, чтобы так разгневать власть? Ты знаешь, — утверждает Алина, стоит секундам обозначить тишину между ними. Женя отворачивается и, прикрывая глаза, качает головой. Многие годы работы разделяют её с фамилией Морозовых. — Я не могу сказать, Алина. Прости, — тёплые ладони слегка сжимают руку девушки. На лице сопровождающей нет страха, найдётся одно только чудное сожаление, словно её сердце взаправду способно болеть за чужую судьбу. — Я пообещала ему. Александр хранит мой секрет, и я храню этот. — Он тебе рассказал? — уточнение рвётся с губ, отчего Женя кивает с ясным «угу».       Юношу не доводится представить человеком, что станет делиться откровениями. Сутуля плечи, Алина позволяет себе задуматься о том, что её сопровождающая не только обожает статус своего победителя из Седьмого. Она встречает его ещё мальчишкой и, вероятно, женщина взращивает к нему любовь за уходящие годы. Но с победой пары из Двенадцатого Александр просит перевести её в другой дистрикт. Сердце укалывает чудной жалостью. Собрать в себе смелость спросить о том, терзает ли Женю его решение, не получается. — Ему пришлось через пару лет после того, как я начала с ним работать, — объясняет Женя. — Несмотря на всё, он был очаровательным ребёнком. Набивал себе щёки сладким и засыпал с включённым светом. Ментор его так и не возлюбил. В Тренировочном центре Александр только сидел на одном из матов, пока остальные отрабатывали навыки. Один из распорядителей подошёл к нему, чтобы указать на необходимость тренировок, но Александр только встал, пересел на другой мат и повернулся к учредителю спиной. — Распорядители могут делать это? — обрывая тихие переливы смеха, тянется спросить Алина. — Я думала, они не любят вмешиваться, если вопрос не касается наших тренеров. — Они могут, если захотят, — от взгляда не укрывается то, как Сафина почти закатывает глаза. Кажется, высокомерие творцов Голодных игр не приходится по душе не только в дистриктах. — Александр был моей первой работой с трибутами, и мне хотелось, чтобы всё было совершенно. Он, правда, упростил мне задачу, когда получил максимальный балл в итоговых демонстрациях. Спроси его однажды, — указывает сопровождающая прежде, чем девушка пред ней может поинтересоваться. — Он находит эту историю занимательной. — Твои слова делают его таким… Человечным, — Алина вспоминает множество слов, которыми профи называют в Двенадцатом. Девушка знает эту ненависть, всё людское отвращение. Верится, оно заслужено. Тогда отчего стыд разгорается где-то глубоко в груди? Кажется, и у Александра Морозова из дистрикта-7 когда-то забирают жизнь, к которой он хочет вернуться. — Совсем не то, что можно увидеть по телевиденью. — Я была здесь, — удивление рябью бежит по раздумью, когда рука Жени обращаются к альбому и наброску чужих загонов. Знакомство капитолийки с очертаниями этих мест предстаёт закономерным. — Он обожает своих лошадей. Оставивший нас главный распорядитель Игр купил ему одну из них.       Не поднимая головы, Алина фыркает, вспоминая силу и красоту этих животных. Любить подарок человека, ответственного за порядок не одних Голодных игр — черта, весьма льстящая образу Александра Морозова. Может быть, Сенека Крейн пытался убить на Арене и его самого, эта истина девушку не впечатлит. Не разменивая мгновения, с хитрым выражением она обращает взгляд к Сафине, мера чего от сопровождающей не укрывается. Вспомнить то, что и она сама проводит ночь в чужой компании, оказывается нетрудно. — И почему ты не рассказываешь, где ты проводила время? Кто этот мужчина? — Давид, — тихо выговаривает Женя, словно боится, что их подслушивают. Блеск ламп отражается в её глазах. — Он из третьего дистрикта, — Алина почти вскакивает с постели и, должно быть, пугает свою сопровождающую широкой улыбкой. Не может быть! Собственное внимание отражается незнакомым смущением на чужом лице. — Победитель пятьдесят восьмых Голодных игр. Он не любит такие мероприятия, но мне кажется, ему нравится их посещать из-за меня. Ему сложно говорить или выражать свои мысли, но у него есть эта книга… Он туда записывает комплименты для меня, — ладонь ложиться на уста от того, что Алина не может скрыть, как её собственные щёки загораются от трогательных чувств. Эта связь кажется ей столь необыкновенной и романтичной, что всё тело наполняется жаром желания узнать больше. — Я расспросила у него всё о Третьем и о его семье. Надеюсь, однажды мне удастся съездить туда. — Ты влюблена в него, — склоняясь ближе, заключает девушка, отчего Сафина прикладывает палец к губам и звучно шикает. В стенах купе разливается звонкий смех. — Это секрет, — наигранно обозлённым шёпотом обозначает Женя. Её пальцы перебирают ткань халата, словно разговор о победителе из дистрикта-3 взаправду способен заставить её подбирать слова и краснеть. — Мы не… Между нами нет отношений. Близкие связи между жителями дистриктов и капитолийцами запрещены. Я не хочу, чтобы Давид был наказан. — Я никому не расскажу, — горделиво выпрямляясь, обещает Алина, окутываясь глубокой благодарностью на лице сопровождающей.       Такие истории, кажется, встречаются только в сказках. Их рассказывают детям перед сном. Но на устах одной женщины они обращаются настоящими, дарят чудную веру в то, что насколько бы глубоко ни было разделение между Капитолием и дистриктами, они все всё ещё являются одним и тем же — людьми.