О мраке и белогрудой птице

pov Алина

      Первые минуты после ухода президента Сноу Алина с трудом одолевает чувство тошноты, которое оставляет запах крови и роз. Она подбегает к окнам, подсматривая за тяжёлую ткань штор и распахивая их настежь, чтобы впустить в гостиную сырой осенний ветер. Она выглядывает в коридор, осматривая его в обе стороны прежде, чем зазывает детей спуститься. Миша обнимает её со спины, не переставая расспрашивать о президенте. Нина видно переживает, не переставая заламывать пальцы, и девушка прижимает её к себе, целуя в макушку. Загнанный бой сердца распускает боль по груди. Так Алина себя чувствует — забитой в угол без желанного права решать их собственные судьбы. Быстрым шагом уходя в кухни, она скрывается от вида гостиной и, дыша полной грудью, оседает на одном из стульев. Людям в дистриктах некуда бежать от собственных судеб, и ей — победительнице семьдесят четвёртых Голодных игр, тоже бежать некуда. Иногда случается так, что люди исчезают, но кто знает, куда приводят их радиоактивные и богатые на опасности леса вокруг Двенадцатого? Возможно, миротворцы правительства поджидают их и там. И куда Алина пойдёт? Ей следует думать о Мише и Нине, которые только обретают крепкую крышу над головой и достойную жизнь. Она не предложит им иное. Цена строптивости и неповиновения слишком высока. Сейчас, когда дышать тяжело от удушающего страха, девушка не перестаёт посматривать в окно, надеясь, что в каждую из минут в Деревне победителей послышатся шаги Мала. За ним всегда следует шум. И сейчас, когда за окном завывает ветер, а тарахтенье автомобилей стихает, Алина нуждается в убеждениях в том, что эта жизнь всё ещё принадлежит ей одной.       Разговор с президентом выбивает землю из-под ног, лишает твёрдости в каждом заученном понятии. Вся власть принадлежит ему, как и право отводить наказания будь то за преступление или неправильно понятое намерение. Президент Сноу не был заинтересован в присутствии Мала, а значит, он считает Алину виновной и ответственной за то, что случается на Арене. Или, быть может, Оретцева взаправду намного легче убить, нежели девочку-мученицу, что так легко завладевает сердцами зрителей. Ей принадлежит их мятеж, злоба, любовь… Они защищают Алину, и они же угрожают власти, а Капитолий не может позволить себе этот риск. Девушка не способна знать, насколько близка грань восстания. Она не ведает вовсе, какое её действие или очередное слово бросит горящую спичку в топливо революции. Кто будет платить за акт неповиновения девочки-сиротки из дистрикта-12? Она не сторонится понятия того, насколько легко президент Сноу мог бы размазать её подобно назойливому насекомому даже сейчас, когда ноги давно покидают Арену. Пред этой правдой нет страха. Но Алина не может подвергнуть подобной участи Мала, Нину и Мишу, Хеймитча и весь Двенадцатый. Ценой спасения являются убеждения, но разве это не глупость? Грудь содрогается в беззвучном плаче, пока Миша не перестаёт лезть к ней на колени. Ей необходимо заставить правительство Панема поверить в эту глупую и отчаянную любовь, что достойна безумств на Арене. Но теперь, вспоминая показанную фотографию, Алина не уверена, что эта любовь существует. И кажется, Сноу не верит тоже, не от того ли отпускает её столь легко? Желает унизить, указать на «собственную» незначительность, что никогда не обеспечит девушку возможностью вновь вести желанную спокойную жизнь. Власть и все советники, следует ожидать, рассчитывают на то, что она не справится. — Президент Сноу желал тебе удачи в Туре? — не переставая задирать голову и качать ногами, Миша тянет слова, вертясь на коленях Алины. Он никогда не может усидеть на одном месте. — Желал, — тихо утверждает девушка, натягивая губы в скромной улыбке, что наверное, любому другому покажется жалкой.       Разогревая на плите молоко и не поднимая головы, Нина смотрит в их сторону. Вероятно, совсем скоро Алине придётся объяснить ей всю опасность их положения, хоть и Мал не перестаёт повторять, что в этом нет нужды. За последние месяцы девочка расцветает, её щёки округляются, а волосы обретают блестящий красноватый отлив, зелёные глаза заходятся тёплым спокойным выражением, что раньше было подёрнуто въевшейся тревогой. Алина столь сильно не хочет, чтобы это менялось. Но может быть, с тех пор, как жеребьёвка объявляет имя Нины, собственные жизни навсегда ложатся в руки капитолийцев. Или они принадлежали им всегда?       Лишь несколько минут разделяют девушку с мгновением, в которое она набрасывает на плечи шерстяное пальто Мала и туго затягивает пояс, выбегая на улицу. В воздухе висит запах гнили. Кажется, он исчезнет только через пару дней, будет унесён ночными морозами на долгие месяцы. Алина не перестаёт оглядываться, веря, что за каждым углом очередного пустого дома её ожидают вооружённые миротворцы. Ноги стремительно настигают чужой порог, где нос морщится от затхлого воздуха, перемешанного с запахом пота и дешёвого пойла. С возвращением в Двенадцатый девушка просит Хеймитча пускать к себе старших детей из приюта, что с радостью отмоют его дом, выстирают вещи и создадут порядок за отведённую им горсть денег. Теперь в этих стенах хотя бы не воняет грязным бельём и тухлятиной. Глаза щурятся от мрака, потому что многие окна в доме занавешены в старой привычке. В этот час Хеймитч, должно быть, ещё спит. Едва не налетая на одно из кресел и проходя в столовую, Алина отскакивает в сторону, стоит одной из бутылок полететь в её сторону. Та с грохотом разбивается. Едва не падая со стула и заклиная хрипящее «пошли прочь!», мужчина за столом хватается за вторую бутыль. — А, это ты, солнышко, — икает он. Голова вновь падает на стол, словно девушка отрывает его от желанного сна. Набирая в чайник воды и ставя тот на плиту, она только вздыхает. Следует радоваться, что Хеймитч хотя бы её узнаёт. Бывают и иные дни, когда он зовёт их с Малом незнакомыми именами и даже не пускает на порог, окуная в каждое несвязное ругательство. — Неужто на тебя снизошло осознание безысходности? — запрокидывая голову, спрашивает мужчина прежде, чем опрокинуть над собой мутный пузырь. Когда с его горлышка не падает ни капли, тот оказывается отброшенным на пол. — Ты знаешь? — Алина едва замечает то, как в нервном настроении сама оборачивается на одно из окон, от которого тянется узкая полоса дневного света. — Ты не первая, за кем они приезжают на этой улице.       Разводя рукой, Хеймитч поднимается из-за стола. Ножки стула надрывно скрипят, дом наполняется высоким свистом. Не заботясь о том, что горячее дно прожжёт скатерть, мужчина ставит чайник рядом с Алиной и, гремя дверцами шкафов, бросает в её сторону одну из жестяных кружек. Схожая судьба едва не настигает чайницу, так что девушка вовремя успевает перехватить ту из чужих рук. Хеймитч же сам находит какую-то проржавевшую флягу на одной из верхних полок и вновь оседает за столом. Его небритое лицо обретает нездоровый красноватый цвет. — Я не знаю, что делать, Хеймитч, — заливая небольшую горсть серо-зелёной стружки кипятком, Алина качает кружку в руках.       Ментор никогда не рассказывает им о том, как заполучает победу в пятидесятых Голодны играх. И кажется, готовить их к делу наставников тоже не собирается. Но победительнице более некому рассказать о визите президента Сноу, как не у кого и спросить совета. Вероятно, она могла бы поговорить с Цинной, что несомненно извещён о недовольстве в правительстве, но как много дозволено доверить представителю Капитолия? Они часто разговаривают по телефону, которым оснащён каждый из домов победителей, но Алина не знает, сколько вольна ему рассказать. Может быть, правда о визите президента только подвергнет Цинну той же опасности, что таится за спинами выживших трибутов. — Никто никогда не знает — особенно на Арене, — видно возвращаясь к чувствам, заявляет Хеймитч. Последние янтарные капли стекают в его чашку с фляги, и он заливает их кипячёной водой. — Но каждому надо постараться выжить. Знаешь, солнышко, — мужчина заваливается на спинку стула. С тем, как широко он размахивает своей чашкой, Алина может только надеяться, что её ментор не обольёт себя содержимым. — Могло бы быть гораздо хуже, — в горле застревает намерение фыркнуть. У победительницы не получается представить то, что могло бы быть страшнее их подвешенного положения. Из-под неясного взгляда налитых кровью глаз Хеймитч тянет слова. — Близится третья квартальная бойня. Правительство не может проглотить твою маленькую проделку с ягодами. Всё, что мы можем, это ожидать, что их жажда очередной резни будет больше, чем желание отвести для вас наказание. Вы детки славные, — кивает Хеймитч. — Но в Капитолии очень не любят оставлять без наказания тех, кто нарушает их правила. — Мы сироты, — грея о горячую кружку руки, Алина не перестаёт гадать о том, какую участь отведёт им президент Сноу, если она не справится. Может быть, Хеймитч прав, и сейчас в правительстве сильнее обременены организацией очередного двадцатипятилетия Голодных игр, тогда для чего Сноу наносит им визит? Значит, возможность восстания среди дистриктов действительно высока. Он хочет добиться их предотвращения любой ценой, даже если это значит растоптать спичку, что грозится упасть в разлитое топливо революции. — До Голодных игр у нас даже дома не было. Что нам терять? — Они найдут что. А если не найдут, то дадут вам нечто, чтобы потом выхватить из рук. Мы же добыча, — хрипит Хеймитч. — Стадо, которое легко согнать в угол. И они будут решать, что с нами делать, если поведём себя плохо. С Арены можно вытащить только одного, — напоминает он. — И Капитолию очень хочется исправить своё упущение. — Ты ведь выбрал меня, — не поднимая взгляд, Алина склоняет голову набок, перебирая внутри гадкое чувство. Они никогда не говорят об этом. И девушка страшится спросить, насколько чудовищно для Мала было осознание того, что даже в болезни серебристый парашют не возникнет над головой, чтобы принести с собой спасение. Чай в руках обретает тёмный мутный цвет. — На Арене… Мал не получил ни одного подарка от спонсоров. Ты всё прислал мне, хотя это он заполучил внимание капитолийцев. — Уж прости, солнышко, я никогда не заверял, что не выбираю себе любимчиков, — что-то в словах Хеймитча заставляет девушку усмехнуться. Остаётся ли ему иное после всех этих лет, в которые дистрикт-12 продолжает терять своих детей в Голодных играх? Что-то меняется в тоне ментора, так что хочется сесть ближе, прислушаться. Мужчина едва заметно вертит головой, словно ведёт спор сам с собой. — Он тебя защищал, хотел спасти. И я подумал, что с одной целью у нас двоих больше шансов вытащить тебя с Арены. Иногда приходится выбирать. — Я бы не смогла. — Я знаю, — голова Хеймитча едва не падает вперёд, но его губы являют улыбку, прорежённую незнакомым выражением. Оно сходит на отчаяние и отдалённо являет смирение. — Но со временем и ты этому научишься. Алина выбирает, решает спасти обоих, и теперь жизням пятерых угрожает наказание за совершённую дерзость.

•

      В послеобеденное время из-за низких облаков выглядывает лучистое солнце, под теплом которого жизнь в Двенадцатом обретает краски. Отпуская детей играться на улице, Алина убирается в одной из комнат, в которой она решает устроить мастерскую для них с Малом. После того как Голодные игры определяют своего победителя, капитолийцы ищут в нём талант или дело, которым трибут занимается вне школы или работы. Считается, что любимое занятие есть у каждого триумфатора. Столичным людям очень не хочется верить в то, что жизнь дистриктов сосредоточена вокруг выживания и их производств. Они ожидают, что после Голодных игр победители найдут для себя угодное их вкусам пристрастие, некоторые из которых являются перспективными и иногда обретают редкую популярность в Капитолии. Сколько себя помнит, Алина всегда находит утешение и отдушину в рисовании, отчего теперь её комнаты заставлены мольбертами, наборами добротной бумаги для разных видов материалов и целыми чемоданчиками красок. Многие из них девушка даже не покупает сама, их присылают капитолийцы, всегда прикрепляя к подарку залитую их противными духами открытку. Цинна говорит, что в один день столичные господа будут бороться за право заказать у неё картину, но Алина денно боится данного представления. Она выживает на Арене для развлечения Капитолия. Мысль о том, что однажды придётся творить по его указке, предстаёт отвратительной, полной гнили, которая не походит на вдохновение. Но как рассказывает стилист, все её нынешние работы находят большой интерес в столице и обсуждаются на самых престижных вечерах, хоть и никто о покупке пока желания не изъявляет. Выставленные по стене мольберты являют собой пейзаж леса вокруг Двенадцатого, образ полюбившегося для купания озера, мрачное очертание муниципального приюта с его старыми покосившимися стенами и побитыми окнами, встречающаяся на улицах Шлака рыжая облезлая кошка. Но Алина никогда не показывает камерам дорогие сердцу альбомы: один из них карманный, изготовлен для неё Малом; второй же подарен Цинной. То, что рука выводит на этих страницах, не предназначено для любопытных взглядов капитолийцев.       Мал, кажется, находит свой удел в конструировании. Его руки славно управляются с верёвками, создают аккуратные узлы и плетения, собирая дерево в искусные вещицы. Но каждый раз когда в их дома приезжают репортёры, они находят больший интерес в том, чтобы юноша говорил и выступал пред камерой, отвечая на нескончаемые вопросы и обаятельно улыбаясь. Он всё реже прикасается к инструментам в мастерской и предпочитает использовать навыки в лесу или на улицах дистрикта, где дома нередко нуждаются в умелых руках. Слыша возгласы детей, Алина осторожно подступает к окну. Полупрозрачная тюль отделяет вид того, как Миша несётся вперёд, прыгая на руки к Малу, отчего на лицо девушки ложится улыбка. Всё тело поддаётся дрожи — затаившейся внутри тревоге и юркой злобе, которая заставляет перебирать под пальцами угол повязанного на пояс фартука. Его ткань испачкана в краске и масляных пятнах. Алине кажется, президент Сноу уже наказывает её. Весь мир находится там — на улице, и воля Капитолия желает этот мир отобрать за одно заурядное нежелание терять неотделимую его часть.       Когда в коридоре хлопает дверь, а по ногам ползёт сквозняк, держа в руках небольшой альбом и перелистывая страницы с набросками и аккуратными акварельными картинами, девушка уже сидит за круглым столом, что отделяет гостиную от кухни. Здесь они обедают в обыкновение, но сегодня не имея волю найти себе место, Алина даже не разогревает еду. Дети вернутся только к вечеру, а Мал сможет покормить себя сам. Взгляд от раза к разу съезжает к диванам в гостиной. Чудится, президент Сноу всё ещё сидит на одном из них, следит за каждым их шагом и ожидает действий, которые предпримет юная победительница. Топот юноши из коридора едва слышен — дело охотников приучает их ходить почти бесшумно, но ясно доводится заметить, как он оставляет сумку с инструментами и оббивает свои ботинки от уличной грязи. Когда Мал проходит в кухню, его лицо и волосы блестят от пота, рубашка видно взмокла от тяжёлой работы. — Где ты был? — не поднимая головы, спрашивает Алина, стоит юноше налить себе полный стакан ледяной воды и испить его широкими глотками. — В приюте. Колотил оконные рамы, помогал ставить, чтобы сквозняк больше никого не доставал. — И где ты был во время Банкета победителей? — стакан, слышится, оказывается отставлен на стол тяжёлой рукой. Девушка заставляет себя взглянуть на Мала. Его лицо заволакивает густое непонимание, на нём нет удивления. С их возвращением в Двенадцатый он не предпочитает говорить о том, что связано с Капитолием. — Президент Сноу был здесь. В этом доме, — спешно уточняет Алина, перебивая чужое слово. Лицо Оретцева краснеет от того, сколь сильно он сжимает челюсти, — в этой гостиной… Спрашивал, не тоскуешь ли ты по одной победительнице из четвёртого дистрикта. — Как давно он приходил? — не подпуская к себе ни одно из ядовитых слов, настойчиво вопрошает Мал, чем обрекает вздохнуть. Его безразличие к скудно скрытому обвинению распускает по груди боль. Сдаваться ей не хочется, поэтому девушка с каждым словом злится только сильнее, окутываясь немилостью чужого поступка. — Почему ты не послала Нину за мной? — Сноу ушёл за час до твоего возвращения. Он был здесь, чтобы говорить со мной, но мы беседовали недолго, — объясняет она, всё ещё не двигаясь с места и потирая обложку самодельного альбома. Девушка надеется, что мука уйдёт, но под пальцами только разгорается желание швырнуть нечто о стену, чтобы унять все гнетущие сердце чувства. — Дети оставались наверху. Ты ничего не скажешь? — Что он хотел? — слова накрывают нестерпимым жаром, от которого тяжело дышать. Алина возносит голову, должно быть, с видной резкостью встречая чужой колючий интерес. — Убеждений, — отрезает она, поднимаясь со стула и направляясь в противоположную от Мала сторону, бросая все попытки понять и найти спокойствие в родном человеке. Стоит ему направиться за ней, девушка разворачивается, едва не поскальзываясь на коврах и чуть не падая, заставляя юношу дёрнуться. Собственный голос срывается на крик, и ей хочется, чтобы он дёрнулся вновь, почувствовал всю тяжесть их положения. — Убеждений, что попытками вернуть нас обоих домой я не подстрекала дистрикты к мятежам! Эта любовь вытащила нас с Арены. О чём ты вообще думал во дворце президента?! — огрызается Алина. Мера ли эта дерёт глотку или собственная боль? Мал, видится, намеревается протянуть к ней руки, но не ведает, как следует прикоснуться. — Ты хотя бы понимал, чем мы рискуем, если тебя поймают? Все эти смерти в Голодных играх, чтобы мы могли жить вот так… Но если это для тебя ничего не стоит, ты можешь возвращаться к Зое Назяленской прямо сейчас. Возможно, Капитолий даже выделит для тебя отдельную поездку на поезде. — Мы разговаривали, — выдавливает Оретцев сквозь сжатые зубы. — Зоя помогла мне скрыться от репортёров и капитолийцев. Она меня поцеловала, — сплёвывает он точно нечто незначительное и давно безразличное. Девушка верит, с этой мерой должно приходить облегчение, но сердце только крепче сковывает мукой, так что приходится вытянуться подобно струне. — Какое значение имеет то, что мы делали? Мы не можем видеть друг друга… Для неё это развлечение, но Зою хотя бы не передёргивает, когда я к ней прикасаюсь! — ругается Мал. Алина верит, если бы она сейчас потянулась за словом, то оно с лёгкостью бы обратилось всхлипом. С завершающей церемонией Голодных игр для неё всё предстаёт острым и неправильным. Но девушка не верит в то, что эти чувства могут быть ценой подобной подлости, что теперь подводит их жизни к краю обрыва. — Ты меня не хочешь, так какая тебе разница? Что иное я должен был предполагать, Алина? — требовательно спрашивает юноша вновь, раздражённо разводя руками. — После Арены ты не могла даже устоять в моих руках. После всего того времени, что у нас было вдвоём — вдалеке от камер и Капитолия, только на последнем интервью ты заявила, что с детства влюблена в меня. До этого я думал, что ты терпела наш роман только ради того, чтобы получить помощь спонсоров. Что после того, как всё закончится, ты захочешь вернуться к той жизни, что у нас была. Я тоже хотел, — неожиданно тихо шепчет он. — У нас есть дом и эти дети. Ты не спишь, мучаешь себя этими воспоминаниями. Голодные игры — не наша жизнь, и Зоя не является её частью, я хочу их забыть и никогда не возвращаться в этот извращённый город. — Мы не можем их забыть, как ты можешь об этом не знать, — пытаясь собрать сердце воедино, Алина качает головой. От ярости и одолевающей тело дрожи норовят подогнуться колена. До того как поезд привозит их в дистрикт-12, их не удостаивают мгновением на откровения. И возможно, этого времени оказывается достаточно, чтобы всё разрушить. — Ты хотя бы понимаешь, насколько велика цена того, что нам удаётся сделать? Это был твой план, помнишь? Эта любовь, — собственная рука в рваном жесте обводит их двоих, — была твоим планом. Только она спасла нашу жизнь. И ты вздумал, что можешь так растоптать её во дворце самого президента… — Ты спасла мою жизнь, Алина, — перебивает Мал, чем оставляет без речи. Взгляд его глаз рисует отрешённое выражение, что пронизано смирением. — Мне не приходили подарки от Хеймитча, и если бы ты не нашла меня, я расстался бы с жизнью, а не с ногой. Ты всегда должна была победить с того самого дня, когда вызвалась за Нину. Я могу очаровать людей, но я не был спасителем или союзником для других дистриктов. Их сердца и их вера принадлежат тебе. Посмотри на нас, — оглядываясь в доме, хмыкает юноша. Его руки опускаются. — У нас есть дом, дети… Эта семья. Что ещё потребует Капитолий? Может быть, президент Сноу был здесь, не потому что я поцеловал Зою, а потому что ему всегда будет мало. Нет ничего, что мы могли бы сделать, чтобы доказать, что достойны этой победы. — Ты предлагаешь перестать бороться? — девушка вскидывает брови, не зная, что может унять этот гвалт переживаний.       Под рёбрами собирается ноющее понимание того, насколько невыносимо Малу было чувствовать себя обречённым на Арене. И даже тогда он пытается ей помочь. Но одна его вольность переламывает все усердия, забирается под кожу с неисполненным требованием. Кажется, нет ничего, что способно восполнить эту дыру, если Мал не считает признание вины необходимым. Всё вокруг в одночасье становится ненавистным. — Ублажать нужды капитолийцев — не борьба, Алина. Это унижение. — Что ж, — восклицает она, нервно раскидывая руки, — значит, я буду унижаться одна, чтобы спасти наши жизни. — Я этого не говорил, — тёплая рука юноши обхватывает запястье, стоит отвернуться и направиться прочь. Он разворачивает девушку к себе. Близость окутывает теплом. Мозолистые пальцы распускают по руке покалывание. — Я люблю тебя и этот дом и сделаю что угодно, чтобы защитить тебя. — Не похоже, что ты защищал меня, когда засовывал язык в глотку Зое, — рявкает Алина из-под чужой груди. Ей вдруг становится противно от воспоминаний о том, сколько раз они обсуждали, что профи — жалкие мерзавцы. — И после ты унизил её в лифте вместе с остальными профессионалами. После, — повторяет она, с чем Мал сильнее смыкает ладонь на её запястье, — целовал меня, когда мы вернулись домой. — Думаешь, всё перечисленное легко для меня? — резко отпуская руку и пятясь назад, спрашивает парень. — Ты никогда не была для этого, Алина. Не для пряток по перекошенным амбарам или того, чтобы наша рвань задирала тебе юбки в школе. Я столько раз смотрел на тебя и думал, какого это будет видеть тебя с мужчиной, что мог бы быть достойным мужем и обеспечить каждое это маленькое желание. Я хотел им быть, — признаётся Мал. — Но это сложно. Если бы не Голодные игры, мы бы до сих пор жили в приюте. — Ничего уже не будет проще или удобнее. Это наша жизнь теперь, — в стенах дома повисает тишина, что являет собой пустоту от навсегда утерянного существования. Голодные игры находят путь к тому, чтобы забрать своё. Алина прерывает молчание и обнимает себя руками, точно поддерживающая её сила отступает, и она сама боится рассыпаться в каждое следующее мгновение. — Завтра начинается Тур. Пусть эти попытки лишат меня головы, но я заставлю президента поверить в эту любовь. Ради них, — девушка кивает на окно. Вероятно, если она его приоткроет, обеденный зал наполнится детским смехом. — Помни о них, Мал. Это не сложно.

•

      Алина не помнит день, в который в последний раз она удостаивается спокойным сном. Может быть, это было перед Голодными играми, но образ отобранной у них жизни подёргивается мутной пеленой. Кошмары посещают её почти в каждую ночь. Иногда они проводят её в утра. В другие дни обрываются, когда Мал будит её посреди ночи, стоит истошным крикам поднять его с постели. Дурной сон преследует девушку с малых лет, холодные стены приюта и плесень не удостаивают её иным. Но после Арены она не только не высыпается, но и исходит на муку посреди ночи: бьётся, падает с кровати, кричит и задыхается. То не только лишает её столь необходимого отдыха, но и истощает, а иногда Алина и вовсе находит на своём теле гематомы — верные свидетельства её попыток сбежать от собственной головы. В такие часы она радуется лишь тому, что дети спят в другой части дома и зачастую её не слышат. Отраду приносит и то, что победители не делят постель. Когда они принимают решение занять один дом, из-за близости детей девушка предлагает выдержать время и не занимать одну комнату, до сих пор на это не находится времени. Но она обретает спокойствие в понимании того, что хотя бы один из них высыпается, если Мал не вскакивает посреди позднего часа, чтобы её разбудить и успокоить. Зачастую он приносит ей горячий чай и остаётся до тех пор, пока Алина не уснёт. Но она знает, что грядущая ночь не будет одной из таких. Давя подушкой всхлипы посреди темноты, девушка не перестаёт плакать, так что ткань быстро намокает, а нос щиплет от того, насколько сильно она его натирает. Алина говорит самой себе множество тёплых слов, не перестаёт повторять то, что в нехитрой задумке нет ничего сложного — надо лишь заставить весь Панем очароваться их любовью ещё сильнее. Не такова ли цель?       Президент Сноу хочет, чтобы дистрикты знали, что девочка-победительница из Двенадцатого предана только Капитолию и своей любви, а не их надеждам на перемены и смутную попытку революции. Она найдёт способ убедить людей в этом — обязательно найдёт, не желая ни войны, ни губительных перемен. Алина не боится смерти. Для Капитолия «размазать» её столь же легко, как и махнуть рукой. Но она страшится того, что за её проступок пострадают дети, невинные и весь дистрикт-12, отчего ужасающие сны нередко рисуют руины дома и самого приюта, что даёт им жизнь и детство. Не от того ли в ночь перед Туром победителей, мучая себя слезами, она не желает смыкать глаз? Солёная влага царапает ей щёки, с несвязным раздумьем к памяти возвращаются слова Мала. Какое из них её ранит столь сильно? Алина не перестаёт душить себя сожалениями о том, сколь бесконечно мало они решают в собственных судьбах. От горестных чувств хочется только вернуться в то время, когда они сбегали к скалистым склонам в лесу за границей, где Мал собирал цветы для «кислой девочки» из приюта. Камеры Капитолия и недовольство власти порочат всё, что она знает. Слизывая жгучую соль с губ, девушка всхлипывает, пока не загоняет себя в некрепкую дрёму, что проводит её в утро.       Губы и века припухают от рыданий. Кажется, её команда стилистов будет страшно недовольна подобным обстоятельством. Хотя нет сомнений в том, что у них прибережён не один путь к тому, как сделать её лицо ярким и безукоризненным. За закрытыми дверьми комнат с трудом получается разобрать причину шума в доме, но едва приоткрывая дверь, Алина обнаруживает, что нижний этаж наполнен голосами, к которым примешиваются высокие возгласы детей. Стрелка часов указывает на поздний утренний час, что близится к полудню, так что вскакивая с постели, девушка едва не падает от головокружения, мгновенно оседая на простыни вновь. С жизнью в приюте она привыкает просыпаться рано и никогда не славится тяжёлыми пробуждениями, так почему же никто не приходит за ней, если все уже собираются в доме? Порядки в Капитолии не предполагают ранние начала рабочего дня, но здесь — в дистриктах, всё иначе. Прежде, чем сбежать вниз, Алина наспех расчёсывает волосы, затягивает пояс тёплого пушистого халата, зная, что в множестве слоёв одежды в грядущие часы она не будет нуждаться. Кажется, команда подготовки будет вновь ругаться из-за забившейся под ногти краски и того, что их победительница не использует подаренные средства для волос, которые должны поддерживать неестественный холодный цвет прядей. Говорить о том, что она не притрагивается к ним специально, Алина не станет. Из-за плохой воды в дистрикте и частой работы на улице, белый на её голове не только отрастает, но и желтеет щедро, делая оттенок более приятным человеческому глазу.       Если она верно помнит расписание, то отбывать из дистрикта-12 они будут только сегодня вечером, поэтому большую часть дня займут приготовления, заучивание плана Тура и сценариев, специально заготовленных в Капитолии. Каждый их шаг продуман. В каждый заложена одна цель — успокоить настроения в дистриктах и пресечь беспорядки. Быстро перебирая ногами по деревянным ступеням лестницы, девушка сбегает вниз, окунаясь в густой запах кофе. Члены команды подготовки рассыпаны за обеденным столом скромным собранием разноцветных пятен. Их оттенки волос по-прежнему ядовиты, хоть и многие меняются с уходом старого сезона. Одежды капитолийцев обделены привычными пёстрыми деталями и вычурностью. Должно быть, их боятся испортить в грязи дистриктов. Цинна стоит неподалёку от кресел в гостиной. Он, как и всегда, выглядит просто. Грудь обтягивает заурядная чёрная футболка, глаза подведены тонкими линиями золотой подводки, что придаёт тёмной коже необыкновенно красивый блеск. И как Алина только не просыпается от шума машин, что привозят их к этому дому? Прежде, чем её окружает команда подготовки, она крепко обнимает Цинну, едва не повисая на его шее. Всё пространство вокруг заполняют речи о том, что её победа делает стилиста настоящей звездой Капитолия, и теперь чуть ли не каждая важная особа желает носить на себе сотворённые им вещи. Победительница становится его музой.       Лишь короткие фразы отделяют её от того мгновения, когда девушку окружает множество рук, осыпая поцелуями и вопросами о состоянии бровей, кожи и глаз, под которыми собираются небольшие отёки. Кто-то оказывается по-доброму возмущён объёмом работы, что предстоит с её отросшими волосами. Среди капитолийцев, чьи образы то и дело выделяются татуировками и неестественным цветом кожи, Алина находит Мала, что ходит вокруг обеденного стола и пытается забрать из рук Миши чужую чашку с кофе. Юноша хмуро отводит взгляд. Может быть, слышит то, как она плачет ночью. Может быть, пред капитолийцами стыдится раздора, что предшествует этому утру. Но если в его настроении нет угрызений вчера, так отчего же девушка ищет это совестное выражение сегодня? Извинений можно и не ждать. Чаще прочего Оретцев предпочитает махнуть рукой на то, что становится предметами их ссор.       Но раньше, чем Алина могла бы заговорить, её утаскивают в сторону диванов в гостиной и усаживают на один из них. Пока команда подготовки принимается трещать и работать над её пресным образом, девушка указывает Цинне в сторону лестницы и объясняет, где располагается мастерская, так что уже в следующие минуты мужчина возвращается со связкой бумаг. Многие из них он принимается раскладывать на противоположном диване, продолжительно рассматривая каждую картину. Упоминать о том, что именно на этом месте всего днём ранее сидел президент Сноу нет ни желания, ни силы. Но Алина рдеет от того, с каким вниманием Цинна подходит к рисункам, которые они столь долго обсуждали по телефону. Он бесконечно увлечён развитием этого таланта. Вероятно от того, что занятие Алины столь близко его делу стилиста.       Как говорят в Капитолии, последние Голодные игры являются блестящими и наиболее удачными за последнее пятилетие. Алина верит, однажды чужие впечатления от чудовищных кровавых зрелищ не будут вызывать отвращение, но пока ей хочется только махнуть рукой и велеть им своим чудовищным интересом подавиться. Она не знает, может ли ожидать хоть долю человеческого отношения от капитолийцев. Их взращивают в мире, что дистриктам не доступен. Возможно за тенью власти, они все звенья одного порядка, что лишь отводит им разные судьбы. И теперь победительница из Двенадцатого тоже является частью порядка, который должно презирать. Как оказывается, в столице с завершением ежегодной бойни не на что посмотреть, и все ожидают окончания Тура победителей, когда Алина и Мал вернутся в Капитолий. Расписание одинаково почти всю историю Голодных игр. Поезд отбывает из Двенадцатого и посещает каждый дистрикт в обратном порядке, пока не достигает Первого и возвращается в Капитолий, где в честь завершения Тура проводят большой бал в доме президента. По возвращении победителей в Двенадцатый для всего дистрикта вновь должны устроить праздник.       Команда подготовки не перестаёт болтать о том, насколько ценно и велико это везение в первый год после Голодных быть менторами для трибутов в Квартальной бойне. Алина благодарна за скромную возможность иметь шанс помочь двум детям из Двенадцатого выжить на Арене. Но едва ли хоть что-то из этого сравнимо с понятием об удаче. Каждое двадцатипятилетие отмечается тем, что для очередной резни вдобавок к привычному порядку Голодных игр придумывают некое особенное правило. Например, во второй юбилей, в котором побеждает Хеймитч, на Арену требуют вдвое больше трибутов — две жизни дистриктов в обмен на одну утерянную жизнь капитолийца во время восстания. Алине никогда не доводится посмотреть пятидесятые игры, и сам победитель о них не рассказывает. Но от одних догадок, что станет ошеломляющей темой Третьей квартальной бойни, всё тело покрывается липким холодным потом. От девушки не укрывается и то, что капитолийцы не перестают болтать о подробностях своей столичной жизни, в которой для неё нет ни смысла, ни вкуса, ни цели. Они вокруг неё не перестают обсуждать каких-то важных чиновников с нескладными именами. Мода к зимнему времени меняется, и Алина не раз закатывает глаза, слушая чужие сплетни.       Пожалуй, удовольствие находится только в том, как мягким, бархатным и ухоженным ощущается тело. Ногти аккуратно подстрижены и почти не выделяются под нежным цветом лака. На лицо нанесён толстый слой крема, с которым Алину усаживают в подготовленную тёплую ванну. Глубоко неприятное, пожалуй, находится только в том, как жжёт голову с каким-то составом, что лишает её корни цвета. Воду наполняют ароматными составами, хотя девушка не побрезговала бы и простым душистым маслом или набором сушёных лепестков и трав, которые использует в обыкновение. Вероятно, преображение её тела продолжится, как только они взойдут на поезд, но пока ограничиваются самым необходимым. Стоит волосам обрести ровный тон, как Алину оборачивают в полотенце и принимаются наносить на лицо макияж прежде, чем вновь подталкивают её к лестнице и провожают в сторону Цинны.       Мал в кухнях уже отсутствует. Должно быть, его тоже отводят в одну из комнат, чтобы придать победителю пригодный для камер вид. Детей в доме не слышно. Поддерживая тяжёлое полотенце обеими руками, чтобы ненароком не уронить, девушка крадётся через кухни. Она замирает под каменной аркой от вида того, как с задумчивым видом Цинна стоит над одним из её набросков, обсуждая тот с незнакомой девушкой. Взгляд неизбежно завлекает яркий рыжий, почти красный цвет волос, сложенных в витиеватое плетение толстой косы. Кожа лица бела, отчего особенно ярко выделяются алые и багряные оттенки теней, рисующих цепкий возвышенный взгляд. От ушей спускаются громоздкие витки серёг. Но противоположно яркости лика на плечи девушки надета белая куртка с высоким воротником, того же цвета брюки спускаются к остроносым туфлям, не тая в себе ни единого изъяна. Она о чём-то тихо переговаривается с Цинной прежде, чем они оба замечают присутствие победительницы. Она ожидает приезд новой сопровождающей, но та настолько сильно отличается от предыдущей, что на мгновение Алина теряет способность молвить. Взгляд капитолийки оценивающе проходится по девочке из дистрикта-12, отчего становится не по себе. Но уже в следующую минуту чужое лицо обретает снисходительное выражение, и незнакомка направляется к Старковой, приветственно протягивая руку. От внимания не укрывается то, что каждый её жест таит знание собственной важности. — Женя Сафин, — представляется сопровождающая, стоит Алине слегка сжать её ладонь. — Я буду направлять вас с Мальеном Оретцевым в Туре победителей и в следующем сезоне Голодных игр. Ах, — складывая руки за спиной, Женя оборачивается на Цинну. Её выражение таит какое-то чудное порицание, словно что-то в действиях команды подготовки способно вызвать её недовольство. — И должна упомянуть, это я постаралась о том, чтобы тебе позволили хорошенько выспаться пред приготовлениями. Эта стайка жадных до дела ворон не знала совести, когда предлагала разбудить тебя с прибытием. Все любят добротно отдохнуть перед важным днём, — обескураживая избранным выражением, Сафина выглядывает за плечо своей победительницы, словно может обнаружить там кого-то из младших стилистов. Слова неизбежно заставляют усмехнуться. С недоумением Алина смотрит на Цинну. Тот дозволяет себе только тихую усмешку, качая головой с единственным взглядом на представительницу Капитолия. — Позволь ей одеться, высокомерное ты существо, — указывает Цинна, бросая Старковой в руки заготовленную вязаную водолазку из мягкой шерсти, что не колет кожу. Подмечая повешенные на спинку дивана брюки, девушка спешит в сторону, чтобы переодеться. Кажется, всякая окружающая душа не находит никакой интерес в её наготе. — Высокомерие позволительно лучшим из лучших, — улыбается Женя в лицо стилисту. — Ты бы знал об этом, если бы хоть как-то подчёркивал свой статус. — А ты — лучшая из лучших? — обращается Алина к чужой спине, подтягивая плотные рукава к локтям, чтобы не изойти жарким чувством в стенах дома. Цинна верно замечает язвительные нотки в тоне и оборачивается к своим эскизам, что лежат рядом с заготовленной одеждой. Всё в Жене обнажает правду того, насколько значительно для неё это дело и поручение. — Я работаю с такими же уникальными людьми, как и ты.       Уже в первый час, стоит только облачиться в тёплую одежду для путешествия, Алина перестаёт сомневаться в правдивости обронённого утверждения. Телевизионщики наполняют стены дома, чтобы отснять творческие успехи победительницы из дистрикта-12 и взять интервью у Мала и детей, которых отводят во второй занятый победителями дом. Женя не перестаёт указывать на множество тонкостей о том, как следует улыбнуться или преподнести слова с карточек. Иногда она даже порхает рядом, поправляя причёску Алины или подсказывая незначительные вещи. Рука сопровождающей лежит на всём, начиная от работы стилистов и продолжая тем, какой угол в доме следует занять операторам. Каждый её выбор определён тем, что Капитолию понравится больше и что произведёт необходимое впечатление. Алине кажется, не может быть совпадения в том, что новой сопровождающей выбирают именно эту женщину. Победительница не станет гадать о том, известно ли ей о недовольстве в правительстве. Одно её присутствие оголяет правду о том, что она — очередная окова власти, надетая на руки трибутов. Но Цинне, кажется, Женя нравится, а его внимание хранит уважение к её опыту и решениям. И несмотря на то, что он вместе с Алиной передразнивает чужую горделивую меру, стилист велит прислушиваться к ней.       После того как все индивидуальные уголки их жизни оказываются исследованы под камерами телевизионщиков, приглашают Мала, чтобы отснять совместную жизнь юных влюблённых. Его нога едва ступает на порог, когда Алина прикипает к его боку, объятая крепкой рукой в каком-то давно знакомом и понятном жесте. И улыбаться… Она заставляет себя улыбаться, хоть и редко может уследить за лицом, никогда не приучая себе сдерживать чувства или слова пред окружающими. Что-то укалывает в манере того, как Мал её целует у дверей. В тяжести его губ и спешности нет сомнения или горечи обиды, он даже не даёт камерам мгновение повернуться в их стороны. Юноша точно играет влюблённого мальчишку, что стоит за дверьми слишком долго и наконец получает шанс воссоединиться со своей спутницей, так что они оба краснеют от волнения. В крепости его руки, что обнимает за талию, Алина находит толику уверенности в том, что они оба понимают, насколько высокая цена стоит за этим Туром. За ней, чудится, меркнут все размолвки и обиды. Но смеясь над словами Мала, девушка спрашивает себя, так теперь всегда будет? Может быть, однажды она научится играть с тем же мастерством, что подвластно Оретцеву. Для него слова выходят живыми и воистину беззаботными, хоть и к забаве Алины, Женя не находит ничего исключительного в его природном очаровании. Но может быть, однажды необходимость этого притворства спадёт, и девушка получит шанс собрать сердце воедино, вернуть рождаемые вниманием Мала трепетные чувства и ожидание того, что для них найдётся шанс вновь сбежать в лес, провести время только вдвоём. Но сейчас она чувствует, как внутренности каменеют со сгущающимся напряжением, и Алина вполне походит на деревянного человечка — куклу, что переставляют с места на место.       Она расслабляется только на пути к вокзалу, где на платформе им даётся шанс попрощаться с детьми. Дольше прочего девушка говорит с Ниной, что неуклюжими движениями тянется нацепить на грудь своей заступницы брошку в виде солнца. Девочка остаётся главной в их доме. Разумеется, теперь доводится найти одну из местных вдов в Двенадцатом, что с радостью будет навещать юных и справляться об их жизни за щедрую плату. Но Алина только крепче обнимает воспитанников, обещая, что они не успеют заметить, как пролетит время. С отправлением поезда наступает вечер и, быстро ужиная, победительница возвращается к своему купе, переодеваясь в пижаму и забираясь под плотное покрывало. Время для сна всё ещё раннее, но она знает, что завтра её разбудят с рассветом для завершающих приготовлений пред тем, как они прибудут в дистрикт-11. Не переставая давить уголками альбома на ладонь, Алина напоминает себе не впервые, ей необходимо продержаться лишь до конца Тура, и тогда опасность отступит. С наступлением нового сезона всё внимание правительства будет сосредоточено на Третьей квартальной бойне. Она убедит президента Сноу будь то в чувствах или собственной незначительности для любого всполоха революции. Иной выбор для спасения их жизней не предоставляют. Любить Мала не сложно — это никогда не было сложно, и до сих пор Алина не знает человека ближе. Но что-то ломается с необходимостью играть эту близость — создавать картину того, что угодно людям. И вопрос президента стеклянными осколками вонзается в сердце. Дорога ли Малу девочка из приюта так, как он дорог ей? Может быть, ничего из их притворства не имеет смысла, а поцелуй с Зоей только очередное доказательство безысходности, от которого нощно приходится гадать, какое наказание отведут за собственную неудачу.       Утро за беспокойной ночью всегда приходит стремительно, и Алина даже не замечает, как оказывается в кресле стилистов сразу после долгого завтрака, в который она с трудом запихивает в себя хоть что-то из блюд, что стоят на столе. К удивлению, в поезде тихо. Многие ещё не просыпаются в столь ранний час. Хеймитч, наверное, только ложится. Бодрствующие капитолийцы вокруг выглядят так, будто в любое мгновение свалятся, зайдясь звонким храпом. Заставляя почти час просидеть в ванне, они вновь принимаются чистить её тело, процедура чего до сих пор вспоминается девушке в страшных снах. Кожу щиплет и раздирает от излишней чувствительности столь же сильно, как и с первым приездом в Капитолий. Зато рычание Алины определённо действует на младших стилистов лучше распитого кофе, так что стоит ей вздыбиться, они мгновенно начинают суетиться. В следующий час она уже сидит под одним из окошек, подставляя лицо лучам солнца. Ей приходится оставить привычку пытаться запахнуть халат или прикрыться, кусок ткани всё равно отберут, чтобы удалить все волосы с тела. Яркое облачение семенящей рядом Жени вновь выглядит безупречно. Правда теперь, она избавляется от тёплой куртки. Груди обтягивает полоска ткани, сотканная из множества перламутровых лоскутков. В дистрикте такой предмет одежды ожидали бы увидеть на том, кто донашивает последние найденные на улице тряпки. Сопровождающая не перестаёт расхаживать вокруг, повторяя с Алиной программу и заученные слова. Вместе с тем приходит и Мал, что передаёт в руки чашку горячего шоколада. Пожалуй, утешение приносит только то, как он начинает хохотать, когда девушка закатывает глаза, сперва обводя взглядом капитолийцев. — Ранняя пташка, — замечает Женя, стоит двери за юношей закрыться. Она, кажется, даже не пытается скрыть усмешку, когда её победительница шипит, стоит с её ноги сорвать очередную полоску волос. Удержать в руках горячую кружку получается с трудом, и чтобы осадить негодование, Алина заставляет себя сделать глоток сладкого напитка. — Мы не отвыкли от расписания приюта, — объясняет она больше для самой себя, нежели для капитолийки. — Ты, должно быть, привыкла к иному. Юношам-трибутам позволительно рассыпаться. Почему им позволяют валяться в постели, пока нам приходится терпеть на себе горячий воск? — фыркает девушка. — Это не всегда так, — занимая стул рядом со своей победительницей, Женя откладывает в сторону свой планшет, устройство которого Старкова давно перестала пытаться понять. Она только вытягивается в кресле, пытаясь не обращать внимания на стилиста, что с пинцетом удостоверяется в отсутствии волосков на её теле. Алина вдруг обнаруживает, что ей интересно. — Я знаю мужчин из дистриктов, которых готовили бы пред приездом в Капитолий дольше, чем тебя. И многие из них не терпят бритвы, только потому что волосы полностью удалены с их тела, — правда напоминает о дивном наблюдении того, что ни у кого из парней на Арене не растёт борода. Мала давно не приходится видеть со щетиной. — Некоторые из их этапов подготовки намного неприятнее парочки вырванных волос. Но если горячий воск тебе не подходит, мы могли бы потрудиться над твоим телом, как только вернёмся в Капитолий. Я могу заказать для тебя угодную процедуру. — Воск подходит, — спешно обозначает Алина, ведя плечом. Женя согласно кивает, не настаивая на большем. — Не стоит ничего менять.       До боли сжимая зубы, девушка приходит в ужас от одной мысли об изменениях, которые так сильно любят в Капитолии. Они обожают покрывать кожу шрамами и татуировками, вживлять в неё драгоценности или наполнять гелями, чтобы изменить форму конечности. Некоторые спиливают кости. Даже белый цвет волос до сих пор является для девушки нескончаемо чужим, так что иногда хочется отвернуться от зеркала. Её стилисты не перестают говорить о том, что когда она станет взрослее, у них появится больший простор для того, как можно преобразить её тело. Алина с ужасом вспоминает, как Хеймитч отговаривает капитолийцев от операции по увеличению груди. Кроме того, что капитолийская мода предстаёт редкостно уродливой, страх больший — потерять власть над собственной оболочкой. Даже представление о том, что ни один волосок более никогда не вырастет на ней, является глубоко далёким и отвергаемым. Голос Мала не перестаёт спрашивать в голове, как много она позволит сделать, пока не поймёт, что Капитолию никогда не будет достаточно? Ни у одного из них нет выбора или права решать. Но Алина не может оставить объявленный ведущим шанс спасти их обоих, как не могла и на Арене.       До прибытия в дистрикт-11 она многие часы проводит в молчании под одним из окон, продолжая наблюдать за тем, как покрывшиеся инеем леса и скалистые пороги полей обретают всё более тёплые краски. Чем выше в этот день встаёт солнце, тем зеленее становятся сопровождающие их просторы, так что девушка не перестаёт задумываться о том, какими для неё предстанут остальные дистрикты. Из вагона-ресторана доносится ворчанье Хеймитча, отчего она тихо смеётся. Женя не столь давно роняет слова о том, что победительница с ментором в этом бесконечно схожи. Если кто-то находит в себе храбрость его разбудить, то приходится верить, скоро они прибудут в Одиннадцатый. Кажется, в этот час каждому обитателю поезда следует прилипнуть к стёклам. Сама Алина оторваться от того совершенно не может. Вид далёкого дистрикта оборачивается искрящимся чувством воодушевления. Мал редко понимает её мечтание увидеть весь свет. В детстве то предстаёт красочным — несбыточным для всякого ребёнка, но глубоко желанным. И сейчас, когда победа дарит шанс увидеть каждую часть Панема, девушка верит, что никогда не предпочла бы платить цену подобной мечты.       Горизонт пред взором обращается широкими бескрайними лугами, по которым лениво бродят молочные стада. Солнце золотистыми лучами осыпает землю, так что как никогда сильно хочется протянуть руку. Сомнений нет, что в это время года над спеющим урожаем и гуляющим скотом воздух необыкновенно тепел. Но уже скоро вид омрачает дуга высокого каменного забора, верхний край которого густо обвит колючей проволокой, а нижний обложен тяжёлыми бетонными плитами. Невольно лицо маленькой девочки-союзницы из Одиннадцатого предстаёт пред глазами. Памяти является её рассказ о доме и понимание того, что местные порядки намного строже тех, что привычны с детства. В Двенадцатом они с Малом привыкают видеть иное. На долгие минуты поезд замедляется. Купе погружается в темноту прежде, чем они въезжают в дистрикт, за границей которого пред взглядом открываются сочащиеся жизнью, золотые поля. Плодородные земли простираются вплоть до самого горизонта. Повсюду бредут взрослые и дети в соломенных шляпах, что защищают их от солнца. Вдалеке рисуется зелёная цепочка пышных садов, которые приносят плоды не один раз за год. По сторонам колейных дорог прячутся скопления лачуг. Всюду стоят сторожевые вышки, отчего у Алины поджимаются губы. Местное население, как рассказывают, велико и превосходит сто тридцать тысяч человек. Не от того ли Капитолием здесь назначен столь строгий надзор?       Победительница позволяет себе отступить, только когда приходит время укладывать волосы и переодеваться. Лицо её подкрашивают лишь слегка, наполняя тёплыми розовыми оттенками. С дугами колосков, что сходятся на затылке, и в пышном платье жёлтого цвета девушка предстаёт себе глубоко юной — таковой и является, хоть и не привыкает видеть эту часть себя в зеркале. Как объясняют, люди уже собираются пред местным Домом правосудия. Приходится предполагать, здесь к государственным мероприятиям не сходится целый дистрикт, никакая улица не уместит его население. Прогуляться или объехать город не позволяют, с поезда победителей и сопровождающих запихивают фургон. Женя почти не меняется в лице, и пока у Старковой не получается разгадать, как много ей известно о положении своей подопечной. Может быть, власть приставляет её специально, чтобы следить за каждым шагом пары из Двенадцатого. Нигде почти не слышатся возгласы или шум толпы. Верится, в Одиннадцатом Голодные игры тоже не почитают, от того праздник проходит скромно и в густом напряжении. Жители, как предполагают, до сих пор не оправляются от суровой и горестной потери своих трибутов. Миротворцы довозят гостей до Дома правосудия, где их мгновенно заталкивают внутрь здания, в стенах которого тянутся запахи готовящегося торжественного ужина. За дверьми у Алины находится всего пара мгновений, чтобы рассмотреть вид площади, которая оказывается болезненно знакома. В Двенадцатом немало подобных районов, что щедро истрёпаны временем. Подобно частице Капитолия в каждом уголке Панема Дом правосудия здесь тоже построен из белого мрамора, но даже в нём легко рассмотреть признаки бедности и незаинтересованности власти в содержании этих мест. Крыша правительственного здания перекошена, внутри пахнет плесенью и гнилью, на перилах и окнах облезает краска, дома вокруг полупусты и давно ветшают. Площадь, как и всегда, пестрит флагами.       Пока победителей ведут к парадным дверям, Алина глубоко выдыхает, несильно толкая Мала в плечо в какой-то забаве, отчего они оба посмеиваются. Женя неизменно советует оставить именно эти улыбки и не пытаться выдавить из себя больше. Шум на площади поднимается, когда голос мэра объявляет почётных гостей, их приглашают на веранду — полукруглый балкон под треугольной крышей, удерживаемой колоннами, камень которых давно начал скалываться и потерял свой блеск. Посреди рассыпающейся жидкими рукоплесканьями толпы впереди построена небольшая сцена — помост для семей погибших трибутов. Верится, представления сейчас вовсе излишни. В стране едва ли найдётся человек, что не знает их имена, а дочь взирающей на Алину семьи умирает прямо на её руках. Губа начинает дрожать от вида застывших в их глазах слёз. Всё внутри изнывает, стоит чужой матери возложить руку на плечо девочки немногим младше, чем та, что погибает на Арене. В каждом из представителей погибших трибутов Старкова видит их самих. В этот час она благодарна тому, как Мал целует её в щёку. Девушка укладывает голову на его плечо, долгие секунды жмурясь. Камеры запечатлеют момент нежности и никогда не расскажут о том, что она делает это с надеждой отвлечься от раздирающих сердце лиц. Мэр дистрикта читает речь в их честь, говорит о славной победе, достижениях и героизме, словно они взаправду обсуждают местное школьное соревнование. Вслед за тем пара маленьких девочек выносит им тяжёлые и яркие букеты цветов, не все из которых предстают знакомыми.       Алина ни в одно из мгновений не перестаёт перебирать в голове слова речи, заготовленной в Капитолии. Женя говорит, что им позволено сказать что-то от себя и обратиться к семьям павших трибутов, но это не предпочтительно. Намёк уловить легко. В правительстве боятся, что и Алина, и Мал изрекут лишнее — усугубят положение. Но в заключении собственной речи, девушка находит силу только выдавить из себя благодарность за посланный хлеб и почтить память того, что юноша из Одиннадцатого дарует ей жизнь. Любое иное высказывание может отнять чью-то жизнь. Малу это даётся легче. Слова столь легко скатываются с его уст, что даже Алина ими заслушивается, хоть и знает, что каждое з них является пропагандой Капитолия. Её возлюбленный не заинтересован в том, чтобы делать для власти излишнее. Он верит, они выполнят все порученные указки и спокойно вернутся домой, и девушка не понимает, отчего до сих пор не позволяет себе в эту правду окунуться. Больше прочего она хочет вернуться в Двенадцатый и хотя бы на время оставить всё, что связано с Голодными играми. С завершением речи мэр дистрикта-11 вручает гостям памятные таблички. В других частях Панема иногда прикрепляют к груди торжественные награды или простые ленты, но в каждой из них после церемонии глава дистрикта обязан сопроводить победителей на праздничный ужин.       С тем, как он предлагает пройти внутрь Дома правосудия, площадь погружается в удушающую тишину, хотя тысячи взглядов всё ещё обращены к победителям. Они не успевают развернуться к дверям, когда взгляд цепляет то, что из толпы поднимается рука. Старый мужчина в рабочей одежде прижимает к губам три пальца и направляет их на Алину в старом жесте прощания, что используют в Двенадцатом. Тем же она провожает их девочку с Арены. Происходящее заставляет замереть в дурном ошеломлении. Улыбка тает на губах. По людям ползёт нервное разобщённое шептание, но неуверенно и в то же время слаженно одна за другой руки обращаются к девушке, образ чего возвращает в тот день, когда родной дистрикт провожал её на Голодные игры. На ногах получается устоять с трудом, потому что крепкая рука Мала тянет Алину к стенам, и она в дрожи смаргивает слёзы. Их воля принадлежит девочке, что выступает за свою младшую воспитанницу в Голодных играх. Той, что не раздумывает над союзом с одной из их дочерей и не позволяет ей уйти в холоде, одиночестве и зверстве. Той, что никогда не видит в их детях своих врагов или соперников — она принимает каждого из них за человека, коим является и сама. Но это не повиновение. Это обращение к победительнице из дистрикта-12, что смеет обыграть Капитолий — выступить против его власти. Все, кто сегодня приходит на площадь, подвергнутся наказанию. По спине бежит холод от осознания того, что это не было актом взаимного понимания, ничто подобное нельзя воплотить от одних сердечных чувств — случившееся было спланировано. И кажется, люди дистрикта-11 мешкают, только потому что ожидают увидеть на сцене девушку, что защищала их дочь на Арене. Но вместо того они встречают очередную марионетку в руках Капитолия, что легко разменяет их единство на свою спокойную жизнь. Тур победителей только начинается — это первое выступление и уже сполна убедительное. Алина оборачивается нервно, она обязана что-то сделать — что-то предпринять, чтобы осадить эти настроения. Должно найтись хотя бы слово, что остановит этот публичный акт неповиновения и отступничества, но Мал затягивает девушку внутрь Дома правосудия, стоит зазвучать завершающей речи мэра, с которой на площади поднимается переполох. В толпе мелькает белая форма миротворцев, и у Алины не сгибаются ноги, стоит им вытащить из толпы старика и поставить того на колени пред собравшимися людьми. Она зажимает рот ладонью, когда солдат стреляет старику в затылок за мгновение до того, как двери на веранду закрывают.       Мал остановиться не позволяет, прижимая к себе и ведя по коридору. Топот ног всё ещё доносится с улицы, выстрелы продолжают звучать, отсчитывая единицы. Алина гулко глотает воздух, не переставая смотреть в ту сторону, где ныне должно лежать тело старика и тех, кого казнят за ним. В глазах рябит, отчего она щурится и вертит головой, когда Оретцев проводит её под свет приёмного зала. Девушка смотрит осоловело и не валится с ног только под встревоженными взглядами Хеймитча и Цинны, что стоят под одной из белых колонн. Их разделяет только Женя, чьё лицо посечено чем-то схожим на раздражение, стоит изображению погаснуть на её планшете. Мал бросает кому-то слова о том, что ничего не случилось, но Алина может видеть, как сильно поджимает челюсть Хеймитч, он напряжённо складывает руки на груди, словно в любое мгновение готов рявкнуть. — Вы выступили безукоризненно, — не поднимая взгляд на победителей, молвит Женя, явно терпя неудачу в попытках заставить своё устройство работать. Деловой тон капитолийки окатывает ледяной волной, обращая смятение кипящей злобой. — «Безукоризненно»?! — огрызается Алина, порывисто поворачиваясь в сторону сопровождающей. Изъянов в их выступлении нет, но трёх человек казнят у подножья правительственного дома. — Пойдём-ка посмотрим новые платья, солнышко, — секунды с баюкающей мерой шипя, командует ментор, чья рука показательной тяжестью ложится на плечо. Цинна преграждает путь к Жене, примирительно поднимая ладони в воздух и указывая проследовать с ним в отведённую для приготовлений комнату. — Нет-нет, пусть договаривает, — не повышая тон, тянет Сафина жеманно из-за чужой спины, точно дразняще выглядывая, чтобы присмотреться к Алине. Тяжесть рук с тела спадает. — Потеряла дар речи, птичка? — капитолийка вздымает свои яркие рыжие брови с вопросом, и девушка упрямо ведёт головой, не ведая, откуда берётся это бессмысленное обращение. Женя складывает руки пред собой, её тон обретает возвышенные хвалебные нотки. — Вы выступили отлично и достойно. Остальное — дело Капитолия. Продолжите с тем же рвением и успешно завершите Тур, — Алина едва не кривит губы, вцепляясь в локоть Мала и не имея силы оторвать взгляд от чужого лица. И какого у их сопровождающей понятие успеха? Отчего-то нет секрета в подлинном смысле её слов, и даже ругающийся позади Хеймитч об этом знает. — Не смотри на меня так, Цинна. Из нас троих я пытаюсь сделать хотя бы что-то с её положением. Голодным играм нужны их победители, и я не позволю столь высокому рейтингу пропадать за тенью беспорядков, — не ожидая дальнейшего спора, Женя разворачивается на мысках туфель и направляется под одну из роскошных мраморных арок. — Я справлюсь о приготовлениях к вечеру. — Связь отключена, Алина, — указывает Цинна, выходя к плечу. Он склоняет голову к ней и после смотрит на Мала. — Если вам есть что сказать, лучше сделать это сейчас. — Нам лишь нужно завершить это путешествие, — вскидывая руки и накрывая уши ладонями, указывает Алина, качая головой и не имея силы сосредоточить на чём-то взгляд. Пол под ногами начинает кружиться. — Нам лишь нужно сойти с этого поезда… — Солнышко, очнись, — Хеймитч щёлкает пальцами перед лицом, — вы никогда не сойдёте с этого поезда. Никто и никогда не сходит с этого поезда после Арены, — беззлобно рявкает он, заставляя глубоко вдохнуть. — Каждый год Голодные игры будут проводиться снова и снова. Каждый год вы будете возвращаться в Капитолий. Каждый год им будут требоваться новые горячие подробности вашего любовного романа. Это их любимое шоу, — отделяет ментор, оборачивая слова ненавистной приторностью. — Нет никакого долго и счастливо — есть только то, как скажет сценарий. — Мы должны были что-то сделать, чтобы предотвратить это, — вырывается у Алины. Маленькая девочка из Одиннадцатого умирает у неё на руках. И теперь Старкова приносит беду в её дом. Она не желает эту победу и никакую другую, надеется только, что хотя бы родных трибутов из дистрикта-11 не накажут. — Мы делали всё, как было спланировано, — объясняется Мал пред Хеймитчем. — В Капитолии знают, что мы к этому не причастны. — Они знают, — соглашается Цинна. Его взвешенная и рассудительная речь обвивает спокойствием. И когда Алина обращается к нему, мужчина кивает. Не то одобрение, не то предостережение скрывается за его взглядом. — Но они ждут, что вы подольёте масла в этот огонь. — И сколько ещё погибнет, чтобы мы могли жить спокойно? — опускаясь к полам, девушка не заботится о том, что мнёт необыкновенно красивую и дорогую ткань платья, хоть и жалеет работу стилиста. Она обнимает себя за колени, сдувая прядь волос с лица. Слова Мала говорят о единственной желанной важности, заставляя склонить голову в горестном раздумье. — У нас есть семья, которую мы должны защищать. — А что насчёт их? — Алину захлёстывает бескрайним изумлением, когда мгновенно заводясь, Хеймитч указывает за двери Дома правосудия. — Что насчёт этих семей? Кто защитит их? — мужчина встряхивает головой, его светлые волосы метаются по лбу, и он обращается в ту сторону, куда уходит Женя. — Эта дамочка знает, что поджидает вас в дистриктах. И лучше бы нам всем начать действовать слаженно сейчас, чтобы и они, и мы не оказались на этих ступенях со следующей остановкой.

•

      Наступление вечера делается для Алины туманным. Её вновь моют, с лица убирают рождённую слезами припухлость, вслед за чем команда подготовки принимается переделывать макияж. Волосы укладывают в вечернюю причёску, в пряди вплетают тёплого оранжевого цвета ленточку под цвет платья, в котором предстоит встретить ужин. Несмотря на вздёрнутое и полное тревоги настроение победительницы, стилисты управляются быстро. Не заботясь о приличиях, она забирается на один из диванов с ногами прямо в вечерней одежде. Её пальцы перелистывают страницы самодельного альбома, первые неумелые рисунки приносят свет в мысли. — Однажды твои картины будут висеть в каждом богатом доме Капитолия. Но ты всё ещё пишешь в этой старой вещице, девочка-солнце, — замечает Цинна, нависая над одним из плеч. Алина не пугается, не пытается сбежать, хотя его голос приходит неожиданно. Она никогда не перестаёт восхищаться его работами, но собственные рисунки пред взглядом по-детски нелепы, заставляют гадать, становится ли вежливость причиной замечания стилиста. Правда, он не впервые указывает на то, что она воротит нос от многих дорогих материалов, присланных ей из Капитолия. — Ты думаешь, что я странная, потому что пренебрегаю всей этой роскошью? — Я думаю, «особенный» не синоним слова странный, — слова Цинны неизбежно заставляют улыбнуться. Они всегда теплы в какой-то редкой тонкой мере, что окружает отрадной искренностью.       До сих пор не имея силы отмахнуться от случившегося на площади, Алина не верит, что сможет явить на своём лице хоть одно снисходительное выражение. Но вот Цинна подаёт ей руку, помогая сойти с дивана подобно принцессе, и девушка начинает тихо посмеиваться, направляясь в коридор и отпихивать мысками туфель тяжёлую юбку платья. Внизу уже играет музыка. На столы, нет сомнений, выставили вазы со спелыми фруктами и горячими блюдами. И они с Малом спускаются к вечеру последними, отчего на винтовой лестнице им под ноги стелются вспышки камер. От них будут ждать танцев и пьяных улыбок, смазливых поцелуев и слов восхищения тем, насколько престижен удел победителей. Но какое бы мгновение ни рисовал вечер, ночь для неё окрашивается кроваво-красным, и она обнаруживает, что больше не спит сквозь кошмары… Алина среди них ходит.

•

      Церемонии в каждом дистрикте похожи на другие, но ни одна из них более не предстаёт девушке издёвкой или излишеством. Они обращаются Ареной, с которой у них нет пути к триумфу. За выживанием нет иной награды — ни силы, ни наслаждения, ни хотя бы утешения сбережённой жизнью. Алина выступает пред людьми, и в каждую из ночей видит, как толпы пред ней обращаются морями крови, грудой тел ложатся ей под ноги при свете дня. Она перестаёт смотреть в окно, не хочет ни запоминать, ни видеть, ни наслаждаться роскошью путешествия. Девушка мечтает только о том, что по прошествии трёх недель за окнами поезда вырастут снежные скалы дистрикта-12. Никакая часть Панема на него не похожа. И жизнь в Двенадцатом не каждый назовёт сносной, но сильнее всех изобилий Алина хочет домой, сколько бы этого существования ни отвёл ей суд капитолийцев. С часом, в который они покидают Одиннадцатый, каждая её игра обращается механической, неживой вовсе — и Цинна, и Женя замечают это не последними. Она славно заучивает речи, силится танцевать с торжеством ужина и пред некоторыми представителями дистриктов даже лично хвастает своим художественным мастерством, но ничто не дарит ей облегчение, ничто не приносит радость. Каждое действие и слово оборачиваются нелюбимой работой, противоположностью к которым даже труд на шахтах показался бы девушке более красочным. Цинне подлинно кажется, что она болеет, когда Алина встречает нескончаемые переодевания и преображения с закоренелым безразличием. Правда, во мраке этой холодности любое её внимание к Малу оказывается запечатлено десятком камер.       Этого хотят в Капитолии… Однобокой юношеской влюблённости и слепой покорности — оба понятия, что способны сподвигнуть к бескрайним бесчестиям. Потому что Алина должна выступать пред людьми и говорить о том, какая это большая честь стоять пред ними ценой жизней их детей. Она обязана притворяться, что любовь достаточно важна, чтобы пары их трибутов умирали, а девочка и мальчик из дистрикта-12 вернулись домой. Во всём Панеме, как оказывается, капитолийский поезд не встречают так, как в столице. Никто не радуется, не тычет пальцем, не свистит и не голосит вслед. Тур победителей походит на нескончаемую пружину, что повторяет свой круг снова и снова, продолжает сжиматься, пока они ездят от дистрикта к дистрикту. Дорога, похожие друг на друга церемонии, ужины с важными представителями из очередного уголка Панема, каждый из которых безнадёжно отделён и потерян для другого. Во время церемоний победители не отступают друг от друга, держатся за руки, иногда Мал крадёт мгновение для того, чтобы поцеловать Алину, или она сама окутывается радостью, прижимаясь к его боку. Хотя вечер ожидает от них иное — жаркие объятия, танцы в Доме правосудия и долгие разговоры до глубоко ночного часа. Для каждого мероприятия и торжества отведено своё расписание, любое слово заготовлено, а образы сотканы руками стилистов. Настоящего нет ничего. Алине доподлинно известно — как бы велико ни было мастерство художника, ему никогда не удастся оживить пейзаж на картине.       В воспоминаниях о Десятом остаётся только протяжное и нежное мычанье коров и бег скота меж нескончаемыми рядами загонов, а Девятый отпечатывается в памяти множеством бороздящих поля машин — комбайнов и тракторов. Над тройкой дистриктов от одного обилия заводов под серым небом стоит густая ядовитая дымка, что напоминает о том, что в Двенадцатом в воздухе постоянно висит угольная пыль. В Восьмом, как и в Одиннадцатом, с платформы победителей сопровождает отряд вооружённых миротворцев, их сажают в бронированный фургон. Никто не отпускает слово о том, что с ними обращаются, точно с преступниками. Вероятно, таковой Алина и является для Капитолия, и всем в машине это известно. Ночь за отъездом из дистрикта-8 приводит девушку в вагон-ресторан, где вытянувшись на стуле, Хеймитч сидит за столом, откидывая голову назад точно в дрёме. Но если в его руке нет ножа, то и сна для ментора ожидать не стоит. В какой-то нелепой забаве Алина пытается вытянуть из-под чужой ладони опустевший стакан со льдом, но размахивая руками, мужчина только отгоняет её прочь, отчего шум дороги перерезает высокий смех. Хеймитч выглядит так, словно с трудом способен связать хотя бы пару слов, но девушка решительно усаживается напротив. — Что ты знаешь об Александре Морозове? — брови хмурятся с недоумением во взгляде на то, как чужая рука подталкивает пустой стакан в её сторону. От ментора доносится только невыразительное кряхтенье, но намёк быстро оказывается усвоен. Уже через минуту Алина ставит пред ним стакан с виски, которое Хеймитч выпивает одним глотком. — Он очень, — неровная речь растягивает слова. Вскидывая голову, мужчина жмурится от света ламп, — несчастный парень.       Девушка почти не замечает то, как хмыкает звучно, ожидая всякое иное слово, но только не то, что избирает ментор. В Капитолии обожают подобных Александру людей, так отчего же ему знать хоть малое горе? Может быть, Алине стоит приучить себя, не искать ответов у пьяных. Но что-то в том, как собственный вопрос заставляет Хеймитча подняться и схватиться за отставленный в бар графин, указывает на то, что за него не говорит дорогое пойло. — Его мать, — мужчина долгие мгновения потирает переносицу, падая вновь на облюбованное место, — победила через год после меня. Редкого нрава девушка была… Но лучше позорно сдохнуть на Арене, чем жить, как они, — остаётся пронизанным не ожидаемым презрением.       С трудом получается разобрать изнеможенное выражение. Есть ли то сожаление? Или страх пред чужой судьбой? Все кости в теле ломит от мысли, что детям победителей в Жатву приходится страшнее прочих. Они всегда являются предметом внимания для телевизионщиков, а если становятся трибутами в Голодных играх, то о них не перестаёт говорить чуть ли не весь Капитолий. Происходит это нечасто, но всё же случается, так что по людям нередко ползут разговоры о том, что Капитолий нарочно подделывает результаты, чтобы скрасить ежегодную программу бойни. Алине кажется, она никогда не могла бы подвергнуть своего ребёнка подобной судьбе. Даже сейчас с каждым годом опасность для Нины и Миши будет только возрастать. Но ни для кого нет таинства в том, что Александр есть плод труда своей матери-победительницы — Багры. Он попадает на Арену тренированным, никто не смеет в этом сомневаться. Тому, какие навыки Александр Морозов показывает на Арене, мальчишек не учат ни на одной земле.

•

      Пейзажи Седьмого предстают первыми, что смутно походят природу дистрикта-12. На земле лежит тонкий, но крепкий слой пушистого снега, а просторы сплошь усеяны густыми высокими лесами, тени которых многие часы поигрывают за окнами. Правда, Алина не может сдержать изумление, когда за тёмно-зелёным горизонтом возносится величественный рисунок простирающихся в обе стороны гор и ледников. Даже издалека на большой скорости они предстают девушке непреступными — верными и древними стражниками этих мест. Нередко поезд бежит через нагие островки — ячейки, в которых рубят дерево. Землю засаживают вновь одной из капитолийских модификаций, что не требует многие десятилетия на рост. Правда, под час наступления суровой зимы этим не занимаются, но то тут, тот там тянут перепиленные брёвна, что после обратятся в предмет нужд Капитолия. Из пяти увиденных дистриктов в Туре победителей Седьмой является первым, существование которого не называют бедным. То можно рассмотреть в каждой доле жизни, пока поезд объезжает окраину местного города. В домах удаётся подметить наличие окон, а их состояние в Двенадцатом назовут достойным. По улицам проложены настоящие дороги, а по лесным холмам взбегают выложенные брусчаткой тропы, что расчищены от снега. В ранний утренний час, когда в поезде только начинают просыпаться к следующему дню, легко приметить, что даже в скромных малых поселениях горят ночные фонари, освещающие рабочим дорогу. Из печных труб в домах валят столбики дыма, отчего нетрудно предположить люди здесь не мёрзнут и не мучаются недостатком топлива. В дистрикте-12 брать уголь для себя запрещено, можно только купить. Как кажется, схожие же правила полагаются для дерева в Одиннадцатом.       Алину одевают в тёплую зимнюю куртку с меховым воротничком, руки облачают в перчатки, а вокруг шеи завязывают пушистый шарф. На штанах доводится заметить шерстяную подкладку, а в качестве обуви выдают высокие кожаные сапоги. Приходится предполагать, на веранду здесь в платье не выйти, а значит, Цинна прибережёт особой красоты наряд к вечеру. Пред выходом Женя в привычной мере проверяет, помнит ли её победительница заготовленную речь. Но женщина не уходит, остаётся стоять у дверей, явно подмечая то, как Алина выглядывает в окно, стоит поезду начать замедляться. — Здесь будет легче, — утверждает сопровождающая, встряхивая переливающимися рукавами своей белой шубки. — Они часто принимают победителей. В дистрикте-7 вас не обделят уважением. — Я должна быть за это благодарной? — Алина, на Арене требуется, чтобы ты была осторожной, — стук каблуков пишет вереницу шагов, что приближаются к Старковой из-за спины, но она не оборачивается. После их выступления в Одиннадцатом девушка предпочитает смотреть на близость Жени точно на вынужденное сотрудничество, что быстро закончится, как только они вернутся домой. Им не о чем говорить, в это девочка-победительница верит. — Но для трибутов неразумно отталкивать любую помощь, которую они могут получить. Я понимаю, никто из нас тебе не нравится… — Цинна мне нравится, — разворачиваясь к сопровождающей, беззлобно перебивает Алина, любезно склоняя голову. Она никогда не откажет себе в беседе со стилистом, но своей сопровождающей девушка не доверяет. Улыбка ложится на губы Жени, и она уступает. — Даже в Капитолии можно найти союзников. Мой интерес не последний в том, чтобы помочь тебе вернуться в дистрикт-12 и подарить настоящую жизнь победителя. — И где же берёт начало этот интерес? — Алина прищуривается слегка походя, как кажется, на комок иголок, что норовят уколоть каждого, кто протянет руку. Но Сафина никогда не внимает её вредному настроению, смотрит снисходительно или иногда тянется передразнить. Она, не остаётся сомнений, знает о решении власти. Но играет подобно той, кто взаправду надеется уберечь своих подопечных от нелестных обвинений, что могут стоить им головы. — Я люблю свою работу, — взгляд Жени поднимается по девушке и обращается к окну, за которым выстраивается вокзальная платформа дистрикта. — И я люблю своих победителей.       К Дому правосудия их отвозят на автомобиле с открытыми окнами, так что всю дорогу Алина утыкается носом в холодное стекло, рассматривая аккуратные улицы. С неба неспешно валятся снежинки, но город предстаёт пронизанным теплом. Во многих домах окошки горят светом. Местные люди умеют вкладывать красоту в бесконечное множество незначительных вещей — резные наличники, лавочки у крыльца очередного жилища, обледеневшие фигурки на ветвях нагих деревьев… Удаётся рассмотреть и висящие на домах лампы и цветные резные вывески, которые покачивает вьюжный ветер. Дом правосудия оказывается наполнен колючим запахом хвои и древесной смолы. Женя не лжёт о местных людях. Несмотря на то, что народ Седьмого предстаёт победителям мрачным и подлинно скучающим, он относится к гостям снисходительно. Некоторые радостно освистываю и славят пару из Двенадцатого с площади, многие задирают руки вверх для звонких рукоплесканий. Женя не впервые напоминает о том, что всегда любила нрав этих людей. Говорят, каждый из них с юности умеет обращаться с оружием и инструментом, а трудолюбие — не последняя славная черта Седьмого. Сила и несгибаемость этого народа сочится в каждом проявлении их жизни — в том, как они ходят и как смотрят на представления Капитолия. Пожалуй, Алине следует признать, она знает, откуда победители дистрикта-7 черпают свой характер.       Приготовления к ужину и торжественному вечеру походят на все остальные. Волосы укладывают за спиной в упругие пружинки. На века наносят золотистые тени, а губы подводят розовой помадой. Цинна готовит для своей победительницы платье нежного голубого цвета с пышной юбкой и рукавами-фонариками. Малу под цвет её одежд подбирают брюки, и он не прекращает роптать о том, насколько нелепо выглядит в зеркале. От внимания не укрывается и то, что сама Женя в этот вечер одета исключительно, словно они уже прибывают к стенам Капитолия. По изящной фигуре женщины спускается изумрудный бархат платья, а мочки ушей отяжеляют капли рубиновых серёг, волосы под большим слоем лака волной уложены набок. — Ты не переживаешь о том, какой предстанешь пред камерами, — замечает Алина, пока они направляются по одному из коридоров. Под ноги стелется начищенный ковёр, а стоит задрать голову, взгляду предстают потолки, украшенные лепниной в виде цветов и фруктов. — Я всегда выгляжу хорошо, в этом весь секрет уверенности, — нетрудно заметить, как идя впереди и оборачиваясь, Мал присматривается к сопровождающей с недоверием, стоит той взять победительницу под руку. Жест исполнен наставляющей мерой. — И тебе не о чем переживать. В Капитолии потеряют голову, когда съёмку в этом образе покажут по телевиденью, ты в нём неотразима! Цинна знает пути усилить твою природную красоту.       Склоняя голову вперёд, Алина не может знать, вспыхивают ли её щёки румянцем. Мал не терпит все эти тряпки и зарекается, что сожжёт всё, если им позволят наряды оставить. А сама девушка не привыкает слышать о том, что работа стилистов выделяет её достоинства, а не создаёт новые. Скоро она равняется с Малом, в привычном жесте переплетая их руки, когда следуя за командой подготовки, они подходят к лестнице. Белый мрамор искрится в свете люстры, чьи ободки полнятся хрустальными серёжками и золотыми цепочками. В каждом дистрикте своя музыка, и в Седьмом играют на чём-то, что сходит на хор скрипок, низкие тона которых переплетаются с более беглыми. Глаза быстро привыкают к вспышкам камер, что ослепляют взгляд с тем мгновением, когда победители спускаются к главному залу. Вокруг колонн здесь стоят букеты цветов, источающих яркий искусственный запах, что Алине всегда предстаёт излишним от того, как сильно чешутся глаза и колет язык. Сперва под пристальным вниманием телевизионщиков их знакомят с чиновниками принимающего дистрикта — мэром и его семьёй, распорядителями местных предприятий и представителями порядка. — Пожалуй, это один из немногих дистриктов, где вы не являетесь первым интересом камер, — хихикает Женя из-за спины, когда их вновь окатывает белым светом.       Съёмочная группа не перестаёт раздавать указания, стоит в заурядном жесте протянуть руку для следующего приветствия. Пальцы проваливаются в тепло крепкой ладони, и Алину окутывает знакомым, ни на что непохожим хвойным запахом. Александр слегка сжимает её руку, приветственно склоняя голову в капитолийской манере. Девушке вдруг кажется, она видит его совсем недавно, не может признать, что с Банкета победителей проходят многие месяцы. Малое меняется в образе юноши. Только его уши скрыты за чернильными прядями волос и лишены украшений, а одежда предстаёт простой — белая рубашка заправлена в брюки, рукава в какой-то вольной черте подкатаны к локтям, на запястье перекатывается плетёный кожаный браслет. Ободки глаз озаряются серебром и чистым кварцем с каждой вспышкой камер. Он выглядит ещё более юным, чем в их первую встречу. — Добро пожаловать в дистрикт-7, Алина, — произносит он стройно прежде, чем поворачивается к Малу.       Верится, приоткрытый от удивления рот будет скверно выглядеть в съёмке, но девушка забывает о необходимости играть или всегда выдерживать лицо пред объективами. Почему она позволяет себе поражаться тому, что Александр Морозов посещает подобные мероприятия? Обычно дистрикты профессионалов не скупятся на то, чтобы познакомить гостей с каждым из своих славных победителей. Александр уже многие годы является первой знаменитостью Седьмого, отчего протягивая руку, мэр направляет его к каждому из прибывающих гостей. Расслабленное выражение венчает лицо юноши и, кажется, он совершенно не внимает тому, как выразительно Мал поджимает губы и спешит отступить в сторону. — Привет, парень, — Хеймитч следует за ним, несколько раз похлопывая Александра по плечу. В дистрикте ментор живёт затворничеством, но ныне он смеётся раскатисто, точно говорит со старым знакомым. — Неужели эти кровопийцы наконец позволили тебе провести время дома? — ответ расслышать не удаётся, отчего приходится довольствоваться тем, как Хеймитч размашисто ведёт рукой, словно слышит что-то для него ожидаемое. Мужчина встряхивает головой, раскидывая патлы волос по лбу. Он поворачивается, глядит в разные стороны. — А где же очаровательная женщина? — Она не из тех, кто любит праздничные вечера, — вымеренные в обществе операторов слова не оставляют и намёка на то, о ком спрашивает ментор Двенадцатого. Но спросить мгновения не находится. Отпуская неповоротливый подол своего платья, Женя протягивает к Александру обе руки. — Мой победитель, — воистину ласково обращается она прежде, чем лицо юноши озаряется улыбкой, и он наклоняется слегка.       Это исключительно капитолийская традиция — целовать друг друга в обе щеки, но не получается оторвать взгляд от того, как женщина обнимает Морозова за плечи. Следует утвердить, нет ничего особенного в том, как он прикрывает глаза прежде, чем отстраняется. Но Алина доподлинно знает, так делают только у рук человека, которому доверяют. Одна минута за другой раскрывает правду того, насколько Александру близок столичный порядок. Он всегда знает своё место и ведёт себя пред камерами взвешенно, точно повторяет один и тот же сценарий, который поручают каждый год. Женя поёт о чём-то над его ухом, но юноша знает верный час, когда следует отступить в сторону, чтобы пропустить гостей к ужину. Он делает внимание камер к себе незначительным, так что Алине до скребущего внутри чувства хочется спросить, как ему это удаётся. Но уже скоро собравшихся рассаживают за длинным столом, что ломится от местных блюд. Подают и один из деликатесов капитолийцев — мясо оленя. Приходится предполагать, его ловят в местных лесах. Овощей среди роскоши яств особенно мало, отчего голову наполняют уродливые догадки. Может быть, виной тому есть подступающая зима. Но девушка не может поступиться мыслью, что причина недостатка есть беспорядки в дистрикте-11. Ужин неизменно оказывается зеркалом всех прочих, пока Мал и Алина продолжают отвечать на вопросы мэра и одаривать вниманием его семью, чтобы не погружать трапезу в гнетущее молчанье. Пожалуй, самой яркой её частью становится то, как Александр прокатывает по столу слова о красоте непорочной и могущественной юношеской любви, так что Хеймитч давится куском у себя во рту. Не одна минута проходит пред тем, как он откашливается. Щёки мужчины давно краснеют. — Что ты думаешь о Капитолии, Алина? — ментор Двенадцатого ещё не успевает обтереть рот, когда выпрямляясь на своём стуле, Александр обращается к победительнице. Его пальцы испачканы сахарной пудрой от десерта из взбитых белков. Схожий лежит пред ним вновь, корзинка украшена лесными ягодами. Это, кажется, уже третья. — Ни один дистрикт на него не похож. — Он.., — запинаясь в слове, Алина едва не теряется, мешкает пред ответом. Тому должно обернуться сомнением, но слегка запрокидывая голову, она думает, что речь вполне сойдёт за мечтательную. — Так же великолепен и роскошен, как его и показывают по телевиденью. Совсем не то, к чему мы привыкли, — воистину хочется прикусить себе язык, когда с чужих губ скатывается усмешка. Кажется, девушка излишне резко поворачивается на своём стуле, так что ножки скрипят. — Я думаю, это самый уродливый город из тех, что я когда-либо видел.       Долгие мгновения моргая, Алина понимает, что ожидает глубоко иные слова, что непременно укажут на то, как даже её приторная поддельная речь преуменьшает величие Капитолия. Скрещивая взгляды, девушка не знает, что следует сказать, но не сомневается в том, что Морозов ожидает её суждение. Может быть, это испытание. Может быть, этому парню позволено сказать любую гадость, хоть одна из которых непременно заставит девочку-победительницу согласиться и выдать свой протест против правительства. — Ты никогда не позволяешь сомневаться в том, что у тебя нет вкуса, — вздыхает Женя. Её тарелка едва не скрипит от того, с какой силой рука пронзает ножом кусок мяса. — Вы знакомы? — остаётся произнесённым Малом, и за этот вопрос Алина благодарна, до сих пор не находя мгновение, в которое стоило бы спрашивать. — Мы старые друзья, — вознося голову, Александр обращается к Жене. Только сейчас доводится заметить, как вольно он рассиживается на своём стуле. Плечи лежат по спинке не то в расслабленной, не то во властной мере. И смотрит юноша вокруг так, будто сами стены принадлежат ему, а не Капитолию, что кажется, совсем не докучает мэру. — До этого сезона я была его сопровождающей прежде, чем меня перевели к вам, — откладывая приборы, принимается рассказывать Сафина с каким-то незнакомым воодушевлением. Мал, слышится, к правде обращается с плохо скрытым негодованием, а с уст Алины скатывается одно неприглядное «о». Женщина показательно обращается к своему победителю в какой-то поучающей, точно родительской мере. — Я по тебе не скучаю, даже не рассчитывай. Теперь мне хотя бы не приходится быть вызванной для работы каждую неделю месяца. — Я рад, что ты свободна от моей мрачной компании, Женя. — Но ты знаешь, что я люблю тебя…       Чужое лепетание голоса скручивается для Алины в бесформенный шум. В том, как Мал рядом ёрзает на стуле, легко узнать это знакомое ей нервное напряжённое настроение. Ему это не нравится. И девушке не приходится по сердцу тоже. До сих пор она представляет себя фигурой в игре Капитолия, что надеется предотвратить восстание. Но к груди подбирается чувство того, что Алина не знает и малого о представлении, героиней которого является. Всё, в чём она способна быть уверена, это то, что Женя несказанно богата — оплата работы с трибутами зависит от их успеха на Арене. Разумеется, победа пары из дистрикта-12 тоже обретает большую популярность, но кто разменяет одного из самых престижных участников Голодных игр на пару сирот из самого бедного уголка Панема? До сих пор Женя не скрывает того, что её приставляют к Алине и Малу намеренно, но замысел Капитолия разгадать даётся только сложнее. Может быть, им и не полагается знать правду от одной собственной незначительности. Девушка бросает укоризненный взгляд на Хеймитча, спрашивает будто, как он может упустить подобную подробность и ни разу не обмолвиться? Но мужчина не находит важной ни одну недовольную меру. Глупость. Правда, не переставая наблюдать за Александром и Женей, Алина не может сдержать намерение, тихо смеётся, стоит Сафине начать причитать о том, что юноша вновь испортит себе кожу, протягивая руку к очередной порции сладкого.       Избегая разговоры и похожие друг на друга сальные речи, первый час вечера девушка проводит, танцуя и возлагая голову на плечо Мала. Как оказывается, один из музыкантов, чей инструмент велик для человеческих рук, играет на виолончели, которую победительница называет заурядно большой скрипкой. Александра она почти не видит, большую часть времени он проводит в тени стен, сидя на одном из кресел и говоря с мэром. Юноша покидает облюбованное место только для того, чтобы дать интервью. — Я только что узнала важное изменение! — провозглашает Женя, возвращаясь к мерцанию зала. Никого из стилистов рядом не находится, но Хеймитч плетётся вперёд, его вид являет собой раздражение громкостью чужих слов. Он уже успевает напиться. Алина верит, камерам должно понравиться то, как она не желает оставлять руки Мала. Уже начало вечера подламывает терпимость ко всему окружающему. — На дороге что-то случилось, поезд будет стоять в Седьмом до наступления темноты и отправится вновь только к полуночи. — Что-то серьёзное? — Не думаю, — отвечает Сафина безукоризненной улыбкой. — Вероятно, проводят ремонт. Или хотят пропустить грузовые поезда, — предположение уносит с собой недоверие к задержке в запланированном расписании. Идущие в Капитолий составы, что снабжают город, медленны и выпускают за собой клубы чёрного дыма. Может быть, машинисты хотят позволить составу отдалиться от Седьмого. — Тогда верю, — приходится обернуться, когда голос Александра вторит смолкающей музыке. Юноша выступает из-под одной из мраморных колонн. На победителей он не смотрит, обращается к Жене. — Я обязан показать гостям седьмой дистрикт. — Это.., — не мешкая пред предложением, Алина ищет взглядом Хеймитча. Он выглядит так, словно взаправду способен обдумывать данную возможность. — Дозволено? — Не сидеть же вам в четырёх стенах всё это время! — утвердительно восклицает Женя. Её взгляд убегает куда-то за спину подопечным, на чьи плечи ложатся ладони ментора. — Я пойду договорюсь с мэром. — Идите прогуляйтесь, детишки, — только каблуки цокают по каменным полам, пока руки Хеймитча подталкивают Мала и Алину к лестницам, должно быть, к выделенной для нарядов комнате, где для них должны подготовить уже знакомые тёплые вещи. — Идите-идите, пока взрослые здесь поговорят. Он славный парнишка, — минуя фигуру Александра, кивает мужчина. Он размашисто оборачивается, точно забывает нечто важное. — Мои наилучшие пожелания для матери!       За тенью ясного «разумеется» Алина почти взбегает по лестничной дуге, утягивая Мала за собой. В иной день ещё несколько часов они бы провели в этих стенах, но теперь им предоставляют возможность прогуляться по далёкому дистрикту! Девушке не терпится освободиться от платья и скинуть неудобные туфли. Хочется вдруг, чтобы их поезд стоял как можно дольше. Мал к чужому предложению располагает с видным опасением, но и он, и Алина с лёгкостью обменяют общество съёмочной группы и чиновников на глоток свежего воздуха. Стилисты мгновенно начинают суетиться, раздумывая над тем, как можно дополнить их утренние образы. Кто-то поправляет макияж, пока множество рук помогает сменить одежды. Куртку Мала заменяют на шерстяное пальто. Не терпя промедление, девушка едва не фыркает, когда шарф на ней перевязывают вновь, пытаясь угадать, какой его узел смотрится удачнее. Шапку не надевают, настаивая на том, что та испортит причёску.       Александр встречает их уже у главных дверей Дома правосудия. Брюки заправлены в высокие ботинки на шнуровке, а грудь застёгнута под добротной паркой, на ткань и меховой капюшон которой ложатся снежинки. Нечто в его выражении заставляет Алину расслабиться. Может быть, это есть картина того, как на улицах родного дистрикта даже Александр Морозов есть лишь юноша, прогуливающийся по площади и поправляющий куртку, потому что снег попадает ему за шиворот, отчего девушка хохочет, стремясь отвернуться. Собрание людей давно их оставляет после утренней церемонии. Телевизионщики снимают кадры того, как пара влюблённых из дистрикта-12 благодарит Капитолий за такую удивительную возможность, но после съёмку приостанавливают. Как оказывается, никому не нравится работать в непогоду. — Мы не нуждаемся в сопровождении, — Алину почти передёргивает, когда Александр обращается к паре миротворцев, что охраняют Дом правосудия. Их защитные шлемы надеты, так что не удаётся различить ни одно выражение лиц. Губы кривятся, в ушах звенят выстрелы в дистрикте-11, но никто не тянется за оружием. — Я верну их до наступления темноты.