О мраке и белогрудой птице

pov Алина

      В дистрикте-12 смаковать Голодные игры не принято, о них не говорят даже в течение будущего года. Если бы не строгий надзор, вероятно, их бы вообще никто не смотрел. Но с возвращением из Капитолия первые недели жизнь мало походит на ту, что принадлежала им раньше. В Двенадцатом идут праздники для целого дистрикта, раздают бесплатную еду, проводят представления и организовывают всяческие развлечения. Раз в месяц теперь всем жителям будут раздавать пайки. Алина находит в этом горькую отраду. Это время радости для детей из бедных районов и воспитанников приюта. Но понемногу пресса и телевизионщики отбывают из дистрикта-12, обещая вернуться только к Туру победителей, напряжение утихает, а хватка Капитолия на их жизнях обманчиво рассеивается, угасает нужда в притворстве.       Теперь и Алине, и Малу полагается свой дом в Деревне победителей. Та находится совсем неподалёку от главной городской площади и богатых районов. Двенадцать построек стоят вокруг облагороженной лужайки. В летнее время здесь цветут растения и распускаются кустарники. Дома в своих размерах уступают немного целому муниципальному приюту, но только три из них теперь заняты. Камень бел и чист, поднимается к аккуратным крышам. В окнах горит свет, а из труб валит дым. Мише и Нине теперь не приходится мёрзнуть или голодать, Алина может позволить себе даже купить им достойную одежду и обувь. И стоит им с Малом вернуться из Капитолия, девушка не раздумывает долго над тем, что воспитанники будут жить с ней. Хозяин приюта даже не интересует тем, что победителям до сих пор не исполняется восемнадцать. Если они хотят избавить заведение от пары ртов, никто тому препятствовать не станет. Впрочем, в приюте более нет места и для старших учеников теперь, когда они сами могут обеспечивать жизни друг друга. В завершении последнего года школы для них тоже отпадает нужда. Как говорят, посещать её незачем, если до конца жизни им не придётся работать. Но они всё ещё возвращаются туда, провожают младших детей.       На пути из Капитолия в Двенадцатый узнавая о недовольстве власти, Мал настаивает на том, что пусть им выделят два дома, жить они будут вместе. Не столько от нужды заставить всех поверить в их историю несметной любви, сколько от осторожности — так Оретцев сможет присматривать за Алиной и детьми. У них никогда не было собственного жилья, и эта жизнь девушке подходит. Выделенные им дома велики с гостиной, кухней, кабинетом и ещё тройкой спальных комнат. Зачастую Алина в них теряется и обнимает себя руками от липкого чувства одиночества, если она остаётся в стенах одна. Алина не желает думать о Голодных играх или говорить, хочет их забыть, надеется отстраниться, оставить всё, что с ними связано. Но через несколько месяцев их с Малом ожидает Тур победителей. Они обязаны объехать каждый дистрикт, говорить о своём триумфе, с улыбкой благодарить Капитолий за отданную им честь и встречаться с людьми, чьи дети погибли в мясорубке, чтобы Мал и Алина могли жить. Власть, сколь бы ни было желанно обратное, никогда не позволяет ослабить хватку, которой Голодные игры сидят на шеях народа.       Как бы крепко девушка ни пыталась хвататься за осколки прежней жизни, Арена забирает у них слишком много. Они с Малом теперь ходят в лес чаще, чтобы искупаться в озере, встретить рассвет у скалистого уступа или послушать пение птиц, сидя высоко на деревьях. Но их образы для Алины всё чаще и чаще складываются в воспоминания, навсегда вырезанные в памяти Ареной. Стрела, что летит вперёд, вонзается не в ногу молодой лани, а в грудь парнишки из дистрикта-1. Победительница верит — мучающие в ночи кошмары находят её и наяву. С Малом она всё чаще молчит, и он не говорит тоже, вероятно, опасается того, что внимание власти теперь преследует их повсюду. Распробованные Капитолием страсти сгорают на пути к Двенадцатому. Юные победители живут вместе и заботятся о младших детях, какое большее теперь могут от них ожидать? Несколько раз за закрытыми дверями их дома Мал тянется Алину поцеловать, и она отворачивается всякий раз непроизвольно, каменея всем телом и извиняясь, стараясь скрыться в своей комнате или перенести внимание на извечно разбойничающего Мишу. Девушка не знает, почему это происходит. И видя обиду на лице Оретцева, она только винит себя сильнее, ощущая свои руки холодными, а губы сухими. Разумеется, она всё ещё любит Мала, но что-то меняется в этих чувствах с Голодными играми. Многие юные годы этот жар страсти предстаёт для неё желанным, но со сцены в Капитолии его вкус горек, вовсе не сладок, как представляет Алина в девичьих годах. И с недовольством в правительстве у неё с трудом получается не думать о том, что благодать жизни может обрушиться к ногам.       В лесу дышать легче. И с краской и бумагой в руках становится спокойнее. Теперь, когда победительницу окружают подарками, она никогда не испытывает потребности в новых баночках или листах. В дистрикте от неё, кажется, ожидают поведение победителя — надлежащую одежду и умытый вид. На главных улицах и рынке многие горожане пытаются с ней заговорить, хоть и некоторые обходят стороной. Может быть, то, как громко девушка кричит по ночам, слышно и в их домах тоже. Она не перестаёт думать о том, что Мал повторяет от вечера к другому. Им следует затаиться, вести себя надлежаще и быть благодарными, тогда в Капитолии о них забудут быстро. Через год, вероятно, публика уже утеряет интерес и их оставят, словно победителей из дистрикта-12 и не было никогда. Но Алина в это не верит. После Тура победителей к семьдесят пятым Голодным играм им придётся вернуться в Капитолий, чтобы быть менторами для следующих трибутов Двенадцатого. Малу то не приходится по душе, он надеется, что эту работу поручат Хеймитчу, но даже если он согласится, Алине придётся ехать. Если она может сделать хоть что-то для выживания детей, девушка не поскупится им помочь, не сможет, никто не обяжет её сидеть в стенах своего дома и смотреть, как юных из дистрикта-12 убивают год за годом. Считай она иначе, чем тогда Старкова отличается от тех же капитолийцев? Мал верит, что это не их обязанность и не их жизнь, но переубедить его Алина не пытается.

•

парой месяцев позже победы

Алины и Мала в Голодных играх

      Держа на поясе тяжёлую кожаную сумку, девушка плетётся в сторону Деревни победителей. Вдалеке уже виднеются металлические штыри ворот, скрип которых они нередко слышат даже из собственных домов. Ноша у рук позвякивает, где-то на дне лежит пара прозрачных бутылок, купленных в Котле. Алина покупает выпивку для Хеймитча. После Голодных игр чаще прочего девушка чувствует себя благосклонной к нему, в чём-то даже понимает. Иногда она думает, они похожи, пусть и ищут покой в совершенно ином. Дети Хеймитча обожают, пусть и дразнят нередко за то, что его дом больше походит на берлогу, а мужчина редко считает необходимым хотя бы обмыться. Он напивается каждый день, но в Капитолии к вниманию Алины он всегда оказывается трезв, когда они действительно нуждаются в его помощи. Он даёт один совет — постараться выжить. И если трибуты Двенадцатого возвращаются домой победителями, вероятно, их ментор не столь уж плох в своей работе. Никто не может ему позавидовать, до этого сезона он уже более двадцати лет смотрит на то, как два ребёнка из Двенадцатого умирают в бойне на Арене.       Невольно Алина смотрит себе под ноги. Трава постепенно увядает, деревья мрачнеют и теряют листву, осень с каждым днём сильнее вступает в свою силу. Впервые за многие года не приходится бояться грядущего наступления ночных заморозков. Плечи согревает плотная кожаная куртка, на которой собираются капельки влаги. Штанины заправлены в тяжелые ботинки, подошвы которых не стираются быстро, а мыски не покрываются дырками. Эта обувь — славное подспорье в лесу. Сумка тяжела не только от выпивки, но и полна добром и ароматной пищей, на которую дома мгновенно слетятся дети. После победы у Алины даже есть настоящий кошелёк. Положенных им денег вполне хватит, чтобы кормить несколько семей. Девушка оборачивается, надеясь, что сегодня один из таких дней, когда Малу удаётся подловить её во время похода в город. Но он, вероятно, не объявится дома ещё несколько часов. Со своим возвращением в дистрикт на получаемые средства они стараются помогать приюту и семьям в Шлаке — ремонтируют дома, покупают необходимое.       В преддверии Тура победителей Алине и Малу не перестаёт поступать информация о маршруте, расписании и запланированных мероприятиях. Голову не покидают мысли о том, что скоро в их дом прибудет команда подготовки. Хеймитчу придётся вновь взяться за работу, и Алина ждёт встречи с Цинной — своим стилистом, слова которого не обещают быть пропитаны капитолийской отравой. Говорят, победителям из Двенадцатого даже определяют нового сопровождающего. Вероятно, прежняя женщина наконец получает возможность работать с более «престижными» дистриктами.       Алина не может перестать думать о словах Линнеи. Разумеется, нередко трибуты становятся менторами для будущих представителей своего дистрикта в Голодных играх, так они работают. Но победители, что сопровождают Алину в лифте Тренировочного центра после банкета, мало походят на тех, кто терпит поражение на Арене и теряет своих участников. Тогда чем они занимаются в Капитолии? Подобных Александру людей, должно быть, приглашает пресса. Возможно, его даже просят о критике. Смех Морозова возвращается к ушам вместе с его вопросом. Лучше ли они, чем трибуты богатых дистриктов? Может быть, Алина понимает его неверно, от раза к разу желая утвердить единственное «да». Профи убивают ради шоу — ради чужого удовольствия, не все победители в этом схожи.       Ноги ведут по каменным ступенькам крыльца к тяжёлой двери, которую от занятых рук приходится толкнуть плечом. По коридору дома бежит свет в дневное время, но девушка всё равно зажигает лампы, словно даже серые тени коридора способны быть её врагами. Она едва ставит сумку на пол, когда Миша проносится из кухонь, бросаясь на шею. Мальчик едва не выскальзывает из рук, в этом доме он растёт быстро и, смеясь, Алина треплет его волосы. Вцепляясь ладонями в фартук своего платья, Нина тоже выходит навстречу, придерживая брата за плечи, стоит тому спуститься на пол. — У нас гости, — боязливо указывает девочка за мгновение до того, как из дверей в дальней части дома выходит мужчина в тёмно-серой форме. Строгое лицо того предстаёт бесчувственным, а грудь отмечена знаком Капитолия. — Мисс Старков, — обращается он без излишней вычурности. Обтянутая перчаткой рука указывает на гостиную. — Вас ожидают.       Указывая детям подняться в свои комнаты, Алина направляется к незнакомцу, до боли сжимая челюсти. Внутренности разъедает мысль о том, что эти люди столь вольно могут наведываться в её дом. Но он — подарок Капитолия, его собственность. И победительница, вероятно, тоже принадлежит ему. Так считают в столице. В гостиной ноги утопают в ковре. Центр комнат занимает низкий столик, на котором в обыкновение стоит чай или миска с печеньем. Солнечный свет льётся с окон, покрывая позолотой всё вокруг. Пара беспорядочно развёрнутых кресел располагается подле двух стоящих друг против друга диванов, на одном из которых старый мужчина невысокого роста в пышном и тёплом серебристом одеянии — президент Сноу восседает так, словно всё вокруг принадлежит ему одному. Впрочем, впечатление это недалеко от правды. Его дивно видеть вне капитолийской роскоши и телевиденья. Алина не припомнит, чтобы хоть раз за её жизнь он посещал какой-то из дистриктов. В нос забивается густой непривычный запах крови и роз. От одного присутствия президента Алина даже не уверена, что стены вокруг всё ещё принадлежат ей. Она вонзается ногтями в ладони, чтобы не выдать дрожь рук, но чего победительница ожидает? Она всегда щедра на дурное слово, но за исключением охоты Старковой чуждо неповиновение. Но разве не то она проявляет, когда заставляет распорядителей изменить правила Игр? И Капитолий не собирается это оставлять. Надеяться можно только на то, что девушка сможет их переубедить в том, как следует смотреть на её акт неповиновения. — Президент Сноу, — осторожно обращается она, ругая себя за то, что звучит дёргано. Держа в одной из рук книгу, мужчина переворачивает страницу, но уже в следующее мгновение он поднимает голову. Седой и полный росчерк волос обрамляет его неестественно яркие натянутые губы. — Это большая честь. — Прошу садитесь, Алина, — улыбка президента предстаёт истинно приветливой, когда он захлопывает свою книгу и указывает ей на противоположный диван. — Всё-таки это не чужой для Вас дом, — но таким он предстаёт, пока на негнущихся ногах девушка плетётся к указанному месту. Двери в гостиную за ней закрываются, никто более не одаривает их своим присутствием. Во взгляде мужчины напротив более нет сжигающей ненависти, но его глаза ядовиты. — Думаю, нам обоим будет гораздо проще, если мы с Вами договоримся не лгать друг другу. Что скажете, мисс Старков? — Разве это не бессмысленно — лгать человеку, что имеет власть знать обо мне всё? — Бессмысленно, верно, — соглашается президент Сноу. — Но вы, вероятно, не представляете себе, на какие глупости способны мы — люди, — Алина старается смотреть прямо, не склонять голову к коленям, чтобы не обратить чужое внимание на свои руки, которые впиваются в ткань штанов. Мужчина пред ней сейчас точно походит на добродушного старика, но впечатлению этому верить не приходится. — Вы чрезвычайно одарённая девочка. Почему-то мои советники верят в иное, полагают, что вы станете проблемой. Вы ведь не надеетесь создавать беспорядки, не правда ли? — Это было бы глупо, — дробно выговаривает Алина. Неужели её положение настолько скверно, что сам президент говорит о ней со своими помощниками? Но кажется, ответ его устраивает. — Было бы, — заключает мужчина, тон его голоса мгновенно светлеет. Книга в руке один раз ударяется о колена словно с утверждением. — Я так и сказал своим людям. Всякий человек, отвоевавший жизнь столь высокой ценой, не станет рисковать подобным даром и подаренной ему возможностью. На такую глупость, пожалуй, способен только тот, кому нечего терять. — Есть люди, которые нуждаются во мне, — рвётся утвердить девушка, едва с губ президента звучит последнее слово. Он, верится, этой манерой совершенно не впечатлён. Должно быть, для него ожидаемо то, что Алина станет отрицать свою отчаянность. — Я никогда не смогла бы их оставить. Не ради… Глупостей. — Ах, тот чудесный ребёнок, что встретил меня на пороге, — растягивая слова, мужчина неожиданно поворачивает голову к дверям. Осведомляется, не приходится сомневаться, о Мише. — Сколько ему? — Восемь, — без утайки и раздумья отвечает Алина. Она только сейчас осознаёт, что одна присутствует при этом разговоре. — Мал… — Мал, — повторяет президент Сноу, не позволяя продолжить предложение. На чужих губах появляется улыбка, что предстаёт больше пытливой, нежели любезной. Мгновение в гостиной лежит молчание. — Этот мальчик и ваша любовь до гроба, — слова не то высмеивают, не то унижают, но ничто в чужом лице не выдаёт злую меру. — Скажите, мисс Старков, когда вы поняли его безразличие к себе? — Я ему не безразлична. — Не врать, — указывает президент Сноу, и девушка вздрагивает. Его речь оборачивается бархатом, словно он не порицает, а исправляет избранное слово. — Алина, мне кажется, мы договорились, никогда не лгать друг другу. Может быть, Вы ему не безразлична, — рука мужчины тянется к внутреннему карману верхних одежд, доставая оттуда устройство схожее на телефоны капитолийцев. Оно оказывается поставлено на стол между ними, с нажатием кнопки высвечивается голограмма, складываясь в изображение. — Да только не в том смысле, который Вы ищете.       Девушка верит, её зубы начали бы стучать, если бы она плотно не сжимала челюсти. Угодья президентского дворца на фотографии узнать получается не сразу, но она помнит их с Банкета победителей. Одежда помогает собрать на изображении образ Мала, что целует какую-то девушку. Знакомое платье и разметавшиеся по плечам волосы напоминают о победительнице их дистрикта-4 — Зое. Алина не останавливает себя, когда простецки вздыхает. Вероятно, её лицо сейчас предстанет бледным. Тяжесть в груди раскалывается на тысячу острых осколков. Когда она позволяет себе ожидать иное? Ещё до Голодных игр всегда находятся девушки красивее и соблазнительнее. Злоба залегает в горле. Как можно было додуматься совершить такую оплошность в доме первого представителя страны, что был переполнен камерами и жадными телевизионщиками? Как поведение Мала вообще выглядит в глазах президента? И что дозволено ему сказать, чтобы оправдаться? «Извините, это я была влюблена в мальчишку, который никогда не смотрел в мою сторону до Голодных игр. Вероятно, он разочарован, что после нашей победы я обременена не им, а тем, что вы можете казнить нас за измену, господин президент. Может быть, дадите нам хотя бы ещё один шанс?», — фыркает Алина мысленно. — Прошу продолжайте, — немигающий взгляд президента Сноу заставляет вернуться к чувствам. Он едва заметно кивает на фотографию. — Уж девчонку-то эту и его самого наказать или казнить легче всего, если мы с Вами не поймём друг друга и не придём к соглашению. Парень оказывает вам скверную услугу, зажимая девушек-победительниц прямо в Капитолии и сейчас пропадая на улицах. Вы знаете, с кем он проводит время? — неожиданно вопрошает мужчина, прямота его речи разливает жар по щекам. — У него нет никого ближе меня, — сквозь сжатые зубы говорит Алина. Её губы дрожат, и она заставляет себя закусить щёку. — Возможно, иногда это важнее похоти. — Даже самые близкие люди способны предавать, — пристально свою собеседницу рассматривая, объясняет мужчина, как мог бы преподавать урок. Девушка вдруг осознаёт, что обсуждать с ним дела сердца ей глубоко омерзительно. — Особенно в Голодных играх, Вам ли это не знать, — погружая их в молчание, президент Сноу откладывает свою книгу на стол и садится ровнее, потирая место у виска. Должно быть, даже у такого человека может заурядно болеть голова. — У меня неприятности, мисс Старков. И начались эти проблемы в то самое мгновение, когда вы достали на Арене свои ядовитые ягоды. Я всегда считал Сенеку Крейна умным способным амбициозным мужчиной, я проверял его не раз, — звучит с той же добродушной улыбкой. Представить, чего стоит расположение самого президента, совсем не получается. Подступающая резкость слов заставляет чуть выше задрать голову. — Но, как и вы, он сумел меня удивить. Будь у него хоть капля мозгов, он бы уничтожил вас на месте, как полагалось сделать. К несчастью, наш главный распорядитель вновь выставил себя сентиментальным глупцом, хоть и не раз обещал убедить меня в ином. И вот, пожалуйста, — мужчина разводит рукой. — Вы сидите передо мной. Ваш дорогой друг проводит время в компании другой девушки, а сейчас скитается по улицам. — Полагаю, Сенека Крейн недолго был главным распорядителем после своей ошибки, — не желая говорить о Мале, утверждает Алина. Заключение, кажется, приходится президенту по душе, он не возражает. — Это так. После его фиаско нам всем осталось только одно: позволить вам сыграть по своему сценарию. Многие в Капитолии признают, вы блестяще всё обставили. Образ наивной влюблённой обездоленной девочки Вам к лицу. В Капитолии эта игра не только очаровала, но и смогла убедить. Но в дистриктах, к сожалению, на подобное представление купились не все, — девушка открывает рот с удивлением и после закрывает вновь. Её спроса не ожидают. — Вы об этом не могли и догадываться, понимаю. Где уж вам заботиться о настроениях всего Панема! — отчего-то хочется указать, что связь между дистриктами запрещена, но Алина сдерживает себя, окутываясь гротеском чужой речи. — Нашлись те, кто воспринял вашу нехитрую уловку с ягодами как знак открытого неповиновения, способность обойти правила и остаться безнаказанной. Не все верят в разыгранное вами следствие безграничной самоотверженности и любви. Ну, а если девчонке из двенадцатого дистрикта из всех прочих позволено выразить протест против порядка Капитолия, забрать победу и уйти без последствий, что помешает остальным поступать точно так же? Что остановит их попытки, к примеру, устроить мятеж? — Начались мятежи? — тише спрашивает Алина, сжимаясь в плечах. — Пока нет, — поправляет президент Сноу. Прямота слов обращается впечатлением, словно он взаправду ценит благосостояние и жизни всего Панема. — Но если наше положение не изменится радикально и настроения не повернутся в иную сторону, это станет лишь вопросом времени. Протесты и мятежи, как Вы сами знаете, подпитывают корни революции. Вы представляете, что это значит, мисс Старков? — высоко спрашивает мужчина. — Капитолий не совершенен, но если мы позволим себе хотя бы на день ослабить хватку, не успеете и глазом моргнуть, вся система рухнет. — Что это за система, которая рушится из-за пары ягод в руках такого незначительного человека, как я? — Хрупкая вполне, — отвечает президент Сноу. В его взгляде лежит обещание расправы. — Только не в том смысле, который вы можете себе представить. Тысячи людей погибнут. Дистрикт-12 будет стёрт с лица земли, а земля утонет в грязи, будто города здесь и не было никогда. — Я никогда не желала мятежей, — без притворства клянётся Алина. Ей не нравится это безнадёжное чувство, что поселяется в сердце, словно каждый новый день старается её убедить — ничего изменить нельзя. — И не стала бы подговаривать людей. — Знаю. Ваш стилист однако выбрал для вас интересный образ, — каждое слово мужчины пред ней теперь отчего-то сходит на угрозу, словно очередное имя заносят в список тех, кого поведут на казнь. — Девочка-мученица. Жертвам свойственно быть топливом огня, кормить и взращивать его. А огонь способен разгореться в неконтролируемое пламя, которое уничтожит не только Капитолий, но и весь Панем. — Может, убьёте меня здесь и сейчас? — пожимая плечами, перебивает Алина, чем явно привлекает внимание президента. Чего ему стоит позвать своего охранника и пристрелить её? У девочки-победительницы нет ничего, чтобы спастись или отвести себе иную судьбу. — Я нарушила правила, за это полагается наказание. — Я не хочу вас убивать, — нарушая долгое молчание, возражает Сноу. От неожиданности сказанного хочется распасться. — Вы очаровательная девочка. Мы с Вами только подольём масла в огонь. Нет ничего глупее, чем вершить расправы над мучениками. Мы должны быть друзьями. — Тогда рассудите, что следует сделать, чтобы остановить огонь, — твёрже просит Алина, ладони на собственных коленях сжимаются в кулаки. — Я сделаю всё, что скажете. Что угодно. — Я в этом не сомневаюсь, моя дорогая. Но кажется, ваша сиротская преданность и любовь не в той степени сильна, чтобы в них поверил весь Панем. — Кто так считает? — вопрошающе хмыкает девушка, щурясь. Разве не сам президент Сноу утверждает, что их игра была убедительной для Капитолия? Звучит воистину нескладно. — Я считаю, — мужчина отделяет правду. Убеждение в его голосе удушающей хваткой ложится на шею. — И можете поверить, не я один ещё до того, как вы со своим мальчиком отправились на банкет победителей. Иначе мы бы с вами здесь не сидели. — Прошу вас, не трогайте непричастных, — молит Алина, обращая взгляд к давно угасшей голограмме. — Эта девушка на фото, она ни в чём не виновата. Как и мои дети. Мы с Малом исправимся. Я смогу его убедить взглянуть на наше.., — исправляется мгновенно. — Положение всего Панема серьёзнее. Во время тура победителей всё будет так, как и должно быть. Мы будем любить друг друга. Никто не посмеет сомневаться. — Полагаю, чтобы предотвратить восстания, потребуется куда больше усилий. — Я приложу их, — нервная нужда убедить свивается в твёрдых словах. — Приложу больше, чем требуется. Я смогу убедить людей. Все дистрикты будут знать, что мы готовы были умереть от безумной любви и в отчаянии даже не думали о Капитолии или глупых правилах, — горячо выпаливает Алина, взгляд бросается к лицу президента, с чем она глотает воздух, находя иной смысл собственных слов. — Простите, я не подразумевала… — Я знаю, что вы подразумевали, — не ожидая объяснения, заключает президент. Он неожиданно встаёт с дивана, подхватывая со стола свою книгу, после телефон, и недолго возвышается пред девушкой в последних словах. — Но цельтесь выше. Убедите меня.       Алина кивает, хоть и знает, что в то мгновение мужчина на неё уже не смотрит. Она пытается сглотнуть, но в горле сухо. На языке горчит от резкого запаха — на столике вместо книги остаётся белая роза. Дверь за президентом захлопывается.

pov Александр

через несколько месяцев после

завершения 74-тых Голодных игр

      Перемещения между дистриктами запрещены. Но за окном мчащегося поезда проносятся пейзажи Панема. Путь от Капитолия к Седьмому проложен через первый и четвёртый дистрикты. Ныне, Александру кажется, он знает дорогу наизусть. За границей Панема рисуются предгорья и зеленеющие равнины. Редко возникают небольшие городки с их аккуратными домами из камня, чей цвет на солнце предстаёт желтоватым. Должно быть, они построены белыми, являя собой скудное подобие Капитолия, но грязь рудников и дым от производств густо висит в воздухе, оседая на всём живом. Даже полные поникшей растительности поля предстают более серыми, чем им должно быть в осенний час. Александр гадает нередко, сбегал ли кто-то столь далеко, чтобы пройтись по этим долинам и огладить дикие ядовитые покровы? Серые черепичные крыши и золочёные арки Первого дистрикта пролетают за окном, и на мгновение юноша позволяет себе затаить в сердце надежду, что совсем скоро поезд начнёт замедляться, чтобы остановиться на главном вокзале. Скорость слишком велика, чтобы рассмотреть идущих по платформе людей, но возлагая ладонь на стекло, Александр заглядывает в окно, сознание складывает знакомые лица. Николай и Линнея со своими родителями всегда приветствуют его здесь. И пусть последняя встреча обозначает себя началом месяца, мысли исполняются нуждой увидеть их вновь. Но визиты между дистриктами есть привилегия, и юноша должен довольствоваться тем, что имеет, и не просить о большем. Если ему повезёт, Николая он увидит со следующей встречей в Капитолии, пусть и ни у одного из них язык не повернётся звать то везением.       Уже через несколько часов пейзажи обозначают себя густеющими высокими лесами, зелень которых обретает всё более тёмные оттенки, присущие хвое и готовящимся к зиме просторам. Вдоль рельсового пути тянутся широкие реки и иногда рисуются озёра, но их яркость не может сравниться с глубокой синевой океана, которую дарует земля четвёртого дистрикта. Минуты бегут, и роскошь Капитолия рассеивается всё больше с каждой из них, бедность жестокой хваткой крепнет в поселениях. Далёкий горизонт рисует серебристые склоны гор с заснеженными шапками. Они предстают далёкими — почти недосягаемыми для народа Панема. Однажды арена Голодных игр строится по подобию этих жестоких перевалов и, вероятно, это наибольшая близость к ним, которую люди знают за всю историю страны. Среди стариков Седьмого говорят — раньше, когда заборы дистрикта не были пронизаны электричеством, люди бежали в горы и доживали свои жизни там, но Александр никогда не находил в металлическом плетении лазейку, чтобы эту истину испытать. Чем глубже по долине мчится поезд, тем гуще и непредсказуемее становятся леса, вдалеке рвут свирепые течения холодны рек, что бегут прочь от гор. Юноша вдыхает глубоко, но знает, что в поезде не может окунуться в колючий хвойный воздух этих мест.       Вытягивая ноги, многие часы пути он проводит в мягком кресле, кожа которого поскрипывает под пальцами. Нажатием кнопки пред ним раскладывается столик из благородного дерева. На тот не раз за дорогу ставят подносы с едой. Бараньи котлеты с картофельным пюре, грибной суп, оладьи с ягодным вареньем… Наученный нуждой выживать Александр ест быстро, редко позволяя себе разбирать вкус яств, чем часто раздражает сопровождающих и спонсоров, что приглашают его к богатым ужинам и уважаемым собраниям. Но, как и помощники в поезде, капитолийцы быстро запоминают, что юноша всегда просит вторую порцию сладкого. Одно время в детстве, пока мать не позволяет мальчику таскать выпечку из пекарни или прикасаться к скромному собранию шоколадных конфет, он посыпает сахаром древесную кору, жуя её час кряду. Так и сейчас рассматривая пределы седьмого дистрикта, Александр не перестаёт класть себе на язык обмакнутые в глазурь ягоды. Всякая сладость оставляет в теле короткое чувство, что смутно напоминает ему радость.       Путешествующий с ним Безгласый подаёт ему смоченное в тёплой воде полотенце, чтобы обтереть липкие руки. Лысый мужчина средних лет не смотрит ему в глаза. Белая форма предстаёт незапятнанной, на груди сверкает герб Капитолия. Александр знает его много лет, с шестнадцатого дня рождения тот всегда сопровождает его на поезде. И пожалуй, этот Безгласый является одним из немногих, кто не вздрагивает, стоит победителю Голодных игр двинуться в кресле. Многие миротворцы, дистрикты, капитолийцы — они все боятся и не доверяют одинаково, даже если вокруг нет ничего, что могло бы быть оружием. То, как отданный им для сопровождения юноша сворачивает головы и душит детей во сне видит, пожалуй, вся страна. Пересматривают они это тоже не раз, и он никогда не бежит от их страха. Пусть боятся. Пусть считают его опасным. Пусть обходят стороной. Но с каждым годом после своей второй победы на Голодных играх Александр замечает вновь и вновь — его жестокость не вскармливает страх богатых, лишь возбуждает интерес, распаляет нужду укротить.       Взгляд падает к часам на запястье. Чёрный ремешок отяжелён золотыми креплениями, а циферблат инкрустирован переливающимися камнями. Очередной подарок от спонсоров. Юноша, вероятно, подбросит его в один из домов в бедном районе Седьмого, и семья сможет кормиться на вырученные за часы деньги не один месяц. Так он поступает с каждой вещицей, о которой не просит сам, и той, какую не считает полезной. Это богатство нужнее людям его дистрикта, чем ему самому. Холод не приходит, но Александр встряхивает плечами. Лишь футболка обтягивает его грудь, по ногам спускаются выглаженные брюки, заправленные в сапоги с толстой подошвой.       Нагая гладкая кожа предплечий предстаёт чужой. Голодные игры оставляют на теле не один шрам, но после триумфов ни один из тех не дозволяют сохранить, проводя регенерацию — процедуру, что доступна в столице и убирает всякий изъян с кожи. Говорят, рубцы испортят красоту и очевидно снизят востребованность среди капитолийских богачей. Рука сжимается на подлокотнике кресла, и Александр вновь борется с нуждой умыться. Капитолий считается самой чистой частью Панема. Город без шлакового района, пыль на улицах которого никогда не лежит, а мусор перенаправляется в дистрикты для переработки. Но восходя на поезд, что отвезёт к Седьмому, Александр всегда чувствует себя грязным. Дорога к родному дистрикту длится восемь часов, и за это время юноша четырежды меняет одежду и трижды входит под душ, единожды оставаясь там больше часа, продолжая обтирать тело мыльной мочалкой, пока кожа не подёргивается видной краснотой и не начинает щипать. Вероятно, когда поезд прибудет к дистрикту-7, а ноги приведут его к собственному дому, Александр наберёт ванну горячей воды и просидит в ней ещё час.       В Капитолии нет грязных людей, об их здоровье заботятся специализированные центры и высокие технологии, а вживлённые в тело чипы отслеживают нарушения в организме быстрее, чем их способен заметить сам человек. И совершенно точно не болеют те капитолийцы, которые могут себе позволить его компанию. Иногда Александр спрашивает у них о своей стоимости и чаще прочего обнаруживает, что цена на его тело растёт от квартала к другому. Спрос велик и, как заставляют верить, только поднимается со дня его второй Жатвы. Лица его «покупателей» меняются редко, многие находят пристрастие в его компании, некоторые даже выказывают недовольство истине о том, что обязаны делиться. Александр проводит в Капитолии половину недели, и несколько дней заперт в апартаментах женщины лет сорока, которую знает уже не первый год. После он возвращается в Тренировочный центр, который служит победителям домом в то время, что они проводят в Капитолии вне Голодных игр. Там его посещает мужчина. С ним легче — всегда легче, когда ничего не приходится делать самому. И опоенный крепким алкоголем юноша почти ничего не помнит, кроме горькой тошноты и боли, что саднит горло и густо распущена по пояснице. Премии и подарки полагаются ему, но Александру интересно извечно, кому принадлежат отданные за него деньги. Его отцу? Президенту Сноу? Распорядителям Голодных игр? Быть может, всем сразу, он никогда не пытался выспросить.       Поезд останавливается на вокзале Седьмого, и держа автоматы опущенными, миротворцы провожаю его к платформе безмолвно. Иногда они говорят с ним, шутят о чём-то в долгой дороге, но Александр никогда не отвечает, как и не предпочитает становиться причиной их недовольства. Его не встречают — Багра никогда не считает необходимым, а Люда не любит излишне покидать свой дом. Деревянные ступени проводят в здание вокзала, где мягкие дорожки ковров брошены к высоким резным дверям. На остроугольной крыше здания расположены часы с тяжёлыми стрелками, и их бег стуком звучит в здании прежде, чем Александр проходит сквозь, оказываясь пред малой площадью Седьмого. Мощёная камнем равнина рисует круг, у края которого располагаются высокие домики из серого камня и кирпича. Лучами прочь тянутся улочки и рынки. Воздух напитан запахом смолы, едва срубленного дерева и хвои. Повсюду тянутся редкие высокие сосны, что более плотным строем рисуются за чертой главного города.       Где-то гремит автомобиль миротворцев, но на площади удаётся рассмотреть лишь запряжённые лошадьми да ослами повозки, что перевозят дрова и выделку с леса. Людей, чудится, становится меньше. Дом мэра и небольшой штаб телевизионщиков окружают вооружённые миротворцы. С последними семьдесят четвёртыми Голодными играми недовольства вспыхивают в одиннадцатом и восьмом дистриктах, отчего глубоко в груди лежит страх того, что настроения перекинутся на Седьмой. С нарушением порядка приходит только огонь, а дерево горит легче прочего. Александр знает своих людей — их твёрдый неукротимый нрав, густое терпение и трудолюбие. Но в последние семь лет он приносит им три победы в Голодных играх — две за себя и одну за Люду. Дистрикт-7 во многом знает достойную жизнь. Но недавняя победа Алины Старковой и Мальена Оретцева пускает рябь по Панему, и пока Александр не знает, сотрясает ли та его дом или оставляет нетронутым.       Идя по главной улице дистрикта, он знает нужду сменить одежды. Брошенное через руку лёгкое пальто и сумка с вещами не сотворят из него капитолийца, но на жителя Седьмого он не схож. Люди здесь предпочитают грубые ботинки и свободные одежды из жёсткой ткани, что защищает их от опилок и пыли. То, в чём легко работать. Александр не трудится с ними — ему никогда не давали возможности рубить лес или пилить дерево, но он знает их долю, с раннего детства нередко сбегая к отрядам лесорубов или на лесопилку. Каждый в дистрикте семь не обделён умением держать топор или инструмент. С малых лет юноша не является исключением, пусть и ныне его руки не грубы от бесчисленных заноз и тяжёлого труда. На улицах его узнаёт почти каждый. Кто-то безразлично отворачивается, ворча себе под нос ругательства, другие улыбаются и машут рукой, одни же прикрикивают короткое сухое «с возвращением». Александр сохраняет жизнь двоим из их сыновей и помогает выжить Люде, уже многие годы обеспечивая Седьмому славное существование. И вероятно, за это жители дистрикта ему благодарны, за это они его уважают. Но с его вторыми Голодными играми приходит и их презрение, недоверие к нему. Триумф отделяет мальчика от них. Привилегии делают его чужим для Седьмого, словно могут облачить в шкуру капитолийца. В дистрикте думают, это роскошь — путешествовать и покидать дистрикт не один раз за месяц, но Александр мечтает, чтобы этой роскоши не было. Надеется, что однажды ему не придётся оставлять дом.       Запряжённая лошадьми повозка с гружёным прицепом останавливается рядом, знакомый на лицо мужик зовёт ближе — предлагает подвезти и, недолго раздумывая, юноша взбирается на лавку возничего. Деревня победителей находится за краем главного города, строй домов тянется в молодом сосновом бору на противоположной стороне от заводов и районов, в которых вырубают лес. Здесь издалека доносится лишь шумный бег бурной реки. Через далёкие корявые тёмно-зелёные шапки пробиваются лучи дневного солнца, когда Александр сходит на дороге в лесу и быстро поднимается по выложенной камнем дорожке, что ведёт на опушку и встречает его колоннами из кирпича и кованными вратами. В Седьмом каменные двухэтажные дома с черепичными крышами и достойными печами могут себе позволить одни чиновники. Зимы здесь суровые — ледяные и снежные, так что многие умирают от холода. Но останавливаясь посреди дороги, Александр взирает на дом, в котором проводит первые шестнадцать лет своего существования. За его окнами не получается рассмотреть жизнь, перила крыльца голы, а дорожка вокруг здания затянута густым ковром из гнилой травы. Вероятно, и воздух внутри остаётся прежним — прохладным и бездушным. Но Александр не поднимается по ступеням, как и не приходит к матери уже многие годы. Она не умеет утешать, и ещё мальчиком он быстро перестал просить у неё это.       В прочие дома юноша не заглядывает вовсе. У дистрикта-7 есть ещё два мужчины победителя в зрелых годах, но они не близки. Вне Первого, Второго и Четвёртого профи считаются за наглых мерзавцев и живодёров, пляшущих по указке Капитолия. Их ненавидят везде, кроме собственных дистриктов, а Александр ведёт дружбу с многими из них и к нему самому от всех заслуг относятся как к таковому. Ноги в деревне победителей приводят к последнему дому, что в точности схож на остальные, но Люда заставляет его крыльцо бесконечными горшками с цветами и лекарственными растениями, для которых юноша не знает названия. Некоторые окошки распахнуты, пропуская внутрь лесной воздух. Внутри густо пахнет деревом — стены сложены из гладкого тёмного бруса. Ноги топчут ковёр. Это его — Александра, дом, заслуженный званием победителя Голодных игр.       В последний год он делит его вместе с Людой — девушкой, которую привёл к победе после своих вторых Голодных игр, когда им обоим было семнадцать. Она была худой, неказистой и совершенно неподготовленной к борьбе, так что ни один из менторов Седьмого не хочет заниматься её подготовкой, и тогда вызывается Александр с пониманием, что может заполучить для неё спонсоров и найти способ выжить на арене. В Капитолии не испытывают к ней интерес, и с распорядителями она никак себя не проявляет, но люди любят Александра, и он обращает их пристрастие выгодой для неё. Увиденная в Голодных играх жестокость и пережитая мясорубка делают Люду нервной и беспокойной, истинно нелюдимой. Она закрывается в Деревне победителей и, происходя из семьи аптекарей, прогуливается лишь в лес или посещает врачей в центре Седьмого.       Девушка знает, чего стоит роскошь спасённой ей жизни. Может, догадывается сама. Может, ей рассказывает Багра. Не столь давно Люда предлагает им пожениться в надежде, что это защитит Александра в Капитолии. Сколько бы юноша ни верил, что кольцо на пальце не помешает Сноу его продавать, он соглашается с верой, что то отвратит хотя бы некоторых. Александр играет убедительно — говорит о помолвке на интервью, заставляя капитолийцев вскакивать со своих мест в зале. Они посещают торжества вместе, но ничего не оказывается действенным. Пожалуй, этому союзу верят столько же, сколько его связи с Николаем и интриге самого Ланцова с Зоей Назяленской — победительницей Голодных игр из четвёртого дистрикта. Для Капитолия жизнь триумфаторов продолжается подобно любимому шоу, которое люди могут смотреть из своих апартаментов, перемещая бывших трибутов подобно пешкам на шахматной доске, сталкивая их друг с другом или сбивая в игре. Если судить о последних веяниях среди капитолийцев, они ожидают того, что Александр разорвёт помолвку с Людой во время их визита к семьдесят пятым Голодным играм. Богатые — распорядители их жизней, и если они будут того ожидать, юноша будет обязан то исполнить.       Но пока, оставляя сумку и сапоги при входе, он наблюдает, как молчаливым духом Люда босиком проносится в коридор. Под её ногами мнётся рыжая ткань сарафана, а спутанные тёмные волосы метаются по плечам. Зачастую она выглядит потерянной, отвлечённой от окружающего мира, безумной вполне. Немудрено. Если Александр однажды будет удостоен возможностью, он тоже выберет потерять голову. Обнимая себя руками, девушка останавливается рядом, продолжая смотреть в сторону кухонь. — Прости, Александр, я пыталась выпроводить её, — виновато качает она головой. Из комнат доносится скрежет металла и в том легко узнать сталь, что скользит по точильному камню. Бегающий взгляд Люды в следующее мгновение останавливается на юноше. Он заставляет себя улыбнуться, чтобы смягчить её переживание. — Каждый раз, когда ты уезжаешь, я боюсь, что они тебя не вернут. Или изменят, — Александр хмыкает с этими словами, пожимая плечами. Капитолийцы любят менять себя, так что стилисты несколько лет назад награждают юношу проколами в ушах. Может быть, однажды они захотят больше. Люда пред ним, как и всегда осторожничает, руки не тянет, боясь стать причиной отвращения, хоть и не знает поводов к подобной щепетильности. — С тобой не были жестоки? — Они не делают ничего, что я не мог бы терпеть, — говорит Александр, проходя вглубь дома и сворачивая под арку из косого бруса.       Большой кухонный стол покрыт застарелыми разводами крови, но ныне из-под точильного камня по нему тянется круг воды. Лезвие топора скрежещет под руками женщины, что умело точит оружие. Багра есть дочь мастера, и одета она подобно таковому. На штанины нашита гладкая плотная кожа, в которую упирается древко топора. Рукава потёртой рубахи подкатаны к локтям. Несмотря на зрелый возраст, лицо женщины всё ещё остро очерчено, а кожа обделена морщинами — под густотой чёрных ресниц взгляд предстаёт строгим и выразительным. Подобные собственным смоляные волосы собраны за спиной в тугой хвост. Сильные руки прокатывают сталь по камню.       Вероятно, если Александр не заговорит, его мать упрекнёт его в том, что он позволяет инструментам и оружиям тупиться. Под рукой женщины лежит целое собрание отличных друг от друга топориков и лесных ножей. Люда, слышится, не проходит в кухни вслед за хозяином дома. Вероятно, не желает свидетельствовать ругани. В обыкновение Багра не приходит в эти стены, когда Александр едва ступает на порог. Может, грызётся стыдом и виной. Или не выносит запах Капитолия на собственном сыне — он не спрашивает, не ведая вовсе, есть ли совесть и сердце в этой женщине. Она же никогда не позволяет узнать и даже взглядом его не удостаивает, когда юноша поднимает одно из оружий за стальную прорезиненную рукоять. Это боевой топор — утяжелённый для метания и с крюком на обухе. Он в точности подобен тому, что выдавали трибутам на арене. Обычно все задействованные оружия сохраняют в качестве экспонатов, которыми потом могут полюбоваться капитолийцы, но спонсоры обожают преподносить своим фаворитам исключительные подарки, и одним из таких Александр просит свои топоры. Наточенное лезвие чисто рассекает подушечку пальца, по серебристому металлу катится капля крови. Память о жестокости, на которую способно это оружие, никогда его не покидает и часто приходит во снах. — Чистая одежда лежит рядом с умывальником, — не поднимая головы, указывает женщина. В словах хочется найти извечно желанную долю сострадания, но их холодность обрекает лишь усмехнуться. Багра знает, от каких нужд победителей приглашают в Капитолий, и она никогда не выбирает заботиться. — Ты мне противна.       Родительница учит его выживать. Но порядки Капитолия не похожи на Голодные игры, их нельзя пережить, к ним можно лишь научиться приспосабливаться. Чужой извращённый голод нет права победить, как и нет у Александра той силы, что помогла бы ему вернуть власть над собственным телом и лицом. Учиться получать удовольствие и выгоду от забав капитолийцев юноша учит себя сам. Ради Люды. Ради Николая. Ради победителей. Ради дистрикта-7. Ради сестры, которую он никогда не знал. Ради того, что остаётся от него самого. — Скажи мне то, что я не слышала от тебя, неблагодарный мальчишка, — указывает женщина глухо ко всем злым словам. Какие бы из них Александр ни выбирал, ему никогда не удаётся забраться матери под кожу, даже если это значит навлечь на себя её гнев. Скрежет металла чужому равнодушию вторит. — Кто будет следующим главным распорядителем Игр? — Плутарх Хевенсби, — откладывая топор обратно на стол, юноша не успевает пресечь кривую усмешку, что скатывается по губам с ответом. Он отворачивается и ступает по кухне, пока руки матери прикладывают очередное лезвие к обратной стороне кожи — для полировки. Багра никогда не просит его заполучить эту информацию, но отчего-то она знает, что с возвращением из Капитолия Александру будет это известно. — Я встречал его часто. — И что будет с домом Крейн? — голос матери обращается к спине сына, когда тот заглядывает в окно.       Взгляд убегает далеко за кованные дуги забора, где солнечные лучи пробиваются сквозь густой лес, а вереница нагих сосновых стволов стоит недвижимо подобно молчаливым стражам. Юноша не знает места роднее и ближе, но оно никогда не предлагало ему свою защиту. Семьдесят четвёртые Голодные игры становятся редким зрелищем за последнее пятилетие, испытания и изменённые Сенекой Крейном правила воодушевляют капитолийцев и привлекают рекордное число как зрителей, так и спонсоров. Есть ли более желанное место для создателей игр, нежели тем является положение главного распорядителя? Они с матерью гадают, на какой пьедестал воздвигнут Крейна столь славные заслуги? Но минует всего пара недель с завершения последних Игр, и слово о Сенеке стихает — о нём говорят вскользь, машут рукой, словно такого и не было никогда, как не было и кровавых достижений. Победа одного является ошибкой и просчётом другого. А система Капитолия те не терпит, Александр знает это с юных лет. Возможно, гадать о судьбе глупцов не следует. Вероятно, Сенека Крейн уже мёртв. От виселицы ли, яда ли или расстрела, никому не известно. Спрос Багры о его судьбе сколько понятен, столько же гнусен до боли, так что от злобы ноет в груди. — Мне это неизвестно, — единственное, что отвечает юноша.

•

      Александр не знает жизни, в которой нет Голодных игр. Возможно, ту помнит его мать, но она никогда не удостаивала его рассказами о своём детстве. Юноша находит лишь немногое — то, что она рождается в семье кузнеца и женщины, что была ему подмастерьем в чёрной работе. Как говорят до сих пор, дом Ильи любили в дистрикте-7. Выкованные и закалённые им инструменты до сих пор можно найти почти под каждой крышей, и зачастую со слов старых под дверьми Морозовых собирались целые очереди людей, желающих наточить свои топоры и исправить пилы. Их дом никогда не беден, зачастую вместо денег люди несут еду, лекарства и перешитые на одежду лохмотья. Багра растёт у стола своего отца-кузнеца, нередко проводя за ним целые ночи, помогая с раскалённой печью и суровой сталью, что облегчает седьмому дистрикту труд. Они поддерживают сносную жизнь и после того, как у девочки рождается младшая сестра. К Илье ходят даже миротворцы, чтобы вычистить и исправить своё оружие, и мастер никогда не ищет ни с кем вражды, а его семья не нарушает законы дистрикта, торгуясь и зарабатывая деньги тяжёлым трудом. Предоставляемые Капитолием инструменты ломаются быстро, не меняют их долго, и люди бегут к любимому кузнецу, чтобы не быть высеченными за стоящую работу. Им везёт с мэром дистрикта. Несмотря на то, что один за другим главы Седьмого не скупы на публичные наказания, они справедливы, и нередко сами ворчат о том, что производства не получают сталь в срок, отчего рабочим приходится искать помощи у местных.       Когда Багре исполняется семнадцать, а её имя оказывается вложено в чашу шесть раз, она приводит на Жатву и свою младшую сестру, что впервые приходит на городскую площадь, чтобы построиться среди младших детей, которые могут быть отобраны для Голодных игр. Но разодетый капитолиец не вытаскивает имя маленькой девочки, произносит одно зазывающее «Багра Морозова», так что весь седьмой дистрикт с поражёнными вздохами разыскивает в толпе семью кузнеца. Но пересматривая записи старых Игр, Александр знает, что она не боялась — Багра не искала родителей на заполненной людьми площади, она не оглядывалась и с гордо поднятой головой шла к сцене, словно уже была уверена в своей победе. Её маленькая сестра, как показывают, кричала и плакала, пока мать пыталась удержать девочку на месте. На старых записях с интервью и церемоний Багра проявляет только несгибаемый подобно добротной стали нрав. До сих пор Александр не может разгадать, было ли это для неё игрой или способом выжить. Как и в родном дистрикте, её любят в Капитолии. За гордость ли? За уверенность? Быть может, за упрямство? Нет того, кто мог бы её сыну рассказать. В столице многие её уже не помнят. Вернее, их заставляют её забыть. А может, чиновники заурядно находят больший интерес в других. Александр пересматривает её Игры не раз.       Для Багры Арена предстаёт полной ледяных глыб и заснеженных скал, где половина трибутов умирает от того, что никто из них не умеет выживать в подобном холоде. Ещё в первые дни Голодных игр кто-то присылает для девушки топор, пусть и вокруг, кроме льда, рубить нечего. Девушка находит ему применение, она быстра и решительна, словно ни до кого вокруг ей нет дела. Александр знает лишь то, что после её победы собственная мать начинает Багру бояться, отстраняясь от дочери вместе с младшей девочкой семьи. Юноше хочется, чтобы это было иначе. Может быть, тогда бы Капитолий не был столь привлекателен для его родительницы. Для Багры его сладость оборачивается ядом. Она проводит долгие месяцы в столице, и со своим триумфом покидает дистрикт всё чаще, о чём Александр знает ещё с рассказов местных, но о причинах осведомляется только в шестнадцать — пред вторыми Голодными играми. У него никогда не получается осуждать свою мать за то, сколь желанным для неё представало то, что мог предложить Капитолий. И её наказывают за жадность и высокомерие — амбиции, которые непозволительно иметь жителям дистриктов. А вместе с ней наказан Александр, что рождается вскоре после того, как Багра в последний раз покидает столицу. Вернее, за содеянное ею преступление мальчику полагается смерть, как и всему дому Морозовых. Он лишь находит способ её обойти, как пытается переиграть и до сих пор.       Александр помнит мало из ранних лет жизни. Его дом не голодает, на столе нередко есть мясо, и они с матерью не мёрзнут зимой. Охота в дистриктах строго запрещена — даже за раз пойманную дичь могут выпороть прилюдно, поэтому мальчик страшится спрашивать родительницу о том, где она берёт очередную тушу кролика, дикой свиньи или в редкие дни молодого оленя. Женщина извечно заставляет ребёнка сидеть у стола, учит обескровливать дичь, снимать шкуру и разделывать мясо, повторяя, что он слаб, если Александра рвёт от запаха крови. Ему не нравятся их безжизненные тела — шерсть всё ещё мягка, а туша тепла, и чаще прочего мальчик не желает смотреть, забираясь под стол или таясь в углу, чтобы не гневить свою мать. Он верит, что привыкнет, когда станет старше, поймёт необходимость этой жестокости, но лета рассказывают ему о правде много раньше, чем ребёнок успевает взрасти.       В год, когда ему исполняется шесть, всё вокруг начинает меняться. Это происходит столь давно, что сейчас юноша не вспомнит, как было раньше. Багра всё чаще берёт его на прогулки в лесу. Но они не ходят меж деревьев, лениво собирая ягоды с кустарников, — они бегают. Женщина никогда не скупа на то, чтобы скрыться впереди и заставить мальчика себя разыскивать, так что иногда маленький Александр едва находит дорогу домой затемно. Она редко позволяет ему пропадать на улице без дела или проводить лишний час с местными детьми, отчего ребёнок занят почти всегда. Мать учит его тому, как лазить по деревьям, показывает даже то, как можно совладать с теми стволами, на которых нет пригодных для ног и рук сучьев. Александр всегда несёт на себе нечто тяжёлое, будь то связка инструментов из старой кузни или стопка школьных книг. Они охотятся вместе. Ребёнок трясётся, когда Багра вручает ему дикого зайца, веля свернуть тому шею. Женщина никогда не перестаёт повторять — если мальчик не способен на это, он будет голодать. Но ребёнок только перебирает мягкий мех дрожащего животного, что прижимает к себе уши и живо пытается ударить его лапами. У него не получается много лет, за что маленький Александр нередко получает оплеухи. Из дома он всегда мчится в лес, чтобы отпустить животное на волю. Боль того, как саднит щёку и жжёт огретую ремнём спину, незначительна, пока ладонь гладит очередного испуганного зверька по шёрстке.       Но это упрямство длится недолго, когда Багра оставляет его без еды и без денег. Мальчик побирается по улицам дистрикта несколько дней прежде, чем с урчащим животом проходится по поставленным в лесу силкам, находя первую мелкую дичь. Зажмуривая слезящиеся глаза, он бьёт утащенным из дома топором, ещё не один час сидя на окровавленном снегу и не зная, что следует делать. Александр лишь хочет есть, как хочет и жить. И этот урок становится не последним. Багра учит его тому, как применять оружие, как обращаться с топорами и ножами, как их можно направить и с какой целью использовать. Упражнения делают тело крепким и сильным, а руку точной и лёгкой на удар. За лень не полагается доброе слово, а руки матери никогда не были ласковы. Александр не всегда понимает надобность и пользу вкладываемых в него уроков. В некоторые из них Багра заставляет его не спать вторые сутки, пока мальчику не становится дурно. И она никогда не делает поблажек или позволяет хотя бы перевести дух, если они заняты делом. Промедление и слабость могут вести к смерти. В тот же час женщина не перестаёт повторять, что люди мало отличаются от животных. Александр не внимает сути этих слов, пока ему не исполняется четырнадцать, когда во время очередной Жатвы представитель Капитолия объявляет его имя. Впитанные кожей и сердцем уроки обретают смысл.

•

время начала Тура победителей

      Каблуки туфель мгновение стучат по белому мрамору, пока двойка охранников ведёт юношу по коридору личной президентской резиденции. С каждого бока поднимаются высокие двери с золочёными ручками, а под ногами поскрипывает ковёр глубокого кровавого цвета. Стены увешаны редкой красоты картинами в искусных рамах. Перебирая под пальцами запонку, Александр поправляет рукав пурпурной атласной рубашки, что выделяется в паре с белыми брюками. Приглашение приходит неожиданно и не терпит промедлений. Мера истинно насмешливая, потому что Капитолию, как видно, ничего не стоит отправлять по Панему свои поезда, позволяя пробыть в родном дистрикте едва ли больше суток. Юноша посещает это место всего раз — пред своими вторыми Голодными играми. И сейчас он расправляет плечи, думая о том, какую долю президент Сноу отведёт ему теперь. Александр уже давно не является для него составляющей частью общества победителей. Сейчас он более полезен, нежели вреден для капитолийского порядка. Значит, причина иная. Пред взглядом двери распахиваются в небольшую приёмную, что встречает заменяющим стену стеклом, за которым процветает зелень садов. По центру комнат располагается всего двойка кресел, разделённых высоким столиком. На салфетках стоит пара фарфоровых чашек, от которых вверх поднимается пар. Мебель искрится дорогим красным оттенком дерева. Президент Сноу занимает одно из мест, на его плечах лежит винного цвета костюм, из-под которого торчит строгий белый воротник. Взгляд мужчины обращён к экрану на одной из стен, где показывают последнее интервью, которое Александр посещает вместе с Людой. — Какая милая девочка, — с улыбкой обозначает президент Сноу, пока ведущий спрашивает Люду, Александр же с её ответом занимает одно из кресел. Он смотрит пред собой, долгие мгновения не обращая внимание к мужчине рядом. — Жаль пропадает в Вашем доме. Полагаю, ей тяжело управляться со всем этим звериным жестокосердием. — Вне Арены разве есть какое-либо звериное жестокосердие? — ладонь смахивает несуществующую пылинку с собственного колена. Юноша вытягивается в кресле, стоит изображению на экране погаснуть. Фарфор звенит, рука Сноу поднимает чашку. — Моя давняя знакомая, доктор Волумния Галл говорила, что подпитываемый страхом стать добычей человек быстро превращается в хищника. Вы считаете, что этот процесс обратим, господин Морозов? — осведомляется президент, стоит взгляду Александра обратиться к нему. Мужчине, кажется, приходятся по сердцу хорошие манеры, которые не ожидают от представителя дистриктов. Юноша способен заставить его поверить, что принадлежит высокой жизни капитолийцев, и президента Сноу всегда это привлекало. — Нет, но тогда мы с Людой делим одну природу. Как и все остальные победители. — Верно, — отвечая одобрением, соглашается мужчина, задерживая блюдце и чашку у своей груди. Его губы блестят от чая, яркий аромат которого зовёт протянуть руки. Чужой взгляд ждёт, когда Александр возьмётся за свою чашку. Это знак покорности, даже если на дне распущен яд. — Вы смотрели семьдесят четвёртые Голодные игры, господин Морозов? — Я был в Капитолии и следил за Ареной, — под пристальным взглядом на языке застревает утверждение о том, что Сноу всегда известно его местоположение, и в расспросах он не нуждается. Но так не ведут беседы — не с теми людьми, которым выказывают расположение. — Эти дети… Победители из Двенадцатого. Что можете сказать о них? — тягучесть слов заставляет поверить в то, что в ответе Александра взаправду найдётся значение для первого представителя страны. Чай обжигает язык, распускаясь вяжущей медовой сладостью. Даже эта истина о себе принадлежит правительству. — Разве моё мнение может быть важным для президента всего Панема? — брови слегка возносятся со спросом. Юноша привыкает унижать своё положение в Капитолии, чтобы чиновники не сочли его выражения властными или бунтарскими. Он не имеет силы, только пользуется тем, что заслуживает. — Порадуйте меня, прошу. Возможно, Вы даже умнее, чем ваш отец.       Плечи ведёт от упоминания родителя, юноша глубоко вдыхает. Осведомлённые люди часто говорят, что они похожи, но Александр никогда этому не верит. Может, привыкает отрицать от обиды и ярости. Президент Сноу любит говорить с ним о его отце — проверять, правильно ли каждый из них понимает меру дозволенного. Но сейчас пред глазами выстраивается образ победителей последних Игр. Юноша не гадает о том, почему капитолийцы ставят на них. Они обычны — лишь пара, каких много. Но их команда подготовки, работа ментора и стилиста создают тот образ, который интересен для зрителя. Они привлекают взгляды не только самого Капитолия, но и дистриктов, поэтому сейчас Панем сотрясают беспорядки. Эта девушка — Алина, заметно осаждает свою силу и умения. В конце Игр Александр тоже ставит на неё. Созданное ради одной страсти изменение в правилах нарушает заведённый порядок, но для того, чтобы им воспользоваться, требуется редкое упрямство и особый самоотверженный внутренний дух, что обозначает себя в девочке из Двенадцатого. Но Капитолий не может позволить себе существование таких людей. Вероятно, они скорее решат сделать из девушки свою марионетку. После сломают, когда поймут, что не могут ею управлять. — Я думаю, что Алина Старкова удобнее вам мёртвой, — заключает Александр, зная, что президенту Сноу понравится этот ответ. Тот встречают улыбкой. — Не «удобнее». Нужнее, — исправляет мужчина. От кружащего в воздухе резкого запаха крови и роз во рту оседает горечь. — Для мира и порядка всего Панема. Для того чтобы мы с Вами и дистрикты могли жить в мире, — фарфоровая чашка брякает звонко, когда президент отставляет ту на столик. — Крейн допустил лазейку в системе, — позволяя себя разглядывать, Александр продолжает мысль, следит внимательно, ожидают ли от него слова. Он говорит ровно, судит от своего положения, представая деликатным развлечением чужим змеиным глазам. — Девчонка… Старкова была достаточно умна, чтобы этой лазейкой воспользоваться. Не объяви ведущий об исправлении в правилах, распорядители никогда бы не загнали себя в это положение. Они могли бы разделить Мальена и Алину у Рога изобилия раньше, чем трибуты взялись за ягоды, и тогда у Панема был бы его победитель. Я бы оставил парнишку. Девушка имеет склонность нарушать правила, это опасно. — Опасно, — протягивает слово президент Сноу, — но не от той причины, о которой Вы думаете. Вы верите в их историю любви? — Мне кажется, они весьма убедительны, — хмыкает юноша, вспоминая ночь банкета. У Алины Старковой могло бы быть всё — мирная сытая жизнь и богатство победителя, если бы она не держалась за мальчишку, что и половины её силы не видит. — Но стараниями Зои Назяленской Вам известна иная правда. — Жизнь одной девушки или покой всего Панема, — президент Сноу нажимает несколько кнопок на пульте, что лежит под его рукой. На экране загорается трансляция с публичных казней в одиннадцатом дистрикте. Как кажется, они проходят совсем недавно. — Цена за порядок. Если Алина Старкова не поддаётся контролю, она должна быть устранена. — Несчастный случай? — предполагает Александр легко. Несчастные случаи случаются нередко. Багра способна рассказать о них, как может и сама Зоя. — Вы бы сами на это купились, господин Морозов? — юноша не позволяет себе скосить взгляд, держа маску безразличия. Любая подлинная эмоция в Капитолии может его сгубить. Выражение мужчины пред ним меняется, заставляя обернуться тяжестью своего превосходства. — Близится третья квартальная бойня. — Правила Голодных игр запрещают победителям вызываться добровольцами, — утверждает Александр для самого себя. Правило это принимают не столь давно из-за него самого. После его вторых Игр в Капитолии больше не желают видеть победителей среди менее опытных трибутов, нет необходимости. — Ей не придётся. Жеребьёвка сама всё рассудит, — президент Сноу с вымеренным, точно дружеским расположением обозначает правду. Нетрудно заметить, что он ждёт то мгновение, когда юноша подпустит эту истину к себе, поймёт её значение. Александр не меняется в лице, но чувствует, как ладони холодеют, а сердце дробяще колотится. Он не может вернуться на Арену. Он не хочет туда возвращаться. — Впервые за семьдесят пять лет у каждого дистрикта есть юноша и девушка в качестве собственных героев. — Вы хотите провести Голодные игры среди победителей, — остаётся произнесённым на выдохе. — Боитесь, господин Морозов? — мгновение Сноу молчит. — Не следует. Вы славно показываете себя в Играх, но это всё ещё всего лишь Игры. Хотите настоящей войны? Желаете увидеть собственный дом в огне и грязи? — Нет. — Молодец, — мужчина одаривает его ядовитой улыбкой. — И я не хочу. — Прошлые года были детской игрой, — сглатывая, Александр пропускает правду через себя. Капитолий избавится в третьей квартальной бойне не только от Алины Старковой, но и от него самого, как в правительстве всегда и мечтали. Эти Игры он уже не переживёт. Но раньше, чем кто-то сможет его убить, приходится верить, власть ожидает от него услугу. — Сейчас на Арене каждый будет являться тренированным убийцей, — утверждает юноша, надеясь звучать убедительно. Президенту нравится его слушать — всегда нравилось, но это не значит, что его речам верят. — Даже если я не доберусь до Старковой первым, кто-то сделает это за меня. — Я всегда хвалил ваш ум, Александр, — обозначает президент Сноу. Его взгляд пристален, так что не получается приметить, если старик вовсе моргает. Но его следующие слова вынуждают отвернуться, задержать дыхание. — Разве я стал бы возлагать на Вас то, с чем разберётся сама Арена? Мы оба знаем, что смерть способна сотворить из бедной любимой девушки мученицу и только подольёт масла в огонь. Сделайте для Панема то, что Играм неподвластно. Покажите людям, кем на самом деле является их любимица. Расскажите им правду о том, какое разрушение несёт за собой неповиновение. — Этого вы хотите, — выпаливает Александр, на мгновение крепко сжимая челюсти, — чтобы я разрушил её прежде, чем Квартальная бойня убьёт её. После провала Сенеки Крейна не оставалось ничего, кроме как позволить ей играть по своему сценарию — позволить выставить себя наивной влюблённой мученицей. И некоторые поверили, — одно слово за другим являет довольство на лице президента. — Теперь вы хотите, чтобы я сотворил из неё грешницу. Хотите, чтобы дистрикты поверили мне. — Мы друзья, Александр. Союзники. Мы должны помогать друг другу. — Я сделаю это для вас, — может быть, если он будет успешен, во время Жатвы даже вытащат чужое имя, а не его собственное. Уже сейчас ему необходимо больше времени, так что придётся вернуться в дистрикт-7, чтобы успеть к Туру победителей. — Не для меня. Цельтесь выше, — наставляет Сноу. — Сделайте это для своей семьи, для дистрикта, и весь Панем будет Вам благодарен.